стр. 252
А. БЕК
НА ЭТАПАХ ПЕРВОНАЧАЛЬНОГО НАКОПЛЕНИЯ
Не так давно напостовская группа пролетарских писателей формулировала необходимость "творческого показа рабочей массы во всем многообразии ее жизни, типов, психологии, интересов и т.д." в качестве "первоочередной, основной задачи пролетарской литературы".
За последнее время появились несколько произведений, пытающихся показать живых рабочих людей. Появился ряд новых писателей, поставивших в центре своего творческого внимания задачу изучения и изображения рабочей жизни. Эпизодические фигуры рабочих стали все чаще встречаться на страницах наших широких полотен.
Можно уже подвести некоторые итоги, обобщить имеющийся опыт, наметить очередные задачи.
*
Задача показа рабочего представляет очень большие трудности для многих наших писателей. Они иногда столь далеки от рабочей среды, что не могут даже отличить одного рабочего от другого. Для них все рабочие - "на одно лицо", как на одно лицо все бараны в стаде.
Вот несколько примеров.
"Двое рабочих, ввалившись в кабинет, молчаливые, но шумные (гремели сапоги, хрипел кашель, скрипели кожухи) прервали ее беседу по телефону. Оба по очереди протянули ей негнувшиеся наждачные руки, сняли, как по команде, фуражки и сели у стола, один против другого. Были они в ветхих заржавленных кожухах, лица их, обветренные угольным жаром, казались тяжелыми и неповоротливыми. И неповоротливой была их улыбка...".
стр. 253
Перед нами два медных пятака вместо двух рабочих, или, вернее, два расписных пряника, ибо на патоку автор не поскупился. Руки у этих паточных рабочих обязательно "наждачные", лица - "обветренные угольным жаром" (хотя они и не кочегары). У них одинаковая походка, жесты, улыбка.
Приведенные строки взяты нами из "Преступления Мартына" Вл. Бахметьева.
Известно, что некоторые высокие инстанции (вроде редакции "На литпосту") усиленно рекомендовали изображать людей методами, которыми пользовался в "Преступлении Мартына" Вл. Бахметьев.
Этому совету не преминул последовать С. Малашкин. В романе "Сочинение Евлампия Завалишина" он прямо-таки списывает с рекомендованного образца. Вот как он изображает рабочих.
"Рабочие (вошедшие в приемную) были высокого роста, в теплых суконных пиджаках, в простых сапогах; на вид они казались молодцами не старше тридцати пяти лет; костлявые лица их тщательно выбриты, от чего бледноматовые щеки и подбородки выглядели свежо, приятно, а синие глаза радостно блестели; волосы на их головах подстрижены, причесаны, светлорусые усы подкручены..."
Опять не два рабочих, а два барана. Одинаковые лица, волосы, одежда. Даже глаза у обоих синие, а усы светлорусые.
*
Теперь мы попросим читателя задуматься над следующим вопросом: что получилось бы, если бы писатель, не умеющий даже по внешности различить одного рабочего от другого, стал бы пытаться в то же время давать в своих произведениях углубленно-психологические портреты различных типов рабочей среды?
Ответ очевиден - неудача была бы неминуема, даже в том случае, если б он десять раз под ряд перечел всего Толстого и всего Достоевского.
Неудача такого рода и случилась с авторами небезынтересной книжки "В каморках", Вигилянским и Галиным. В предисловии они сообщают, что проделали большую работу по изучению
стр. 254
рабочей жизни. Книжка подтверждает это: в ней собран ряд ценных и, отчасти новых, бытовых наблюдений. Но авторы поставили себе задачу не только передать свои наблюдения, но и показать глубокие психологические переживания рабочих. Эта задача не разрешена авторами. Бытовая внешность получилась действительно рабочей, но по своей психологии рабочие вышли типичнейшими лишними людьми, разочарованными в жизни, социально одинокими, надорванными, деятельными лишь порывами.
Книжка Вигилянского и Галина лишний раз показывает, как трудно наблюдателям, извне изучающим рабочую жизнь, решить задачу развернутого показа жизни и психологии пролетариата. Авторы попытались решить ее "смаху", "снаскоку" - и в результате потерпели неудачу.
*
Литература, изображающая быт и психологию рабочего, пошла в своей подавляющей части по пути накопления черт подлинного, исторического, конкретного рабочего быта, художественных образов этого быта, его поэзии и лирики.
Книжки Жиги ("Думы рабочих" и "Новые рабочие"), Ильина ("Жители фабричного двора"), Исбаха ("Одна страница"), Горбатова ("Ячейка"), Вигилянского и Галина ("В каморках"), альманах ленинградской рабочей группы "Резец", многочисленные журнальные очерки, "зарисовки", "картинки с натуры" - все эти вещи, в той или иной степени, делают черную работу, выполняют функцию "первоначального накопления". Почти все эти произведения художественно слабы и худосочны. Основная глубокая историческая причина этого - культурная и художественная незрелость самого объекта изображения - нашего рабочего класса. Если народился целый слой писателей, которые извне приходят в рабочую среду, добросовестно исследуют и изучают ее, то это происходит, между прочим, и потому, что сама эта среда еще не выделила из себя достаточного количества писателей, могущих отобразить ее жизнь и психологию в полнокровных и полноценных художественных произведениях.
Если бы эта среда, в лице писателей органически связанных с нею происхождением, бытованием в ней, или связью близкого
стр. 255
и чуткого руководства ею, или же просто работой рядом с нею и в ее рядах в той или иной области, если бы вот эта среда создавала произведения, дающие разностороннее и глубокое изображение ее типов, психологии, бытового уклада, то не было бы нужды в "наблюдателях" и "исследователях" со стороны. Не было бы у нас, в таком случае, очерков и "зарисовок с натуры" из рабочей жизни, как нет их, например, из жизни интеллигенции.
С другой стороны, начинающие рабочие писатели, пребывающие в недрах своего класса и описывающие его жизнь изнутри, отражают в своем творчестве его культурную и художественную незрелость. "Он мучительно чувствовал свое бессилье, неопытность, молодость", - припоминаются сказанные по другому поводу слова из повести Горбатова "Ячейка". Эти слова может с полным правом сказать о себе весь поднимающийся слой рабочих писателей. Их кругозор невелик, культурный уровень невысок, новая литературная среда лишь рождается вокруг них. Они не в силах еще создать больших реалистических обобщений.
Но тем не менее, притягивая к себе писателей извне и выделяя их изнутри, рабочая среда создает свой литературный отряд, отражающий ее "думы, заботы и дела" в многочисленных произведениях. Тем самым создается почва для появления в будущем монументальных произведений из жизни пролетариата, которые нигде и никогда не создавались иначе, как в окружении более слабых, менее талантливых и глубоких, но однородных по основной установке художественных произведений.
*
Все перечисленные произведения производят работу накопления. В той или иной степени все они натуралистичны, то есть собирают списанные с натуры различные штрихи рабочих будней. Но тем не менее они далеко не одинаковы и по своему подходу к материалу и по глубине его охвата.
Ильин, например, дает образец смелого вскрытья тяжелых и темных сторон современной рабочей жизни.
Он отталкивается от тех, которые разводят идиллии:
стр. 256
"Ах, эти милые, грязные стены палаты, эти веселые разгульные праздники, эта кипучая жизнь на фабрике!"
"...Как они хороши - пропади они пропадом!" - отвечает автор. "Ахнуть бы по этим осклизлым "милым" стенам, да так, чтоб ничего от них не осталось... Переделаем, перекроим всю жизнь, в том числе и палаты и фабричные дворы".
Соединяя жгучее неудовлетворение укладом рабочей жизни в ее нынешнем виде с горячим стремлением переделать и перекроить ее, Ильин поставил себя на совершенно правильную позицию. Эта позиция позволяет ему взглянуть на рабочую жизнь открытыми глазами, проникнуть в самые глухие и затхлые ее уголки, вскрыть основные, десятилетиями складывавшиеся, закостеневшие черты рабочего бытового уклада.
Но дело не только в этом: дело еще в том, что в наши дни глубоко, остро и правильно показать действительность может лишь такой писатель, который стоит по отношению к ней на позиции беспощадной пролетарской самокритики. Эта позиция плодотворна даже в тех случаях, когда писатель совершает отдельные ошибки. Такие ошибки есть, например, в книге Жиги "Новые рабочие". Жига дал в этом произведении смелую и резкую критику пороков, которыми страдает современная пролетарская среда. Он бичует пьянство, разгильдяйство, хулиганство, антисемитизм, рвачество. Он клеймит носителей этих пороков, новых рабочих, выходцев из рабочих, вносящих заразу "деревенщины" в быт и нравы рабочего класса. Одна из ошибок Жиги заключается, например, в том, что, изображая яркими мазками, как портят пролетарскую среду пришельцы из деревни, он не показал обратного процесса - не изобразил, как пролетарская среда переваривает новичков и подымает их на высшую ступень культуры и классовой сознательности.
И тем не менее мы считаем книгу Жиги значительнейшим достижением. Жига по-своему, по-новому показал "не открытые" еще литературой слои рабочего класса. В его книге ключом бьет живая, самостоятельная мысль. Жига не ограничивается ролью "иллюстратора" уже выдвинутых положений, он самостоятельно анализирует действительность, ставит новые вопросы, смело критикует все, что находит нужным критиковать.
стр. 257
Эти-то вот качества Жиги - живая самостоятельная мысль и художественно-публицистическая смелость - являются таким огромным плюсом в его творчестве, что покрывают все его отдельные ошибки.
Больше того: выражаясь парадоксально, можно сказать, что сами эти ошибки являются составной частью основного достижения Жиги - его решительной установки на самокритику. Самостоятельность и смелость мысли невозможна без тех или иных ошибок. Но всем известные слова о том, что требовать от критикующих стопроцентной истины - значит удушить самокритику, можно отнести и к пролетарской литературе. Показывать глубины совершенно новой и неисследованной области рабочего быта может лишь писатель самостоятельно мыслящий, откидывающий трафареты и ложные общепринятые представления, имеющий достаточно смелости не бояться совершить ту или иную ошибку. Именно такими писателями являются Жига и Ильин.
Но далеко еще не все авторы, работающие над однородными темами, встали на такую, единственно плодотворную позицию. Есть книги слащавые до приторности. Таковой является, например, повесть Б. Горбатова "Ячейка". Достаточно сравнить жизнь рабочей комсомольской ячейки в описании Ильина, с одной стороны, и Горбатова, с другой, - чтоб понять это.
У Горбатова все руководители ячейки не люди, а ангелы во плоти. Плохие комсомольцы перерождаются в хороших с легкостью необыкновенной под влиянием разговоров и речей. Все противоречия быта разрешаются снаскоку с изумительной быстротой и легкостью, и в последних главах жизнь комсомольцев напоминает какое-то "райское житие". Этот "ура-оптимизм" привел Горбатова к нестерпимой фальши и не дал ему возможности показать подлинную толщу быта.
На этом последнем моменте стоит остановиться особо, ибо недостаточным углублением в массив быта страдают многие из разбираемых авторов. Кроме Горбатова, особенно ярко проявляется это в книжке А. Исбаха "Одна страница".
Исбах показывает заводских комсомольцев, но они у него получаются изолированными от окружающей рабочей среды,
стр. 258
"вынутыми", если так можно выразиться, из нее. Исбах говорит, что дело происходит на заводе, но этому приходится верить на слово. Не показан завод "во плоти и крови", обросший живым человеческим мясом. Не показано, что комсомольцы составляют лишь частицу всего заводского уклада, находятся с ним в постоянном живом взаимодействии. Комсомольцы Исбаха - это растения, вырванные из почвы, которая растит и питает их, с которой они крепко связаны множеством корней.
Вместе с тем, не умея проникнуть в толщу быта, и Исбах и Горбатов занимаются главным образом внешним изображением его общественной оболочки. Описание собраний, заседаний, разговоров в ячейке, в клубе и в завкоме у них встречается чрезвычайно часто. Очень характерно, что рабочие писатели, объединенные в альманах "Резец", сверлят глубже в быт и психологию, они дают рабочего в быту и на производстве, их интересуют проблемы ребенка в рабочей семье, отношений между мужем и женой, бытовой связи рабочего с деревней, взаимоотношений мастеров и рабочих, эмоционального отношения рабочего к своему заводу и т. д. Все это еще тоже недостаточно глубоко, но направление творческих интересов совершенно ясное. "Резцовцы" пробиваются в массив быта, стараются показать рабочего не в виде некой частички человека, а цельной человеческой личностью, растущей в конкретных, исторически сложившихся, бытовых условиях, имеющей многообразные связи и "опосредствования" с миром действительности, страдающей своими особыми, большими и малыми, жизненными противоречиями и "проклятыми вопросами".
*
Совершенно особое место среди вышедших за последнее время "рабочих" вещей занимает повесть Я. Шведова "На мартенах". Это, несомненно, подлинное художественное произведение. Автор горячо и красочно рассказывает о своих чувствах, о своей любви и нежности, о своей тоске и печали. По существу это лирика в прозе. Совершенно ясно, что эта лирическая песня вырывается из груди человека, выросшего на заводе, знающего все его уголки и закоулки, сроднившегося с его корпусами.
стр. 259
В этом убеждает нас яркое, насквозь проникнутое любовью изображение производственного обихода, трудовых процессов, станков, печей, инструментов. И вместе с тем мы постоянно чувствуем, что о любимых станках и печах рассказывает человек, которого они заставляют вечно напрягать силы, постоянно доводят до изнуряющего утомления, угрожают опасностью увечья.
Этот переплет любовного и "трудового" отношения к заводу можно встретить в зародыше у некоторых рабочих писателей (встречается он и в рабочих песнях), но у Шведова он дан наиболее разработанно, ярко и сильно. Однако эта обостренная любовь к "миру заводских вещей" - к мартенам, прокатным вальцам, вагранкам, подъемным кранам - соединяется у Шведова с отчужденностью от живой заводской среды, от своего класса.
"Я одинок, как рыбацкий домик в азовской степи..."
"Я один со своей тоской и со своей печалью..."
Так говорит о себе герой произведения, от имени которого ведется повествование.
И он действительно одинок в своей классовой среде. Умея различать цвета изломов на пробе литья, он не различает одного рабочего от другого.
"По вечерам, - рассказывает повесть, - я хожу в уголок, где ждет меня беловолосая ткачиха, похожая на всех молодых ткачих".
Или:
"Скучно рассказывать о собрании. Собрание всегда похоже на собрание, как колос в урожайный год на колос, как дюймовая гайка на дюймовую гайку..."
Скучно герою повести в своей родной классовой среде. Надорвана живая пуповина, связывающая его с классом. Не любит он людей, сторонится от них, не умеет о них рассказывать. Мертвые вещи живут в повести многокрасочной жизнью, а живые люди бледными тенями изредка проходят по ее страницам. Тип одиночки (и даже тип лишнего человека) несомненно существует в рабочей среде. Подобный тип в пролетарской литературе особенно ярко выявлен в первых произведениях Бибика. Переживания одиночки, а, пожалуй,
стр. 260
даже и лишнего человека в рабочей среде, продиктовали Шведову его лирическую повесть.
Но счастье Шведова в том, что, относясь с холодным безразличием и даже с неприязнью к живым людям своего класса, он горячо и нежно любит мир заводских вещей. В общении с мартенами Шведов находит выход своей тяге к красоте своим способностям наблюдателя и талантам художника.
Это дало возможность Шведову внести ценнейший вклад в "литературу первоначального накопления". Он приоткрыл завесу над ареной производства.
Кроме Шведова этим вплотную не занялся никто из наших "накопителей". В своем основном потоке "литература первоначального накопления" еще совсем не подошла к этой занимающей исключительно важное место в жизни рабочего области - к области его труда.
*
Мы ясно сознаем, что прошедшая перед нами "литература первоначального накопления" пока еще в значительной степени попахивает "цеховщинкой". Она мало показывает еще живого, конкретного рабочего, вплетенного в более или менее широкий социальный переплет. Она не делает еще рабочего органически связанного с массой и являющегося ее неотъемлемой частицей, центральным героем "широкого полотна", наподобие Евгения Онегина, Рудина, Фомы Гордеева и т.д., и т.д.
Может возникнуть вопрос - не будет ли наш лозунг "глубже в быт, в производство" толкать "литературу первоначального накопления" дальше по пути "рабочей цеховщинки" вместо того, чтоб содействовать ее преодолению?
Выясним этот вопрос. Ведь у нас идет речь не вообще о "широких полотнах", а о таких, где основной движущей пружиной развития и разрешения той или иной социальной проблемы была бы рабочая масса, в быту, на производстве, в борьбе за социалистическое строительство, живая, многоликая, с горячей человеческой кровью в жилах, со своим укладом жизни, со своими надеждами и мечтами, со своей отсталостью и со своим величием. Речь идет о таких "полотнах", где главными героями были бы живые рабочие-передовики,
стр. 261
в первую очередь - рабочие-большевики, органически связанные с массой, живущие в ней, разделяющие с ней ее думы и заботы, выражающие ее стремления и настроения - "плоть от ее плоти" и "кровь от ее крови".
Вот какие нужны нам широкие полотна! А мы еще в зарисовках и в повестушках не можем дать глубокого и многостороннего показа рабочей среды.
Нужно, конечно, расширять объем "связей и опосредствований" при изображении рабочих, нужно показывать рабочего в его отношениях к директору и к инженеру, к трактиру и к кооперативу, к деревне и к толкучке, к культработникам и к бюрократам, к своим организациям и пр. и пр. Это очередная задача "рабочей" литературы. Надо показать инженера глазами рабочего, в восприятии рабочего, во взаимоотношениях с рабочими.
В основном пролетарская литература идет еще не по этому пути. Даже в том случае, когда наши писатели показывают производственное предприятие и задаются целью изобразить весь его сложный социальный переплет, они дают тщательно разработанные фигуры директоров, оторвавшихся от массы предзавкомов, инженеров и т.д., но почти начисто вычеркивают из своего полотна или лишь бледно намечают образы рабочей массы и рабочих, органически спаянных с ней.
Таковы, например, романы "У фонаря" Никифорова, "Наталья Тарпова" Семенова, "Фабрика Рабле" Чумандрина.
Во всех этих произведениях показаны заводы или фабрики, но ни в одном из них нет углубления в жизнь и психологию массы, ни в одном из них рабочий, органически связанный с массой, живущий в ней и ее выражающий, не занимает центрального места. Главные герои этих произведений, несмотря на то, что работают и даже живут на заводе, все же входят составной частью не в рабочую заводскую среду, а в некую другую.
Какова общественная среда, например, героев Никифорова?
В центре стоят несколько ответственных работников-партийцев, которые, с одной стороны, соприкасаются с целым рядом спецов и отчасти с миром новой буржуазии и "прелестных женщин", а с другой - с работниками канцелярии, библиотеки, клуба и т.д. Рабочие из этой среды выключены, и в
стр. 262
высшей степени характерно, что из рабочих Никифоров намечает всего лишь одну фигуру - фигуру шофера, который возит на автомобиле центральных героев.
Герои романа С.Семенова - секретарь завкома Наталья Тарпова и секретарь ячейки Рябьев - показаны в общении с директором, с инженером, с различными общественными работниками, с артистической средой, с кем угодно, но только не с рабочей массой, от которой в бытовом и психологическом отношении они сильно оторвались. Директоров, инженеров и артистов Семенов рисует отлично, давая и их семьи, их бытовой уклад, вскрывая их сокровеннейшие переживания. Делает это он порой прямо-таки блестяще - любо-дорого почитать. А рабочие у него бесплотные призраки, тени людей или гротесковые образы (вроде маньяка Шипиусова). И есть лишь единственный живой образ рабочего - Ипат Ипатыч Тарпов, показанный мельком и к тому же - рабочий весь созданный консервативным бытом привиллегированной фабрики дореволюционной поры.
В одном месте своего романа Семенов делает интереснейшее сообщение о своей героине: ей пришлось обследовать жизнь рабочих семейств и, "когда она сама обследовала полтораста семейств и сама увидела вблизи живую рабочую жизнь, целый новый мир мыслей и чувств открылся в сознании Тарповой".
И это случилось с секретарем завкома! Нужно было специальное обследование, чтобы ей - секретарю завкома! - увидеть вблизи (!) рабочую жизнь и подумать о ней.
А в своей повседневной жизни Тарпова (а вместе с ней и автор) прекрасно видит инженера, секретаря ячейки, директора, знает их жизнь, много думает о них. Она все теснее входит органической частью в некую другую, находящуюся в процессе формирования среду, талантливейшее изображение которой дал С.Семенов в своем романе.
"Мы разорваны с рабочей массой" - признается другой герой Семенова - Рябьев. Эти слова подчеркивают одну из важнейших черт данной общественной среды.
У Чумандрина в романе "Фабрика Рабле" рабочая масса тоже не играет никакой роли в развитии событий на фабрике.
стр. 263
Автор относится к массе спесиво и чуть ли не презрительно. Большинство его героев тоже составляют свою замкнутую среду, какими-то невидимыми перегородками отделенную от жизни массы. Этот замкнутый мирок Чумандрин рисует с несомненной даровитостью: он очень тонко передает черты скрытности, настороженности, внутренней "спрятанности", характеризующие его героев. Единственный тип связанной с массой работницы - Хроловой - дан в явно враждебных тонах, тенденциозен до полной антихудожественности и совершенно неудачен. Тип Хроловой является живым выразителем волны самокритики, идущей снизу и, изображая его в подчеркнуто неприязненных тонах, Чумандрин тем самым наносит удар по этой волне. Да и вообще отчуждение основных героев Чумандрина от пролетарской среды носит несомненный отпечаток бюрократического отрыва*1.
Романы типа "Натальи Тарповой" или "У фонаря", никак не решают задачи показа рабочей массы, ее отдельных представителей и ее отношений с окружающими ее социальными группами глазами писателя, не оторвавшегося от ее повседневной жизни, от ее интересов и настроений, умеющего перевести эти переживания массы на язык образов идей и эмоций, внушенных ему высокой коммунистической сознательностью и классовым чувством.
Октябрь 1928 г.
---------------
_______________
*1 Между прочим, налитпостовцы в свое время ополчились на нас, приписывая нам обвинение Чумандрина в том, что он-де центральными героями своих произведений делает не рабочих, а предзавкомов. Это поклеп, любезнейшие! Не в том порок романа Чумандрина, что главными героями его являются работники рабочих организаций, а в том, что показанные им работники отчуждены от рабочей массы, не являются ее сочленами, не живут ее жизнью, не болеют ее горестями и не радуются ее радостями, не выражают, словом, массу своей личностью.
(Удар за ударом. Удар второй Литературный альманах / Под редакцией А. Безыменского. М.; Л. Госиздат. 1930. )
