стр. 281
В ЖУРНАЛЬНОМ МИРЕ.
(Хроника.)
I. Единый рабочий фронт.
Вопросу о новой тактике Коминтерна посвящена статья тов. Зиновьева "Старые цели - новые пути", помещенная в N 19 "Коммунистического Интернационала".
"Изменившаяся обстановка, - пишет тов. Зиновьев, - выдвигает в настоящее время перед Коминтерном в целом и перед его крупнейшими секциями в частности некоторые новые задачи". Есть ряд объективных признаков, указывающих, что международное рабочее движение переживает канун нового подъема. Во всей Европе наблюдается процесс полевения в рабочих массах. С каждым днем все больше и больше выветриваются реформистские иллюзии. Поход капиталистов против рабочих делается наглым и откровенным. Мировой промышленный кризис нисколько не ослабляется. Число безработных растет. Увеличивается также опасность войны. Все это в весьма малой степени содействует процветанию реформистских иллюзий среди пролетариата. Перед коммунистами ставятся новые задачи. Обнаруживается прежде всего весьма характерное явление. Рабочие массы стремятся к единству.
"Полевение международного рабочего движения сопровождается своеобразным явлением: неудержимо растет стремление рабочих к единству. Почти во всех странах старого рабочего движения - главным образом, под влиянием усиливающегося натиска капитала и возрастающих опасностей новой войны, - пробудилось небывалое еще по силе, иногда буквально стихийное стремление к единству. Как раз новые слои рабочих, еще только начинающие изживать на собственном опыте те реформистские иллюзии, которые расцвели-было в последние 1 - 2 года, как раз те слои беспартийных рабочих, которые сейчас, быть может, впервые приобщаются к серьезной политической борьбе, - как раз эти рабочие более всего настаивают на едином рабочем фронте.
Не все эти рабочие ясно отдают себе отчет в том, чего они добиваются. Иные хотели бы объединить все рабочие партии и даже все рабочие организации вообще в одну. Другие, сознавая невозможность объединения всех рабочих партий в одну, пытаются добиться общих комитетов действий и т. п. Третьи вообще не отдают себе отчета в том, что такое партия. Но они инстинктивно чувствуют, что нужно какими-то средствами добиться единства всех рабочих: иначе не одолеть врага, который становится все более злобным и вместе с тем все более сильным.
стр. 282
Эта стихийная тяга к единству является главной особенностью переживаемого момента. Это интереснейшее явление коммунисты должны изучить и понять. И коммунисты должны научиться отличать эту в высшей степени прогрессивную тягу к революционному единству в массах от дипломатической и порой прямо шарлатанской игры вокруг лозунга единства среди вождей II Интернационала и Амстердама".
Чем объясняется эта стихийная тяга к единству?
Во время империалистской войны рабочий класс был разбит именно потому, что буржуазии удалось разбить их международное объединение. И теперь буржуазия, искусно используя социал-демократов, вносит ту же политику раскола в рабочие массы. Отсюда почти физическое ощущение пролетариатом, что его главная сила в единстве, что не преодолеть ему капитализма, пока основные массы не объединятся под одними знаменами.
"Это нужно понять, - говорит дальше тов. Зиновьев. - И коммунистам нужно пойти навстречу этой тяге к единству...
Отсюда и то, что лозунг единого рабочего фронта приобретает за последнее время все большую и большую важность. Поскольку этот лозунг выражает указанное стремление широких рабочих масс, постольку он прогрессивен и революционен.
То, что в последние месяцы называли, и то, что в самом деле и было известным кризисом в международном рабочем движении, являлось, в сущности говоря, результатом проигранных битв. При помощи социал-демократов различных толков буржуазии удалось нанести авангарду рабочего класса ряд крупнейших физических поражений. В нескольких странах рабочий авангард был прямо обескровлен. Тот упадок, который мы наблюдали в нескольких странах за последние месяцы, был прямой реакцией, непосредственным результатом этого обескровления. Ныне кризис начинает проходить, и начинающееся новое оживление протекает на первых порах под лозунгом единого революционного фронта рабочих. В этом своеобразие момента. Из этого международный коммунизм должен исходить".
Вожди II Интернационала и Амстердама подметили это стихийное движение рабочих масс к единству и пытаются использовать это настроение в своих интересах, направляя его "в прокрустово ложе махинаций и соглашений вождей, испытанных в деле предательства". С другой стороны, они всячески опорочивают коммунистов, взваливая на них вину за то, что рабочие массы до сих пор пребывают в состоянии распыления, и выставляя их вредными "раскольниками". В самом деле, коммунистам пришлось выступить в качестве раскольников. Нужно было расколоть старую социал-демократию, попавшую в руки реформистов.
"Бунтовать", отвоевывать на свою сторону революционное меньшинство и, стало-быть, раскалывать старую организацию, пришлось нам, коммунистам. Это искусно использовали социал-демократы и их покровители - буржуазия. Во всем мире, на всех языках, в сотнях и тысячах социал-демократических и буржуазных газет они подняли неистовый вой по поводу того, что мы, коммунисты, являемся якобы принципиальными противниками единства рабочих организаций. На эту удочку попались многие неискушенные рабочие. На самом деле коммунисты прекрасно сознавали, что раскол есть зло. Они находили только, что на
стр. 283
определенной стадии развития международного движения это зло есть неизбежное зло и что оно во много раз перевешивается тем благом, которое получается в результате организации наиболее передовых элементов в действительно самостоятельную рабочую коммунистическую партию".
Ныне положение изменилось, коммунисты выделились в особую самостоятельную партию. С другой стороны, вожди Амстердама и II Интернационала пытаются присосаться к лозунгу единства рабочего фронта. Задача коммунистов "показать рабочим массам, что им готовят новую тонкую измену".
Что же означает лозунг "единый рабочий фронт" для коммунистов? Как его нужно понимать и претворять в жизнь? Значит ли это, что коммунисты должны отказаться от своей организационной самостоятельности, слить II Интернационал с третьим, Профинтерн с Амстердамом? Или этот лозунг в наших устах означает что-либо совсем другое?
Тов. Зиновьев отвечает на эти вопросы:
"Ультимативным условием, от которого не должна отступать ни одна коммунистическая партия, является соблюдение полной самостоятельности каждой нашей партии и полной свободы критики всех тех партий и групп, с которыми мы заключим то или другое временное соглашение. Единство во всяком революционном действии или даже полудействии против капиталистов - да! Единство с вождями Амстердама и II Интернационала для затушевывания тех разногласий, которые имеются между коммунизмом и реформизмом - никогда и ни за что, и ни при каких обстоятельствах!
"Заключая те или другие соглашения, коммунисты ни на одну минуту не могут забыть о том, что реформизм является, по великолепному выражению тов. Барбюсса, специфическим ядом социализма. Чем чаще станут практические соглашения с рабочими, принадлежащими к другим организациям, тем тверже, яснее и резче должна быть наша идейная борьба против реформизма. Иначе трупный яд может заразить и здоровый организм. Ни о каком "едином" Интернационале, включающем социал-патриотов и центристов, не может быть и речи. Коммунистический Интернационал теперь находится на лучшем пути к тому, чтобы окончательно завоевать пролетарские массы всего мира".
И еще:
"Проводя намеченную тактику, считаясь с целой массой конкретных условий, мы вместе с тем должны иметь перед собой одну цель: укрепление своей самостоятельной коммунистической партии, усиление своего собственного красного Профинтерна. Ликвидаторские стремления по отношению к Профинтерну, замечающиеся кое-где среди шатких коммунистов, которые из лозунга "единый фронт" умозаключают к лозунгу "роспуск Профинтерна", должны встретить самый решительный отпор".
Единый рабочий фронт означает, таким образом, не ликвидацию самостоятельной политической и организационной линии со стороны коммунистов, а нечто совсем иное. Ссылаясь на исторический опыт взаимоотношений между русскими большевиками и меньшевиками, тов. Зиновьев пишет, что для коммуниста лозунги единства имеют один смысл: оппортунистическому требованию соглашательских махинаций,
стр. 284
выдвигаемому социал-предателями, мы должны противопоставить лозунг объединения рабочих снизу на почве массовой борьбы пролетариата с капиталом.
Крайне поучителен, напр., русский опыт 1913 и начала 1914 годов в русском рабочем движении. К этому времени среди русских рабочих замечался уже очень большой подъем. После поражения революции 1905 года и пережитых тяжких годов контр-революции, среди русских рабочих тогда тоже замечалась крайне сильная, стихийная тяга к единству рабочего фронта. Дипломаты русского меньшевизма в то время пытались воспользоваться этой стихийной тягой к единству, примерно, так же, как это ныне пытаются сделать вожди международного меньшевизма. Но мы, русские большевики, не ответили тогда простым отказом от какого бы то ни было соглашения. Мы ни в коем случае не выступали против единого рабочего фронта. Напротив, в противовес дипломатической игре меньшевистских вождей мы, большевики, выдвинули тогда лозунг единства снизу. Другими словами, мы требовали единства самих рабочих масс в их практической борьбе за действительно революционные требования, направленные против капиталистов. Мы призывали рабочие массы объединиться через головы умеренных меньшевистских вождей. И практика показала, что мы достигли цели. Ни на одну минуту большевики не отказывались при этом от своей полной самостоятельности, ни на одну минуту мы не ослабляли своей критики по адресу меньшевизма. Напротив, пропаганда лозунга единства снизу шла параллельно с разоблачением игры меньшевистских дипломатов.
После мартовской революции 1917 года меньшевики попытались вновь сыграть на лозунге единства. Они выступили с планом объединенного съезда всех социал-демократов, понимая под этим и большевиков, и меньшевиков. Свою знаменитую речь, впервые излагавшую тезисы в защиту советской системы, т. Ленин сказал на собрании, которое меньшевики созвали с целью подготовки этого пресловутого объединения. На это объединение мы, большевики, не пошли. Обнять нас "по этапу" меньшевикам таки не удалось. Но мы, вместе с тем, систематически и настойчиво продолжали пропагандировать идею объединения рабочих снизу в рамках Советов, на почве борьбы за власть Советов, на почве организации массовых политических и экономических стачек, на почве вооружения рабочих, разоружения белой гвардии и т. п. Результаты были, как известно, не плохи.
И теперь коммунисты не будут отказываться от отдельных соглашений как между отдельными секциями Коминтерна с партиями II Интернационала и Амстердама, так и в международном масштабе. Так, Исполком Коминтерна сделал уже предложение Амстердаму по вопросу о совместной помощи голодающим России. Обсуждается также вопрос о совместных шагах в связи с Вашингтонской конференцией. Всякое замалчивание, всякий саботаж, всякий срыв таких предположений со стороны реформистов будет коммунистами разоблачаться пред рабочими массами.
В тактике единого фронта есть свои опасности. Будут поползновения со стороны центристских и полуцентристских элементов в наших рядах сдать свои идейные позиции. Поэтому как Коминтерн, так и секции его должны зорко следить за всеми этими возможными уклонениями, противопоставляя им полную идейную и организационную самостоятельность.
стр. 285
II. Единая военная доктрина.
Новый период, в который вступила Советская Россия после разгрома белогвардейских войск, дал повод к постановке ряда вопросов о Красной армии и тех задачах, которые выдвигаются изменившейся обстановкой. В частности был выдвинут вопрос о так называемой единой военной доктрине. В N 1 военно-научного журнала "Военная наука и революция" была помещена статья тов. Соломина - псевдоним видного военного работника коммуниста - "К вопросу о реорганизации Красной Армии" и статья тов. Фрунзе "Единая военная доктрина и Красная Армия" (см. также "Красная Новь" N 2). Позиция, занятая тов. Соломиным, вызвала резкую критику со стороны тов. Троцкого, ответившего в N 2 журнала "Военная наука и революция" статьей "Военная доктрина или мнимо-военное доктринерство" (см. также "Коммунистический Интернационал" N 19).
В чем суть спора об единой военной доктрине и о новых задачах, стоящих пред Красной армией? Тов. Соломин утверждает, что, начиная с 1918 года, мы строили Красную армию исключительно для обороны и не для обороны вообще, а для обороны от помещичье-буржуазной контр-революции. "До победы над помещичье-буржуазной контр-революцией, - пишет т. Соломин, - эта армия, несмотря на свой преобладающий крестьянский состав была классовой армией пролетариата. После победы над помещичье-буржуазной контр-революцией эта армия частично перестала быть классовой армией пролетариата (Кронштадт, маслаковщина и др...). Отсюда и возник вопрос о реорганизации".
Нам угрожает мелко-буржуазная стихия, нам угрожают остатки врангелевских, колчаковских войск, но, главное, нам угрожает наступление империалистических войск. Какой же стратегии мы должны держаться в случае возникновения революционной войны? Стратегии обороны или стратегии наступления? Тов. Соломин отвечает:
"Вопрос прежде всего неправильно поставлен. В такой форме он не может ставиться и ответ на него в такой форме не может быть дан, так как выбор обороны или наступления будет зависеть от будущих условий, которых мы предвидеть не можем.
Вопрос надо поставить так: есть ли у нас гарантия в том, что мы в случае революционной войны не вынуждены будем держаться наступательной стратегии.
Понятно таких гарантий нет. Мы можем оказаться вынужденными к наступательной стратегии... У нас нет ни малейшего желания после 7 лет войны, в условиях чрезвычайной и транспортной разрухи, вновь начинать войну. Наоборот, наша главная задача теперь - всеми мерами и средствами добиваться "мирного жития". Стране необходим длительный отдых, но это зависит не только от нас, а и от наших врагов..."
Мы можем быть вынужденными к войне, нас могут вызвать к наступательной стратегии. Отсюда: наша армия должна быть готова не только к обороне, но и к наступлению. Мы обязаны готовить Красную армию не только к обороне против буржуазно-помещичьей контр-революции, но и к революционным войнам (и оборонительным и наступательным) против империалистских держав. Тов. Соломин пишет в заключение:
стр. 286
"Вывод из всего предыдущего тот, что мы должны готовить Красную армию для наступления и воспитывать ее в духе наступления, ибо нельзя одновременно воспитывать и в духе обороны и в духе наступления. Армия же, готовая к наступлению, справится и с обороной. Мы не в силах воевать и не собираемся воевать, но должны быть готовыми, а потому готовиться к наступлению, - такова противоречивая формула, к которой мы пришли.
Эта формула означает решающий поворот в строительстве Красной армии. Приходится пересмотреть все сложившиеся у нас взгляды, произвести полную переоценку ценностей с точки зрения перехода от чисто оборонительной стратегии к наступательной. Воспитание командного состава, подготовка одиночного бойца и отдельных частей, пересмотр уставов и наставлений, политработа в армии, подготовка военкомов, специальные части, изучение и подготовка (не только техническая, но и политическая) театров военных действий, вооружение - все это должно впредь проходить "под знаком" наступления. Иначе говоря, все эти работы в своей совокупности должны составить определенный, строго согласованный во всех частях, проникнутый единством взглядов план реорганизации Красной армии. Подготовка к революционным войнам (полугражданского типа) - вот основное содержание этого плана, наступательная стратегия - вот основное направление реорганизации Красной армии".
Под единой военной доктриной, таким образом, тов. Соломин понимает единство и согласованность методов реорганизации Красной армии, которую нужно, по мнению тов. Соломина, перевоспитать в наступательном духе, к чему нас принуждает новая обстановка.
Тов. Троцкий считает рассуждения тов. Соломина "общими местами и пустословием". Если подойти к вопросу исторически, то надо сказать: "военная "доктрина" предполагает относительную устойчивость внешней и внутренней обстановки; такой устойчивости и в помине нет в нашу эпоху, которая характеризуется крайней сложностью мировой обстановки, переплетением интересов, неустойчивостью и т. д. "Единственная для нас правильная "доктрина": быть на-чеку и глядеть в оба... "Только марксистский метод международной ориентировки, учета классовых сил, их комбинаций и изменений может нам позволит в каждом конкретном случае найти надлежащее решение. Общей формулы, выражающей "сущность" наших военных задач в ближайший период, придумать нельзя". Если понимать под единой военной доктриной стремление определить сущность и назначение Красной армии и отсюда выводить ее организацию, ее стратегию и тактику, то такая постановка вопроса, по мнению тов. Троцкого, схоластична и безжизненна. Ничего кроме банальностей не получается. Военное дело - эмпирическое дело, практическое.
Если сторонники построения военной доктрины хотят сказать, что в прошлом Красная армия строилась без основных принципов, что таких принципов у нас нет то это - неправда. Наоборот, все попытки сторонников "единой военной доктрины" подойти к конкретному построению таковой сводятся до сих пор к отсебятине.
В самом деле, нам говорят, что мы должны готовить армию не только для обороны, но и для наступления. В этом нет ничего нового. Вопрос этот давно разрешен в марксистской литературе.
стр. 287
"Насчет революционной наступательной войны для нас принципиального вопроса не существует. Но по отношению к этой "доктрине" пролетарское государство должно сказать то же, что сказал по отношению к революционному наступлению рабочих масс в буржуазном государстве (доктрина оффензивы) последний международный конгресс: "только предатель может отрицать наступление; только простак может сводить к нему всю стратегию".
К сожалению, среди наших новоявленных доктринеров есть немало таких простаков наступления, которые под флагом военной доктрины пытаются внести в наш военный оборот те самые однобокие "левые" тенденции, которые ко времени III Конгресса Коминтерна получили свое завершение в виде теории оффензивы: так как (!) у нас революционная эпоха, то (!) коммунистическая партия должна вести политику оффензивы. Перевод "левизны" на язык военной доктрины означает возведение ошибки в степень. Сохраняя принципиальную основу непримиримой классовой борьбы, марксистская тактика в то же время отличается чрезвычайной гибкостью, подвижностью или, говоря военным языком, маневренностью. Этой принципиальной выдержанности при гибкости методов и форм противостоит жесткий методизм, который из участия или неучастия в парламентской работе, из признания или отрицания соглашения с некоммунистическими партиями и организациями делает абсолютный метод, будто бы пригодный для всех и всяких обстоятельств".
Наш поход на Варшаву показывает, что мы не отказываемся от революционных наступлений. Это наступление окончилось неудачей. Из этого вытекает, что революционное наступление - оружие, которым нужно пользоваться с большой осторожностью. Наши войны с белыми армиями были и оборонительными и наступательными. "В целом, однако, наша государственная международная политика за этот период была преимущественно политикой обороны и отступления". К этой тактике обороны и отступления мы прибегаем и по сию пору. Наши уступки Польше, наше отступление в области хозяйственной политики общеизвестны. Нужно помнить также, что развитие международной революции получило более затяжной характер.
"Чего же собственно хотят те глашатаи военной доктрины (мы называем их для краткости доктринерами - они этого заслужили), которые требуют, чтобы мы ориентировали Красную армию под углом зрения наступательной революционной войны? Хотят ли они голого признания принципа? Тогда они ломятся в открытую дверь. Или же они считают, что в международной или в нашей внутренней обстановке наступили такие условия, которые ставят для нас наступательную революционную войну в порядок сегодняшнего дня? Но тогда наши доктринеры должны направить свои удары не по военному ведомству, а по нашей партии и по Коммунистическому Интернационалу, ибо никто другой, как мировой конгресс этим летом дал отпор наступательной революционной стратегии, как несвоевременной, призвал все партии к тщательной подготовительной работе и одобрил, как вытекающую из обстоятельств, оборонительно маневренную политику советской России".
Тов. Соломин предлагает воспитывать Красную армию в наступательном духе. Тов. Троцкий отвечает:
стр. 288
"Наша внутренняя политика в последний период имела одной из важнейших своих задач сближение с крестьянином. Особенно остро вопрос о крестьянстве встает перед нами в армии. Думает ли Соломин серьезно, что теперь, когда непосредственная помещичья опасность устранена, а европейская революция остается потенциальной, мы можем сплотить более чем миллионную, на девять десятых крестьянскую армию под знаменем наступательной войны во имя развязки пролетарской революции? Такого рода пропаганда была бы мертва.
Конечно, мы ни на минуту не собираемся скрывать от трудящихся, в том числе и от Красной армии, что принципиально мы всегда будем за наступательно-революционную войну в тех условиях, когда она может содействовать освобождению трудящихся в других странах. Но думать, что на этом принципиальном заявлении можно создать или "воспитать" действительную идеологию Красной армии в нынешних условиях, значит не понимать ни Красной армии, ни нынешних условий. В самом деле, каждый толковый красноармеец не сомневается, что если на нас зимой и весной никто не нападет, то мы-то уж во всяком случае не нарушим мира, а будем изо всех сил залечивать раны, пользуясь передышкой. В нашей истощенной стране мы учимся военному делу, вооружаемся, строим большую армию для того, чтобы обороняться, если на нас нападут. Вот это "доктрина" - ясная, простая и отвечающая действительности...
Когда говорят о революционных войнах, то вдохновляются чаще всего воспоминанием о войнах Великой Французской Революции. Там тоже начали с обороны, на обороне создали армию, затем перешли в наступление. Под звуки марсельезы вооруженные санкюлоты революционным помелом прошлись по всей Европе.
Исторические аналогии - дело очень соблазнительное. Прибегать к ним нужно, однако, с осторожностью. Иначе за формальными чертами сходства можно проглядеть материальные черты различия. Франция в конце XVIII столетия была самой богатой и самой цивилизованной страной европейского континента. Россия XX столетия является самой бедной и самой отсталой страной Европы. Революционная задача французской армии имела гораздо более поверхностный характер, чем те революционные задачи, которые стоят перед нами сейчас: тогда дело шло о низвержении "тиранов", об устранении или смягчении феодального крепостничества. Наше дело идет о полном уничтожении эксплоататорства и классового гнета".
Неверно также, что нельзя воспитывать армию одновременно и в духе обороны и в духе наступления.
"Почему нельзя? Кто сказал, что нельзя? Где и кем это доказано? Никем и нигде, ибо это в корне неверно. Все искусство нашего военного строительства (не только военного) в советской России состоит в том, чтобы сочетать международные революционно-наступательные тенденции пролетарского авангарда с революционно-оборонительными тенденциями крестьянской массы и даже широких кругов самого рабочего класса. Это сочетание отвечает всей международной обстановке. Уясняя смысл ее передовым элементам армии, мы тем самым научаем их правильно сочетать оборону и наступление не в стратегическом только, а и в революционно-историческом смысле слова. Не думает ли Соломин,
стр. 289
что это угашает "дух"? У него и его единомышленников есть на это намеки. Но уж это чистейшая лево-эс-эровщина! Уяснение существа международной и внутренней обстановки и активное, "маневренное" к ней приспособление не могут угашать дух, а могут только закалять его.
Или, может быть, в чисто-военном смысле нельзя готовить армию и для обороны, и для наступления? Но и это пустяки".
Опускаем ту часть статьи тов. Троцкого, где он разбирает вопрос о маневренности, о наступлении и обороне в свете империалистской войны. Вопросы эти носят больше специально-военный характер, чем военно-политический. Заканчивает тов. Троцкий свою статью указанием, что очередная задача заключается не в сомнительных потугах реорганизовать Красную армию, а в том, чтобы улучшить ее состояние.
"Правильно доставлять в части пищу, не гноить продуктов, варить хорошие щи, научить истреблять вошь и содержать тело в чистоте, правильно вести занятия, и поменьше в комнате, побольше под открытым небом; толково и конкретно подготовлять политические беседы; снабдить каждого красноармейца служебной книжкой и правильно вести записи; научить чистить винтовку, смазывать сапоги, научить стрельбе, помочь командному составу превратить в свою внутреннюю сущность уставные заповеди о связи, о разведке, донесениях, охранении; учиться и учить применению к местности; правильно наматывать портянки, чтобы не натирать ноги; еще раз смазывать сапоги - такова наша программа на ближайшую зиму и на ближайшую весну".
III. Достоевский и революция.
Как расценивать творчество Достоевского с точки зрения нашей бурной современности? Вопрос этот является сейчас одним из самых свежих и волнующих.
Враги русской революции особенно из тех, кто сидит сейчас за границей - пытаются сделать из Достоевского пророка русской революции, - вернее сказать контр-революции, - несколько десятков лет тому назад прозорливо указавшего, что русская революция будет царством антихриста, кровавого хаоса, хамства и т. д. Читайте Достоевского! - провозглашают они в надежде, что читатель в произведениях Достоевского найдет осуждение большевизма, интернационализма и других ненавистных для контр-революции вещей, - осудит все эти "измы" и... еще крепче поверит во Врангеля, Мережковского и Бурцева. С кем же, в самом деле, Достоевский? С "ними" или с нами? Каковы отношения между Достоевским и революцией?
Этому вопросу посвящена интересная юбилейная статья В. Переверзева в N 3 "Печати и Революции".
"Отношение Достоевского, - пишет Переверзев, - к революционной России оказывается чрезвычайно сложным. Было бы ошибкой, несправедливостью назвать его реакционером, ибо в нем есть несомненное понимание обаятельности революционной грозы, обаяние мятежа. Но революционером его никто не назовет уже потому только, что добрая половина его писаний борется против революционного духа, который
стр. 290
рисуется им в виде беса-искусителя, в виде духа тьмы. Он и не реакционер и не революционер: он и то и другое в одно и то же время...
Достоевский по утверждению В. Переверзева не в пример романтикам революции хорошо понимал, что в основе революции не сентиментальные настроения униженных и оскорбленных, а великий гнев, бунт, жажда мести.
Что такое революция по Достоевскому?
"Революция жестока и безнравственна, она ступает по трупам и купается в крови, она предпочитает мучительство, издевательство, потому что совершается теми, кого мучили и над кем издевались... В революции и обнаруживается во всей силе то страшное, что заключено в психике угнетенных и оскорбленных в виде потенции. В революции есть при всем ее ужасе, при всем имморализме, несомненный очистительный, очеловечивающий огонь свободы. Лишенный воли, униженный до положения вьючной скотины, раб поднимается до головокружительных вершин свободы, необузданный никакими нормами права и морали несвязанного своеволия. Но в той же революции куются цепи нового рабства. Оно рождается из своеволия, из опьянения свободой. Опьяненный свободой, раб становится деспотом... "Без деспотизма еще не бывало ни свободы, ни равенства", говорит у Достоевского герой революционного подполья Петр Верховенский, высказывая заветную мысль автора, в которой, математически сжато, в краткой формуле выражено представление автора о революции... В революции есть что-то дьявольски хитрое, бесовски лукавое. Ужас революции не в том, что она имморальна, обрызгана кровью, напоена жестокостью, а в том, что она дает золото дьявольских кладов, которое обращается в битые черепки, после совершения ради этого золота всех жестокостей...
В этом анализе существа, "души" революции у Достоевского по мнению В. Переверзева "чувствуется много проникновенной правды, трезвого и глубокого понимания природы революции". Революционная Россия, которую знал Достоевский, была мелко-буржуазной Россией. Революционность же мелкой буржуазии в капиталистическом обществе носит своеобразный и чрезвычайно пародаксальный характер. Капитализм "разрушает мелко-буржуазное хозяйство; отсюда революционность мелкой буржуазии; но, разрушая капитализм, мелкая буржуазия строит мелко-буржуазное хозяйство, ведущее к капитализму. Стремясь одной рукой разрушить капитализм, мелкая буржуазия другой рукой создает его. Пред нами белка в колесе, социологическое perpetuum mobile, очень похожее на переливание из пустого в порожнее... Мелкая буржуазия в одно время и революционна и реакционна. Больше: чем она революционней, тем реакционней, и наоборот". Так как наша русская революция в значительной мере движется силами мелкой буржуазии, то прогнозы Достоевского в отношении к ней художественно правдивы. Правда, руководящая роль принадлежит пролетариату и поскольку революция руководится пролетариатом она остается вне постижения Достоевского. Но она все-таки в сильной степени разбавлена мелко-буржуазной стихией и потому нужно со вниманием и чуткостью относиться к тому, что заключено в произведениях Достоевского.
"Знакомя нас с самыми интимными уголками психологии мелко-буржуазной революционности, Достоевский воспитывает в
стр. 291
нас чувство осторожной недоверчивости к этой лукавой силе и приучает нас быть готовыми к самым резким поворотам в ходе переживаемой революции. И именно в данный момент, когда напор мелко-буржуазной стихии, особенно силен, когда пролетарская волна сильно растворилась в этой стихии, особенно уместно и своевременно вспомнить Достоевского, вновь перечитать его проникновенные, глубокие страницы, посвященные психоанализу революционной России".