стр. 24

     Борис Пильняк.

     ВОЛЧИЙ ОВРАГ.

     <Простые рассказы.>

     I.

     Агренев в детстве, ребенком, слышал из разговора матери о том, что вот Нина Каллистратовна Замоткина с дочерью ходила - сегодня утром в девять часов - к фельдшерице Часовниковой на квартиру давать пощечину Часовниковой, которая разбила семейный очаг, потому что у ней была связь с Павлом Александровичем Замоткиным, мужем Нины Каллистратовны. Тогда Агреневу-ребенку ярко представилось, как Нина Каллистратовна за руку с дочерью и с ридикюльчиком в другой руке - идет; походка, конечно, необыкновенна, раз идут на квартиру давать пощечину, - надо было, должно-быть, итти в присядку или раскорякой, что ли; семейным же очагом было нечто, вроде маньчжурки, обязательно железное, раз идут за него давать пощечину; и чрезвычайно любопытно, как Нина Каллистратовна придет на квартиру, размахнется рукой и - даст; и походка, и квартира, и руки - все имело для ребенка сокровенный смысл, чрезвычайно любопытный.
     Это осталось в воспоминаниях от детства, от маленького городка, провинции, где все было необыкновенно, как детство. Здесь, в Волчьем овраге, вспомнил это Агренев - и затосковал. Никто, никогда не пойдет давать за него пощечин. Какое варварство - пощечины, и нет никакого решения - в пощечинах. Была осень, и, когда стоял в овраге и ждал Ольгу, низко над головой пролетели журавли, выстраиваясь в стрелку и курлыкая нестройно. Потом с горизонта на востоке небо стало наливаться свинцом, небо стало зимним и над головой вспыхнула голубая Вега. Ольга пришла неожиданно, опоздав, сразу - вся с головы до ног - став на обрыве оврага, чтобы опуститься к Агреневу в овраг - в овраг.

     II.

     Александр Александрович Агренев, семейный человек, инженер-металлург, и Ольга Андреевна Головкина, учительница - девушка, живущая с тетей, окончившая восемь классов гимназии. Ее все звали Оля Головкина, и это было неправильно, потому что она носила древнюю русскую фамилию, славную еще Петром Первым и сенатором Головкиным. Но тогда еще, при Петре Первом, эта фамилия соскочила в низы, чтобы оставить в этом городе Головкинскую улицу и дом на Головкинской, сдачей внаймы которого жила тетя. Агренев знал, что тетя - имени ее Агренев не знал - старая дева, имела одну радость, Олю, что тетя вечерами сидела у окна без лампы, поджидая Олю, и Оля, поэтому, возвращаясь со свиданий, обходила квартал, чтоб заместь следы. О тете никогда не говорилось прямо, лишь вскользь упоминалось слово, как вещь, - тетя. Оля же была милой девушкой, о которой трудно говорить, очень похожей на ивовую лозинку, такую хорошую провинциалочку. Город разметался по холмикам среди полей и древних каменоломен, всей энергией своей город истекал в завод на том конце, - и случайный разговор, бывший весной в начале знакомства между Агреневым и Олей, - был в стиле и города, и Оли: Агренев сказал к чему-то:
     - Бальмонт, Блок, Брюсов, Сологуб...
     Оля перебила его поспешно, милая лозинка:
     - Я вообще иностранных писателей мало знаю...

стр. 25

     В городе, ни в гимназии, ни в библиотеке, ни в журналах, не знали ни о Бальмонте, ни о Блоке, - но Оля любила декламировать на память Козлова и говорила по-французски. Завод жил темной, нехорошей, трескотной жизнью, нищенки - рваной снизу и непривычно роскошной сверху, - и завод пугал городок с его Головкинскими, Загорными, Спасскими улицами, городок жил среди полей, придавленный заводом и все же живущий своею какою-то жизнью.
     За городом, в противоположной стороне от завода, в мрак лежал овраг, который назывался Волчьим оврагом. Правее, к реке, была роща, куда ходили гулять парами. В овраг никто не ходил, потому что он был совсем не поэтичен, без деревьев, скучен, не глубок и не страшен. Но он шел по холму, господствовал над окрестностью и, если лежать в канавке у его верха, видно все кругом на версту, а лежащие - сокрыты: Александр Александрович Агренев был семейным человеком. А мальчишки-пастухи, которые пасли на лугу стадо, заприметили, как каждый вечер летом с большака на велосипеде сворачивал в овраг мужчина, а потом, мимо них, проходила тоже в овраг девушка, спешащая, как гонимая ветром лозинка: мальчишки, как подобает мальчишкам, кричали вслед девушке всякую мерзость.
     Оля все лето просила Агренева привезти ей книг, почитать, - как она не заметила, что за все лето ни разу книг не привозил он ей.

     III.

     Потом был вечер, уже в сентябре, после того, как несколько дней шли дожди и они не встречались, - когда случилось все, что должно было случиться, что бывает у каждой девушки раз в жизни. Они встречались всегда в восемь, и восемь в июне идут совсем не так, как в сентябре. Дожди прошли, но остался холодный осенний, опустошающий, ветер, и вечер грузился свинцовыми тучами, холодом, неуютом. В тот вечер летели на юг журавли, курлыкая в небе. Трава в овраге пожелтела и пожухла. Днем было солнце, и Оля пришла в белом платье. Пастухи, карауля стадо, кричали всякую мерзость. Обыкновенно они, Агренев и Оля, расставались здесь же в овраге. В тот вечер, поистине черный, Агренев провожал Олю до дома, и оба они были заняты только одной мыслью: - о тете, - что тетя сидит у окна без лампы и ждет Олю, или она зажгла уже лампу и готовит ужин? - Оле надо было во что бы то ни стало, чтоб тетя сидела у окна без лампы, чтобы можно было в темноте пройти в свою комнату, так как Оле надо было секретно от тети переодеться. Они, Оля и Агренев, шли даже не под руку, а тесно - рядом, склонив друг к другу головы и шепчась - только о тете. Оля не могла думать ни о боли, ни о радости, ни о страдании, - она думала о том лишь, как пройти, чтоб не заметила тетя. А Агреневу было скучно, жутко и тоскливо от мысли о скандале. - И у тети в окне был свет, и Оля Головкина затрепетала, как лозинка, от света в окне, прошептав хрипло, как крикнув:
     - Я не пойду!..
     Но все же она пошла домой, лозинка, гонимая ветром. Агренев условился с ней встретить ее на утро в заводской конторе, чтобы узнать, - в сущности, о тете, как тете, минул или нет скандал.
     В овраге, когда Оля, отдавшая все, плакала и прижималась к его коленам, в черной ночи совсем над головой, даже слышен был шелест крыльев, пролетели на юг дикие гуси, гогоча, встревоженные его

стр. 26

папиросой, десятой под-ряд, - и защемило: "на юг, гуси, на юг!.. ты же никуда не уйдешь, раб, ненужный с ненужными!", и вспомнилась та пощечина, которую ходила давать за мужа Нина Каллистратовна и которую никто не даст за него - Оле Головкиной. "Оля - ненужное, случайное бремя!" Тогда в тот вечер от Головкинской улицы через весь город и потом по заводу, на инженерский поселок, проезжая на велосипеде кратчайшим путем, ибо за ночным мраком не надо было прятаться, Агренев думал не об Ольге, а о тете: о том, что она, старая дева, что у нее одно - Оля, и Оля скроет от нее свою трагедию, что она, тетя, целыми вечерами - целыми вечерами сидит у окна, одна, без лампы, - конечно, не для Оли, а потому, что всю жизнь она умирает, как умирает город, где знают Козлова, как умирает он, Агренев, как умерла девушка - Оля. Как сильна жизнь! Какая трагедия в этих вечерах без огня, у окна!

     IV.

     Дома у Агренева горничная каждое утро приносила ему в кабинет на подносе уже остывший кофе. Агренев уходил на завод, когда все еще спали. На заводе были драные рабочие, всячески - нищие до последней степени, остроты Бицки, лязг вагонеток, - на заводе был: завод, именем своим определяющий все. В обеденный перерыв Агренев приходил домой, мылся и слышал, как за стеной жена - белая Анна - гремит ложками. И это - вся жизнь. Чрезвычайно любопытно, как Нина Каллистратовна придет на квартиру, размахнется рукой (какой рукой, - той, в которой ридикюльчик, или предварительно переложит ридикюль в другую руку?) и даст пощечину фельдшерице Часовниковой. Оля - милая Оля Головкина, от которой, как от всех, ничего не надо!
     В тот вечер тогда пришла дочь, Ася, сделала книксен и сказала:
     - Покойной ночи, папо.
     Агренев задержал ее, посадил на колени, - любимую, единственную.
     - Что же ты делала, Асинька?
     - А когда ты уезжал в поле к Головкиной, мы с мамой играли в бегающую игру.

     V.

     Утром в контору - якобы по делу - Оля пришла такая же, как всегда. И Оля радостно сказала:
     - Тетя ничего не узнала. Она мне отперла без лампы и замешкалась в коридоре, и я проскочила мимо нее поскорее. Потом переоделась и вышла к ужину, как ни в чем не бывало!
     Гонимая ветром лозинка!
     В конторе звонили телефоны, было утро, щелкали на счетах. В кабинете они были вдвоем, уговаривались, как встретиться вновь. Оля не хотела итти в овраг, потому что мальчишки говорят гадости. Агренев не сказал ей, что дома у него все известно. Прощаясь, она прижалась к нему, как лозинка в ветре, и прошептала:
     - А я сегодня не спала всю ночь. Ты заметил, я никак не называю тебя - у меня нет для тебя имени.
     И просила, чтобы он захватил - не забыл! - книг.
     Город лежал на пересечении таких-то широты и долготы. О городе ничего не знали. О заводе же печаталось каждый год в промышленных

стр. 27

ежегодниках и изредка в газетах, когда бастовали рабочие или заваливало рабочих известняком. Завод был акционерной компанией. Агренев писал отчеты по своему отделу, отчеты тоже печатались, чтобы их никто не читал, и там стояло: "Инженер А. А. Агренев". Оля же Головкина писала только ведомости и дневник, в ведомостях по своему отделению в начальной школе, против фамилий учеников она ставила баллы.