стр. 27

     Борис Пильняк.

     ПЕРВЫЙ ДЕНЬ ВЕСНЫ.

     <Простые рассказы.>

     Утром мама встала такой же, как всегда за эти бесконечно долгие месяцы: я привыкла звать мамой - мать Александра. На ней черное платье и в руках белый большой платок, который она так часто подносит к губам.
     В столовой было светло. На столе чинно стоял чайный сервиз, и из самовара шел пар. Я уже привыкла, что столовая все время напоминает, будто мы уезжаем на дачу. Это происходит оттого, что сняты все картины, завешено висевшее здесь случайно зеркало.
     Я обыкновенно встаю очень рано, моюсь и сейчас же берусь за газеты. Я раньше почти никогда не думала о газетах и они для меня были совсем безразличны, но теперь я не представляю без них жизни. К чаю я уже знакома со всем, что делается в мире и рассказываю маме: мама не может читать газет.
     Мама выходит из своей комнаты, бывшей Александра, высокая, вся в черном, и в ней какая-то строгость. Это все так, как должно быть. Она крестит меня, целует в лоб и губы, и, как всегда, отворачивается быстро и подносит платок к губам. Я знаю, она вспоминает, что Юрий убит, а Александр - там... и что я одна, ее, осталась с ней.
     За чаем, мы всегда молчим, мы вообще молчим, и только один вопрос она задает:
     - Что в газетах? - и эту фразу она говорит всегда хриплым голосом. И я, очень волнуясь и бестолково, рассказываю ей все.
     После чая до двенадцати я хожу около окон, вижу все прежний завод и поджидаю почтальона.
     И так, за почтой, газетами, горем матери и моим, проходят дни за днями. И всегда, когда я жду писем, я вспоминаю маленький эпизод войны, переданный мне на эвакуационном пункте раненым прапорщиком. Он был легко ранен в голову, но я уверена, что он был психически ненормален или неврастеник. Он лежал на носилках, смуглый, с черными глазами и с белой повязкой. Я его поила, но он не пил чая, отставляя кружку и держа меня за руку, говорил:
     - Вы знаете, что такое - война? - Не смеете, не можете знать?.. А я знаю. Все знают, кто там были!.. Шли мы в штыки, понимаете? - в штыки, то-есть резать, колоть, кромсать друг друга, человеков. В нас пулеметом стреляли. Ну, вот, шел рядом со мной рядовой Кузьмин, и в него сразу две пули попали. Он упал и, уже ничего не соображая, забыв, что я их офицер, как-никак, протянул ко мне руки и закричал: "Земляче-ек, - приколи!" Понимаете?! - "Земляче-ек, приколи!" - И вам не понять - не смеете!
     Он говорил это, то шопотом, то крича.
     Он говорил, что этого нельзя понять мне. Но я понимаю... "Земляче-ек, приколи!" - в этой фразе для меня слит весь ужас

стр. 28

войны, и смерть Юрия, и рана Александра, и горе матери, и все, все, что дала война, - слит до боли в висках, до физического ощущения тоски, - "Земляче-ек, приколи", - как просто, не человечески.
     Я эту фразу вспоминаю каждый день, особенно часто в зале, когда жду писем. Александр пишет редко и сухо, о том, что здоров, и опасностей или нет, или они миновали; он пишет всем сразу - маме, мне и Асе.
     Так было и сегодня, я ждала писем.
     Пришел почтальон, принес несколько писем, и одно из них - от Александра. Я его вскрыла не первым, поджидая маму.
     Вот оно:

          "Родная Анна.

     Вчера и сегодня - прорвало - тоскую и думаю о тебе, только о тебе. Когда живешь покойно, без передряг, тогда не замечаешь многого хорошего, - это я говорю о тех цветах, что посылаю тебе. Они растут как раз у окопа, а достать их страшно трудно, потому что можно быть убитым. Так я цветы эти и раньше видел, но как называются они, не знаю, и очень обидно.
     Прощай. Люблю тебя. Прости за "армейский" стиль. Это письмо только тебе".

     В письме были две фиалки, две маленьких голубых фиалки, которые растут сейчас же после снега.
     Я дала - все же дала - прочесть это письмо маме - его матери, - и у мамы задрожали губы и потекли слезы. Она заплакала, но в слезах смеялась. И мы обе, я - молодая и мама - старая, мы обе плакали и смеялись одновременно, тесно прижавшись друг к другу. Я раньше представляла войну фразой - "землячек, приколи". А теперь у меня оттуда - от Александра - фиалки, две фиалки, которые еще не завяли.
     Я замечала раньше, что весна, лето, осень, зима в человеческом сознании приходят как-то сразу. Помню в детстве, на даче. Все еще лето, все как всегда, но вдруг утром подул самый обыкновенный ветер, бросились в глаза красные листья виноградника, которые уже появились недели три, - и вдруг сразу чувствуешь, что осень, сразу меняется настроение и начинаешь собираться домой, в город.
     Сколько лет я не видела ни осени, ни зимы, ни весны, - не чувствовала их?
     А сегодня я сразу - после давно-давно ушедшего лета почувствовала весну.
     Я только сегодня заметила, что окна у нас замазаны, что на мне черное платье, что уже май, что уже в полях цветут колокольчики. Я забыла, что я молодая: сегодня я помню это.
     И еще я знаю, что верю, люблю - давно люблю - Шурика, Александра. И я знаю - пусть много ужаса, много нелепого и безобразного, но есть еще прекрасная молодость, и любовь, и весна, и голубые фиалки, растущие на окопах.
     Мы с мамой плакали и смеялись, вдвоем, тесно сжавшись на диване. Потом я одна ушла в поле, за завод - любить, думать, мечтать... Я люблю Александра - на всю жизнь, навсегда...