стр. 270

     Г. ГОРБАЧЕВ

     КАК ПОНИМАТЬ ДРАМУ С. СЕМЕНОВА "НАТАЛЬЯ ТАРПОВА"*1.

     Это - драма о любви (не только о половой любви в наши дни, проблема которой решается лишь в бытовом плане пьесы, не главном), о любви и половой и неполовой (сюда входит и сострадание и желание дружеского уюта, и гуманность и восхищение перед умом и талантом и т. д.), существующей всегда и которая восторжествует в будущем обществе. Но это и драма о ненависти (в наше время это классовая ненависть), торжествующей над любовью (кроме любви к своему классу, которая связана с ненавистью) в наши дни. Это все тема трагедии, трагедии во славу ненависти для наших дней и любви для прекрасного будущего. Последние сцены переводят всю пьесу в план большой социальной символики.
     Смерть Ленина - не только январь 1924 года и вовсе не deus ex machina в пьесе. Ведь смерть Ленина у Семенова не повод для скорби, а призыв к борьбе, бдительности, ненависти.
     Смерть Ленина в пьесе это только прорыв, напоминание из мира непрекращающейся классовой борьбы, где живут настоящие революционеры всегда, в мир личного, повседневного, "тепленького", где живет Наталья Тарпова, забывая об опасности, о борьбе, о ненависти. В этом ее "трагическая вина", от гибельных следствий которой ее спасло "чудо", смерть Ленина. "Чудо"
_______________
     *1 В виду появления статьи т. Хандроса и некоторых других статей, стремящихся восстановить советскую общественность против пьесы С. Семенова, мы даем анализ пьесы "Наталья Тарпова".

стр. 271

это однако лишь по законам театра выступает как чудо, ибо и окончательный уход Наташи к Габруху вызван сцеплением ряда исключительных событий. Смерть Ленина, излечивающая Наташу, символ, образ того, что в жизни "рассеяннее", медленнее, половинчатее.
     Не даром Наталья Тарпова отмахивается от мысли о смерти Ленина (возможной) - "Ленин выздоровеет" (этим, между прочим, окончательно снимается вопрос о несвязанности якобы смерти Ленина с ходом пьесы; смерть эта в плане большого символа подготовлена).
     Так отмахивается обыватель с партбилетом от революции ("обойдется", "без нас сделается", "все уладится", "ничего особенного не будет"). Наташе очень хочется не ненависти, а любви, не борьбы, а простого женского счастья, не преодоления, а подчинения прекрасному, сильному, умному врагу. Наташа прячет голову в песок, ненависть - под тюфяк любовного ложа и уже готова оставить партбилет у Рябьева. И тут-то ее оглушает гром - смерть Ленина - доступный и для ее слабого слуха Голос Революции. Тарпова ведь из тех, кому нужны "мощи", фетиши, портреты вождей, не даром Рябьев, который, конечно, больше связан с Лениным ей уступает (признавая и заслуги ее героического "исправления" и обнаруживая великий такт благородства - поездку на похороны. Наташа (из пьесы гораздо более, чем из романа) хорошая, но глупая девочка, ей нужен гром, чтобы проснуться. Ей приходится не ненависть прятать до других времен, предаваясь пока любви, как она хотела и за что отнял у нее партбилет Рябьев, а - любовь к врагу спрятать до будущего коммунизма, а пока убить врага и жалеть его только за минуту до его "убийства".
     Этот большой смысл оправдывает все в пьесе.
     Сцена у Алексея Ивановича нужна и для этого конца. Она-то и показывает, куда можно зайти, забыв о ненависти. Напряжение последних сцен спасает (так жестоко!) не только "бедную девочку" Наташу, которую может быть зрителю и жалко так спасать, но и указывает единственный, трудный, безотлагательно необходимый путь к спасению для тех, кто еще не совсем

стр. 272

разложился. Оно доказывает, что есть этот мир классовой ненависти, забытый многими за буднями, но с которым связана наша партия в своей основной крепкой части. Чтобы так ударить по врагу преимущественно "внутриклассовому" и "внутрипартийному", как бьет Семенов - надо размахнуться и надо, чтобы удар пришелся не впустую. Но удар - не только по разложившимся, но и по меньшевикам, нытикам, обывателям, радующимся свинству гостей Алексея Ивановича. Не свиньи и не могли у него пьянствовать, и это достаточно показано; обобщает же свиней, как всю партию, злорадствующий Габрух, казненный морально и физически за это злорадство. Пусть и буржуазная сволочь порадуется этим сценам у Алексея Ивановича - тем сильнее ударит по ней выстрел в Габруха. Этот выстрел значит: свиней мы загоним на скотный двор. Больных свинством попробуем лечить по методу применения и сильных медикаментов и железа и огня. А Наташи пойдут за нами. Пусть в зрительном зале сцене у Алексея Ивановича одни посвистят, а другие злорадно похлопают. Потом лучшая часть свистевших будет хлопать последним сценам, а хлопавшие Габруху будут ежиться. Классовое разделение зрительного зала лучше для нас, чем всеобщие аплодисменты обкарнанному Октябрю в "Разломе"! Нужно напряжение свинства и чувство тошноты, чтобы найти разрешение в "расстреле" Габруха и такой жестокой каре и исправлении Наташи. Это и есть катарсис Аристотеля, но он снимает не тошноту к свиньям (свиньи в пьесе не стали лучше) и не к своему свинству (дурак правда подумает - "выпью у Алексея Ивановича, а Ленин помрет - исправлюсь"; но дуракам закон не писан). Катарсис в "Наталье Тарповой" переключает тошноту от некоторых "запахов" наших "буден" (от их кухонно-заднедворовой части) в ненависть к врагам и в веру в силы революции.
     Не страшно, что Габрух так силен. Зато силен (не впустую) и удар по нему. Нечего уменьшать силы врага. Да иначе не было бы и трагедии, а была бы пошловатая драмочка о "слабой перед соблазнами

стр. 273

любви к "коммунисточке"! - Ничего, что Рябьев бледнее Габруха. Габрух силен, умен, талантлив (как столь многие из них - за ними же века культуры) и тем художественно выразительнее, что погибает он от не слишком блестящего Рябьева, за которым зато не история, а массы. Так и в жизни (при всей силе крупнейших из наших по сравнению с крупнейшими людьми буржуазии). Наши средние люди бьют крупных людей буржуазии не индивидуальным талантом, а силой класса и его сознания (на войне, в политике, в науке, в искусстве и т. д.).
     Габрух внушает настоящую ненависть в момент смерти Ленина, когда за его умной, талантливой, "полезной" маской проглядывает оскал зубов омерзительного и свирепого врага.
     Пьеса Семенова не ответит на вопрос, как любить и на ком жениться, но зато она разбудит классовую ненависть в тех, в ком она уснула, напомнит о ней тем, кто ее забыли научит ей тех, кто недостаточно еще воспитал ее в себе.
     Я ничего не говорю здесь об отдельных недостатках и достоинствах пьесы. Я говорю лишь о том большом смысле, который можно и нужно найти в ней. Помочь зрителю найти этот смысл теперь уже дело режиссера и артистов. В заключение, нельзя не приветствовать Камерный театр, делающий пьесой Семенова первый решительный шаг в сторону действительно современного, действительно нашего репертуара.

(Удар за ударом. Удар второй Литературный альманах / Под редакцией А. Безыменского. М.; Л. Госиздат. 1930. )

home