Каждый текстолог, которому приходилось работать с неавторизованными копиями или списками тех или иных произведений, знает, насколько важно иметь информацию о происхождении подобных документов. Копия, выполненная близким другом автора в период тесного общения с ним, и список, изготовленный каким-нибудь провинциальным стряпчим, обладают различным текстологическим статусом. Если первая может иметь уникальное значение для определения основного текста произведения или помочь точнее понять его творческую историю, то самый вероятный удел вторых — засорять раздел «Варианты» академических собраний сочинений. Конечно, это не означает, что мы должны полностью доверять одним и отмахиваться от других. С одной стороны, ошибки и пропуски бывают в самых авторитетных копиях, а с другой — даже малограмотный полковой писать может создать список, который в точности повторит далекий протограф. Но все же друзьям приходится верить чаще, чем писарям.

Гораздо реже встречаются случаи, когда мы точно знаем происхождение копии, знаем, что она вышла из ближайшего к автору круга лиц, пользовавшихся его абсолютным доверием и имевших доступ к его автографам, когда мы довольно точно можем датировать копию и знаем, с какой целью она была изготовлена, — однако сам текст этой копии вызывает серьезные вопросы.

В моем сообщении речь пойдет именно о таком случае. Для того, чтобы подойти к сути проблемы, придется начать издалека.

Судьба архива Ивана Александровича Гончарова во многом остается непроясненной. В некоторых популярных и учебных изданиях утверждается, что перед смертью писатель его сжег, однако это не так. В первой половине 1880-х годов он действительно уничтожил часть своих бумаг, но, судя по превратно трактованному свидетельству, это была лишь его переписка, да и то не вся. В завещании автора «Обломова» о его архиве не было сказано ни слова, авторские права на произведения передавались семье его бывшего слуги, а в статье «Нарушение воли» он просил не печатать ничего из того, что бы он не напечатал при жизни. Позднее, правда, уже после публикации этой статьи, буквально перед самой смертью, он создал несколько рассказов, права на посмертную публикацию которых также перешли к одной из дочерей бывшего слуги. Еще раньше, в 1888 году, по просьбе В. В. Стасова Гончаров передал часть рукописей романов «Обломов» и «Обрыв» в Публичную библиотеку.

После смерти Гончарова какую-то часть его бумаг получила С. А. Никитенко, дочь бывшего профессора Санкт-Петербургского университета, многолетний друг и помощник писателя. Начиная с конца 1860-х годов Никитенко стала по сути литературным секретарем Гончарова: переписывала его черновики, предлагала редакторскую правку, держала корректуру; он ценил ее вкус, уважал ее мнение, принимал ее замечания и исправления. Поэтому неудивительно, что при разборе и дележе имущества Гончарова часть его рукописей досталась именно ей. Однако, какую часть его бумаг они составляли — мы не знаем.

В 1994 году сотрудница Ульяновского музея Гончарова А. В. Лобкарева опубликовала статью, где попыталась раскрыть судьбу той части гончаровского архива, которая перешла к Никитенко¹. После кончины Софьи Александровны, случившейся в 1901 году, все ее бумаги (включая громадный архив отца), согласно завещанию, попали в руки к А. И. Старицкому, юристу и крупному чиновнику, жена которого была дальней родственницей Никитенко. Старицкий сам не делал попыток опубликовать перешедшие к нему рукописи, однако не отказывал исследователям, желавшим с ними ознакомиться. Так, согласно имеющимся данным, у Старицкого хранились подлинные тетради дневника А. В. Никитенко, и в 1910-е годы к ним обращался М. К. Лемке — хотя уже давно сложилось мнение, впервые высказанное И. Я. Айзенштоком, что они были уничтожены самой Софьей Александровной, выполнившей завет отца, который просил, чтобы оригинал дневника не выходил за пределы семьи². В архиве Е. А. Ляцкого имеется большое количество копий гончаровских рукописей из архива Никитенко; нет сомнения, что возможность копирования ему была предоставлена именно Старицким. В том же архиве хранились черновые рукописи трех недоделанных гончаровских статей — «Опять Гамлет на русской сцене», «Материалы, заготовляемые для критической статьи об Островском» и «Христос в пустыне. Картина г. Крамского».

Эти три статьи писались Гончаровым в 1870-х годах, точная же их датировка до сих пор остается предметом дискуссии. Очевидно, каждая из них задумывалась в расчете на публикацию. Напомню известный факт: Гончаров привык читать газету А. А. Краевского «Голос», но ему не хотелось платить за годовой комплект, а принимать ее в дар он отказывался. Поэтому между им и редактором было заключено неформальное соглашение: раз в год Гончаров пишет для «Голоса» фельетон, а в качестве гонорара получает подписку. Далеко не все подобные фельетоны выявлены даже в самом «Голосе»; нельзя исключать и того, что подобным образом Гончаров рассчитывался и с редакторами других периодических изданий. Нельзя исключать, что с подобной целью писались и упомянутые выше статьи.

Здесь не место говорить о текстологических проблемах, связанных с публикацией этих статей. Скажу лишь, что все их публикации нельзя назвать удовлетворительными: они содержат как неверные прочтения отдельных слов и фраз, так и некоторые другие сомнительные решения. Это, впрочем, неудивительно, учитывая черновой, слишком черновой характер рукописей.

Статьи о «Гамлете» и Островском не окончены. Первая обрывается буквально на полуслове, но об этом чуть ниже. Статья об Островском кажется законченной, но на самом деле Гончаров успел написать, по сути, лишь вводную часть: в начале статьи он говорит, что хочет поговорить о постановке комедии «Поздняя любовь» на сцене Александринского театра, разобрать литературные достоинства этой пьесы, а также «коснуться и прочих пьес, может быть, всех и всей деятельности Островского, разумеется, в немногих словах, как оно будет уместно» — однако до первых двух пунктов писатель так и не дошел, хотя разбору значения любимого драматурга для современной русской сцены и жизни посвятил несколько абзацев.

В отличие от первых названных статей, статья о Крамском имеет четко обозначенный финал. И хотя рукопись ее представляет собой настоящий хаос из вычеркнутых кусков, альтернативных текстовых фрагментов и вставок на полях, а также непосредственно не связанных с повествованием заметок a propos — так вот, несмотря на очевидную неотшлифованность самого текста, композиция статьи выстроена, логики развития мысли соблюдена, все точки над i расставлены. Судя по характеру чернил, большая часть изменений и вставок произведена не одномоментно, то есть Гончаров обращался к статье позднее, как минимум два раза.

В 1920 г. Старицкий принял решение эмигрировать и начал продавать имевшиеся у него бумаги. Основной архив Никитенко был приобретен Пушкинским Домом, немного ранее Публичная библиотека купила у Старицкого некоторые рукописи Гончарова, в том числе черновики упомянутых статей. Что-то приобрел (или получил в дар) Ляцкий. Часть же бумаг Старицкий оставил своим родственникам: И. М. Гревсу и А. М. Фокину. Именно в фонде Фокиных в Центральном историческом архиве Москвы Лобкарева обнаружила копии двух статей — о «Гамлете» и Островском³. «Копии написаны каллиграфическим почерком, — сообщает она, — такое впечатление, что они готовились к публикации, на одном листке <…> авторская поправка, сделанная карандашом». И далее продолжает в сноске: «Выражаю благодарность Л. С. Гейро за оказанную консультацию. Она считает, что копии были сделаны при жизни Гончарова, и что он работал с ними. На рукописях имеются гончаровские редакторские знаки и исправления, сделанные карандашом»⁴.

Эта находка до сих не была предметом текстологической рефлексии. Но ведь если Гейро права, то тогда именно обнаруженные в ЦИАМе копии, а не черновые автографы Публички должны быть приняты в качестве источника основного текста статей о «Гамлете» и Островском. Однако я вынужден не согласиться с выводом уважаемой исследовательницы: эти копии были сделаны непосредственно с известных нам черновиков, но уже после смерти Гончарова; карандашная правка двух типов — простым и синим карандашами — принадлежит не их автору, а двум различным лицам, у каждого из которых было свое видение и понимание текста. Попробуем доказать это утверждение.

Вот один, но очень показательный пример из статьи об Островском. Одно слово черновика переписчик не разобрал, поставив в скобках «слово не разобрано» (л. 20) — это было слово «иомуды», название туркменского племени, употребленное Гончаровым в значении «люди отсталых взглядов». Согласитесь, если бы этот текст просматривал автор, он не мог бы оставить подобного упущения. Так, переписывая в 1858 году первую часть будущего «Обрыва», племянник Гончарова В. М. Кирмалов также не разобрал одного слова и оставил пропуск; просматривая рукопись, Гончаров не стал его заполнять и вычеркнул всю фразу.

Что же касается статьи о «Гамлете», то ее заключительная часть, последний лист автографа, представляет по сути не связный текст, а конспект из хаотических фрагментов, набросков дальнейшего развития мысли. Однако современные публикации имитируют завершенность статьи, в автографе же текст обрывается буквально на полуслове, причем Гончаров одновременно написал два варианта ставшей последней фразы, и обе они недописаны. Невозможно предположить, чтобы автор оставил статью в таком виде, позволив ее копировать.

Теперь о правке в текстах копий. Правка простым карандашом — это незначительные редакторские поправки, призванные сгладить черновой характер текста. Следует также сказать, что считка с черновиком не производилась, и все (немногочисленные, впрочем) ошибки переписчика оставлены без изменений: в основном это замены предлога «с» на «со», вставки или, наоборот, пропуски союза «и», а также некоторых слов. Самый многочисленные случаи карандашной правки — замены «ферта» на «фиту», вычеркивание наименования «г.» («господин») при упоминании фамилий, а также уточнение границ фраз. Далее идет замены словоформ: в статье о «Гамлете» их около пяти, в статье об Островском — не более десяти. Немного больше случаев косметической редакторской правки: около десяти случаев в первой и около пятнадцати во второй. Все это наводит на мысль о том, что их сделал издательский корректор. Единичны случаи правки синим, редакторским карандашом, но они свидетельствуют о том, что их делал человек, чрезвычайно внимательно и глубоко вникнувший в смысл текста. Самый серьезный случай — предложение перестановки части текста статьи о «Гамлете». Эта перестановка действительно делает его более логичным, но совершенно не обусловлена автографом. Также синим карандашом в этот статье вычеркнут случайный повтор одного места и упомянутые заключительные недоработанные фразы. Сам цвет этого карандаша говорит о том, что его использовал редактор, готовивший текст к печати. Очень существенно, что тем же синим карандашом и тем же почерком в полном соответствии с редакционно-издательской практикой эти две статьи пронумерованы в верхнем правом углу. Именно в таком виде текст обычно сдавался в набор.

Таким образом, вопрос о происхождении и статусе этих копий мог бы быть снят, а их наличие лишь отмечаться в комментариях, если б не одно обстоятельство. Спустя несколько лет после публикации Лобкаревой в архиве журналиста и издателя В. С. Миролюбова в Пушкинском Доме мной были обнаружены копии уже всех трех вышеупомянутых статей: как о «Гамлете» и Островском, так и о Крамском⁵. При этом статьи о «Гамлете» и Крамском переписаны тем же почерком, что и ЦИАМовские копии. Текстуально статьи о «Гамлете» и Островском восходят к ним же и носят следы считки, а вот текст статьи о Крамском существенно отличается от известного нам черновика. В нем нет развернутых дополнений и вставок, но изменения есть почти в каждом абзаце: выправлен стиль, уточнены выражения, и формулировки, сглажены невнятные обороты речи. Для наглядности покажем разночтения нескольких фрагментов из самого начала статьи:

Как можно видеть, на каком-то этапе бытования этого текста он подвергся не эпизодической косметической правке, как статьи о «Гамлете» и Островском, а глубокой редактуре, которая из чернового по сути наброска превратила его во вполне завершенный этюд. Поэтому следует задать вопрос: когда и кто произвел эту редактуру? была ли она сделана самим Гончаровым, и дошедшая до нас копия отразила последний этап авторской работы над текстом? или же недовыправленный текст «причесала» сама Никитенко, уже привычная к такой работе?

В пользу гипотезы, что завершающая правка в текст статьи могла вноситься самим Гончаровым (или, по крайней мере, с его прямой санкции) свидетельствует следующее. На первой странице автографа стоит запись, сделанная писателем: «Надо пересмотреть на досуге [и передел<ать>]. Кажется, из этого можно сделать полный этюд»⁶. Если предположить, что Гончаров распорядился скопировать черновик, а потом правку вносил уже в копию, то надо попытаться понять, когда и с какой целью он мог бы это сделать. Откинем как абсурдную мысль, что он занимался этим для собственного удовольствия. Для того же, чтоб подготовить статью к печати, у Гончарова повод был. Напомню, что в конце 1880 года появился сборник «Четыре очерка» (СПб., 1881), в который вошли три уже опубликованных к тому времени произведения, а одно («Заметки о личности Белинского») было напечатано впервые. Мы ничего не знаем о том, как собиралась и готовилась эта книга, но едва ли автор изначально задумал ее в таком виде, как она вышла из печати. Нет сомнения в том, что, готовя ее, Гончаров перебирал свои бумаги в поисках материала, а значит мог дорабатывать очерк о Крамском, но потом все же принять решение его не печатать.

Могла ли Никитенко столь радикально вмешиваться в текст знаменитого писателя, пусть и близкого друга, который давал ей на то право? С одной стороны, как будто могла. Копируя тексты Гончарова, она исправляла их — подобный случай однажды был рассмотрен мной на примере двух глав «Обрыва», которые не вошли в окончательный текст романа⁷. Однако эта правка также носила уточняющий, косметический характер. По объему она гораздо меньше той, что отразилась в миролюбовской копии статьи о Крамском. Сразу скажу, что эта копия тщательно готовилась, скорее всего считывалась с оригиналом (об этом можно судить по аналогии с миролюбовскими копиями двух других статей, которые имеют несомненные приметы считки), на ней есть несколько поправок, сделанных рукой Никитенко.

Попробуем сопоставить имеющиеся у нас факты.

В 1899 г. Никитенко стала знакомить с имеющимися у нее гончаровскими материалами ближайших друзей. 20 февраля она писала А. Ф. Кони: «Читая теперь странички о Гамлете и об Островском, я все время так и слышала голос самого Ивана Александровича, как он говаривал, когда бывал особенно в ударе… Как я рада, что Вы тоже получили от них отрадное впечатление! <…> Если желаете, конечно, покажите их В.<еликому> К.<нязю> Он поэт, следовательно, должно полагать, тоже не может не сочувствовать всякому достойному проявлению художественного творчества»⁸. Действительно, великий князь Константин Константинович заинтересовался статьей о «Гамлете», и напечатал фрагмент из нее в следующем 1900 году в томе комментариев к переведенной им трагедии Шекспира⁹. Эта публикация сделана по уже выправленному тексту: этот очень важный факт свидетельствует о том, что хотя на ЦИАМовских копиях нет поправок, сделанных рукой Никитенко, они вышли из ее дома.

Видимо, слух о неизвестных гончаровских текстах стал распространяться, поскольку в том же 1899 году к Никитенко обратился А. Ф. Маркс, в издательстве которого в качестве приложения к «Ниве» выходило новое полное собрание сочинений Гончарова. «Вот набросок Ивана Александровича о картине Крамского, —писала Никитенко Кони 12 мая. — Читая его, я опять перенеслась в то незабвенное время, когда, сидя в углу моего маленького диванчика, поджав под себя одну ногу, Иван Александрович, делясь своими мыслями и впечатлениями, вдруг оживлялся и разражался блестящей импровизацией, которая точно раздвигала стены комнаты и уносила в мир идеальных помыслов и стремлений… <…> Вчера был у меня Маркс. Ему очень хочется получить статьи Ив. Ал., но он немного боится, вероятно пос <…>»¹⁰ И следующее письмо, без даты: «Прилагаю также письмо Маркса ко мне. На него, когда буду отвечать, намереваюсь сказать, что соглашусь ему уступить статьи не иначе, как на тех же условиях, как сам Иван Александрович, тем более, что он, Маркс, держит их и с теми, что приобрел после его смерти у его наследников»¹¹. Видимо, «те же самые условия» оказались для Маркса неподъемными, поскольку в названном полном собрании сочинений эти тексты не появились. Однако мы вправе предположить, что пока шли переговоры, копии статей Никитенко передала в издательство, и с ними была произведена работа по подготовке к печати. На мой взгляд, следы именно такой работы и несут на себе ЦИАМовские копии. Скорее всего, Марксу была передана и миролюбовская копия статьи о Крамском: на ней есть та же редакционная пагинация синим карандашом, выполненная тем же человеком, что нумеровал ЦИАМовские копии.

Таким образом, можно сделать вывод, что в определенный момент времени ЦИАМовские копии статей о «Гамлете» и Островском и миролюбовская копия статьи о Крамском находились в одних руках. Но почему тогда Никитенко отдала Марксу две невыправленные копии (статьи о «Гамлете» и Островском) и одну тщательно подготовленную (статья о Крамском) — ведь черновик как раз последней статьи меньше всего нуждался в серьезном редакторском вмешательстве? С какого оригинала копировался текст статьи о Крамском? Была ли это копия с правкой Гончарова или на предыдущем этапе статью отредактировала сама Никитенко?

Мне кажется, что в тексте миролюбовской копии есть одна примета, своего рода родимое пятнышко, которое позволяет склонить чашу весов в пользу одной из этих версий. Не открою Америку, сказав, что автор и редактор читают текст по-разному. Для автора важен смысл им написанного, в первую очередь он уточняет свою мысль и лишь во вторую обращает внимание на связность и грамматическую правильность текста. Редактор же работает совершенно по-иному. Для него грамматическая правильность стоит на первом месте, первым делом он следит за согласованием времен и падежей. Именно так Никитенко и работала с текстами Гончарова, который писал торопливо, из-за чего в его черновиках нередко можно встретить лексические повторы и разного рода синтаксические неточности. Именно за это и ценил Гончаров Никитенко, будучи уверен, что она избавит его черновики от «недомолвок, ошибок, несообразностей и проч.» (28 октября 1868 г.)¹². Именно такой характер имеет одна поправка Никитенко в миролюбовской копии статьи о Крамском.

В черновике статьи читаем: «Все знают, например, о предстоящей кончине любимого человека, все ждут его с скорбью, а когда он настанет — момент, как электрический удар пробежит по сердцам, лица изменятся, побледнеют». Этот фрагмент читается уверенно и не представляет проблемы для переписчика. Затем он на каком-то этапе был поправлен, и в копии первоначально читался так: «Все знают, например, о предстоящей кончине любимого человека, все ждут ее со скорбью, а когда она настанет — момент этот, как электрический удар пробегает по сердцам, лица изменятся, бледнеют». Рукой же Никитенко слово «изменятся» поправлено на «изменяются», что устраняет грамматическую несогласованность времен. А теперь зададим вопрос: если бы текст правила сама Никитенко, неужели бы она с присущим ей педантизмом не исправила эту несогласованность на предыдущем этапе работы? Таким образом, можно предположить, что в переписку она отдала рукопись, выправленную самим Гончаровым.

Разумеется, при подготовке очередного тома Полного собрания сочинений и писем Гончарова встанет вопрос, какой же источник текста статьи о Крамском брать в качестве основного? Здесь надо сразу подчеркнуть различный текстологический статус копий статей о «Гамлете» и Островском (как ЦИАМовских, так и миролюбовских) и копии статьи о Крамском. Если первые не имеют самостоятельного значения и не должны рассматриваться в качестве источников текста, то во второй, как мы попытались показать, мог отразиться поздний этап работы Гончарова над своим произведением. В текстологической практике встречаются случаи, когда при наличии чернового автографа и неавторизованной копии, дающей законченный текст, предпочтение отдается последней. В данном же случае из-за отсутствия каких-либо документальных свидетельств подобное решение представляется опрометчивым. Однако на этом основании полностью игнорировать текст миролюбовской копии статьи о Крамском было бы ошибкой. Думается, наиболее взвешенным представляется решение поместить в основной корпус соответствующего тома Полного собрания сочинений текст чернового автографа, а текст копии полностью дать в приложении к нему.

¹ См.: Лобкарева А. В. К вопросу об истории архива И. А. Гончарова // И. А. Гончаров: Материалы международной конференции к 180-летию со дня рождения И. А. Гончарова. Ульяновск, 1994. С. 297–302.

² См.: Айзеншток И. Я. Дневник А. В. Никитенко // Никитенко А. В. Дневник: В 3 т. [Л.], 1955. Т. 1. С. XXXVI.

³ ЦИАМ, ф. 2049, оп. 2, ед. хр. 1134.

⁴ Лобкарева А. В. К вопросу об истории архива И. А. Гончарова. С. 301, 302.

⁵ ИРЛИ, ф. 185, оп. 1, ед. хр. 1783.

⁶ ОР РНБ, ф. 209, ед. хр. 10, л. 1.

⁷ См.: Балакин А. Ю. О проблеме выбора основного источника текста романа И. А. Гончарова «Обрыв» // Русская литература. 2002. №  3. С. 83–84.

⁸ ИРЛИ, ф. 134, оп. 8, ед. хр. 63, л. 13–14об.

⁹ См.: Шекспир В. Трагедия о Гамлете, принце датском / Перевод К. Р. СПб., 1900. Т. 2. С. 214–219.

¹⁰ И. А. Гончаров в кругу современников: Неизданная переписка. Псков, 1997. С. 418; уточнено по подлиннику: ИРЛИ, ф. 134, оп. 8, ед. хр. 73, л. 1–1об. Конец письма утрачен.

¹¹ ИРЛИ, ф. 134, оп. 8, ед. хр. 63, л. 28–28об.

¹² Гончаров И. А. Письма к С. А. Никитенко / Публ. Л. С. Гейро // Ежегодник рукописного отдела Пушкинского Дома на 1976 год. Л., 1978. С. 186.

Работа выполнена при поддержке гранта РГНФ № 12-04-00132.

Дата публикации на Ruthenia 15.10.2012