c.51:

(№ 5)

СИОСИКУ

P. А. Силкин,

16.XI 1948 г.

Старуха жила на берегу Енисея. Пойдет дрова собирать - лесу нет, только щепки. Едва ходит, такая старая. Только остается помирать. Собирает на улице за чумом. Придет, говорит:

- Это почему у меня дрова не горят?

Накладывает, накладывает, потом смотрит:

- Да это я вместо дров набрала костей, то ли человеческих, то ли других. Оттого они у меня не горят.

Пошла второй раз подальше. Там собрала разный хлам и затопила огонь.

- Ну, - говорит, - по воду надо идти. Водицы надо принести. Но нет ничего у меня. Пустую воду как есть? Почти год я живу голодом - ни куска мяса, ни куска рыбы.

с.52:

Вот она пошла по воду. Котлик взяла свой. Стала черпать воду. Чуть не наполнила свой котлик, черпнула еще ковшик. Последний ковшик как черпнула:

- Почему эта такая белая как молоко вода?

Черпнула:

- Что это ковш задел?

Сунула руку, задела ковшом - рыбина тащится. Как рыба крякнула, и полный ковшик у нее от рыбы, как молоко, и сорвалась рыба с ковшика обратно.

 - Ой! - говорит старуха, - какая матёрая рыба. Всю меня залила водой, как хвостом ударила, и весь мой чум залила, и я вся в воде стою, и чуть ковш не опустила. Это что за рыба, я ее не видела раньше, я уж старый человек.

Черпнула еще и понесла в чум; в одной руке котлик, в другой ковшик. Домой пришла и повесила котлик. Сидит и все думает и рукавом слезы и слюни вытирает. Огонь раскладывает, только говорит:

- Ой! До чего я дожила? Бог хоть скорее меня бы съел, чем так мучиться. Пустой огонь, только горячей воды похлебаю. Это какая жизнь, лучше умереть. Почему мне бог до сих тор смерти не дает!

Вот она значит котлик сварила и так разговаривает, бормочет о своей жизни:

- Давно-то жила, народу много было. Теперь земли много стало, а тогда не хватало земли, мыса реки для всех чумов.

Котлик сняла и подвинулась выше к месту. Котел поставила и тем же ковшом черпнула горячей воды. Ну, значит, черпнула и в рот. Хлебнула раз, другой:

- Эту водицу я пью уже больше года, но не знала, что у нее такой разный вкус. Это что-то иное, вроде рыбьей ухи, слышен рыбий дух. Ну, ладно, черпнула третий раз и будто наелась.

- Ну, остальное утром попью, маленько ладно стало, чувствую, что внутри у меня что-то есть.

Свернулась старуха и лежит. Спит. Утром встает опять и повесила котлик опять и огонь расклала, и закипел котлик, и опять стала хлебать и говорить как вчера вечером:

- Что-то вроде ухи.

Кончила. Котлик верно маленький был, на два раза. Пустую воду пьет безо всяких:

- Это я целый год пью воду. Однако, что-то есть в ней. Простая вода была бы, и я давно бы с голоду умерла.

Вот она котлик опростала и говорит:

- Сперва соберу дров, а потом пойду по воду. Мученье мое, хоть бы скорее я умерла.

Вот она дров набрала и опять пошла по воду:

- Ой! Опять бы не пришла рыба, а то, пожалуй, меня сдернет. Неужели эта рыба дает мне воды вроде ухи. Енисея вода ведь вот, выльешь и светлая, а эта была вроде молока. Вот бы такой опять начерпать. Вот хорошо было бы ее начерпать. Это из рыбы по-моему. Неужели это изо рта рыбы, когда она крякнула.

Опять воды черпнула и стала держать ковшик наравне с водой:

- Нет, эта вода черная, а у меня в ковше белая. Да тут разница, это какая-то другая вода.

Потом стала наполнять котел и последний ковшик засунула подальше, и опять стал ковшик дергаться; тащит, тащит и также пришла рыбина - рот большой, широкий. Теперь как потянула ковшик к себе, рыба опять

с.53:

сдернула зуб с ковша и опять она плеснула хвостом так, что вода поднялась до самого ее чума:

- Ну, рыба большая, здоровая. Это рыба - так рыба. Это раньше, как муж был живой, и другие люди говорили, что есть таймень. Неужели это такая рыба? Нет, это не чистая рыба, а какой-то водяной дьявол.

Ковшик дернула к себе. В ковше как молоко, густая, как молоко, вода и в котле тоже. Посмотрола в ковшик. Где-то слышно кричит то ли чайка белоножка, то ли гагара:

- Эай! Эай!

Как ребенок будто плачет. Пока слушала, из воды высунулась маленькая ручка, ладошка, как у ребенка, только что родившегося:

- Дай, я посмотрю.

Наклонила ковшик, половину вылила в котел:

 - Нет, это не гагара, не чайка, это ребенок. Откуда из рыбы взялся ребенок?

Котлик особо держит, ковшик особо. Но густое, густое и в котлике и в ковшике тоже. Теперь домой пришла и повесила котлик, а ковшик поставила вместе с ребенком. Пока она огонь топит, он все время кричит:

- Ай! Ай!

Вот старуха кладет огонь и бормочет:

- Вот в мою последнюю жизнь какие-то чудеса стали приходить. То ли верхний бог мне послал на помощь, то ли водяной бог; наверное, он послал, чтобы я кормилась.

Ну огонь расклала, стала за ковшик браться.

- Дай я попробую убавить в ковше воды. Может быть у него рот есть, он же кричит все: ай, ай.

Положила ковшик на край очага, смотрит:

- Это даже мальчик. У него есть это все мужское. Рот, нос, ноги, руки - все как у человека.

Переворачивает - все у него как у человека. Вот теперь у нее есть маленькая ложечка из мамонтовой кости. Раньше все у нас мамонтовые ложки держали, не было у нас русских ложек, делали сами. Вот теперь этой ложкой черпнула из ковшика эту воду или молоко, или уху:

- Дай я попробую ему в рот налить.

Вот она стала наливать в рот ему эту воду. Он стал ее втягивать в себя как птичка и замолчал.

- Вот надо мне его запеленать. Это человеческий ребенок, не дьявол.

Котлик висит, чуть закипает. Положила ковшик на край постели и пошла на улицу. Стала ходить, ходить. Находит шесты, прогнившие нюки. Наткнулась на старую зыбочку. Только веревки у нее изорвались и сама она расшаталась. Эта зыбочка не от большого ребенка. Это такие маленькие зыбки наши мужчины делали, пока у ребенка кишка, вот в таких и держали самых маленьких.

- Моему из ковшика она будет как раз. Но чем я запеленаю?

Идет обратно в чум .прямо по другому следу.

- Что это такое? Мохом зарос лоскут нюка.

Подняла этот нючок.

- Как раз на моего ребенка хватит, если можно его взять.

Потянула,  вытянула - крепкий. Попробовала  шерсть - крепкая; осмотрела - дымленый, дымленый.

- Ну такая где прокиснет? Никогда не прокиснет!

Принесла домой и стала сушить у огня. Высушила. Переменила гнилые веревки. Из тальника согнула дугу. Теперь запеленала своего ребенка. Пока пеленала, он все время молчит.

с.54:

- Вот хорошо. Это его еда в ковшике, я ее не вылью.

Вот она согрела его у огня, запеленала и положила, а также накормила с ложки. И заснул он, замолчал. Все время спит пока, сняла котлик и кушает. Вот она поела и спать легла. Между рук положила зыбку, закрыла своей паркой, одеяла нет у нее - одна парка. Ну спит всю ночь и молчит ребенок. Перед светом заплакал.

- Оу! Сын мой заплакал.

В чуму светло, лето. Пока огонь не наклала, она кормит его с ложечки.

- Я бы тебя своей грудью бы выкормила.

Но пощупала свою грудь - засохло все, ничего нет.

Теперь значит она огонь стала класть, как накормила.

- Теперь я пойду по воду.

Начерпала воды и все сравнивает с водой в реке. Подымет ковшик и сравнивает:

- Нет, это не вода. Из нее же черпаю, но почему же у меня белая вода. Это, однако, дает мне бидэ-амуки (водяной дьявол), эта рыба. Вода черная, светлая, а в котле у меня белая.

Начерпала, стала последний ковшик черпать.

- Дай я попробую черпать в другой стороне, а то у меня здесь тропа, я как раз из того места, где зимой была прорубь, черпаю.

Котлик оставила и стала пробовать воду. Где черная вода черпнула, и как была вода черная, так и в ковшике черная.

- Теперь я знаю, что это происходит в одном месте; то ли рыбина ее мне дает, то ли есть такая вода.

Пошла домой и в котлике понесла воду. На огонь поставила котел. Это вторые сутки как нашла ребенка.

- Дай я посмотрю своего сына, сын он мне будет что ли. Что он молчит, не задохся ли?

Стала перед огнем его распеленывать и он ручки протягивает и какой-то весь стал полный и мясо как-то налилось и ожирел, полненький парень стал. Руки как освободила, он стал царапать у старухи на груди.

- Эй, - говорит, - сын мой, что царапаешь?

Сняла нагрудник и достает одну свою грудь, но никак не может ее достать, - уже засохла, как мужская грудь.

- Я бы рада дать, да засохла. Если бы ты умный был, сам бы видел, что засохла.

Теперь из ковша стала ложкой черпать, кормит, новую пеленку кладет, траву ли что ли, и опять запеленала, как наелся. Вот старушка подвинула котлик. Сын на середине, а сама с краю сидит. Он не спит, глазами глядит в зыбке. Когда стала кушать, все время бормочет старуха:

- Вот это да? Дякаю [слава богу]! Это бог мне послал, однако, сына. Когда большой будет, если я доживу до этого, он меня накормит. Но я не доживу, дня два, три только протяну, смерть близка.

Когда поела и парень закрыл свои глаза и старуха сидит у огня. Что будет работать: из глаз слезы, изо рта слюни текут - какая ей работа. Теперь старуха стала одеваться:

 - Пойду дровец пособираю, пока сын молчит.

На сына взглянула - сын уже полную зыбку занимает от конца до конца. Теперь пошла. Кое-как дров набрала. Притащила и стала кое-как огонь класть.

- Дай я пойду по воду. К утру у меня воды не будет.

Пошла по воду.

- Только я боюсь, рыбина меня бы не утащила.

с.55:

Пришла к краю воды и стала черпать. Все-таки она никогда не молчит и с водой разговаривает:

- Где черпаю, вода черная, а как черпну - она у меня как вода с молоком.

Этой рыбы нету, век нету, уж третьи сутки. Пришла домой, котлик повесила и стала пеленать, вытащила ребенка из зыбки. Говорит:

- Верно, на мое счастье пришел. Но что будешь есть? У меня ничего нет, а грудь моя сухая и из моей груди ничего не будет.

Парнишка руки поднял и царапает ей грудь и руку к себе дернул.

- Вижу, что тело у него полное стало, вроде как уже месяц прошел, почти сам стал садиться.

Поцарапал ее по груди, отвел свою руку и стал показывать на ковшик.

- Неужели он говорит: "дай ковшик"?

Старуха ковшик взяла и хотела в ложке дать. Он обе руки вытянул и просит ковш обеими руками.

- Ну, на, - говорит, - ты что-то шибко стал умный.

Вот он теперь ковшик взял у старушки и стал хлебать. Два, три раза хлебнул и дает обратно старушке.

- Вижу, как будто надутый стал и сильнее и сидишь уже в зыбке. Только пока не ходит, а так-то сила есть в руках и зыбки ему не хватает. Дай я распутаю его, что из него будет.

Развязала остальные кольчики на зыбке и он из зыбки на другую сторону вывалился.

- Ой, повредился!

Уж стала говорить с ним. Зыбку бросила и схватила парня.

- Куда ты упал? Не повредился?

В руках держу, а он сам шагает ко мне. Старуха села и стала говорить:

- Это мне на счастье или как бог мне послал, но это не настоящий человек, а чудесный. Какой человек на третьи сутки будет сам хлебать и сам шагать. Однако на счастье мне бог послал. Он, однако, скоро мне есть добудет, дней через десять.

Ладно. Теперь парнишка пришел к матери.

- Ну вот, нечем тебя одеть. Разве отрежу кусок от нюка и сошью тебе одежду.

Запеленала и говорит:

- Может быть сегодня сделаю одежду. Если будешь мерзнуть, скоро на ноги не встанешь.

И стала из лоскутка нюка шить сокуй и тяжи, ровдужные, дымленые тяжи. Сшила все до вечера, похлебали и спать легли. Утром чуть свет парнишка царапается около матери, руки давно освободил и говорит:

- Мать! Вставай!

И стал говорить:

- Огонь расклади!

А мать его не слышит. Вот он свои ножки выдернул и перевалился из зыбки к матери. Открывает ее одеяло. Мать лежит на спине.

- Вставай, мать!

Трясет за руки:

- Ну, моя мать крепко уснула.

Стал здорово говорить, как человек. Теперь не может разбудить ее и нащупал около нее сокуй и тяжи. Нашел их и стал надевать. Надел и опять стал будить. Трясет за парку за рукав.

- Вставай, мать, есть хочу и ты тоже хочешь есть. Как долго спишь?

Нет, не слышит. Ну будил, будил почти полдня.

с.56:

- Ну, верно моя мать крепко уснула, открыла рот и глаза. Руки куда пошевелю, там и лежат, и ноги тоже. Как крепко заснула? Теперь куда я пойду? Пойду себе есть искать.

Вышел на улицу. Ходит, чуть не падает; велик ли ребенок - четвертые сутки, и пошел.

- Мать верно от голода долго спит. Пойду я матери есть искать. Что-нибудь наверно найду.

Пошел по краю воды вверх. Идет, идет. Найдет где-нибудь пену, положит в подол и в рот ладонью пихает. Идет и все в рот пихает. Один раз нашел какую-то старую, старую кокору. Сел на эту кокору и держит в одной руке маленькую палочку. Вдруг побежала из-под кокоры мышка, но голая, хвост долгий, нос длинный. Пришла к его ногам. Ударил ее палочкой - перевернулась, только ноги дрыгают. Второй раз ударил и затихла она.

- Ну вот есть нашел свой матери.

Обратно идет. Пришел к матери. Мать еще спит. Своими маленькими ножками стал толкать ее ноги:

- Мать, вставай!

Еще за руки стал дергать.

- Мать! Встань! Я тебе есть принес.

Нет, лежит, с открытым ртом. Глаза открыты. Давай, я ей в рот положу эту мышь. Запихал эту мышь в рот и мышь ушла туда дальше. Теперь опять будит:

 - Вот, мать, тебе есть дал, ну вставай!

Нет, все-таки не хочет проснуться. Потом в бок ее стал толкать своей маленькой ножкой.

- Что это? У матери тело пустое, нога насквозь идет, кости рассыпались.

- Что это, я не понимаю. Или спит она, или что?

Сунул руку в дыру в теле матери и там мыши, черви, жуки вышли оттуда.

- Что это такое, мыши, большие мыши, не такие, какую я ей в рот запихал. Что это такое?

Отошел к двери и смотрит на нее и даже не плачет, только говорит:

- У! Мать, мать! Ну ладно, я ее оставлю. Подальше пойду, может быть, что-нибудь хорошее найду и ей принесу.

Будто с испугу он отвернулся и пошел на улицу. Также пошел вверх. Теперь уж он пошел да пошел. Век идет. День кончился. Где найдет на воде пенки, ладошкой соберет и в рот пихает. И ночь прошла и день прошел и все идет. И второй день кончился и вторая ночь кончилась. Где найдет пенку, пенки съедает и идет с одного. Что будем долго говорить. Трое суток прошел. В последний день вечером видит впереди речку, на мысу три чума. На нижнем мысу три чума, это песчаный мыс. Только блестят на солнце: три чума все покрыты берестой, только краснеют на солнце.

Теперь пришел к этим чумам. Три человека сидят среди чумов около дверей, трое мужчин на меня глядят.

- Вот, - говорит один, - это какой человек идет, беда маленький, но какой-то верткий. Вот видите, братья, у него ножки только мелькают, то ли на землю ступают, то ли нет. Беда скоро идет.

Пока говорили они, подошел к ним, близ их стал и палочку, которой мышку убил, держит. Палочка из вычищенного тальника. Чуть пошевелишь его и он изломится - такой сухой тальник. Грудь свою упер в конец палочки и так стоит против них.

Ну люди какие-то большие, плечистые и толстые. На меня взглянули и вижу, что один седоватый, а два помоложе. Теперь седоватый сказал:

с.57:

- Эй, откуда ты пришел? Ты какой-то молоденький и удаленький парень и чистенький. Как тебя зовут?

- Я не знаю свое имя. Я не ем никакую еду, а только ем пенку. Потому что пенку ем, название у меня наверно Сиосяку (Пенка).

Седоватый говорит:

- Да, да, такое имя есть Пенка. Откуда, из какой земли пришел?

- Я землю не знаю. Я иду четыре дня, четыре ночи. У меня свои глаза только стали глядеть. У меня там осталась мать старушка. Осталась, спит. Дальше я ничего не знаю.

 - Эй! Однако ты есть хочешь, не голодный ли ты? Что будешь есть? У нас все есть. Рыба есть, мясо есть.

Крикнул седоватый в чум.

- Эй, девка! Приезжему человеку налаживай еду.

Из чума выходит одна девка. Ростом с меня, но вся в железе. Только блестит у нее на груди, на плечах и везде. На ушах - цепочки, на волосах - пэа [медное головное украшение]. Девка такая, что только на нее любо смотреть. Не шибко у нее большой рост, но вроде моего, хотя я не мерялся с ней. Седоватый снимает с себя лапать и все пошли в чум. Я иду за ними. Зашли в чум. Седоватый человек сел на место и говорит:

- Ну проходи, проходи в передний угол. Там около девки садись, кормить будет тебя.

Сел около девки. Поглядел на ту сторону.

- У него жена, вижу, около двери сидит. Один глаз у нее на брови, а другой - около рта. Глаза-то косые.

Стали кушать. Мясо наклали, рыбы. Ну привык, стал кушать. Потом женщина подала ему свою одежду и бакари и говорит:

- Надевай и ложись вместе с девкой, накройся паркой.

Женщина положила около него парку и бакари. Но он не надел это. Какую носил лопоть, в той и лег. И девка рядом вплоть легла. От девки он отвернулся и так целую ночь лежит. Парень всю ночь не спит. Девка к нему и под него рукой пихает, всю ночь спать не дала. Близ утра девка руку подняла и стала меня поворачивать к себе лицом. Ночью в чуме только блестит, ходит сверкание, то ли от железа, то ли от ее лица. Одну руку она держит, а другой я отмахнул ей по лицу. То ли я рассердился, то ли не люблю. И девка перевернулась на другой бок и только слышу я, что она плачет.

Утром встала кривая, огонь расклала. Девка встала. Вижу, что у нее один глаз разбит и весь в крови. Но ничего не говорит и я вижу, что она стала налаживать еду и те встали. Тот старик ничего не говорит: почему у тебя лицо в крови? И стали кушать. Я сел и стал есть в одной ночевке с этой девкой. Я ей глаз до крови ушиб, но ничего, будто не сердится, ничего не говорит: почему меня ударил?

Когда поели, те два брата пришли, сели около меня. И потом две женщины пришли из тех чумов. Когда пришли все, сели, посмотрел я на них - все они как один, глаза у них на брови.

- Вот, - говорит старый человек, - пойдем промышлять дикого оленя или линных гусей, все равно что бы ни попало.

Схватили луки, стрелы и пошли.

- Новый приезжий пусть отдохнет, потом с нами будет ходить, а сейчас пусть отдохнет.

Все они пошли, а я остался. Целый день лежу в чуму. Теперь день стал клониться к вечеру. Уже верно август, месяц линных гусей. Вечером Боисей [кривая] говорит своей девке:

- Надо по воду идти, скоро наши промышленники придут.

с.58:

Вот она ушла. Он [Сиосику] лежит в чуме. Теперь недолго лежал, что-то из другого чума услышал крик. Кричат старший Боисей:

- Оу! Девку нашу унесло водой.

Выскочил я на улицу. Только, только скрылась, хвостом ударила рыбина, весь берег залила и по ручьям добежала вода в тундру. Все три Боисей женщины стали таскать чумы выше в тундру.

- Вот это что за рыба девку утащила? Вот теперь наши мужья будут нас ругать.

Котлик один на берегу. Ковшик у девки в руках остался. Теперь пошла сама женщина Боисей, начерпала воды, принесла и плачет:

- Вот беда! Я девку вырастила, воспитала, теперь прощай, муж, однако, ругать будет.

Стало темнеть и пришли промышленники. Одного оленя добыли, трое тащат его целиком. Старшая женщина сразу на улицу вышла и говорит:

- Вот беда наша! Девку у нас украла рыба или амуки (дьявол). Выскочила из воды и схватила. Все водой залила и чумы перетаскали на новое место. Теперь что сделаем? Уплыла и уплыла. Откуда эта рыба? Это не рыба, однако, а воды дьявол.

Теперь стали еду варить, стали кушать и спать легли. Утром встают и также говорит седоватый:

- Пойдем искать диких оленей, пока лето, или линных гусей птенцов. Сейчас пора, они вылиняли, а потом будем под льдом промышлять.

Теперь они пошли, а он остался опять.

- Хорошенько, - говорят, - отдохни. Мы сами промышляем; только знай кушай.

Ушли. Он целый день на улице, не в чуме теперь. Где полежит, где сядет, там, где люди сидели и работали, и глядит на Енисей. Только думает:

- Вот жалко мне эту девку. Так-то девка хорошая. Не сердилась даже, когда я ударил по глазу до крови. Что с ней случилось? Все-таки жалко. Если бы не унесло, все-таки постепенно моя была бы, а теперь унесло. Откуда пришла рыбина - это я не знаю. Я буду караулить. Я бы ее подстрелил, когда она к берегу придет, но лука нет у меня. Я бы ухитрился ее убить, узнать, рыба это или нет.

Вечереет. Моя хозяйка Боисей взяла котел и из чума идет за водой. Пришла к краю воды и когда стала последний ковш черпать, увидел я, что из реки идет волна. Самую не видать, но видно, как воду режет, прямо идет на берег. Я говорю себе:

- Ну-ка, ну-ка, неужели эту бабу хочет утащить тот дьявол, который девку утащил?

Видит - последний ковшик запихала Боисей в воду и как раз тут рыбина. Открыла рот и поднялась почти на сажень верхняя челюсть, а нижняя идет под водой. Захватила женщину за руки, потащила к себе. Как до половины себе в рот втянула и бросилась опять в воду и залило берег вплоть почти до чумов. Он все глядит и даже не кричит.

- Ой! - кричат две Боисей женщины. - Это что такое? У нас старшую сестру утащил дьявол!

Вот заплакали и прямо крик подняли. Боязно стало воду таскать. Он лежит и все слышит.

- Вот так и надо вам. Я буду этому рад. Мне только первую девку жалко. А вы какие-то нечистые люди. Хоть бы вас и всех бы перетаскали.

Эти женщины вошли в свои чумы, и он в чум свой зашел. Заря темнеть стала, и пришли те трое мужчин. Старший мужчина говорит:

- Ох, где это жена моя?

с.59:

Вот из соседних чумов прибежали две женщины, и я сказал, что рыба утащила мою хозяйку. Вот этот мужчина заплакал и замолчал:

- Ну что сделаю, раз такая смерть к нам попала, пожалуй, всех нас вытаскает.

Кое-как сварили мясо. Вечером хозяин говорит:

- Надо спросить тех братьев, кто из них будет сторожить ночью. Надо ее все-таки караулить.

Вот вечером он созвал братьев:

- Ну, кто из вас будет сторожем? Однако ты, младший брат. Бери лук и две стрелы. Первым не пойдешь, так вторым. Я вижу, что ты не сонный, скоро встаешь, а то, если заснешь, то тоже утащит рыбина.

Вот нашел сторож.

- Ну только не спи.

Вот легли спать. Мы двое только в чуму. Я всю ночь не могу уснуть.

В полночь иду на улицу. Ну, сильно светит луна, как днем все блестит. Вышел на улицу, глядит:

- Это где сторож? А вот на тропочке, по которой за водой ходят.

Одну руку под голову положил и улегся на боку. Лук и стрелы на нем, тут и лежат. Гляжу, уснул он крепко что ли ногами к воде. Слышу шум идет, будто кто режет воду веслом. Взглянул - пришла та же рыбина. Открыла рот почти в сажень, низ под водой, верх вверху. Выскочила из воды, схватила за ногу, дернула к себе, проглотила и повернулась рыба и весь берег опять залило.

- Это что за рыба? Третий раз ее вижу. Пока у тебя открыт рот, я бы тебе в рот выстрелил. А ты крепки уснул и даже не слышишь свою смерть. Ладно, пусть хоть бы всех вытаскала, я жалею только девку, я вижу, что она человек, а это по-моему, не онэй эннэчэ [настоящие люди]: бабы косые, сами высокие, плечистые, лица как бы иные, не похожие на наши, а девка была такая же маленькая и похожа на нас лицом.

Пришел домой и спать лег и не сказал ничего. Утром встают. Из того чума приходит одна женщина. .

- Где мой муж? Я ходила по воду утром и не видела его. Я только нашла у воды лук и стрелы.

Седоватый человек говорит:

- Одного унес дьявол. Этот дьявол начал нас таскать и всех перетаскает. Дай я пойду другую ночь караулить как старший. Я все-таки попробую в него стрелять.

Вечером, что долго говорить, поели и пошел сторожем седеющий человек. Взял лук и стрелы:

- По-моему, этот молодой человек, что пришел к нам, был бы мне товарищем. Если меня схватит дьявол, то он меня освободит.

- Ладно, я спать не буду. Ты иди, но только у меня лука нет.

- Почему лука нет? Моего брата лук на берегу лежит. Его можно достать.

- Нет, покойника лук я не буду держать. Раз своего нет, не буду держать чужой лук.

- Ну ладно. Если завтра живой буду, сделаю лук. Эти луки тоже я сделал и сделаю тебе под силу.

Пошел он и сел на берегу, а Сиосику лег один в чуме. Близ полночи подумал:

- Дай я посмотрю, что делается, или сидит, или что.

Вышел на улицу и глядит. Но нет, пока сидит, шевелит руками, лук поперек держит, в руке стрелы.

- Ну, этот ладно сидит. Или рыбу убьет, или она его утащит.

с.60:

Ушел в чум и спать лег. Спал, спал. Голову поднял:

- У! Уже свет. Пойду смотреть.

Пошел на улицу и глядит:

- Что-то его нет. Неужели приходила? Я ведь около полночи выходил, он был тут.

Побежал под гору.

Пришел к краю воды. Только лук лежит. Думал я, что лук того, младшего брата. Но нет. И другой лук тут же. Конец его в воде. Верно, тоже уснул и пропал. Положил лук подальше от воды, убежал в чум и лег, пока все не встали.

Утром встают. Слышу, прибежал тот, оставшийся в живых мужчина:

- Хоу! Это что будет? Этого старика опять нет. Что сделаем? Неужели он нас всех перетаскает. Что будем делать? Кто из нас вечером будет сторожить? Или ты, или я?

- Как я пойду сторожить? Пусть лучше меня из чума тащит. Я еще полчеловека. Меня сразу схватит и поймает. У меня еще сон крепкий. Нет, я боюсь. Я не пойду.

- Ты боишься? Ну я пойду. Или я ее убью, или она меня утащит.

Вечером пошел, взяв свой лук. Сел у края воды. Сиосику опять спать лег один. Не хочет идти к тем двум женщинам. Они его звали, но он не пошел. Вот эти две женщины говорят:

- Как воду доставать? Утром только она, кажется, не ходит. Будем день без воды жить.

Сиосику тоже почти сутки не ест. Лежит Сиосику, лежит. Полночь уж подходит; дремлет, где проснется. Теперь близ утра проснулся. Глянул на улицу:

 - Нет, тоже нет последнего мужчины. Ну хоть всех бы перетаскал, этих женщин тоже. Куда-нибудь тогда пойду и найду себе жизнь.

И обратно ушел в чум и лежит. Утром встают те женщины, кричат, воют, плачут. Говорят, придя к Сиосику:

- Последнего мужчину у нас утащили. Теперь боязно воду достать. Теперь мы свои чумы бросим и будем здесь жить. Будем кушать вместе. Тебе все равно некому еду варить.

- Ну живите. Мне все одно. Переходите.

Вот они перешли сюда. Подстилки с мест покойников все унесли на улицу и сделали себе новый край, а он живет один на своем краю.

Когда переселились, говорят те женщины:

- Ну, пойдем по воду.

- Нет, - говорит Сиосику, - ничего не бойтесь. Теперь всех мужиков перетаскал, куда ему больше. Теперь не придет.

Принесла одна женщина воды. Сварили мясо, стали есть. Уже темнеет.

- Вот, - говорит Сиосику, - раз вы ко мне пришли, я буду хозяином. Пусть одна женщина будет сторожем. Как ее увидишь, иди ко мне. Садись на краю воды, но не шевелись, чтобы она не увидела. Как увидишь, скажешь, и я приду с луком.

Одна женщина говорит:

- Ну, сестра, давай вместе сторожить. Лучше спать не будем. Будет веселее, будем говорить, а одна не выдержит, заснет.

Сестра говорит:

- Давай вдвоем. Что, Сиосику, можно вдвоем?

- Ну что ж, можно. Только от меня не прячтесь. Как увидите, сразу бегите ко мне.

Ладно. Они обе ушли. Одна взяла топор, другая нож; что еще возьмут? Это их завод. Сиосику сказал:

с.61:

- Три лука утром принесите сюда. Все три лука под горой лежат.

Пошли они.

- Пока мы живы, - одна говорит, - я топором по роже дам.

А вторая говорит:

 - Я ей глаз выколю.

Он свернулся, лег и спит. В полночь, немного далее ее, глядит. Приклонились они друг к другу и спят. Руки под головы подложили и так спят. Только храпят женщины. Видно, недавно уснули. Всю ночь разговаривали. Как не уснуть? Если как-нибудь мяться, ходить, они бы не уснули. Он стал смотреть им в лицо. Ну спят крепко.

- Ну, что бы не было, я будить не буду.

Ногами они к воде лежат, головами к горе. Он пошел домой и опять лег. Что будет утром?

Утром поднял голову.

 - Ох. уж свет большой.

Выскочил на улицу. Стал глядеть, их тоже нет. Вот теперь стал хлопать себя по коленям и говорить:

- Так и надо. Умом я шибко их не любил. Эта дьявол-рыбина делает так, как я думаю. Если бы их рыба не вытаскала, эти трое мужчин стали бы меня убивать, так я видел.

Обратно пошел домой и даже под гору не сходил. Стал один себе еду варить. Поел, вышел на улицу и стал искать топор. Нашел топор и сделал круглую, круглую палку доною две сажени, толщиной в рукав. Где-то нашел ремень:

- Я тебя сегодня скараулю. Верно, за мной придешь. Этих шесть человек я не жалею. Жалею только ту девку. Я даром маленький, ты меня все равно не проглотишь, заденет у тебя в горле.

Сделал палку, пошел под гору. Все луки попробовал. Старшего не может натянуть, взял лук среднего. Потом взял четырехгранную стрелу, потом рогатину. Теперь он лук достал и пошел домой. Взял веревку, примерил палку к себе. Сварил себе в чуме еду. Пока сварил - стемнело,

- Может быть, всю ночь буду сидеть, есть захочу. Пришла бы она скорее, я тогда не так есть захочу.

Когда поел, привязал веревку к палке и привязал палку себе к поясу и сидит, положив лук и стрелы на колени. Сидит, сидит, подходит полночь. Видно ясно и тихо, валов нет. Что-то булькает.

Уж полночь подходит. Ждет. Все булькает.

- Ладно, идешь. Я тебя все-таки скараулю.

Смотрит:

- Ох, близко стала подходить.

Режет воду, словно кто-то идет. Пришла близко. Высунула голову. Глаза как месяц, круглые, светятся как зеркала. Вот да, рыбина! Как эта рыбина не будет человека хватать, если ума нет. А если ум есть, то не сглотнет.

Сунул ноги еще ближе к воде. На голове у него был камень положен. 0ткинулся назад. Лук натягивает через колено. Рыбина открыла рот свой и глаза ее светят как звезды. Нижняя челюсть идет по земле, а верхняя на сажень поднялась. Только хотела его за ногу схватить, как он выпустил свою стрелу. Она испугалась и дернулась еще вперед и до палки меня глотнула, хоть я выстрелил, и стрела там в горле исчезла. С реки она сильно шла и так выскочила на берег. Только на палке задержалась. От нас побежала вода, моя стрела насквозь ушла в брюхо. Вода из нее пошла как речка, как река. И сама не стала шевелиться. Одной рукой поднял верхнюю челюсть, а нижняя подо мной. Ну зубы! Почти в четверть. Такими зубами

с.62:

как не глотать. Я испугался даже и стал дергаться, толкаться; выдернулся и стал на ноги. Аха! У тебя брюхо еще целое и вздутое как бочка. Веревки распустил, которыми был обмотан, привязал ей за голову и стал тащить через плечо, так что хвост отошел от воды. Не знаю, на сколько махов она, но шибко длинная.

Теперь он бросил се. Мертвая сама перевернулась на спину, так как вздутое брюхо не давало лежать на нем.

- Дай вспорю ее, она семь человек глотнула. Неужели они внутри. Должно быть, так. Шибко брюхо надуто.

Пошел за ножом. У ножа ручка обернута берестой (тэнир). Стал пороть рыбу от сягла до конца. Бок развалился на обе стороны. Брюхо целое. Моя стрела вдоль хребта прошла и вышла у хвоста. У нее отвисало брюхо и под хребтом была пустота. Здесь и прошла стрела. Когда кожу верхнюю выпорол, брюшина у нее продольная, от горла до конца опять же развалилась. Последние две женщины как сидели рядом, так и лежат. Уже опрели. Все трое мужчин в кишках, все опрели. Кожа слезла с них. Первая съеденная рыбой женщина тоже прокисла. А девка как была одета, так целиком и лежит, с лица даже кожа не слезла.

Вот эту девку достал, а тех в сторону бросил. Сполоснул с девки слизь.

- Вот эту жалко мне. Если бы был какой-нибудь бог или шайтан, может быть, поправилась бы она.

Снял парку - и тело все целое: и головное украшение, и нагрудные украшения, и косы с украшениями все целы. Теперь взял ее в охапку, унес в чум, положил на постель, где осал и наклал огонь. Согрел воду, ополоскал горячей водой. Стал мять глаза, все. Мнет, мнет. До того мял, что полночь стала.

Как вымял все и положил на место. Пощупал около сердца - там что-то горячее, не как у мертвого. Неужели оживет. Один глаз у нее разбит, с тех пор как ударил ее. Хоть бы ожила, тогда бы дякаю. Лежит около него. Руку протягивает, все щипает. Огонь угас. Окутал ее и лег к ней лицом. В полночь горячий воздух стал в лицо попадать. Сунул руку ей за пазуху - сердце бьется.

- Ну теперь будем жить двое.

Утром светает. Горячий воздух идет в лицо. Расклал огонь. Вытащил ее из покрывал. Снял железные украшения из кос, с одежды. Посадил на колени и стал руки греть и глаза мять. Как глаза мял, стала шевелиться. Вытащил язык, дернул и стала дышать, стала говорить:

- Пить хочу.

Дает ей ковш холодной воды. Выпила пол-ковша воды. Выдохнула воздух и говорит:

- Вот когда открылось нутро. Спасибо холодной воде, помогла мне...

Вот теперь говорит он этой девке:

- Если будем жить вместе, у нас будут, может быть, ребята. Наши ребята останутся здесь. До двух ребят доживем и нас здесь не будет. Мы будем жить дальше на половине между небом и землей, на половине бога. Эти двое детей будут нам подчиняться. Это потом будет, еще когда то будет... Это я говорю так - может я забуду. Ты будешь ходить к своим детям, или я буду ходить, и если станет человек помирать, его надо будет сперва холодной водой напоить и тогда у него станет свободно внутри. Не надо ни шайтанов, ни горячей воды, ни супа. Ты женщина, ты настоящих людей дитя, а я не дитя настоящих людей. Ты этого не знаешь, но теперь можешь узнать. Ты знаешь, что здесь у воды лежит рыбина. Эта рыбина - моя мать. Я от рыбы родился. Ты маленько поправилась, мы поедим, а потом ты за мной ходи. Я эту рыбу буду резать и кусками вытащу на яр.

с.63:

Ладно, поели. Еще полдня прошло, пошли под гору. Женщина идет насилу, как пьяная. В этой рыбе насчитали 11 кусков, не считая головы и хвоста, всего 13. Вырезал все и стал таскать в яр. На ровном месте ее складывает, как резал. Как целую рыбу сложил вниз брюхом.

- Вот когда-нибудь у нас будут дети. Оттуда сверху будем ходить к детям. Буду им говорить я: рыбу надо будет вам на чистую палку подвешивать, как шайтана - осетра с костями, или с зубами рыбу. Ее будут шайтаном делать и ее есть не будут. Эта рыба не рыба, а моя мать. Ее не повесят, ее чайки съедят.

Все вытащил и идут в чум.

- Ну, еду вари, ты стала маленько работать.

Ну, старая еда была, рыба ли, мясо ли, ее сварили.

- Теперь, жена, будем жить здесь. Давно не спали. Как поедим, теперь будем спать вместе. Делай место помягче и потеплее.

Женщина стала место для спанья делать. Сделала. Сиосику надел бакари и женскую парку, и жена легла возле него.

Вот теперь спать легли когда, Сиосику говорит:

- Эти чумы стоят хорошо. Теперь будем спать крепко. Ты не спала давно, ты была мертвой. Я был как ты, не спал, все время ходил на ногах. Ты настоящих людей дитя по лицу, я тебе говорю, но ты находилась у трех живущих в берестяных чумах, которые тебя воспитали. Это не чистые люди, не настоящие люди, а ты настоящий человек, по лицу тебя узнаю и по жизни. Тебя они откуда взяли?

- Я не помню. Это меня маленькую где-то нашли. Я ничего не знаю. Но по их словам, где-то у умерших людей на чумище меня нашли. Народ, где я жила, умер сразу. Одна я осталась. С оленями они ходили. Как люди они ходили, оленные были. Они это все рассказывали, я это слышала от них.

- Теперь тебя вырастили они. Я тогда дал им погибнуть, но если бы они живы были, они нас не оставили бы в живых. Они нас чуть не убили. Я видел, что они хотели сделать, поэтому я их уничтожил. Но это моя мать, которая лежит тут рыба. Я родился от нее, или свет увидел от нее и настоящих людей, женщина меня стала кормить. Это вторая моя мать, старуха, на низу далеко где-то живет. Вот она меня маленького воспитала и, хотя ей есть было нечего, но суток четверо меня прокормила. Если ты из этих людей, то почему бабушка тебя не схоронила? Однако ты из другой вымершей кучи.

- Может быть, кто его знает. Я не помню, как меня принесли.

- Теперь будем спать.

Обнял свою девку и уснул.

Вот на моей памяти и конец. Потом они проснулись, дети были у них. Так сам Ючи-старик, муж старшей сестры моей матери говорил, который мне это рассказал.

Это наш бог. Это наш собственный бог: Сидынэ бадаси нга [Нас воспитавший бог].

Этот рассказ, очевидно, должен объяснить обычай ненцев и энцев выставлять на своих священных местах поднятых на палках рыб (осетров и других). Несомненно, это предание представляет зоолатрический миф очень древнего происхождения. Обращает на себя внимание сходство начала этого мифа с началом "Звездного мифа".

Фигурирующие в этом рассказе люди Боисей, уничтоженные рыбой, вероятно, тунгусы, предки баягиров у эвенков и баев у энцев. "Настоящие

с.64:

люди" этого предания, - вероятно, энцы сомату, охотники тундры и лесотундры. От смешения их с потомками сына рыбы, героя предания Сиосику, и происходит будто бы еще какая-то группа современных энцев.

Обожествление большой рыбы встречается и в других преданиях энцев и как будто связывается с родом Ючи. Но вероятнее всего, что оно идет от обдорских ненцев хантыйского происхождения.

В целом этот миф имеет не только некоторое этногенетическое значение: он дает материал для истории религии, а кроме того, в нем отражены и особенности психологии людей на ранних ступенях патриархально-родового строя.

По поводу того, что Сиосику было предложено, когда он ложился спать, накрыться женской паркой, Р. А. Силкин дал такое объяснение: юраки не держат кокулей (спальных мешков), а спят под женскими парками. Оттого у них они длинные и оттого они спят в бакарях. Но говорили эти люди, у которых поселился Сиосику, на языке настоящих людей (энцев).