начальная номер к печати personalia портфель архив ресурсы
[ страница автора ]
А. Плуцер-Сарно
Павел Пестель и запах свежего навоза:
критическая трилогия…не люблю ни декабристов, ни декадентов, ни диссидентов. Мне совсем не жалко Пестеля…
…я утверждаю примерно следующее: …запах свежего навоза…, ежедневное чаепитие…, искусство резать расстегай и т. п. и т. п. - вот суть составляющие, сделавшие Россию грандиозной, великой страной, а Москву - Евразийским Римом" (В.Елистратов)
Часть 1. Яков брюс и петух бриллиант.
В. С. Елистратов. Язык старой Москвы. М.: Русские словари, 1997.
В. С. Елистратов опубликовал лексикографическую дилогию - "Словарь московского арго" (далее СМА) и словарь "Язык старой Москвы" (далее - ЯСМ). Автор считает, что он создал "словарь "новой" Москвы и словарь Москвы "старой"…" (ЯСМ, 6). Однако для СМА автор записывал городское просторечие, а в ЯСМ пользовался в основном современными изданиями русской классики, наивно принимая язык литературных героев за язык улицы. Затем автор дает свое заключение о том, что язык старой Москвы еще жив и в значительной части не устарел. Совершенно непонятно, что дает повод сделать такой вывод, поскольку материалы двух частей дилогии практически не пересекаются. Автор принимает плод своей фантазии за реальность и даже не замечает, что две части его собственной работы состоят не только из совершенно разных, но и разнородных материалов. Но с другой стороны, в самом деле, что ж русскому языку устаревать, если это язык Пушкина, Тургенева, Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Толстого. Собрания сочинений всех указанных авторов есть среди источников словаря В. С. Елистратова: "основная масса текстов, ставшими источниками для словаря это тексты московских писателей" (ЯСМ, 8). Но хочется напомнить автору, что указанные писатели не является "московским". Гоголь родился, вырос и получил образование на Украине, а всю жизнь провел в Петербурге и в заграничных путешествиях. Толстой вырос и большую часть жизни прожил в Ясной Поляне, которая находится в Тульской губернии. Учился Лев Николаевич в Казанском университете, некоторое время жил в Петербурге, но московским писателем отродясь не был. Тургенев родился и вырос в Орловской губернии, окончил Петербургский университет и большую часть жизни прожил в Петербурге и Париже. Щедрин родился и вырос в Тверской губернии, окончил Царскосельский лицей, а большую часть жизни провел в Петербурге. Как можно на основе таких источников делать словарь "языка Москвы"? Москва тут ни при чем. Данная книга в целом не только не только не имеет отношения к "языку Москвы", но в определенной своей части - вообще к русскому языку, поскольку автор ввел в словарь множество французских, немецких и английских слов, которые встречаются в русской литературе XIX века.
Слово "старой" в названии словаря также звучит абсурдно, поскольку абсолютно никаких хронологических границ для отбора материала словаря не было, в чем наивно признается сам автор: "у словаря нет и не может быть… жестких… хронологических рамок…" (ЯСМ, 8). После долгих оговорок автор признается, что словарь охватывает самые разнородные в хронологическом отношении материалы трех последних столетий: "…материалы из XVIII в. и из советской эпохи начиная с 30-ых гг. - всего лишь сопутствующие, хотя подчас и необходимые" (ЯСМ, 8). Однако, в ЯСМ автор, например использует материалы И. А. Бродского об А. А. Ахматовой, относящиеся уже к первой половине 1960-ых гг. (ахматовка). Того же периода есть лесксика в СМА (например цимус, цимес со ссылкой на М. М. Зощенко, цугундер со ссылкой на Ф. М. Достоевского, ). Непонятно, в какой мере они относятся к "языку новой Москвы". Никаких социальных границ при отборе материала также не было: "Сгущеное в середине (в "мещанских" 60-90 гг. XIX в.), поле словаря все более разряжается в социально-временном космосе Москвы (с одной стороны - к началу XIX в. в дворянской эпохе, с другой - к ХХ в. и советской эпохе)" (ЯСМ, 9).
Книга состоит в определенной части из литературных общеизвестных слов, которые есть в любом словаре. В самом деле, зачем давать в таком словаре слово бенефис, объяснять, что барон - это "титул" или приводить слово метродотель без грамматической справки, без определения значения, с последующими размышлениями на полстраницы героя-метродотеля из И. Шмелева. Зачем делать статью на слово блины, не объясняя его значения, а просто сообщая, что "существовало множество способов приготовления блинов…" Зачем вставлять в словарь простое сочетание слов балаганы под Девичьим, опять же никак не толкуя значения, а просто объясняя, что "…балаганы в Москве устраивались… на Девичьем поле…" На слово балет поясняется, что мещане балета не любили. Все это выглядит совершенно абсурдно. В. С. Елистратов невозмутимо вставляет в свой словарь "языка старой Москвы" неологизм ХХ века - слово автомобиль - в самом прямом его значении и объясняет читателю, что москвичи неодобрительно относились к автомобилю. Есть в словаре и огромная цитата о русском борще, взятая из Н. Тэффи: "о русском борще…" и т. д. Во всех этих статьях нет никаких материалов, кроме больших цитат из русской классики. Статья на слово взятка начинается так: "тема взятки обыгрывается во многих текстах...". Нет ни определений значений, ни каких-либо других элементов, по которым можно было бы догадаться, что перед нами словарь. По структурным принципам эта работа должна быть охарактеризована не как словарь, а как собрание случайный цитат, никак не связанных между собой по смыслу, но приглянувшихся автору. Берется любое слово, например, водовоз. Берется любой литературный контекст, где есть что-нибудь о водовозах. Далее ставиться традиционная для В. С. Елистратова форма типа: "о московских водовозах читаем, например, у…" и т. д. Следующая затем цитата занимает страницу текста. Комментарии же самого автора либо демонстративно не содержат никакой информации, либо дают общеизвестрые факты. Так, в статье на слово голуби объясняется, что существует множество пород голубей, а в статье дачи автор сообщает нам, что "подмосковные дачи активно высмеивает, например, А. Чехов…" Далее приводится цитата. Ну, высмеивает, и что? А где словарная статья?
Зачем вводить в словарь нефразеологические сочетания слов, имеющие прямые значения. В результате автор объясняет читателю, что банный вор это банный вор: `в Москве существовала специальная категория банных воров`, статье голоса разносчиков объясняется, что у разносчиков бывают разные голоса и т. п.
Зачем наполнять словарь общеизвестными названиями одежды, имеющимися во всех словарях: армяк, архалук, бекеша, берет и т. п. С другой стороны словарь не нуждается и в названиях, строящихся на именах собственных, поскольку их список может быть продолжен бесконечно: а-ля-Байрон, а-ля-Вальтер-Скотт. Если уж автор делает такие статьи, то он хотя бы следил за правописанием. Вальтер Скотт все-таки пишется раздельно, что бы там ни было в источниках.
Непонятно, почему В. С. Елистратов заполняет словарь всевозможными названиями товаров, например, сортов табака: американ, амерсфорт, масаксуди.
И уж совсем необъяснимо почему автор решил заполнить русско-русский словарь иноязычными словами, заимствованность которых более чем спорна. Неужели В. С. Елистратов полагает, что все эти слова заимствованы русским языком? Здесь встречается огромное количество французких слов: абсолюман, адоратёр, аливрувер, бельфам, алажён-франсе, бофрер и т. п. Попадаются даже целые французские выражения: жаме де ма ви. С другой стороны, автор вставляет в словарь фрагменты иностранных слов: "ГРО… Начальная часть сложных заимствованных… названий тканей". Воистину, автор не ведает, что творит. Если какой-то писатель вставил в свой текст иностранное слово, записав его русскими буквами, это еще не подтверждает факта заимствования. Русская литература изобилует макароническими текстами. Тем более что В. С. Елистратов подтверждает такие материалы в лучшем случае одной едиственной цитатой, а в худшем вообще не считает нужным давать какие-либо материалы.
Что делают в словаре очевидные авторские литературные неологизмы: бесовозлюбленный, архиантрепренёр, архикабатчик и т. п.?
И уж совсем дико выглядят в словаре имена собственные: Боб (вообще, просто Боб и все), Андрей (юродивый), Василий Блаженный, Маша Бусинская (юродивая) Евдокия Тамбовская, Егоров (трактирщик), Бриллиант (кличка петуха)! Клички петухов и других животных желательно выделять в отдельный словарь. Как и названия магазинов, трактиров и ресторанов: "Билло - популярный… ресторан…" Биографии известных исторических деятелей тоже есть в специальных словарях. Что здесь делает например биография Якова Брюса, "сподвижника Петра I"? Зачем объяснять, что "Варварка - об улице Варварке…". Подобным способом составляя словарь можно брать любые объекты и сопровождать цитатой. Здесь же автор дает имена купцов: Алексеев, Арбатский, Арсентьич, Асмолов и т. д. Что ж, перечислять всех известных купцов? Их же сотни тысяч тысяч!
Если в ЯСМ объясняется, что такое Грибоедовская премия, то тогда можно ввести в словарь названия всех остальных премий и наград. Неожиданно появляются статьи о писателях Григорьеве П. Г и П. И. Но ведь их биографии есть в биографическом словаре "Русские писатели" т. 2, с.37-38. Почему нет биографий других писателей? Ведь писателей тоже тысячи!
Всевозможные фигуры речи, взятые из литературных источников: благодетельная влага - чай, благоуханный нектар - чай, благочестивая роскошь русского человека - икона, блистать своим отсутствием - отсутствовать,
Словарь представляет собой хаотическую свалку иностранных слов, авторских неологизмов, имен собственных и многих других типов лексем, которым не место в одном и том же словаре. Весь этот хаос сдобрен общеизвестными литературными словами.
В то же время нельзя не отметить, что перед нами контаминация нескольких работ других авторов. Это прежде всего "Словарь к пьесам А. Н. Островского" Н. С. Ашуткина, С. И. Ожегова и В. А. Филиппова, "Меткое московское слово" Е. П. Иванова, "Московские легенды" Е. З. Баранова, словари В. И. Даля и Д. Н. Ушакова, "Москва и москвичи" В. А. Гиляровского, "Москва сороковых годов" И. Т. Кокорева и некоторых других. Этот упрек очено серьезен, поскольку делать словарь по десятку общеизвестных источников, в том числе словарям, мягко выражаясь недобросовестно. Поскольку данный упрек очень серьезен, мы позволим себе привести некоторую статистику. Мы просчитали все ссылки на источники, имеющиеся в части словаря на букву "Р". Всего здесь 279 словарных статей плюс 18 отсылочных. Из словаря языка А. Н. Островского - взято 62 статьи, из книги Иванова - 35, из Кокорева - 21, из Гиляровского - 19, из Боборыкина - 18, из Шмелева - 16, из Баранова - 13, из Чехова - 11, из словаря Кирсановой - 8, из словаря Ушакова - 7. Таким образом, материалы из этих десяти источников составляют 75% материалов словаря В. С. Елистратова. Если учесть еще, что автор не работает с материалом, а просто приводит цитаты, то приходится признать, что материалы ЯСМ либо не представляют ни малейшего интереса, либо уже имеются во множестве словарей, энциклопедий и других справочных изданий, либо вообще не должны разрабатываться в такого рода словаре. Ведь само название "язык Москвы" подразумевает общеупотребительность приводимых материалов. При чем же здесь авторские неологизмы ("райхитичный - принадлежащий Зинаиде Райх. Каламбур Шершеневича"), французская речь, слова ограниченного употребления (беднотовец - относящийся к журналу "Беднота") это ведь не "язык Москвы", не правда ли?
Наконец, автор решил вообще не утруждать себя размышлениями о том, к какой сфере научной деятельности все-таки относится данная работа. В толкование значения слова автор изначально позволяет себе вводить любые нелингвистические материалы: "Толкование может иметь как сугубо лингвистический характер…, так и культурологическое (т. е. социологическое, этнографическое и любое иное) наполнение…" (ЯСМ, 13).
К какой области человеческого знания относятся статьи "домашнее воспитание девочек" и "домашнее воспитание мальчиков" и какое отношение они имеют к "языку старой Москвы"? В огромных цитатах, которые дает автор приводит в этих статьях эти словосочетания не употребляются. Становится непонятным, что же поясняет цитата и каков ее статус.
По сути это словарь представляет собой случайную подборку цитат из русской классики, описывающий различные факты жизни прошлого и понравившихся В. С. Елистратову по тем или иным причинам, которые он нигде не оговаривает. Понравилось автору описание живодерни у П. Богатырева, он ставит в словарь слово живодерня и затем все это описание.
Из статьи "Об экспериментальном характере словаря" становиться ясно, что экспериментальность его заключается исключительно в априорном отказе автора от разделения словарей толковых от экнциклопедических. К сожалению автор путает термины "лингвистический" и "толковый": "…словари делятся на лингвистические и экнциклопедические" (ЯСМ, 7). Автор считает такое деление вредным и невозможным: "Описать значения многих слов и выражений невозможно без привлечения историко-бытовых подробностей…" Данное утверждение ложно. Может показаться, что автор просто не знаком с основами лексической семантики. Тем не менее введение элементов словаря энциклопедического в толковый вполне допустимо, только необходимо вырабатывать принципы такого введения. Смешение различных типов словарей носит у В. С. Елистратова хаотический характер.
А что же сам автор думает обо всем этом хаосе? По мнению автора, материал в первой части дилогии подан в "…максимально строгом… лингво-лексикографическом ключе…" (ЯСМ, с. 5)
Часть 2. Берегите жен и тещ!
Я благодарен не только моей…жене, но и еще более героической теще, Татьяне Ивановне Кондаковой, оказавшей мне сотни самых разных услуг в процессе работы. Я обращаюсь ко всем мужчинам-словарникам: дорогие коллеги, берегите жен и тещ…
В. С. Елистратов. Словарь московского арго. М.: Русские словари, 1994.Вторая часть данной лексикографической работы - "Словарь московского арго" (далее - СМА). В начале вступительной статьи работа декларируется как "...попытка решить задачу академической <выделено автором. - А. П.-С.> словарной систематизации арготического <выделено автором. - А. П.-С.> лексического материала" (СМА, 3). Трудно судить, насколько академическими были принципы сбора и структурирования материала, поскольку автор не рассматривает их достаточно подробно в статье "О словаре и его структуре". Однако, очевидно, что В. Елистратов, к примеру, не интересовался местом проживания информанта, социальным его положением и т. п.: "Мы не пользовались никакими дополнительными способами сбора материала <...> Весь словарь просто "подслушан" в общественных местах: в транспорте и на рынках, в столовых и пивных, в очередях и спортзалах и т. д." (СМА, 4). "Спасибо тысячам невольных информантов, коварно подслушанных на улицах, в пивных, на вокзалах, в автобусах!.." (СМА, 11). Остаётся не вполне ясным, как автор отделял диалектную речь провинциальных информантов с "рынков, вокзалов, автобусов" от наддиалектной (интердиалектной), и почему он определил эти материалы как московское арго: "Объектом словарного описания данной работы является арго Москвы <выделено автором. - А. П.-С.> наблюдавшееся в течение 13 лет." (СМА, 4). Словарь включил в себя слова, употребляемые жителями, как минимум, целого государства. Отсутствие строгих принципов фиксации лексики не позволяет рассматривать данное издание даже как словарные материалы. И вообще, возникает масса вопросов. Почему, например, обсценные материалы представлены в словаре только лексемами с корнями перд-, бзд-, жоп-, говн-, ср-, сс-? При этом на букву "Б" дано только четыре слова с корнем бляд-: блядувар, бляево, бляж и блякать, а слов с корнями пизд- и хуj- вообще нет в словаре. Это можно было бы объяснить только авторцензурированием рукописи. Впрочем, может быть, это следствие узкого понимания термина "арго", при котором общеупотребительная лексика частично остаётся за пределами словаря? Но нет, понятие арго определяется В. Елистратовым необычайно широко: "...традиционный взгляд на арго страдает узостью..." (СМА, 592); "...существует своё арго у каждого отдельного человека... (СМА, 593); "...существуют тысячи, десятки и сотни тысяч различных арго, которые не имеют между собой никаких чётких, определённых границ, ни в пространстве, ни в социальной иерархии. Выделение какого-либо арго чисто условно." (СМА, 594). Автор даже говорит об "...арго целой страны за определённый период..." (СМА, 595), о литературном языке как арго (СМА, 604), об "авторском арго" (СМА, 647) и даже об "...арго молодых людей, сдружившихся в купе поезда и потом навсегда расставшихся..." (СМА, 626-627). В конце концов он определяет его "...как поэтическую (с выходом на текст - риторическую) систему, инвариантную систему порождений многочисленных вариантов." (СМА, 596). Фактически понятие арго у В. Елистратова становится едва ли не шире понятий "язык" и "речь" вместе взятых: "Арго - это язык людей, которые находятся в процессе творения культуры" (СМА, 672); "...`найти свой язык`, т. е. нащупать своё арго" (СМА, 640); "...говорить от чужого лица (рассказчика) и использовать его язык, арго" (СМА, 640); "...в языке тысячи и тысячи пульсирующих арго..." (СМА, 626); "гермосистемы (арго) могут быть <...> межкультурными... Межкультурной частью гермосистемы...является экстралингвистическая часть" (СМА, 617); "...даже в области чисто языковых арго лингвистика излишне дробится на уровни" (СМА, 617); "арго в языке и арго в поведении должны изучаться вместе..." (СМА, 617); "арго является разновидностью поэтики, имманентно присущей языковой и поведенческой культуре человечества..." (СМА, 598); "под арго мы будем понимать систему словотворчества..."; "...русское арго не является словарём русского арго" (СМА, 598); "...арго Поэта и Сокола, с одной стороны, и арго черни и Ужа , с другой, резко разнятся" (СМА, 608). Как видим, пытаясь определить понятие "арго", автор совершенно запутывается, разрушая нагромождением противоречивых сентенций саму идею дефиниции и оставляя читателя в полном недоумении.
В. Елистратов отмечает, что только "...зафиксированное дважды заносится в Словарь..." (СМА, 5). Этот совершенно правильный, хотя и недостаточный принцип совершенно не соблюдается в словаре. Это легко доказать. В самом деле, неужели одно из самых частотных слов русского языка ебать могло встретится автору за 13 лет работы только один раз (его нет в словаре), а малоупотребительные слова ети и етить оказались более частотными и записавались чаще (они есть в словаре). Хотя в словарь и вошло более сотни обсценных слов, очевидно, что автор явно избегал включения в словарь наиболее экспрессивного обсценного материала. О причинах появления автоцензуры можно только догадываться: "Арго является достаточно "опасной" материей. Оно травестирует, пародирует и снижает не только "нейтральные" вещи (типа названий вин, наименований частей человеческого тела и т. п.), но и реалии политики, всю сферу так называемых межнациональных отношений, имена известных людей и т. п. <...> Арго осмеивает и левых и правых, и демократов и коммунистов, и русских и евреев, и азербайджанцев и армян...<...>...от Пушкина и папы римского до Горбачёва и Ельцина". И далее автор утверждает, что никакой автоцензуры не было и быть не должно: "Поэтому для арготического словаря принципиально не может быть никакой идеологической или культурно-охранительной цензуры... Необходимо осознать, что арготический смех не оскорбителен, потому что он чист от всякого пристрастия, от всякой "партийности" (СМА, 8). Подобные антицензурные выпады кажутся не вполне чистосердечными в устах автора, избегающего включения в словарь табуированной лексики.
Словарь В. Елистратова - одна из первых лексикографических работ такого рода, выполненная профессиональным лингвистом. Слова снабжены стилистическими пометами, грамматическими справками, в большинстве случаев краткими и чёткими толкованиями значений, частично иллюстрациями, фразеологией и этимологическими справками. К сожалению, целый ряд досадных недоразумений снижают ценность этих уникальных материалов. Так, глагол ети помечен как междометие с указанием, что это `возм. эвфем. от нецензурн. руг.`)6. Достаточно заглянуть в третье издание словаря Даля (1903-1909), чтобы убедиться в том, что это не "эвфем.", а один из самых непристойных глаголов русского языка. Слово блякать интерпретируется как `звукоподражание; возможно с бранными аллюзиями`. Определения значений зачастую бывают расплывчаты и неточны: етитский - `общий эпитет, выражающий эмоциональное (обычно отрицательное) отношение говорящего к объекту` и при этом также помечено как `эвфем. от нецензурн. руг.`. Интерпретируя слово м_да, В. Елистратов по ошибке вынес формы мудо, муде, муди как устаревшие в справочное приложение к этой словарной статье, где одновременно предполагается, что это слово происходит от уголовного мудак или от слова мудило.
Толкованиями значений снабжены не только заголовочные слова, но во многих случаях и иллюстрации: всё так клёво ехало, и вдруг нате - блякнул! - `всё так хорошо шло и вдруг он сказал такую глупость`; ему судья пятилетку впердолил - `суд приговорил его к пяти годам заключения`; да, с тачкой (`машиной`) я круто -пился, хлам взял (`купил плохую`); `наши немцам как детсад проссали (`проиграли в футбол с большим счётом`). Иногда внутри иллюстрации даётся интерпретация какого-л. слова, которое и так вынесено в словник и снабжено указанным значением: дерьмократы всю историю обдристали, из России себе личное очко (`туалет`) сделали`; чирик (`десять рублей`) в преф (`преферанс`) пропердел. В иллюстрации вынесенное в словник слово иногда даётся целиком, а иногда в сокращении: обжопить - `меня теперь ни на чём не -пишь!` Сами иллюстрации видимо были придуманы автором: `Мудохался-мудохался с этим словарём, а он возьми и не выйди.` Это допустимо, но тогда непонятно, почему б_льшая часть слов и значений не иллюстрируется.
Слова часто снабжаются совершенно избыточными пометами: `передел. с намёком на бранное` (бляж), `передел., намёк на нецензур. руг.` (ёбщество) вместо короткого и удобного: "дисфм." (дисфемизм). При этом эвфемизмы тоже не всегда интерпретируются достаточно чётко: бэ - `сокращ. эвфем. от бранного`; гэ - `эвфем. от первой буквы слова говно`. Жаль только, что автор, как правило, не указывает с какими нецензурными словами соотносятся те или иные эвфемизмы. В некоторых случаях читателю будет даже трудно догадаться, какое нецензурное ругательство имеется ввиду: хэсэбэ - `1. Что-л. плохое, отвратительное. 2. в зн. отриц. част. (или - тебе, а не..., а - не хочешь? и т. п.)` и далее справка: `эвфем. сокращ. от нецензурн. выражения`. Помета "ругательство" часто используется вместо определения значения не только обсценных слов7. Так интерпретируется значение литературного слова вонь. В Словаре современного русского литературного языка (т. 2, 1991, с. 444) оно интерпретируется как `дурной, неприятный запах; зловоние`. Даже в выражении вонь подрейтузная оно сохраняет это значение. Может быть такие слова следовало бы просто снабдить традиционной пометой `бранное` а данный оттенок значения как-нибудь определить, например: `о ком-л., совершающем неприятные, отвратительные поступки`8. Автор явно злоупотребляет пометой "возм." (возможно): впердолить, запердолить, запердонить - "возм. от пердеть", мандить - `возм. от манда`и т. п. Выражения суп из конских залуп и будь братом, насри квадратом помечены: "из детск.". Если в первой половине словаря для отсылки к вариантам и синонимам употребляется как правило помета "то же, что": насрать - `то же, что насерить`, то со страницы 287 автор начинает употреблять одновременно помету "см.": серить - `то же, что срать`, но обсирать см. обсеривать и обосрать см. обсеривать (так же не ясно, почему в последнем примере дана отсылка к варианту видовой пары). Та же помета во второй половине словаря используется и для отсылки к видовой паре: обсерить см. обсеривать.
Также незачем указывать, что слово высрать образовано от слова срать, выссать - от ссать, бздун - от бздеть, вздрочиться - от дрочить, говённый - от говно, допердеться - от пердеть, зажопинск и обжопить - от жопа, засеривать - от серить, надрочка - от дрочка, отпердеть - от пердеть (!) и т. д.9 Подобными избыточными словообразовательными справками снабжено огромное количество слов, но при этом они не всегда правильны. Так, слово дристучий образовано от глагола дристать, а не от слова дрист. Глагол дристать также помечен как образованный от слова дрист. Напротив, последнее само является отглагольным существительным. Естественно и слово дристун снабжено ошибочной пометой. Также ошибочны словообразовательные справки: зажопить - `от за жопу поймать`; приподвыперт (правильнее: приподвыперд) - `ирон.-шутл. экзотическая псевдонародная словообразовательная модель; от общеупотр. "выпирать".`
К заголовочному слову часто не даются основные, обсценные значения: блякать - `говорить, вставлять свою реплику (обычно невпопад, глупо)`; распрапидор - `полный идиот`; вздрочиться - вскочить по тревоге в армии`; высрать - `сказать что-л. не к месту...`. Отсутствие прямого значения может приводить к недоразумениям: выссать - `то же что высрать`. Иногда значение слов определяется иносказательно, уклончиво, что недопустимо в толковом словаре: пердеть - `портить воздух, вонять`; пердёж - `дурной запах, вонь`; пердун - `тот, кто портит воздух, смердит`; распрахеровина - `чёрт знает что`10. К многозначным словам часто даётся лишь одно значение: сраный - `плохой, дурной`. Определение вида некоторых глаголов спорно: изговняться - `несов.` (двувидовой глагол ?)11. Некоторые определения значений представляются неточными или сомнительными: ссака - `половые органы`; секиль - `половые органы`; манда - `1. Мошонка. 2. Женские груди или лобок.` Как видим, в одном значении часто соединяется несколько несовместимых определений: серево - `кал; зад, ягодицы; что-л. дурное, плохое`; муда - `мужской половой орган или женская грудь`; прошмандовка - `проститутка; пронырливая, хитрая, коварная женщина; любая женщина, девушка`. В некоторых случаях определения значений содержат стилистические или фактические ошибки: черножопый - `лицо южной национальности (кавказец или житель Средней Азии)`. Другие определения значений включают в себя идиомы, которые сами нуждаются в интерпретациях: насерить - `сходить по большой нужде`. В то же время, определение значений в словаре не унифицированы: обсериваться, срать - `испражняться`12. Определения значений целого ряда языковых клише, вынесенных в раздел фразеологии, также на наш взгляд нуждается в уточнении, в противном случае эти выражения не должны даваться после "фразеологического" ромба: Пётр Первый пёрднул первый - `ирон. о Петре I`; тем, кто срёт при гемморое, надо срочно дать героя - `ирон. о гемморое`; с пива будешь ссать криво - `шутл. о пиве`; говно зелёное - `ругательство`; срань тропическая - `шутл. бранное`. В. Елистратов определяет очко как `туалет`, пидарасить - `мыть` и при этом словосочетание пидарасить очко выносит в раздел фразеологии со значением `мыть туалет`.
Ряд слов в словаре В. Елистратова снабжён избыточными энциклопедическими толкованиями13.
То, что автор именует "этимологическими справками", страдает расплывчатостью и множественностью версий, а порой превращается просто в аллитеративный ряд: прошмандовка - `возм. от наложения МАНДА и ШМОН; скорее всего восходит к устар. диал. "шмонить", "шмонничать", "шмоняться" - шататься без дела, "шмонка" - щеголиха, кокетница, распутница.`14. В некоторых случаях слово отсылается едва ли не к самому себе: слово пердеть, по мнению В. Елистратова, происходит от диалектного пердеть в том же значении.
Спорным также является утверждение В. Елистратова, что "...не существует никакого <выделено мной.- А. П.-С.> опыта строго лексикографического, словарного осмысления ненормативной городской речи."(СМА, 3). Русское городское просторечие привлекает внимание лексикографов в течение четырёх столетий (начиная со словаря Р. Джеймса 1618-1619) и особенно пристальное - в XIX - XX вв.15
Главный вывод, который делает автор из сопоставления двух частей дилогии таков: "Быт и речь Москвы конца ХХ века очень многое повторяет (иногда - буквально, в подробностях) из быта и речи старой Москвы… …москвичи с удивительным упрямством обустраивают свой быт точно так же <курсив автора. - А. П.-С.>, как и сто лет назад" (ЯСМ, 6). Интересно, что сравнительный анализ частей дилогии, только на основе которого и возможны были бы какие-либо выводы и заключения, отсутствует в статьях В. С. Елистратова, которые суммарно занимают в его дилогии более 180 страниц. Автор выражает удивление этим сходством и начинает искать иррациональные причины: "Нет, дело не в исторической преемственности, а бездонных глубинах московского подсознания, которое, в конечном счете, за сто лет никак не изменилось" (ЯСМ, 6). Автор так увлекся, что забыл, что записей устной уличной речи конца XIX века не существует и что он не мог ее слышать: "Через сто лет… Совпадает даже интонационный контур рекламных выкриков!" Отвлекшись от лингвистики, автор делает и политические выводы явно консервативного толка: "…несмотря на вопиющий трагизм нашей эпохи, все идет нормально. Внимательное сопоставительное прочтение словарей может… освободить Читателя от… психологических рефлексов апокалиптической паники или… прогрессистской эйфории…" (ЯСМ, 6-7). Вообще, какие бы выводы ни делал автор, они утрачивают всякий смысл из-за полного отсутствия каких-либо методологических предпосылок, принципов отбора материала и анализа типологии источников.
Часть 3. омерзительное человекоедство декабристов
В. С. Елистратов. Евразийский Рим или апология московского мещанства: Автор, его бабушка, Сократ, Максим Горький и другие / в кн.: Язык старой Москвы. М.: Русские словари, 1997.
Завершается "лексикографическая дилогия" небольшой порцией вполне откровенного мракобесия. Это огромное публицистическое эссе "…настоятельно предлагается Читателю в качестве скромного, но питательного десерта" (ЯСМ, 6). Здесь автор начинает свободно излагать свои идеи воинствующего мещанина: "…я должен утверждать, что единственная сила, реально противостоящая западно-языческой атаке на Россию - это современное русское мещанство". Что же такое наша столица в представлении автора книги "Язык старой Москвы": "Москва - это своеобразная квинтэссенция Евразии, сгусток рассеянной на огромном пространстве евразийской энергии" (ЯСМ, 671). Оказывается, Москва не является столицей России, это столица всего континента: "Подобно тому, как Рим стал столицей Европы, Константинополь стал такой же природной столицей Афразии, а Москва - Евразии" (ЯСМ, 675). Порой вообще трудно понять, что автор имеет в виду: "Москва как природный феномен являет собой редчайший пример синтетического…, нерасчлененного, целостного Бытия, Бытия во всей его полноте. Космос Москвы ничего не отторгает, он - всеотзывчив…и всеедин" (ЯСМ, 680). При этом оказывается, что именно мещанство является выразителем величия Москвы: "Я беру на себя смелость утверждать, что именно московское мещанство… является квинтэссенцией духа Евразийского Рима…" (ЯСМ, 689). Кульминацией всей апологии мещанства стала такая сентенция: "…я утверждаю примерно следующее: …запах свежего навоза…, ежедневное чаепитие…, искусство резать расстегай и т. п. и т. п. - вот суть составляющие, сделавшие Россию грандиозной, великой страной, а Москву - Евразийским Римом" (ЯСМ, 690). Серьезность и патетичность тона автора не позволяют сомневаться в искренности его слов. Но нам не совсем понятно, почему величие России заключено именно в запахе навоза.
На почти шестидесяти страницах статьи "Евразийский Рим или апология московского мещанства: Автор, его бабушка, Сократ, Максим Горький и другие" В. С. Елистратов делится с читателем своей любовью к мещанству и ненавистью к дворянству и интеллигенции: "Вообще - бесцеремонность и хамство дворянского сословия поражают нормальное, обывательское воображение. И при этом самые омерзительные факты, просто вопиющее человекоедство окрашивается историками культуры (дворянами, а затем т. н. "интеллигентами") в умилительные, розовые, сюсюкающие тона. Примеров этих можно было привести тысячи и тысячи. Чего стоят одни только сусальные декабристы, эти горе-путчисты, бестолковые зарвавшиеся барчата-декабрята, которые даже построиться для этого своего "восстания" не смогли…" (ЯСМ, 694). Нам не совсем понятно почему интеллигенция вызывает у автора такую ненависть и почему для него декабристы являются примером "хамства", бесцеремонности", "человекоедства". Что же "омерзительного", например, в полковнике Пестеле, участнике многих сражений, награжденном боевыми орденами, отличившимся особым мужеством, тяжело раненным при Бородине и награжденным золотой шпагой за храбрость? Для многих он, напротив, является образцом храбрости, чести и благородства. Что омерзительного в Бестужеве-Марлинском, замечательном русском писателе и блестящем офицере, погибшем с оружием в руках на поле боя? Для нас декабристы - люди безупречной репутации. За что же так храбро напал В. С. Елистратов на Павла Пестеля? Можно только догадываться.
Избавив Россию от декабристов, В. С. Елистратов решил защитить ее и от Пушкина: "Евгений Онегин"… к русской жизни… имеет отношение весьма скромное. …Россия тут ни при чем. Зачем же ее приплетать всуе?" (ЯСМ, 696). В какой-то момент читатель перестает чему-либо удивлятся. Далее В. С. Елистратов с неописуемой желчностью называет Хармса душевнобольным и утверждает что все интеллигенты - евреи: "для того, чтобы быть интеллигентом, надо быть евреем" (ЯСМ, 696). При чем тут евреи? Затем автор окрестил интеллигентов шизофрениками: "интеллигенция - это каста жертвенников. <…> В кастовом чувстве, в чувстве избранности всегда есть элемент раздвоения личности, т. е. шизофрении" (ЯСМ, 696-697). Но все-таки Пушкина автор немножко любит и поэтому не хочет "отдавать" его дворянам: "великим "мещанином во дворянстве" был Пушкин, обладавший гениальным инстинктом русского мещанина" (ЯСМ, 701). Заканчивается статья вполне откровенным признанием: "…я не люблю и лишних людей, не люблю ни декабристов, ни декадентов, ни диссидентов. Мне совсем не жалко Пестеля…, и с этим чувством ничего нельзя поделать. Но всегда буду помнить свою мещанскую бабушку…" (ЯСМ, 702), которой "…нравилось все: Брежнев и пельмени, …хоккей и Штирлиц…, духи "Красная Москва", свежая докторская колбаса…" (ЯСМ, 649). В. С. Елистратов надеется, "…что Читатель, даже если его предки - дворяне, а сам он - интеллигент, ознакомившись с Словарем, сделает для себя какие-то новые выводы" (ЯСМ, 702). И какие же выводы должен сделать читатель? К чему призывает читателя В. С. Елистратов, преподаватель МГУ, филолог и писатель? Читатель что, должен броситься спасать Россию от евреев, интеллигентов, потомков недобитых декабристов, бывших диссидентов и прочих "человекоедов"? В статье неоднократно повторяется, что от всех этих людей один вред России. Мы что же, все должны вознавидеть Пестеля и больше всего на свете возлюбить запах свежего навоза?
6. Аналогично деепричастие поплохемши определено как наречие. Деепричастие, как известно, это атрибутивная форма глагола, в которой совмещаются значения глагола и наречия. Применительно к деепричастиям не совсем корректно говорить даже об адвербиализации, а уж тем более выносить их все в словник - недопустимая крайность.
7. Определять значения бранных слов и выражений непросто. Даже в лучшем на сегодняшний день Фразеологическом словаре русского литературного языка А. И. Фёдорова (1991) вместо определения значений выражений язви тебя в душу и чтоб тебя язвило просто стоит помета `бранное выражение`, значение выражения едрит твою определяется как `вид брани, иногда шутливой при выражении удовольствия, восторга`, выражения ёлки-моталки - как `вид фамильярного порицания`, выражения ешь тя мухи с комарами - как вид шутливой, несерьёзной брани. Подобные определения являются недостаточными, и у читателя может сложиться ложное представление об уместности употребления этих выражений в том или ином контексте. Конечно не об одном "шутливом восторге" здесь идёт речь, поскольку большинство из приведённых выражений эвфемистичны, синонимичны выражению ебать твою мать.
8. Примерно так определяются значения подобных слов в Словаре современного русского литературного языка (1991-1993+): вонючка -Бранно. О ком-л., совершающем подлые, низкие поступки.
9. Даже к наречию раком автор даёт пояснение: `возм. от общеупотр. "рак" - название членистоного`.
10. В определения значений у В. Елистратова вводятся авторские оценки: грельщик - `о человеке, страдающем одним из видов полового извращения (который трётся о женщин в толпе...)`. С точки зрения современной сексопатологии это не половое извращением в прямом смысле.
11. Определение значения глагола у В. Елистратова может не соответствовать по виду определяемому глаголу: застегнуться - `подвергаться операции по вшиванию антиалкогольной ампулы`.
12. Иногда в определении значений допускаются логические ошибки: овощ - `любой человек`.
13. Митёк - `член группы петербургских художников, работающих в псевдорусском лубочном стиле и ведущих своеобразный стилизованно-богемный образ жизни...`. Такие статьи требуют от автора более точных фактических сведений. Определение стиля Д. Шагина, А. Флоренского или В. Тихомирова как "псевдорусского лубочного" звучит по меньшей мере как насмешка, хотя автор видимо просто не достаточно знаком с их творчеством.
Иногда избыточные энциклопедические справки даются в приложении к словарной статье: `Мартин Борман - председатель партийной канцелярии Гитлера и один из героев популярного телесериала "Семнадцать мгновений весны"`. За подобной информацией читатель может всегда обратиться к энциклопедическим словарям.
14. Примеры можно было бы умножить. Такого рода справок в словаре множество, причём во многих случаях ими снабжаются слова, происхождение которых достаточно ясно, а справка только запутывает дело: кобёл - `возм. от устар. диал. "кобел", "коба", "каба" - пень, кол, коряга, кочка; или "кобёл" - высохшее дерево на берегу; или "кобел", "кобл" - мера сыпучих тел; или "кобень" - твердолобый, своенравный, жеманный человек, кривляка; или от уг. "кобёл" - крестьянин, мужик; или от общеупотр. "кобель" собака-самец.` При этом в словарной статье автор предлагает 5 значений этого слова: `1. Множество людей, толпа, орава. 2. Бабник, ловелас. 3. Лесбиянка, исполняющая функции мужчины. 4. Любой человек. 5. Ирон.-шутл. обращение.` Во 2 - 5 значениях, конечно, подразумевается "собака-самец". Важнее было бы указать, что слово это проникло в просторечие из воровского жаргона. Но 1 значение, конечно, должно быть вынесено в отдельную статью, и даже не как омоним, поскольку начальная правильная форма этого слова - кобла. Оно соотносится скорее со словами кодла и шобла.
15. См., например: Слова, употребляемые в Угличе: 1820. Слова, употребляемые жителями города Галича и его уезда, собранные учителями тамошнего уездного училища Дмитрием Ржевским и Яковом Аквилевым: 1820. Слова, употребляемые жителями города Нерехты и его уезда, собранные смотрителем тамошнего училища Яковом Шульгиным: 1820. Собрание особливых и отличающихся произношением слов, употребляемых между жителями Тверской губернии в городе Кашине и его уезде: 1820. Реестр слов офенского наречия (составленный стряпчим Владимирской удельной конторы А. А. Успенским): 1820.
Макаров М. Н.: 1846-1848. Собрание выражений и фраз, употребляемых в разговоре Санкт-Петербургскими мошенниками: 1859. Даль В. И. Условный язык петербургских мошенников. Даль В. И. Словарь языка шерстобитов. Путилин И. Д.: 1904. Опыт словаря к жаргону Оренбургского школьника 1-й ступени: 1926. Крестинские М. Н., Б. П.: 1965. Мазурова А. И.: 1988 и многие другие. Наконец, словарём, в котором достаточно полно представлено городское просторечие, является словарь Даля: 1903-1909).
[ страница автора ]
начальная номер к печати personalia портфель архив ресурсы