стр. 153
Деревенский
ДЕРЕВНЯ В СОВРЕМЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЕ
I. Глазами Пильняка.
Борис Пильняк - археолог, древнелюб, книжник. Когда он описывает Россию революционную, мужицкую в романе "Голый год" - смотрит на нее из семнадцатого века, из монастырского фолианта. Это в лучшем случае. В худшем - глазами умирающего барства, барской расслабленности, через "философию" провинциальных мудрецов. Любит он Русь колокольную, с ведьмами, лешими с заговорами и причетами. Грустно и ласково пишет о пустоши усадьбы барской, о духовной разоренности их владельцев. Все они у него большие философы, много говорят, умничают, ставят вопросы, выявляют лицо и сущность России прошлой, современной и будущей.
А мужики...
О мужиках писатель Тропаров говорит:
стр. 154
"Я живу в лесу в маленьком домике в полверсте от села. Сейчас там тишина и ночь с подслеповатыми зимними звездами. В селе живут дикари, именуемые русскими крестьянами. Сейчас они спят, чтобы встать завтра и возить дрова на завод, топить избы, кормиться и кормить скотину" (Иван да Марья).
Крестьяне - дикари.
Это заключение писателя Тропарова живущего в лесу, в маленьком домике, в, полуверсте от села.
В этом и вся беда, что писатель Тропаров живет в полуверсте от села, в полуверсте от живых настоящих людей, в лесах семнадцатого века со старыми иконами, былинами, обрядицами и не видит России современной, сегодняшней. Такой писатель может видеть только сторону бытовую и то в искаженном виде и нет ничего легче, как сказать: мужики - звери,
стр. 155
Они спят теперь, а завтра встанут и будут дрова возить на завод, кормиться, кормить скотину, и никто из них не подумает о бедном писателе Дмитрии Тропарове, который ранним утром в Москве говорит по телефону с Анной. Они, видите-ли, с Анной из породы тонко чувствующих, живущих "красотой", понимающих высокое искусство, а мужики возят дрова, кормят скотину и ничего не знают ни об Иуллиании Лазаревской с Андреем Рублевым, ни о Корреджо с Перруджино, ни о Дворце Искусства на Поварской, где ходила "знаменитейшая актриса голой", а "поэты, писатели, актеры, художники, музыканты ели, спали, писали, сплетничали, влюблялись, скучали, пили водку, играли в шахматы, устраивали вечера, концерты, словоблудия".
Да, мужики дикари, ибо словоблудия писательского они не знают.
Любит Борис Пильняк говорить о России гуртом, скопом, о России, давшей Разина, Пугачева, Иуллианию Лазаревскую, но не любит, а вернее не может говорить о живых лицах современной России, давших Октябрьскую революцию. Если в современной России только леса, степи да болота, водяные да лешие, иконы да обрядицы - откуда же всетаки снизошла Октябрьская революция? Отчего так смертельно грустят Тропаровы писатели, Ордынины, Вильяшевы князья?
Борис Пильняк состоит из обобщений, итогов, которые подводит вместе с знахарем Гришкой, представителем деревенской России. Гришка тоже живет в лесу. Скотину не кормит, дрова на завод не возит, а занимается колдовством, черной магией. Присушивает бабьи сердца, поднимает бабьи юбки и философствует о России.
У него очень "сурьезная точка".
- Ходила Россия под татарами - была татарская ига. Ходила Россия под немцами - была немецкая ига. Россия сама себе умная. Немец - он умный, да ум то у него дурак, - про ватеры припасен. Говорю на собрании: нет никакого интернационала, а есть народная русская революция, бунт и больше ничего. По образу Степана Тимофеевича. "А Карла Марксов? -
стр. 156
спрашивают. - Немец, говорю, а стало-быть - дурак. - "А Ленин? - Ленин, говорю, из мужиков, большевик, а вы должно коммунисты".
Это говорит Егорка знахарь, представитель современной деревни, "художественно" созданной Пильняком. Вы видите, как из-за умственного Егорки выглядывает автор с лукавой усмешкой к созданному анекдоту, который он намерен выдать за живое лицо живого настоящего мужика. И вся Егоркина соль здесь заключается в единственном искажении слов "под народную речь", коей еще так недавно уснащали свои произведения писатели, изображающие мужиков, как грязное нечесаное стадо. Мужики в таких произведениях обязательно должны говорить: "чаво, таво, колды, толды".
Иван Колотуров, председатель бедного комитета (из романа "Голый год") тоже анекдот, написанный в утешенье "пострадившим".
Вот какой он, этот Иван Колотуров.
- В десять шел в комитет, где с величайшим трудом подписывал бумаги, но это не было делом: бумаги присылались и отсылались помимо его воли, он их не понимал, он только подписывал".
Правильно.
Для мужика, привыкшего иметь дело с деревом, камнем, железом, землей, скотом, подписыванье бумаг - наказанье, тоска и бессмыслица.
Дальше.
- Иван Колотуров наткнулся на забытый электрический фонарик, поиграл им, осветил стены, увидал на полу в гостинной часы, поразмышлял - куда бы их деть - отнес и бросил в нужник.
Где даны Пильняком художественные доказательства такого поступка? Нет их. Голое место, не в меру подчеркнутая мужицкая глупость, незнающая высокой ценности старинных кувалдинских часов с одной стрелкой, незнающая даже первоначальной культуры. И в этом, по Пильняку, весь ужас современной деревни, вся трагедия барской усадьбы. Если бы часы были с одной гирькой, купленные где нибудь в уездном городишке за шестьдесят
стр. 157
копеек - это не беда. Такие часы и выкинуть не страшно. Но подумайте только: деревня совершает Октябрьскую революцию, гонит князей, хочет хозяйничать, строить свою культуру и вдруг... старинные кувалдинские часы с одной стрелкой, эту фамильную гордость барской усадьбы, эту жемчужину вековой культуры - в нужник. И кто же? Иван Колотуров, председатель бедного комитета, который даже на пишущей машинке работать умеет. Чего же ждать от разных Митяев? Конечно звери. Конечно, только бунт. Лешие, да водяные. Пожгут, поломают, побросают старую помещичью культуру в нужники и в результате - Голый год, голая Россия, путешествие к варягам.
Помещичье "Поречье" погибло потому, что расстасканы старые ценности, в нужник брошены часы кувалдинские с одной стрелкой, а "Поречье" Ивана Колотурова тоже погибло, потому что Иван Колотуров вкупе со всеми Митяями не имел воли действовать, творить, ибо глуп, некультурен, дик. Погибло "Поречье" Ивана Колотурова, захотевшего стать хозяином на место ушедшего князя, погибла и сама революция. Иван Колотуров вечером "тайком пробрался в скрытый погреб, налил кружку, выпил, успел запереть погреб, но до дома не дошел, свалился в парке (106-109 стр.)
Спит Иван Колотуров в княжеском парке, а Алеша Князьков (молодая деревня) в этот же день на рассвете ходил к Егорке кривому знахарю привораживать Ульянку. "Ульянка в бане задержалась одна, Алексей пробрался в сенцы и зашептал в великом страхе нашептанное Егором.
- Стану я Лексей на запад хребтом, на восток лицом, позрю, посмотрю - со ясна неба летит огнева стрела и т. д. (135 стр.)
Революции в деревне совсем нет.
Напрасно это выдумали.
Люди живут как и триста лет тому назад.
Печи, сказки, блохи, постные тела.
стр. 158
И если в романе у Пильника говорится: по степям широкими волнами идет разбой и контр-революция, полыхая далекими заревами, гудя набатом, - то и это ни более ни менее, как голое место, не показывающее ни революции, ни контр-революции.
А вот еще кусочек философии другого мужика, хуторянина Доната.
- Мы в эти места пришли при Екатерине, пришли и живем, как тридцать лет тому назад, как и сто, сами справляемся своим обыком. Посему нам никаких правлений и не надо, а стало быть и войнов. Петербург это вроде лишая (стр. 74).
Пильняковская деревня ничего не хочет.
И Петербург ей не нужен, и чугунка не нужна. Вот лешие с ведьмами - другое дело. Были они тысячу лет и опять будут, потому что это вековое, русское, историческое, от этого не уйдешь, это не убьешь никакой революцией, в этом пильняковская "красота и поэзия" доподлинной русской жизни, неиспорченной культурным западом.
Что это не так - нам покажут художники, идущие вслед первых. Уже бо и секира при корени древа лежит.
Князь Борис, сидя в гостях у попика, говорил.
- Искусство должно быть героическим. Художник мастер - подвижником. И надо выбирать для своих работ величественное и прекрасное.
Князь Борис прав: искусство на грани двух эпох должно быть именно героическим и художник писатель должен выбирать для своих работ величественное и прекрасное, нисколько не закрывая убожества и глупости, которыми богата наша действительность. Но Борис Пильняк не усмотрел величественного и, вместо живой современной деревни, дал нам деревню революционного лубка, деревню окаррикатуренную.