Чистова Б.Е., Чистов К.В.

Преодоление рабства. Фольклор и язык "восточных рабочих" 1943-1944 г.

 В 1991 году при ремонте здания Архива Немецкой Народной Песни в Фрайбурге (Брайзгау) была обнаружена весьма своеобразная коллекция, присланная в октябре 1944 года отделом военной цензуры по контролю за письмами так называемых "Остарбайтер" - восточных рабочих (1).
 По имеющимся сведениям, почтовая переписка (одно или два письма в месяц) была разрешена "остарбайтерам", преимущественно из западноукраинских и западнобелорусских областей в 1942 году. Возможность переписываться, хотя бы и столь редко, должна была, по замыслу немецкой администрации, ослабить нараставшее недовольство лагерников, а также сопротивление принудительному рекрутированию новых партий невольников в районах, из которых они вывозились. После предварительного изучения коллекции авторами настоящей информации дирекция Архива Немецкой народной Песни при поддержке Фонда Иозефа Вирта решила издать ее с надлежащими комментариями в серии "Исследования народной песни", хотя материалы коллекции выходят за пределы собственно песни.
 Коллекция представляет собой картотеку выписок из писем, которые проходили через руки цензора. Она формировалась и пополнялась сравнительно недолго - всего несколько месяцев 1943 года и до октября 1944 года, но весьма интенсивно. В коллекции содержится более 1300 карточек. Составитель ее был человек, хорошо знавший русский, украинский, белорусский и польский языки, вероятно, образованным славистом, понимавшим проблемы диалектологии, этнографии и фольклористики. Собиралась коллекция явно не со служебными целями, хотя известно, что собирание и обобщение подобных наблюдений входило в число функций почтовой цензуры. Пометки к выпискам из писем не содержат ни одной фамилии и ни одного адреса. Даются только сведения о том, куда адресовано письмо - это должно было документировать район, откуда был вывезен автор письма.
 Не исключено, что цензурный отдел, к которому принадлежал составитель коллекции, располагался какое-то время в Брест-Литовске. Город этот играл весьма значительную роль в коммуникациях немецкой военной администрации. В феврале 1944 года контроль за письмами "Восточных рабочих" был передан в систему СС и в связи с продолжавшимся отступлением немецких войск централизован и сосредоточен в Берлине. К концу 1944 года поражение Германии уже не вызывало никакого сомнения. Работа над коллекцией была оставлена и, несмотря на свою незавершенность и недоработанность, была отослана военной почтой в Архив Немецкой Народной Песни в Фрайбурге.
 В сопроводительном письме, подписанном подполковником из военной цензуры, контролировавшей переписку иностранных рабочих, говорится о том, что материал пересылается в Архив в надежде на его будущее использование учеными.
 Что же содержат выписки из писем?
 Это уникальное собрание документов, позволяющих проникнуть в мир нацистских невольников. Принудительно вывезенные в Германию, оторванные от родных и близких на срок совершенно неопределенный, они жили в тяжелейших условиях фашистского лагеря, должны были работать сверх человеческих сил, полуголодные и оборванные, униженные на каждом шагу - лагерной охраной, мастерами и рабочими на производстве, жителями городов и сел, с которыми они в какой-то мере соприкасались (2).
 В 1943-1944 году положение "восточных рабочих" неизменно и трагически ухудшалось. От постоянных бомбежек они страдали больше местных жителей-немцев. Рабочие лагеря располагались обычно в максимальной близости от крупных заводов и фабрик - постоянных объектов бомбежек союзников. "Восточным рабочим" было запрещено при этом пользоваться бомбоубежищами. В их распоряжении были в лучшем случае "щели" - окопчики, спасавшие только от мелких осколков бомб. Заметно ухудшилось снабжение продовольствием и одеждой. При возраставших экономических трудностях внедряется правило: в первую очередь солдатам, потом остальным немцам, потом "западным рабочим" и только потом - "восточным" (3).
 Отношение к иностранным рабочим по мере приближения краха гитлеровского рейха решительно ужесточалось. Именно они в глазах рядовых обывателей персонифицировали силу, которая наносила фашистской Германии удар за ударом и приближала ее гибель. Подобные настроения накладывались на иерархическую сетку, разделявшую иностранных рабочих на плохих, тех, кто хуже плохих и, наконец, самых плохих в такой последовательности: "западные рабочие" - чехи и словаки, югославы, поляки - "восточные рабочие" - русские, украинцы и белорусы. Как свидетельствуют документы, руководство фашистской партии, СС и Гестапо с первых дней войны и появления иностранных рабочих в Германии, было обеспокоено тем, чтобы эти "расово неполноценные люди" не оказали дурное влияние на армию и население. Издававшиеся нацистским руководством приказы и публицистика систематически натравливали немцев на чужестранных рабочих, требовали бескомпромиссной жестокости, культивировали расовую ненависть и презрение. Пользуясь трудом миллионов иностранцев, они требовали строгой изоляции не только лагерников, но и рабочих, живших батраками у крестьян. "Восточные рабочие" не имели право проводить свободное время вне лагеря, немецкая молодежь (особенно девушки) наказывались за знакомства с иностранцами, любовные отношения категорически запрещались, и т.п. Иностранным рабочим запрещалось даже пользоваться общественными туалетами, общей медицинской помощью; медицинским пунктам на заводах запрещалось выдавать иностранцам лекарства и т.д.
 Разумеется, это не исключало того, что отдельные немцы (особенно в деревнях) относились к "восточным рабочим", работавшим рядом с ними или в их хозяйстве, по-человечески или, по крайней мере, с некоторым снисходительным сочувствием. Известны даже случаи, когда через много лет, в годы, последовавшие за окончанием "холодной войны", бывшие батраки разыскивали и навещали своих бывших хозяев, считая, что они спасли им жизнь.
 В секретных донесениях полиции, охраны лагерей, заводской администрации часто подчеркивалось, что условия существования невольников невыносимы, однако составителями подобных донесений двигало отнюдь не человеколюбие, а опасение преждевременной гибели их подначальных, опасение невосполнимой потери рабочей силы. Значительная часть мужчин и мужской молодежи содержалась в лагерях военнопленных, хотя они были арестованы немецкой военной полицией как гражданские лица, и использовались на так называемых "секретных работах". После завершения секретных работ они подлежали уничтожению. У.Герберт - автор монографии, на которую мы уже ссылались, как и другие авторы, рисует реальную историю иностранных рабочих в годы войны, используя официальные распоряжения властей, материалы прессы, публичные выступления нацистских руководителей, полицейские донесения, переписку владельцев крупнейших предприятий с лагерным начальством, донесения военной цензуры и, наконец, письма остарбайтеров, которые были задержаны военной цензурой, т.к. содержали что-либо непозволительное. Основная же масса писем, пропущенных цензурой, не оставила следов в современных архивах. По данным архива цензуры, в марте 1943 года через цензуру ежедневно проходило 20-30 тысяч писем, из них около 6 тысяч подвергалось выборочной проверке. При этом около 300 задерживалось. Согласно донесениям цензуры, до 98% писем содержало "неблагоприятные" высказывания, т.е. какие-то жалобы или намеки на жалобы. Тем не менее они пропускались, поскольку не содержали "военной тайны", как ни широко трактовалось это понятие в годы войны.
 Как уже говорилось, поиски сведений о составителе коллекции пока не увенчались успехом. Они должны быть продолжены. В первую очередь следует искать в архиве военной цензуры, хранящемся в Кобленце. В связи же с имеющимися данными возникает вопрос: была ли картотека отправлена в Архив Немецкой Народной Песни в Фрайбурге составителем, или подполковник из отдела военной цензуры случайное лицо? В письме к Б.Джеймс, обнаружившей занимающую нас коллекцию, доктор Ветте сообщил, что по его сведениям к работе в отделах, контролировавших переписку иностранцев, привлекались преимущественно нацистски ориентированные специалисты по "Ostkunde" - истории, языкам и культуре народов Восточной Европы. Однако исследования по истории немецкой славистики этого времени показали, что среди славистов старшего поколения было немало подлинных ученых, сохранивших свои научные и человеческие позиции.
 В годы, когда национализм в Германии достиг своего апогея, приобрел крайне агрессивные, античеловеческие черты, составитель коллекции увидел в лагерных невольниках мир, полный стремления преодолеть навязанное рабство. Ему были дороги не только эта внутренняя сила, но и тонкие нюансы их приторможенных в цензурных условиях переживаний, причем в большинстве своем далеко не элитарного характера. Совершенный им подвиг заставляет корректировать популярный в нашей публицистике образ офицера фашистской армии. Наконец, можно высказать еще одно предположение. Не послана ли была коллекция именно в Архив Немецкой Народной Песни в Фрайбурге и именно возглавлявшему его И.Майеру, т.к. он был одним из тех немецких фольклористов и этнографов, которые смогли продержаться в нацистское время и не изменить своим взглядам, лишенным вульгарного национализма (4).
 Определенные, пусть и сдержанные ноты неприятия национализма звучали и в интервью И.Майера в 1944 году, данном в связи с его 80-летием для немецкого радио (5). Не мог ли составитель коллекции что-то знать о взглядах И.Майера или хотя бы слышать интервью с ним?
 Из всех известных документов, доставшихся исследователям от лет Второй Мировой войны, выписки, собранные в фрайбургской коллекции, могут быть сопоставимы, пожалуй, только с надписями, оставленными узниками гестаповской тюрьмы "Эль-де" в Кельне (6). Расчистка ее стен обнаружила под слоем штукатурки и краски поразительные документы, которые войдут в историю ХХ века. Вместе с тем, между ними есть существенные различия. Гестаповские узники ожидали своей участи, не питая никаких надежд и переживая крайнюю степень отчаяния, на пороге которой постоянно были авторы "фрайбургских" писем. Но они тоже оставались людьми, стремились выразить свою человеческую сущность, оставить какой-то след своего существования, в последние дни жизни обратиться с прощальным словом, приветом, заветной мыслью к своим родным, любимым, друзьям, почти не рассчитывая на то, что они об этом узнают. Как это ни удивительно, даже в гестаповском застенке сочинялись стихи, припоминались дорогие сердцу песни, частушки, изречения, пословицы.
 Мы уже говорили о том, что фрайбургская коллекция осталась в незавершенном виде. Это не значит, что она представляет собой хаотическое нагромождение выписок. Обработка их велась по мере накопления. Каждая выписка сопровождалась тщательным и весьма квалифицированным переводом на немецкий язык. Перевод не преследовал художественных целей, но и не был простым подстрочником. Дело не только в том, что передавая смысл выписок, содержавших метафоры или песенные цитаты, составитель обнаруживает достаточно тонкое понимание их поэтической природы. Перевод был по своей функции объяснительным. Этой же задаче служили и довольно лаконичные комментарии, в необходимых случаях заносившиеся на те же карточки.
 Кроме того (и это особенно важно) карточки сортировались по рубрикам. Систематичность и целенаправленность выписок, умелый их перевод, комментарии и, особенно, продуманная система рубрик дает нам право утверждать, что составитель хорошо ориентировался в проблемах диалектологии, этнографии, фольклористики и социальной психологии ХХ века. Перечислим основные рубрики, из которых мы будем извлекать некоторые примеры: "Лексикография", "Фразеология", "Фольклор", "Сновидения", "Пророчества", "Круговые письма", "Народная медицина". Незавершенность коллекции сказывается в том, что в одни и те же рубрики оказались включенными как явные выписки из писем, так и собственные наблюдения составителя над живой речью "восточных рабочих". Последних сравнительно немного, но они свидетельствуют о том, что у него какое-то время были прямые контакты с лагерниками или сельскими батраками (7). При окончательной доработке они могли образовать специальный раздел, либо каким-то образом влиться в основной корпус текстов. Кроме того, границы указанных разделов весьма условны и спорны.
 Чтобы оценить значение фрайбургской коллекции, необходимо обозначить функции почтовой переписки в столь экстремальных условиях. Авторам писем было важно написать о себе и о происходящем самое главное - о невыносимых условиях лагерного быта, о непосильном труде, жестокости лагерного и заводского начальства, о голоде и болезнях, о гибели сотоварищей, о своей тревоге за родных и близких, оставшихся дома, где тоже все плохо, о бомбежках, о тревожном ожидании конца войны, о бедах, которые еще предстоит пережить. Однако именно обо всем этом писать было невозможно или крайне опасно. Эти трудности порождали необычайную энергию иносказания, целую систему метафорического языка, выполнявшего информационную функцию. Этот метафорический язык пульсирует в большинстве писем, став органической частью почтовых стереотипов и средством их адаптации к специфическим условиям. В письмах говорится о больших дождях, а разумеются при этом частые бомбежки, или даже чрезмерно прозрачно - о граде гостинцев (апельсинов) или конфет с неба. Англичане, прежде всего летчики, обозначаются собирательным именем - Анна, Аня, немцы - Нина (у нас была в гостях Аня, Нина становится все более капризной, скандальной, и т. п.) Партизаны называются "гостями", "колядниками", "купцами", "зверями из леса", охранники - "ангелами" или "архангелами". "Цвести", "красить" - обозначает огонь, пожар. Особенно много иносказаний или метафор должны были изображать авиацию и бомбежки, что вполне понятно. Самолеты - "буськи" (аисты), шире - вообще птицы, железные птицы (образ, заимствованный из библейской эсхатологии), которые кладут яйца, соловьи, вороны ("чорнi круки"), черные мухи и т.д. Метафорические замены в некоторых случаях опираются на традиционный простонародный или блатной жаргон: "ангел" - стража, охранники, полицейские - то же и в дореволюционное время, "святая водица" - водка, "колесо" - монета, "маслина" - пуля, "минус" - ножевая рана, "перо" - нож, кинжал, "слимонить" - украсть, "ушиться" - сбежать, исчезнуть и т.д. Иносказания, видимо, органически вписывались в традиционную систему почтовых стереотипов, приспособленных к условиям быта и переписки остарбайтеров. Эти стереотипы обычны, но специфические условия придавали тексту дополнительную эмоциональность. Тривиальность и даже пошлость приобретают неслыханную в других условиях искренность и точность. Например, "дозволь, дорогая сестра, передать тобi свiй пахучий, як роза палкий привет" (8). Или обыкновеннее: "у первых словах моих слов - примите ад своей верной дочки Уси горячо-низгасимый низабываемой родительский привет и нежный поцелуй с крепким рукоприжатием к своему сердцу" (9). Таких примеров множество, так же как исходных, прощальных формул типа "Бувайте здоровы як вада, вiсели як вiсна" или "Щоб тобi написати побольше, так у нас карандаш короткi, коли буде иначе, то мы напишимо", либо "Шоб ви були веселi як сонце, крепкi як вада i богатi як земля". Начинальные и заключительные формулы соседствуют с обильными переходными, медиальными, срединными формулами, по своей функции предназначенными нести большую семантическую нагрузку. Вместе с тем они стереотипны и одновременно столь же актуализированы. Содержащиеся в них метафоры, вне зависимости от их затертости, играли свою роль, по-видимому, безошибочно. Естественно, что значительная часть стереотипов передает чувство тоски по родным, любимым, друзьям и родине - "Живу як суха береза край великой дороги", "Живу як горох при дорозi", "Жду як циган меду и як свяченого яйця", "Менi хочется вас побачити, як в жару води напитись".
 Сквозь сеть традиционных стереотипов подчас прорываются прямые выражения ожидания конца войны, встречи с близкими и просто ожидания от них писем. Например: "Я ожыдаю ад тебя письма как старик, каторы не имеет своего прытулку, (убежища, белорус.) ходзит од хаты до хаты по кусок хлеба и ажидает скорой смерци, так и я ад цебя письма". В систему почтовых штампов включаются традиционные пословицы и поговорки - русские, украинские и белорусские. Их много. Например: "Часом с квасом, порою с водою", "Ще не бачил на чому горiхи (горохи, укр.) ростуть", "Е в чому ходити, та нема що за драбину (забор, ограда, укр.) кинути", "Если собаку не пацкують (дразнят, издеваются, унижают), то человека не укусит", "Если человек топится, то и за бритву хопится" (хватается), "Живет в тоске, как рыба в песке", "У кого матка у того голова гладка", "Обещал как черешни на вербе" и др. Мы уже говорили о том, что среди авторов писем, по-видимому, не было людей с выдающимся литературным дарованием. В письмах встретилось довольно много стихотворных отрывков, цитат, поэтических реминисценций, стихотворных изречений, самодельных стихов, песен, причитаний. Их ценность в том, что они отражали массовое сознание остарбайтеров. И все же среди стихов собственного сочинения встречаются строки, достойные высокой эстетической оценки, даже если дальнейшее исследование покажет их зависимость от каких-то дальних источников. Вот один из отрывков таких стихов:

Иду гаем зелененьким
В широкой долине.
Ой, боже милосердный,
Вже третiй рiк в чужинi.
Хочу горы перескакати,
Море переплисти
Хоби з вами говорити,
Як писати листи,
Тай вiтаюсь з вами,
Хоць не руками
Тiлькi через лист
Божими словами.

 Во фрайбургской коллекции обнаружилось еще несколько самодеятельных поэм. Самая обширная из них - "Плач на чужбине" (110 строк) - в ней очень подробно говорится о депортации мирных жителей на принудительные работы в Германию, о прощании с родными, о тяжелой доле невольников, о горячем желании когда-нибудь вернуться на родину, о надежде на конец войны. Словом, в этой поэме нет ничего непредсказуемого - здесь, вместе с тем, высказано все самое главное, что трагически тревожит автора письма.
 Своеобразна в этом смысле поэма, представляющая собой сочетание традиции шахтерской песни ("Я шахтером не родился И о шахте не мечтал..."), поэмы-рассказа об увозе в неволю ("Эх, машина вороная, Куда меня ты увезла?"), о тяжелой работе на шахте, о гибели молодого шахтера в духе народной песни о гибели молодого казака или солдата ("Ох, ты степь ли степь, степь широкая"):

Гудки тревожно загудели,
Шахтеры сбилися толпой,
А шахтера молодого
Несуть с разбитой головой... (10)

 В последних строках молодой шахтер прощается со всеми родными и близкими. Подобные шахтерские песни известны в записи из Донбасса, Московского угольного бассейна и из других угольных районов. Трудно сказать, почему именно она получила популярность среди остарбайтеров. Был ли автор письма вынужден работать на немецких шахтах (Силезия или другой район) или песня воспринималась обобщенно и гибнущий шахтер оказался образом, родственным гибнущим в неволе "восточным рабочим"? Определенно можно только сказать, что пометки составителя коллекции к этому тексту не проясняют этого вопроса. Здесь значится только "Из лагеря в лагерь", означающее, видимо, что письмо было послано из одного лагеря на оккупированной Германией территории в другой.
 Определенное количество целых текстов подобных поэм, песен или писем в стихах как будто говорит о том, что некоторые авторы писем стремились придать своим посланиям стихотворную форму. Почтовая поэзия грозит вытеснить почтовую прозу. Однако, это далеко не так. Такой процесс не мог развиться в столь чрезвычайной ситуации, в которой в 1943-1944 годах существовали "восточные рабочие". В целом же в значительно большей степени можно говорить об элементах поэзии в текстах с доминантой неэстетической функции.
 Цитаты и реминисценции из народных песен, популярных стихотворений, песен из предвоенных кинофильмов выполняли не только функции почтовых стереотипов, они несли особенную эмоциональную нагрузку - напоминали о довоенном быте, традициях, о доме, т.е. роль, аналогичную народной или популярной песни в солдатской и партизанской среде.
 Своеобразный раздел картотеки составляют сообщения о снах и их истолкованиях. И то, и другое имеет достаточно глубокие корни, уходящие в архаические слои традиционной культуры (например, примета - потерять зуб или зубы, видеть во сне четыре пуговицы и две нитки, видеть еду, родного покойника, обрушивающийся потолок, возвращение домой и т. п.) К разделу снов примыкает рассказ о девушке, которая так долго спала, что проснулась после окончания войны.
 "Сны" теснейшим образом примыкают к разделу "Пророчества" и "Круговые письма". Пророчества насыщены эсхатологическими мотивами и часто опираются на Библию. Существенное различие в том, что близкий конец мира осмысляется в категориях нарастающего трагизма войны и оказывается формой трагического оптимизма вполне земного характера. Война в конце концов кончится, на это возлагаются все надежды и конец войны принесет их исполнение.
 "Круговые письма" (Kettenbucfen) известны издавна. В России они появились по крайней мере в XYIII веке. Это "тайные" тексты, которые каждым получателем должны переписываться в нескольких экземплярах, передаваться дальше и, таким образом, распространиться по всему свету, что приведет, наконец, к тем или иным чаемым результатам. Уклоняться от этого нельзя - неизбежно последует наказание, так говорится в письмах.
 "Круговые письма", насколько нам известно, не подвергались на русской почве специальному исследованию, подобно тому, как это произошло, например, в немецкой, французской или английской фольклористике, проникших в генезис подобных писем и связавших его с некоторыми средневековыми мистическими течениями (11). Если сопоставить три десятка текстов "круговых писем", содержащихся в фрайбургской коллекции с тем, что нам попадалось в предвоенные годы в живом обращении, следует отметить большую роль в них религиозных мотивов - они смыкаются с богородичным посланием, тоже распространявшемся в качестве "кругового письма". Этот вопрос, как, впрочем, и многие другие, требуют систематического и углубленного изучения. Но одно несомненно: коллекция снов и толкований, так же как коллекция круговых писем, несомненно уникальны и представляют самостоятельный интерес.
 Отметим также два сюжета весьма архаического свойства. Первый - смерть как свадьба. Это древнее представление, много раз привлекавшее внимание исследователей. Примечательно, что здесь оно выступает в качестве одного из стереотипов, входящих в систему метафорических замен, обслуживающих потайной язык писем остарбайтеров, о котором уже говорилось. Второй сюжет - образ "iрья", "вiрья" - фантастической страны, откуда прилетают и куда улетают птицы, некий прообраз дохристианского рая (12).   Предполагается издание фрайбургской коллекции с подробными комментариями и вводными заметками перед каждым разделом. Коллекция, как уникальный источник, подлежит дальнейшему всестороннему изучению. Это возможно прежде всего при фронтальном сопоставлении коллекции с записями т.н. невольничьего фольклора, активно собиравшегося в послевоенные годы, с фольклорным репертуаром жителей оккупированных районов, партизанских отрядов, солдатского фольклора и т.д. Несомненно интересно было бы также продолжить диалектологическое изучение всего материала. И, наконец, многое, видимо, могло бы прояснить изучение архива военной цензуры в Кобленце, и письма бывших остарбайтеров, написанные ими в последние годы в российское общество "Мемориал". Только после осуществления всей этой программы фрайбургская коллекция будет всесторонне осмыслена и ее уникальность осознана в полной мере.
 

Примечания.

 1. Официальный термин Ostarbeiter обозначал в годы войны советских гражданских лиц, принудительно вывезенных в Германию для работы в промышленности и сельском хозяйстве. По подсчету составителей сборника "Национал-социалистическая система лагерей" (Das national-sozialistische Lagersystem. Herausgegeben von M.Weinmann. Fr. am Mein. 1990) к сентябрю 1944 года в Германии работало около 6 миллионов иностранных рабочих, из них 2.174644 вывезенных из оккупированных областей Советского Союза, в том числе 1.062507 мужчин и 1.112137 женщин. Следует учитывать условность этих цифр. По нюренбергским документам в Германию было вывезено с 1939 по 1945 год до 12 миллионов человек. До конца войны они, как правило, не возвращались домой. В отличие от рабочих из Франции, Бельгии, Голландии, Дании, Норвегии советские невольники, занятые в промышленности, должны были жить исключительно в лагерях - в 1943-44 годах в Германии их было более 20 тысяч (только около Берлина около 300.)
 2. U.Herbert. Fremdarbeiter. Politik und Praxis des "Auslanden - Einsatzes" in der Kriegsuirtshaft des Dritten Reiches, 2 Aufl, 1986, 4935.
 3. Как пишут авторы сборника "Национал-социалистическая система...", принудительные работы были не только способом покрыть недостаток рабочей силы, но и постепенного уничтожения иностранных рабочих (с. 85). В Германии и на оккупированных территориях других государств в годы войны было уничтожено не менее 18 миллионов человек, из них советских военнопленных 3,3 миллиона.
 4. Позиция, которой держался И.Майер в 1933-1945 годах, неоднократно подвергалась обсуждению в послевоенные годы, причем высказывались противоположные мнения. Изучение документов убедительно показало, что И. Майер, несмотря на известный прагматизм и осторожность, сумел уберечь Архив от воздействия нацистской идеологии. См.: O.Holzapfel. Vergangenheitsbewaltigung gegen den Strich. Uberlegungen zur Debatte "John Meier und das Ahnenerbe. - "Jahrbuch fur Volkskunde". 1991. Wurzburg-Ynnsbruck-Freiburg. S. 101-114. Об истории немецкой этнографии времен нацизма см.: В.Досталь. Молчание в темноте. (Немецкая этнология в период национал-социализма). - Этнографическое обозрение. 1993 г. N  5. С. 95; Г.Марков. Народоведение в годы нацизма. Крушение науки. Там же, с. 102.
 5. Там же, с.110.
 6. Die Wandinschiften des Kolner Gestapo-Gefangnig in El-De Haus. 1943-1945. Bearbeitet von M. Huiskes. Koln-Wien. 1983. 3605. Из 1367 расчищенных надписей 504 нацарапано или прочерчено кириллицей, преимущественно на русском и украинском языках.
 7. Заметим, что записи, связанные с прямыми контактами, как правило, сделаны карандашом. Можно предположить, что они делались до того, как созрела идея создания систематической коллекции.
 8. Для многих писем характерно макароническое смешение украинских и русских либо белорусских и русских речевых элементов, частое смешение украинских и русских правил правописания. Палкий - здесь - пламенный.
 9. Здесь и далее сохраняется написание оригинала. "Уся" - Устина.
 10. Ср. известного "Коногона" и его вариации. Например, Песни и сказки шахтеров. Фольклор горняков Шахтинского района . Сост. А.Ионов. Ростов на Дону. 1940. С. 24.
 11. См. в настоящем сборнике статью М.Лобанова с упоминанием народной литературы 1930-х годов, подобной "круговым письмам" (прим. ред.)
 12. Обзор литературы в лингвистическом аспекте: М.Фасмер. Этимологический словарь русского языка. М. 1967. С. 137-138. Этимологический словарь славянских языков. Праславянский лексический фонд. Вып.8. М. 1980. С. 236-237.