стр. 126

     Дмитрий Петровский.

          Б. Пастернаку.

     ОДНА НОЧЬ

     (Бетховен)

     Окно тремя плечами рам ушло в туман.
     Темно... Как позабытый слон,
     Дремал рояль, напоминая ремесло,
     Как гром напоминает бой, - как воду,
     Забытое в саду у рыбака весло, -
     Как окрик: "граждане" - свободу.

     Он слушал новый шум: -
     И ничего не слышал, -
     Он лишь догадывался по ногам
     Идущих, что деревья вихрь колышет,
     Что пляску затевает ураган,

     Уж не стараясь ни раскрыть, ни скрыть
     От зеркала: - (чехол его валялся),
     Что только-что воображенный крик
     Заставил судорожно сжаться пальцы.

     - Невесело он улыбнулся, и
     В улыбке этой зеркалу открылось,
     Что все слова здесь вкуса лишены,
     И звуки на губах, как лишаи, -
     И пылью вдруг глаза его закрылись.

     ...Так проходили месяцы, пока
     Он окончательно не примирился,
     Что глухота росла, как подвиг ремесла
     И новый мир тишин ему открылся...
     Терялся сон не раз, терялась мысль, -
     И люди, и любовь, и жалость,
     Но никогда не пропадала страсть
     Любить потери, плача и терзаясь.

стр. 127

     Как полюбить вот эту пустоту
     И не пытаться чем-нибудь заполнить:
     Хоть звездами нагую высоту,
     Хоть потолками своды низких комнат?..

     Он чувствовал, как млели руки, кровь
     Выбрасывалась в уши и сочилась,
     И сердце билось в ребра, как - сквозь строй
     Прогнанных - расшибленный затылок.

     При каждом стуке, ранясь связью с миром: -
     С Моцартом, Гете, Вильямом Шекспиром,
     С Европой и Природой и сестрой, -
     Со всем, что было близко и остро.

     Ночь птицей оглушенною, как он,
     Ударилась о раму и упала,
     И лишь на миг пред ним ее крыло
     Мелькнуло перед тем, как поломалось.

     Рояля крышкою изображают ночь...
     Вдруг тишину разрушило две гаммы,
     Как-будто два крыла, что превозмочь
     Не могут темноты, - гремели в рамы.

     Игра росла, чтоб убедиться в глухоте,
     Задуманная тысячею нервов, -
     И каждый звук хотел родиться первым,
     Но новым мест не уступали те.

     Как жертвы первых стойких баррикад,
     Взбегали на поломанные стулья
     И каждый жизнь отдать за жизнь был рад:
     Так умирал весь мир на партитуре,
     Неистовствуя топотом баллад.

     Крича: - "возьми!" они не поперхнулись, -
     Взбегали и стучали в барабан,
     И падали... Взглянут на них: - рехнулись,
     Но - знамя подымалось на гробах

     Из жарких окровавленных рубах,
     И, - наблюдая перекрестки улиц, -
     Вдруг памятники к раненым пригнулись,
     Чтоб в мертвые уста поцеловать...

     Ночь разрослась, как черный клазиравсцуг,
     Он сам не знал, что вылечит века, -

стр. 128

     Что на восторг той ночи опираться
     Достойно будет в бурю морякам, -

     Что пушки будут с плеч срывать брезент,
     Шрапнели, с шеей свернутою, взвизгнут,
     Но марш его раздастся, как резерв
     Бессменно на-смерть выводимых жизней!

     И, лица мертвых обернув в плащи,
     Товарищи уйдут, чтоб пасть поодаль,
     И жизнерадостные палачи
     Похвастают прекрасною погодой.

     И откликаются пустоты комнат
     На гул паденья тела их жильца,
     И после поселившиеся помнят
     И хрип, и содрогание конца.

     Так, после войн в полях, идущий с плугом,
     Находит череп сына и отца
     И сам мгновенно делается вьюгой,
     Сметающей сединою с лица
     Последнюю черту боязни и испуга,

     Так создают из мирного мстеца,
     Коль песню отнимают у слепца,
     И увеличенное человечье ухо
     Дает бесчеловечного певца.

     В наручниках держать такие руки:
     Бываем мы, как ты, Бетховен, глухи.

(Ковш: Литературно-художественные альманахи / Ответственный редактор С. Семенов. М.; Л. Гиз. 1926. Кн. 4)

home