Держу в руках две толстые тетради, исписанные убористым почерком - целая книга, которая создавалась с 1937 по 1985 год. В сопроводительном листочке говорится: "Эти записи сделал простой Русский Мужик. Он далек был от политики, от всего, чем жил мир. Он знал лопату, кирку, кусок хлеба и миску щей. Но он был любопытен и старался записывать все, что видел, чем жил, а особенно, когда он попал в жернова репрессивной машины Сталина, Берии, Молотова и всех тех, кто жизнь Советского человека ценил, как при нашествии хана Батыя... Так было с миллионами простых русских мужиков, крестьян". И замечательная фраза: "Не о человеке написано. О времени!" Лачков Леонид Афанасьевич, город Алдан.
 Алдан - это невероятная даль и глушь, Якутия. И вот что происходило там в 1937 году.
 "Сегодня в школе наш учитель Николай Федорович сказал: "Дети, откройте в учебнике по русскому языку стр. 17-19 и затушуйте портреты маршалов Блюхера, Егорова. Они оказались врагами народа". Я ослушался и не стал тушевать чернилами своих любимых героев гражданской войны. Что будет, то и будет.
 На второй день нас заставили замарать Тухачевского и Бубнова. Почему эти вожди стали врагами народа, совсем нам непонятно.
 Тоська, дочь начальника НКВД, сегодня рассказывала, что ночью были арестованы зав. молочной фермой Никаноров, партизан бывший, враг народа.
 Сегодня около райкома партии был большой митинг, где мы, пацаны, тоже слушали выступление зав. районо Левченко, председателя РИК (Районного исполнительного комитета - В.Б.) Суханова и Тоськиного отца, начальника НКВД Беркутова. Они говорили, что нужно разоблачать врагов народа, троцкистов и бухаринцев, что они, враги народа, пусть трепещут, их скоро покарает мечом Ежов, нарком НКВД. Все кричали: "Смерть врагам народа! Да здравствует наш любимый вождь И.В.Сталин, который уничтожит всех врагов!"
 Мы тоже хотели разоблачать врагов народа и решили, что наша учительница Евдокия Федоровна - тоже враг народа. Она нас ставит в угол за то, что мы плохо ведем себя на уроках. Из нашего разоблачения ничего не получилось, а завуч вызвал наших родителей, и нам пришлось дома снимать штаны, подставлять свои попы под карающий ремень отцов.
 Тоська пришла в школу вся в слезах. Сегодня ночью арестовали ее отца. Вот, оказывается, кто самый враг народа - дядя Иннокентий! А он ведь воевал вместе со Стродом в тайге и бил бандитов Пепеляева.
 В ноябре мы, пацаны, видели, как вели под маузерами зав. районо Левченко, он тоже оказался замаскированным врагом народа.
 ...Разоблачили еще около десяти врагов народа и арестовали. Но интересно, как-то не поймешь: они арестовывают сегодня, а завтра арестовывают их, уже другие.
 ...Стали арестовывать всех китайцев..."
 Предположим: начальник НКВД, зав. районо, зав. молочной фермой - и в самом деле враги народа. Но даже и предположить невозможно: враг народа  - русское крестьянство, немцы Поволжья, тысячи литовцев, в одночасье оказавшиеся в товарных вагонах; вытащенные из своих квартир и прямиком угодившие в Сибирь и Казахстан поляки. Что же тогда народ и кто - враги народа?
 В последнее время появилось много защитников советского социалистического строя. Пожалуйста! Воспевайте сладкую жизнь русской деревни и недавнее изобилие мяса, масла и всего остального в нашей провинции, одобряйте привилегии Москвы, Ленинграда и нескольких других городов, умиляйтесь открытости государства и тогдашними свободами. Но прежде чем это делать, защитники советской системы обязаны, нет, не ответить, не принять на себя вину за содеянное, даже не покаяться - где там! - хотя бы признать публично все неслыханные и невиданные в истории преступления этой системы и против собственного народа, и против других названных и не названных народов, наших славянских родственников и неславянских вековых соседей и друзей.
 Этот небольшой сборник полку - рядом с множеством других книг о трагедии целого государства, помещенного в концентрационный лагерь, в изолятор, в шизо... Те книги создали ученые, писатели, бывшие ссыльные и зеки, их дети, лишенные отца и матери, крова над головой, а нередко и собственного имени.
 Автор представляемого сборника - народ. Народное, безыскусственное, часто не слишком грамотное слово - самое сильное и самое убедительное обвинение советскому режиму.
 Произведения, пусть и созданные одним каким-то автором, но почти всегда переделанные и воспринятые миллионами людей как свои собственные, прежде всего свидетельствуют о полном отчуждении "кремлевских князей" от народа. Кремлевская стена - символ этого отчуждения.
 Анонимные неумелые крестьянские стихотворные рассказы о раскулачивании, лагерные и нелагерные песни ("Плывут на Север срока огромные, Кого ни спросишь, у всех - Указ"), деревенские частушки показывают, какие политические преступники оказались за колючей проволокой.
 Вместе с тем эти произведения (добавим к ним городские анекдоты), созданные в обстановке жесточайших репрессий без всякой оглядки на цензуру и вошедшие в каждый дом, свидетельствуют: народ был задавлен, запуган, но оболванен не был, и советский человек - это не только и не столько злобный и несчастный хомо советикус, "совок", сколько мыслящий, все понимающий, внутренне независимый человек, и не только частное лицо, но и гражданин своего отечества. В конце концов и собирательный образ "совка" сотворен коллективным народным сознанием. Совок - прямой продукт системы, семидесятилетнего коммунистического воспитания. Так он и воспринимается.
 Народ отлично понял смысл происходившего: "Эти стены Кремля не щадят миллионы: Вы хотите скорей к коммунизму придти! Кто воздвигнул дворцы, кто построил дороги, Индустрию кто дал для отсталой страны, Беломорский канал, путь речной до столицы..." Такой коммунизм и такое обесчеловеченное величие государства было отвергнуто сразу - к несчастью, протест этот вышел наружу, стал публичным лишь десятилетия спустя.
 Следует объяснить положительный смысл образа Ленина в некоторых доперестроечных произведениях (в том числе и созданных известными писателями).
 Частушки начала двадцатых годов показывают, что отношение к Ленину в деревне, то есть в народе, было отрицательным, насмешливым, как к носителю нищеты и разрухи ("Ленин Троцкого спросил: - Много ль хлеба напросил?"). Но Ленин рано умер, и последующие беды и насилия (раскулачивание, высылка) с его именем не связывались. К сороковым - пятидесятым годам, с одной стороны, сказалось все-таки многолетнее влияние коммунистической пропаганды, а, с другой, - естественное и давно известное в истории явление: противопоставление плохих нынешних вождей и царей хорошим давним. С заявлений о возвращении к хорошему, к мягким, демократическим (ленинским!) нормам, с осуждения сталинских репрессий начал и Хрущев. Именно в эти годы могли появиться строки, обращенные к Ленину как к последнему источнику веры и надежды, и даже противопоставление Ленина - партии: "Взгляни, Ильич, как крепнут коммунисты!"
 Отношение к Ленину снова стало меняться уже в канун его 100-летнего юбилея в 1970 году. Юбилей был проведен так бездарно и навязчиво, что сразу же породил немалое число произведений (Ленин и Крупская, Ленин и Троцкий, шутки типа: мыло "По ленинским местам"). Анекдоты, на первых порах достаточно беззлобные, демонстрировали лишь падение уважения к Ленину. Зато позднее, с началом гласности, когда средства массовой информации стали приоткрывать завесы над кремлевским тайнами, пошли анекдоты, полностью отрицающие ленинские заслуги в каком-либо добром для страны и народа деле.
 Тема "Фольклор ГУЛАГа" поначалу предполагала обращение только к политическому фольклору. Однако оказалось, что сделать это невозможно. Уголовно-тюремный фольклор, в старой России не имевший особой, скажем, антимонархической направленности, в советской стране, в силу жестокости, несправедливости законов и практического беззакония все шире и шире начал вбирать в себя элементы политического мышления, приобрел оппозиционный по отношению именно к социалистической системе характер. Даже в альбомах подростков из детских колоний наряду с чисто блатными встречаются и песни политического протеста.
 В становлении политического сознания уголовной массы определенную роль играли интеллигенты, арестованные за так называемую контрреволюционную деятельность, но сидевшие зачастую вместе с блатными. Известно немало фактов, когда осужденные за незначительные уголовные преступления люди, случайные преступники, под влиянием КР-ов становились их единомышленниками. А, с другой стороны, интеллигенты, политические, проведя долгие годы в общении с блатными, с лагерным персоналом, ничем не отличавшимся от блатных, сами приобретали навыки лагерной речи, поведения, отчасти даже психологии. Не случайно тюремно-лагерная лексика и фразеология так широко вошли в современный общерусский обиход.
 Настоящий сборник составлен на основе докладов и сообщений, сделанных на международной конференции "Фольклор ГУЛАГа" (Петербург, 20-22 ноября 1992 г.). Материалы его раскрывают роль искусства в поддержании нравственных и даже физических сил людей, находившихся на грани жизни и смерти. В многообразных художественных формах, в самых различных жанрах устного и письменного творчества запечатлены картины лагерного быта, внутренний мир заключенного.
 За пределами книги практически осталась другая форма искусства, часто пересекающаяся с фольклором,- профессиональная и полупрофессиональная поэзия и проза, особенно развившиеся в 60-70-е годы. Тогда в заключении оказались действительные, сознательные противники режима - диссиденты, среди которых было немало писателей. Но эта часть культуры ГУЛАГа требует отдельного рассмотрения.
 В задачу нашего сборника, первого, свободно изданного в новой России, входило объединение усилий ученых и бывших узников в собирании, сохранении и начальном анализе лагерного фольклора и родственного ему массового творчества непрофессиональных авторов.