стр. 47
Рассказ C. Подьячева.
"ПРАВОСЛАВНЫЕ".
Рассказ.
I.
- А ты вот что, скажу я тебе, сходи ка попытай в Липовку... там в трех дворах есть... я знаю и противу прочих дешевле...
- А у кого?
- А у Осипа у Гущина есть, у Юфима у Ободового есть, да у церковного у старосты Петра Иванова.
- А продадут?
- Попытай... должны словно бы продать. Ты не говори, кто ты. Да, правда, как не говорить-то: тебя все знают...
- А что?
- Да ведь ты кто? Как с тобой дело-то иметь. Учены люди... напуганы... настращены... боятся...
- Да что же я - чорт, что ли, что меня боятся-то?
- Чорт не чорт, а - все-таки. Опасаются, говорю, вашего брата коммунии... Ну, да увидишь... Сходи...
- Да небось дорого?
- Да уж знамо не задаром... цену скажут... Пойдешь?
- Пойду, конечно... Завтра же утром и пойду...
- С Богом...
---------------
Излишне, конечно, пояснять, что разговор этот происходил "о хлебе насущном".
Хлеба у меня своего нет. Сеять и обрабатывать его мне самому не под силу, ибо устарел, а сыновья на службе - красноармейцы. Вот и бьешься и ищешь и ухитряешься, где бы раздобыть "по сходной цене" какого-нибудь зерна...
А как оно, это зерно, добывается иногда, я и хочу по силе возможности рассказать здесь...
---------------
По совету приятеля "благодетеля" я на другой же день отправился, захватив деньжонок, по его указанию, в деревню Липовку.
Итти надо было до этой Липовки верст за восемь. Пошел я поутру, захватив с собой мешок, не по дороге во избежание встреч и вопросов: "Куда идешь? Зачем" и т. д., а напрямки, сначала яровым полем, а потом смешанным мелкорослым березовым и осиновым лесом...
Погода стояла ясная, солнечная. В лесу было тихо и печально. Чувствовалось во всем скорое приближение осени и оно уже было разлито здесь и нагоняло на душу ту особенную щемящую грусть
стр. 48
и жалость к прошедшим дням, к молодости, ко всему тому далекому, милому и радостному, что было когда-то и что уже не придет и не возвратится никогда!
Падали сами собой, без ветра, золотые кружочки березовых листьев, пожухла и побурела местами нескошенная трава, не пели и не чирикали птицы и не пахло как в летние дни цветами и земляникой. Но все-таки хорошо еще было в лесу и, забывшись, странно и дико было опомниться и сразу, вдруг представить себе то, что есть сейчас, куда и зачем иду и вообще весь тот ужас и все то бедствие, которое беспросветной тучей нависло над родиной.
Лесом я шел не торопясь и долго. Пройдя его, вышел к оврагу, за которым было поле с хорошо уже зеленевшей озимью. За этим полем видна была деревня, - та самая Липовка, куда я держал путь...
К деревне подошел от овинов... На гумнах кое-где стояли еще необмолоченные скирды и глинистая глянцевитая почва на току блестела под солнцем, точно покрытая лаком... Около соломенных ометов копошились куры и, треща крыльями, взвиваясь, перелетали с места на место стайки сизых голубей.
Крайний овин от деревни, мимо которого надо было пройти мне "сушился", и крепкий с запахом хлеба дым проникал в пазах между прокопченных почерневших бревен и вился сквозь соломенную покосившуюся на бок крышу.
В передовиннике сидели и что-то делали три подростка девочки. Увидав меня и пропустив мимо овина, они вдруг тоненькими голосами дико и враз закричали, запели:
Меня тятя не ругает,
Меня мама ничего:
"Гуляй, дочка до бела
Я сама така была!"
Я остановился, потом подошел к ним и спросил:
- Где изба церковного старосты Петра Иваныча?
- Она с того краю, - указала на противоположный конец одна из девочек, - большая-то... Вторая от краю... Крашеные окна.
И, оглядывая меня любопытными глазенками, спросила:
- А тебе зачем он?
- А уж это дело мое, - сказал я и как только отошел от них, они опять и еще громче закричали пронзительными голосами, мне вслед какую-то гадкую бессмысленную циничную частушку.
II.
По указанию девочки, я сразу нашел избу Петра Иваныча, да ее и нельзя было не найти или не заметить, потому что она была самая большая во всей деревне, новая, крытая под железо с расписными крашеными желтой краской окнами...
Перед избой, через дорогу, насупротив окон, была калитка, дверка в яблоневый идущий под горку на южную сторону сад-огород.
Изба разделялась посредине на две половины - на два жилых помещения: одно - летнее - побольше, другое - зимнее - поменьше.
Но жили, как я это сразу заметил и догадался, и зимой и летом в одном, которое поменьше - в зимнем.
Я подошел к окнам, которые были открыты, и еще издали, не доходя, услыхал несущийся в них ребячий пронзительный крик-вопль.
стр. 49
В открытое окно с заваленки я увидал, что крик этот испускает маленький, пузатый большеголовый мальчишка, которого, приподняв у него рубашенку, стегает какой-то тряпкой здоровая, толстомордая, покрасневшая от злости баба.
Мальчишка, раскрывая рот до ушей, вопил благим матом, а баба стегала его и приговаривала:
- Замолчи, дьяволенок! Замолчи, дьяволенок!
Другая баба постарше этой, худая и высокая, наклонившись над корытом, около печки, стирала белье, а с печки, выставя оттуда голову, глядел древний, вероятно, уже забравшийся сюда совсем, навсегда до смерти, дед и, шамкая беззубым ртом, странно, точно в пустую бочку, как филин из лесной "чапыги", протяжно говорил, "ухал" все одно и то же:
- Лахудра, брось младенца! Лахудра, брось младенца!!
По полу избы бегал, хрюкая, маленький белый с завернутым крендельком хвостиком поросенок.
Постояв под окном и видя, что меня не замечают, я громко кашлянул и, когда на этот кашель стиравшая белье баба обернула в мою сторону голову, сказал:
- Здравствуйте! Хозяин дома?
Баба, стиравшая белье, обтерла руки концом подола и подошла к окну, а та, которая стегала мальчишку, перестала стегать его и уставилась на меня большими, круглыми с выражением злобы глазами.
- Тебе кого? - спросила подошедшая к окну баба.
- Хозяина.
- А на что он тебе?
- Надо.
- Нет его!
- А где же он?
- Не знаю!..
Я молчал. Она тоже молчала, разглядывая меня, и потом спросила:
- А ты чей? Откуда? Чего тебе, самдели, надать-то? Зачем он тебе?
- Да надо... по делу по одному, сказал я.
- По какому по делу? Говори... все одно... я его жена...
- Да нащет хлебца я... мучки не продадите ли? - точно извиняясь перед ней и конфузясь чего-то, сказал я.
Она тоже в свою очередь, точно испугавшись этих моих слов, замахала руками и закричала:
- Какой тебе мучки?! Что ты это... Господь с тобой! Какая у нас мука? Самим впору... Вот богачей нашли!.. Расславили... Нету! нету! нету!.. Иди с Богом откеда пришел!!
- А мне сказали, есть у вас... продаете...
- Кто тебе сказал? Какая это сволочь тебе наговорила? Плюнь ему в бельмы! Мы не спикулянты... Ишь, ославили... баржуями сделали... Нету!.. Ступай с Богом!..
- Что ты его гонишь-то? - вступилась в разговор другая, - та, которая хлестала мальчишку, молодая баба. - За глотку вить он тебя не берет... Что ты никому взайти не даешь?.. Почем ты знаешь - может у тебя нету, а сам даст.
- А тебя с языком-то просили здесь? - обернулась к ней говорившая со мной баба, - сунулась сучка! Спрашивали? Ко всем бочкам гвоздь! Кому знать-то лучше: тебе али мне? Чай я здесь хозяйка-то, а не ты... Как по-твоему, а?
Молодая баба не ответила ей на это и, обратившись ко мне, сказала:
- Абожди чуток... Я самого позову... Он никак на гумне... Сейчас я!..
стр. 50
Она вышла из избы ко мне на улицу и, перейдя дорогу, отворила дверку в калитке и крикнула:
- Франца!!
- Го-о! - раздался откуда-то из садочка ответ.
- Хозяина не видал?
- Не-е-е!!
- Куда ж это его черти унесли? - недоумевающе вопросительно, глядя на меня, сказала баба.
Я пожал плечами и спросил:
- А это у вас кто же?
- Австрияка... посля войны... пленный... прижился у нас... Не идет. Некуды ишь ему... работник, - ответила она и добавила: - Погоди здеся... постой... Я сбегаю в одно место... Не тама ли он...
Она ушла, оставив меня одного у отворенной в садик дверки.
От нечего делать и чувствуя, что поход мой сюда навряд ли увенчается успехом, я закурил.
В это время из глубины сада вышел ко мне, почесываясь, здоровый, коренастый, плечистый австриец и, видя, что я дымлю, усмехнулся и, кивнув на оконца избы, сказал, коверкая слова:
- Ни-и дозволяйт курыт!!
И действительно, как бы в подтверждение его слов, из окна высунулась та, стиравшая белье бабенка и заворчала:
- Ходят тута неизвестно кто... курят... Шут вас носит! Шли бы курить-то где в другое место, а не здеся...
Я молчал. Австриец отошел...
В садочке под яблоней, недалеко от калитки и от того места, где я стоял, устроена была беседка-сторожка. В ней видна была постель, валялось на скамейке ружье, стоял столик - на нем газета... Вокруг беседки на яблонях висели кое-где не собранные еще яблоки, и беседка, как я догадался, служила местом для сторожа австрийца, который только что отошел от меня...
Ушедшая куда-то искать хозяина баба пропала... Мне надоело ждать и я было направился к беседке, чтобы присесть около на скамейку и подождать еще; да не успел сделать трех-четырех шагов, как был остановлен закричавшей из окна и, вероятно, наблюдавшей за мной бабой.
- Куды это ты пошел-то? Чего тебе таматко надыть? Чего забыл? Не ходи!.. Нельзя!.. Выдь вон из саду!.. Жди, коли надыть, здеся, а тама тебе делать нечего!.. И шел бы отседа... Сказано, вить, нету у нас никакой муки... Жди не жди - нету! Чего пристал... в сад лезит, а тама яблоки...
- Что ж я их у тебя съем, что ли?
- Мы уж учены... Знаем!.. Нонче как верить-то? Народ-то какой пошел... машенник на машеннике... грабители. И Бога-то и того говорят нету... Тьфу!..
- Кто говорит?..
- Да вот таки, как ты, франты... коммунисты... Господь-то и не дает вам за это ничего...
---------------
Ушедшая в поиски за хозяином молодая баба, наконец, возвратилась.
- Ждешь все? - усмехнувшись, сказала она мне, - нашла... нашелся... отыскала... идет сейчас... Я туды, я сюды, - продолжала она, - ищу его, а он, не будь глуп, забился в омет в солому, спит тама на солнышке, задеря бороду... Разбудила... Злю-ю-щий раззлющий поднялся!..
стр. 51
Изругал меня всячески, а мне наплевать! Очень-то я его испугалась! Эва они у меня где оба с женой-то сидят... Хы, хы, хы!.. да пра, ей-Богу!.. Вон он... лезет, чортушка... возьми его за рубль за двадцать... Захотел ты у кого купить, у чертей!.. Да они оба до ветру сходют, поглядят: в квас не годится ли... Хы, хы, хы! ей-Богу! Нешто у них, у чертей, купишь!.. Возьми вон его... вон он!..
Из глубины сада, переваливаясь с боку на бок, как хорошо откормленный селезень, без картуза в одной рубахе, в опорках на босу ногу, подошел к нам сам хозяин Петр Иваныч...
Судя по седой бороде, по "тараканьему бегу", как называют в народе плешь на голове, годов этому Петру Иванычу было немало, но телом он мог еще, так сказать, постоять за хорошего молодого.
Со сна он, видимо, был сердит и не в духе.
- Н-ну, кому я тута понадобился? - спросил он, глядя на меня, только, господи благослови, ляжешь, думаешь: отдохну, сосну... ан не тут-то было: кого-нибудь да уж леший, чисто вот на смех, на зло принесет!! Ну-у, что надо? Ко мне, что ли?..
- Да.
- Зачем боле?
Я хотел-было ответить "зачем боле", да не успел, потому что сделала это за меня баба, глядевшая из окна избы.
- Да вишь ты, - закричала она, - нащет муки пришел... "продай ему муки"... Богачей нашел!.. Я говорю: нету!.. Нет, не верит... тебя вот ждал... Скажи ему сам, кака у нас мука... Ходют вот эдакие. Славют везде... Чего и нету-то наговорят; а опосля придут да еще пришибут, придушат ни за что... Богачами расславили... Насказали чего и нету... Убьют - того и жди!..
Пока она кричала это, Петр Иваныч слушал и, немного прищурив левый глаз, глядел на меня, а когда она кончила, сказал:
- Та-а-к!.. понял половинку!.. Хлебца тебе? Мучицы... Гы! Та-а-х! Сколько?
В тоне его голоса слышалась нескрываемая язвительная насмешка. Я промолчал.
- Мо-о-жно! - продолжал он все в таком же духе. - Да-а-м!.. Я тебе дам, а ты мне?.. У меня вот сапоги плохи... неси сапоги, а я тебе пудик хлебца... Хы, хы, хы!.. Товарообмен, значит, по-вашему, по-нонешнему произведем... Тащи сапоги!..
- Я не сапожник...
- Не сапожник... Гм!.. Та-а-к!.. А кто же ты? Пастух?
- Нет...
- Ну, дык дурак, коли не пастух... все едино... За что я тебе должен хлеба давать?
- За деньги!
- Тьфу!.. за деньги!.. А ты спроси: нужны они мне ваши чортовы деньги-то?.. Ты мне, небось, настоящих царских не дашь, а этими, вашими, бумагой-то, ж... подтирать... Мне сапоги нужны, а не бумага... бумага у меня есть...
- А, дурак, старый чорт! - опять раздался из окна бабий голос. - Деньги у него есть!.. бахвал! Трепло!.. Другой и взаправду подумает есть... Трепли помялом-то... Натреплешь на свою голову!..
- Значит нету? - спросил я.
- Есть.
- Не продашь?
- Нет.
- Почему же?
стр. 52
- Самому нужна.
- Да у тебя много, а у меня нет.
- А мне какое дело?! Христа ради подам тебе, а за деньги нету.
- Я не нищий.
- А не нищий, так иди со своими деньгами ищи в другом месте, у меня нету...
- Ну, а если тебе что-нибудь понадобится, да ты ко мне придешь, а я тебя эдак же вот налажу, как ты меня? - сказал я.
- Ну к, что ж... так и надыть... "налаживай"... не ходи нонче - и все так: ты меня укусишь, а я тебя вовси живьем съем... Всяк сам об себе должен заботу иметь... Я, вить, не отказываю, - продолжал он, немного помолчав, - кто просит Христа ради, подаю... Я в Бога верю, в Исус Христа... На мне хрест есть... православный я христианин... по вашему не живу, кык вы вот все сверзили... Думали: нись что сделали... воскресли! Ан Господь-то и наказал... не жрамши вот и ходите... В непотребное в какое нибудь, скажем, место, к девкам идете - отбою нет, а в храм в господний, в праздник в престольный и то на аркане не затащишь... Нет никого! А придут, дык наровят на смех какую нибудь фальшивую негодящую марку сунуть Богу-то в кружку... Эна их у меня накопилось - куча! На-а-воз!.. так посля этого, за что вам Господь пошлет? Ходите вот не жрамши... дохнете, а все свое не бросаете... нехристи, богоотступники... Тьфу! Провалились бы вы все скрозь землю с порядками-то с вашими!.. Нет у меня муки... Не продаю. Набаловались на готовеньком-то на всем... привыкли задаром-то получать... гра-а-бители!.. Не-е-т, а ты погни горб-то! Покланяйся сохе-то матушке в задние-то копыта - узнаешь, на чем он хлеб-то растет.
- Да это я все и без тебя знаю.
- Знаешь, а идешь просить... людей на грех наводишь...
- Да ты сам на грех идешь... Наговорил, чего не надо... Я про муку, а ты бога приплел... "Нехристем" меня обозвал... А ведь сказано: "не осуждай".
- Да я к примеру...
- Так ты на себе примеривай хомут-то этот, а не на мне... Фарисей, брат ты, Петр Иваныч, а мне сказали, "человек хороший, староста церковный, богобоязненный, добрый, православный, по-старому живет, по-хорошему, бога помнит". А ты вон сразу осуждать начал, смеяться... Прощай! Найду, может, и без тебя какого-нибудь "нехристя" подобрее... Всего хорошего!..
- Постой, постой! - заволновался он, видя, что я хочу уходить, - обожди... Что ты это? Слова сказать нельзя - сичас на дыбашки!.. А ты должен выслушать... я постаре тебя... Ты должен все путем разъяснить - как и что и почему, а не с бухту барахту: "давай муки!" "Фарисеем" обозвал... у меня, вить, не лавка... не торгую я... Самому надать... Семья, что ли, у тебя? Дети?
- Да уж понятное дело не один.
- Да как же ты это без хлеба-то, а? Чудно! Небось на службе тоже... исполкомщик... коммунист... вся, вить, влась ваша: "бери... тащи с православных"... Задушили нашего брата, - не знаешь, чего давать... В карман все себе, машенники, наровят... гра-а-а-бители!!
Он помолчал и потом сказал:
- Пудик я тебе так и быть уступлю. Боле не дам, а пуд дам.
- Сколько возьмешь?
- А это уж дело мое... Ты бери, а про цену я знаю... цены Бог строит... Мешок есть?
стр. 53
- Вот он...
- Пойдем в амбар!
Но итти нам не пришлось и этот его "порыв" пропал даром...
Слушавшая, очевидно, из избы весь этот наш разговор, баба, как только он сказал "пойдем в амбар", выскочила к нам на улицу и страшная, как ведьма, заголосила:
- Нет, не пойдешь! Не пойдешь, старый пес! Не дам! Убей меня - не дам! Много их тут шатается, сволочей... Всем давать - волос не хватит... Богач какой выискался! Не дам! Убей меня - не дам. Дармоеды ходят тута, и стыда нету... про-о-клятые! На грех православных наводят... Из глотки вытащить рады... Сказано: "нету", нет - все свое!.. Не дам! Не надать нам никаких денег... Может, и деньги-то фальшивые... Не надать! Нам самим впору... Самим придется покупать. Кто даст-то? Всех слез не утрешь...
Петр Иваныч молчал...
Та баба, которая давеча стегала мальчишку, стояла в сторонке и смеялась. Из калитки выглядывал австриец и тоже ухмылялся... Я рад был провалиться сквозь землю и не знал, как отойти от них.
Злая баба, с побелевшим лицом и с пеной по углам губ, стояла передо мной и глядела на меня, как на разбойника грабителя, готовая защищаться до последней крайности и изо всех сил...
---------------
Не помню путем, как я "откатился" от них.