стр. 13
СЕМЕН РОДОВ
ПОД ОБСТРЕЛОМ
I. Кто и как встретил появление "На Посту"
Выход первого номера нашего журнала встретил, как мы и могли ожидать, большой интерес и отклик не только в широких массах наших партийных товарищей и рабочих, особенно среди молодежи, но и на страницах печати*1. Почти все приветствуют появление "На Посту" и отмечают значительность поставленных в нем литературных вопросов и серьезность их разрешения. Статьи, резкие и прямые, требующие ясной и определенной партийной линии в литературе; статьи не прибегающие к ложному доброжелательству там, где оно вредно, и во главу угла ставящие интересы рабочего класса, всколыхнули не только "столицы", но и нашу провинцию. Особенно последнюю, давно растерявшуюся в бестолочи и неразберихе наших литературных направлений и изжаждавшуюся по ясному, не придавленному "революционной" фразой коммунистическому слову, способному
_______________
*1 "Рабочая Москва", "Прожектор", "Книгоноша" - Москва, "Пролетарская Правда" - Киев, "Пролетарий", "Коммунист" - Харьков, "Петроградская Правда", "Наш Понедельник" - Гомель и т. д.
стр. 14
направить по твердому пути всех, застигнутых мутным потоком понэповской литературы.
Лишь трое остались недовольны нами. Это, что особенно важно отметить, как раз представители тех литературных группировок или литературных "комбинаций", против которых, главным образом, были направлены удары стоящих на посту.
Но только один из них, А. Воронский, исполняющий в наше время, как известно, обязанность хранителя древностей и того, что имеет с ними духовную связь, выступил открыто. Другие два - Голкор из "Лефа" и Правдист из "Петроградской Правды" предпочли скромно скрыться за псевдонимами. Впрочем, последние достаточно прозрачны и не могут служить действительно ловкой маскировкой даже в относительно мирное время.
Наше организованное появление на идеологическом и литературном посту настолько ошеломило эту тройку, что они начали беспорядочную пальбу, по большей части безрезультатную и, если в кого попадающую, то не в нас, а друг в дружку.
стр. 15
II. Назад... назад... на...
I. Воронский сердится.
Вряд-ли появление номера первого "На Посту" было неожиданностью для т. Воронского; не новость для него и основные положения программы нашего журнала. Во всяком случае, мы имеем основание предполагать, что тов. Воронскому эта программа была прекрасно известна. Более того. Он знал, что она явилась в результате определенных требований наиболее передовой части пролетарской литературы и ряда наших партийных товарищей, которые осознали всю нелепость и опасность современной литературной неразберихи и отсутствия твердой партийной линии в художественной литературе. Несмотря на то, что литературная позиция и симпатии Воронского определились достаточно ясно, мы питали все же надежду - правда, слабую, - что Воронский не будет способствовать дальнейшему разнобою в наших рядах и правильно поймет наши задачи в строительстве художественной литературы.
Но нет. Он предпочел остаться в своем медиумическом кабинете вызывателем призраков прошлого и подогревателем сменовеховских и серапионовских гомункулов. В тиши, оторванной от жизни, в сумерках, которые на него навевает прошлое, он жадно хватает золото, а подбирает гнилушки. А когда мы не хотим глотать их ядовитую пыль, он сердится. Живая жизнь, которая катится мимо него, его возмущает; смех молодости его раздражает; прямое и смелое, а главное, громкое слово ему кажется кощунством. Да как же иначе? На кладбищах и в музеях всегда тишина, всегда покой смерти, изредка прерываемые непристойными и шумными поминками.
Можете себе представить, с каким неудовольствием встретил Воронский перекличку стоящих "На Посту". Как он ошарашен и испуган.
В первый момент его хватило только, чтоб очураться. - "Чур меня! - Чур меня!" - успел он лишь крикнуть в последней (четвертой) книге "Красной Нови". Книга
стр. 16
эта была уже сверстана, "когда вышел N 1 литературно-критического журнала "На Посту" под редакцией Волина, Лелевича и Родова". Дело, видите-ли, настолько экстренное, что Воронский "считает настоятельно необходимым отмежеваться от их (т.-е., наших) "методов критики" сейчас же, немедленно". Правда, и за ним есть грехи, поясняет он, и его "критика "Кузницы" в некоторых положениях совпадает со статьей тов. Ингулова"*1, но он далек от "заушательной манеры", усвоенной редакцией "На Посту". Он, видите-ли, джентльмен; его тонкое и деликатное обращение, усвоенное им в литературном общении с внешними и внутренними, бывшими и настоящими эмигрантами, не может снести нашей решительности и прямодушия. Опомнившись, он начинает грозиться. Он обещает еще с нами "посчитаться". "Подробное объяснение с этими товарищами (т.-е., редакцией "На Посту") мы будем иметь в следующей книжке "Красной Нови", заявляет он. И еще раз - уже в "Прожекторе": "об общей позиции журнала мы поговорим более подробно в ином месте, и немного позже".
Ведь вот вздернуло человека. Признаться, страшновато даже немного. Был джентльмен - джентльменом и вдруг пойдет "заушать"! Но авось, выдержим. Пусть его "считается" с нами; подсчитывать будет не он.
II. Огонь, пустивший дым.
Впрочем, Воронский весьма быстро сообразил, что его грозное "иду на вы" звучит совсем не устрашающе.
Обстановка, по сравнению с прошлым годом, изменилась довольно существенно. Воронский уже не является чуть ли не единственным выразителем коммунистического общественного мнения в вопросах литературы.
_______________
*1 Скажите, пожалуйста. Оказывается и Воронский может понять некоторые уже известные положения. Будем ждать, пока он поймет и остальные наши положения.
стр. 17
Мы смеем утверждать, что вся наша молодежь и громадное большинство членов РКП против его литературной позиции.
Дело, понятно, не в Воронском, как личности. Среди немногих критиков-коммунистов Воронский один из многих. Возможно, даже опытнее кой-кого. Но ему вредит неправильная линия.
Поскольку мы понимаем взятую на себя Воронским не только в качестве критика, но и в качестве редактора "Красной Нови" и члена правления "Круга" задачу, она заключалась в том, чтобы организовать тех представителей старой, дореволюционной литературы и тех вновь появившихся писателей, которые будучи по существу чуждыми рабочему классу и его целям, в то же время не были бы им враждебны и хотя бы частично служили своими произведениями интересам пролетариата. Именно в этом заключался смысл организации литературы "попутчиков". Задача была бы выполнена, если бы общая сумма художественного воздействия этой попутнической литературы была бы положительной с точки зрения интересов революции. Но оказалось, что это не так. Теперь для всех ясно, что опыт не удался, "попутническая" литература, за исключением отдельных произведений, себя не оправдала и обнаружила свое враждебное целям революции, реакционное нутро.
Рак оказался сильнее, и Воронский, уже "чаявший воды", покорно поплелся за литературной телегой по ухабам и грязи старых дорог.
Отчего это произошло? Почему организация "попутнической" литературы потерпела неудачу? Может быть, такая литература немыслима, невозможна, ненужна?
Нет. И мыслима, и возможна. Нужна и, вероятно даже, необходима.
Но те, кого некоторые считали попутчиками, явились перед нами, в большинстве, врагами. В них слишком много от старого; они даже частично не могут стать на нашу точку зрения. Нужны ли примеры? Они всем известны.
Процесс организации литературы "попутчиков" процесс очень важный, ответственный и длительный. К оценке "попутчиков",
стр. 18
всеми корнями своими проросшими в прошлое, нужно подходить с особой осторожностью. Количество их может перейти только в "отрицательное" качество. Каждый ложный попутчик усиливает общую сумму их чуждых и враждебных нам навыков, привычек, чувств, воззрений. Поэтому необходимо вполне определенно установить, при каких условиях и данных писатель является нашим попутчиком и при каких - скрытым, хотя бы и бессознательным - иногда - врагом. Нужно немедленно пересмотреть наших попутчиков и выбрать только тех, кто нам действительно может быть полезным.
"Лучше меньше, но лучше".
Воронский и те немногие, кто еще поддерживают его позицию, этого не поняли. Посему в попутчиках очутился ряд писателей, которые никогда таковыми не были и никогда ими не станут. А так как природа попутчиков вообще характеризуется неустойчивостью воззрений и настроений, то руководящую роль среди них получили и в свой тон их литературу окрасили как раз те из них, кто сохранил наибольшую связь с прошлым, в ком более живуча идеология буржуазии.
Кроме того, Воронский и иже с ним совершили еще одну ошибку, оказавшуюся роковой для их дела.
Литературных попутчиков, т. е. людей частично идущих вместе с рабочим классом, интересы которых совпадают с его интересами лишь до известного предела, можно организовать только вокруг основного ядра писателей, идеология которых целиком совпадает с идеологией пролетариата. Только тогда попутчики могут принести нам известную пользу, только тогда они будут использованы нами, а не нашими врагами, когда мы сумеем заставить их равняться по пролетарской литературе; когда пролетарским писателям будет принадлежать руководящая роль.
Вне этого условия попутчиков нельзя организовать в желательную нам сторону. Предоставленные сами себе, не чувствуя на себе идейного и художественного воздействия пролетарской литературы, они быстро восстанавливают прерванную связь
стр. 19
с остальной, уже явно реакционной и белогвардейской, буржуазной литературой, постепенно ассимилируются и, наконец, сливаются с ней.
В наши дни попутчиком пролетариата может быть только тот писатель, кто является в то же время попутчиком пролетарской литературы. В противном случае он становится попутчиком буржуазии.
Воронский этого понять не захотел и... потерпел неудачу. Он предполагал использовать попутчиков, заставив их служить пролетариату, но, в конечном счете, они использовали его, получив через его посредство новые силы для борьбы с революцией; он их организовал, но очутился у них же в плену. Вместо того, чтобы опереться на реальную, хотя быть может еще недостаточно большую силу пролетарской литературы и с ее помощью воздействовать на попутчиков, он предпочел заклинать Пильняка, Замятина и прочих со страниц "Красной Нови". Потеряв почву реальной литературной политики, он превратился в жреца, который верит только в чудодейственную силу своих слов.
Между тем, отношение к попутчикам вполне определилось. Молодежь, наиболее чутко относящая к вопросам литературы, и большая часть наших партийных товарищей поняли, что на попутчиков, по крайней мере на большинство их нынешнего состава, рассчитывать не приходится. Но Воронский отступать не хочет. Он остается при своем.
III. Дымовая завеса Воронского.
Прежде, чем начать обстрел тяжелыми орудиями с фортов "Красной Нови", Воронский пускает густую дымовую завесу по широкому плацдарму "Прожектора". Для этого он использует классиков. Пообещав поговорить с нами более подробно в ином месте и немного позже, он здесь же заявляет: "но есть один вопрос, который требует своего освещения незамедлительно, теперь. Это - вопрос о старом буржуазном искусстве, точнее о том, как мы, коммунисты, должны его расценивать, какую роль ему отвести в текущей советской
стр. 20
действительности, какое место указать в современной коммунистической художественной литературе".
Вопрос, действительно, серьезный. Однако мы не считали его актуальным, вопросом сегодняшнего дня, и поэтому не остановились на нем более подробно в N 1 "На Посту". Но вот Воронский поднял спор о старой литературе в качестве щита, за которым он предполагает укреплять позицию "Рвотного Форта"; по поводу одной нашей "фразы" (о ней, а равно о манипуляциях над ней Воронского - ниже) он написал добрую треть печатного листа; он постарался так запутать и напутать свои рассуждения, - что вопрос о "наследстве" стал не только серьезным, но и опасным. В опытных руках Воронского "наследство" грозит превратиться в цепи для пролетарской литературы.
Мы хотели выяснить свое отношение к старой буржуазной литературе, а также причины и характер наших, с тов. Воронским, разногласий на страницах самого "Прожектора". Мы рассчитывали на всем известную любезность Воронского. Мы рассчитывали также что Воронский, обвиняя нас во всех смертных грехах и скорбя о нашем еретичестве, действительно заинтересован в правильном освещении нашего отношения к литературному наследию.
Мы ошиблись. Воронский отказался поместить наш ответ на его статью заранее, не зная даже его содержания.
Да оно и понятно. Ведь, вся его статья лишь дымовая завеса, которая легко могла бы рассеяться при марксистской постановке вопроса и обнаружить истинные намерения автора. В конце-концов, Воронскому мало дела до классиков. Он хлопочет все о том же "брате" Пильняке и других "братьях":
их, обанкротившихся, несмотря на "заем" "Красной Нови";
их, провозглашенных бытописателями революции, но сумевших эту революцию только исказить и оклеветать;
их, потерявших всякое доверие рабоче-крестьянской России;
их - прячет Воронский за спины и славу Шекспира и Гете, Гоголя и Пушкина, Щедрина и Успенского и проч. и проч. классиков и не классиков.
стр. 21
Он заявляет:
Если бы наши товарищи, объединившиеся вокруг журнала "На Посту", обратили бы внимание на объективный момент в творчестве настоящего художника, наши литературные разногласия значительно сгладились бы и в вопросе о попутчиках.
Ага! Значит, весь сыр-бор разгорелся все о них же! Значит, Воронский три короба наговорил, и Гомера из тьмы веков вытащил, и тень Розы Люксембург потревожил, и Бухарина "выдернул", и на нас обрушился, и читателей "Прожектора" хотел смутить - и все для того, чтобы того же Пильняка, серапионов, да, может, Ал. Толстого хоть волоком да вывезти?!
Кроме попутчиков для Воронского в СССР литературы не существует. Даже большинство членов "Кузницы" он произвел в "попутчики". А теперь и классиков в тот же чин.
Попутчиками революции являются не только современные Ивановы, но, прежде всего, русские и европейские классики.
Он заставляет (и, понятно безуспешно) полуживых мертвецов прошлого плестись за победной колесницей революции, чтобы полумертвые паралитики современной литературы могли ставить ей палки в колеса.
Замахнувшись на попутчиков, наши критики естественно замахнулись и на эту литературу.
Вот как?! Не трогай Пильняка, ибо этим самим посягаешь на Пушкина; не критикуй Никитина, ибо от этого страдает Шекспир; не касайся Ал. Толстого, ибо от этого Льву Николаевичу обидно; и т. д., и т. д.
Так вот почему "На Посту" не дает спать по ночам Воронскому; так вот что хотел Воронский осветить "Прожектором" незамедлительно, теперь изумленному взору читателя коммуниста!
IV. "Метод воображения" Воронского или небольшой угар от дыма.
Между нами говоря, Воронский нашей позиции по отношению к старой буржуазной литературе не знал. Он мог судить об этой позиции только по платформе группы пролетарских писателей "Октябрь". Но как раз эта платформа дает материал для выводов, обратных тем, какие делает Воронский.
стр. 22
Мы читаем в этой платформе:
Из 11.
Разнообразие форм классовой борьбы в переходный период требует от пролетарского писателя разработки самых разнообразных тем, что ставит его перед необходимостью всестороннего использования художественных форм и приемов прозы и поэзии, созданных предыдущей историей литературы.
Из 13.
Задачей группы является не культивирование форм, существующих в буржуазной литературе или эклектически привнесенных оттуда в пролетарскую, а разработка и выявление новых принципов и типов формы путем практического овладения старыми литературными формами и преобразования их новым классово-пролетарским содержанием, а также путем критического осмысливания богатого опыта прошлого...
Если из этого и можно выкроить "потрясателей основ", то, во всяком случае, не таких, какими нас желает представить Воронский. А в "охранители" мы никогда не собирались и не пойдем.
Но Воронскому нужны "потрясатели". И нужны именно такие, какие ему нужны. Для этого он пользуется "методом воображения". Он презирает факты.
Он берет одно из наших заявлений:
Мы будем бороться с теми стародумами, которые в благоговейной позе, без достаточной критической оценки, застыли перед гранитным монументом старой буржуазно-дворянской литературы и не хотят сбросить с плеч рабочего класса ее гнетущей идеологической тяжести (курсив подлинника)
и проделывает над ним целый ряд весьма своеобычных операций.
Прежде всего, он разделывается с "идеологической тяжестью", хотя эти слова нами в тексте подчеркнуты. Он, видите ли, понимает, что "речь идет не только об идеологической тяжести" - и кончено.
Далее ему мешают слова: "без достаточной критической оценки". С ними Воронский поступает еще проще.
После того, как он поговорил по душам на трех страницах (прожекторских) и приписал нам много такого, чего нам никогда и не снилось, он, наконец, соображает:
Могут возразить, что редакция ("На Посту") имеет в виду отсутствие "достаточной критической оценки".
стр. 23
Возражение довольно существенное, но Воронский не унывает, он отказывается верить нашей критике:
... нетрудно убедиться, что достаточная критическая оценка по ее мнению (редакции "На Посту")... в том, чтобы смешав все в одну свалочную кучу, предлагать...
Воронский вообразил, что мы поступаем как он, и уверен, будто всех убедил в этом.
Этот же метод Воронский использует еще в третьем случае, который показывает, что "воображение" не всегда способствует хорошей памяти.
Грибоедов, Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Толстой, Тургенев и т. д. - пишет Воронский - были поэтами и писателями класса дворян. Это несомненно. Значит-ли это, однако, что их произведения лишены объективной ценности, что пролетарскому писателю и читателю следует в первую очередь освободиться и в области "идеологии", т.-е. содержания, и в области формы от их художества.
Заметьте, что это с виду невинное т.-е. пишет Воронский, а не мы, редакция "На Посту". Воронский, а не мы, ставит знак равенства между идеологией и содержанием.
И вот через столбец, так что строки расположены друг против друга и не стыдясь глядят друг другу в глаза, Воронский пишет:
Но они (т.-е. мы!) нигде не проводят грани между субъективным и объективным в художественном произведении, отчего у них (т.-е. у нас!) "идеология" целиком совпадает с содержанием.
Курсив Воронского! Позабыв, что недавно сам писал, он вообразил, что это сказали мы. И опять вертит мельницу.
А так как у Воронского воображения хватает не на многое, то он "воображает" "воображаемого и предполагаемого товарища" и заставляет его "воображать" на наш счет. По мнению Воронского, редакция "На Посту"
...должна была сказать в первую голову то, что сказал бы наш воображаемый и предполагаемый товарищ...
К сведению Воронского можем сообщить, что мы предпочитаем говорить не то, что "сказал бы" воображаемый товарищ, а то, что действительно говорят наши действительные товарищи, живые, а не
стр. 24
воображаемые члены партии и рабочие. Поэтому мы добиваемся и строим реальную линию партии в литературе, а не выдуманную в кабинетах или литературных салонах.
V. Об одной не хлесткой, но неосторожной в устах Воронского фразе, которая опрокидывает всю его постройку и ставит ребром вопрос о попутчиках.
Люди с сильно развитым воображением, очевидно, не обладают также и большим спокойствием. Таков и Воронский.
Не успел он еще объявить, что "достаточная критическая оценка "На Посту" состоит в том, чтобы смешать все в одну свалочную кучу, как сейчас же спешит оговориться:
Паки и паки не сомневаемся, что редакция таких выводов не сделает, если вопрос будет поставлен более конкретно. (Курсив Воронского).
А так как мы всегда ставим вопросы конкретно и "методом воображения" не пользуемся, то Воровский имеет большие шансы быть всегда в этом отношении правым. Просто и выгодно.
В другом месте Воронский прямо заявляет:
Мы ни на минуту не сомневаемся что все это не хуже нас известно редакции "На Посту"...
чего-ж лучше? Но...
...но привычка оперировать где попало словами "буржуазный", "контр-революционный", но общий схематизм, но увлечение хлесткой фразой, но невнимательное и неряшливое отношение к вопросам литературной жизни в прошлом и в настоящем, но размах с плеча там, где требуется уточненное и осмотрительное отношение к вопросу, но развязность...
Те - те - те... остановитесь, дорогой товарищ. Ведь этак легко потерять и джентльменство, и тонкое обращение и даже перейти в некое "заушательство", с которым вы, как-будто, не желаете иметь дела.
Не поговорить-ли лучше об одной вашей фразе?
Буржуазная литература жила и развивалась вместе со своим классом. Было время, когда буржуазия боролась с феодализмом, когда она была революционна. Тогда и наука, и искусство были революционны; после побед был
стр. 25
период зрелости, равновесия, полнокровия, здоровья, расцвета; в эту эпоху буржуазия и в области науки, и в области литературы дала несравненные образцы творения мысли и чувства; наконец, наша эпоха - эпоха распада, упадка, разложения, умирания буржуазного общества, и этому соответствует упадок, регресс и контр-революционность и в науке, и в искусстве.
Совершенно верно. Остановимся здесь только на последнем, подчеркнутом нами положении Воронского. Об остальном читатель прочтет в ниже помещенной статье Г. Лелевича - "Отказываемся-ли мы от наследства?", статье за глаза показавшейся Воронскому опасной для его теории и не увидевшей поэтому света на страницах "Прожектора".
Итак.
Воронский не отрицает, что буржуазная литература нашей эпохи характеризуется упадком, регрессом и контр-революционностью.
Начало этого упадка, при всех возможных в данном случае поправках, нужно отнести к последним годам прошлого и первым годам нашего столетия. Как раз тогда появилась группа писателей, получивших впоследствии название "декадентов", т.-е. упадочников.
В частности, в России разложение буржуазной литературы с этого времени продолжалось весьма быстро и особенно усилилось в годы после первой революции 1905 г. Период реакции 1907-1911 г.г. отмечен особым ростом регресса и гнили в литературе.
В краткий срок подъема рабочего движения в России 1912-1914 г.г., а затем во время войны положение в литературе характеризуется, с одной стороны, появлением на страницах широкой прессы первых пролетарских писателей - одиночек, с другой - последней стадией разложения буржуазной литературы - футуризмом. Параллельно буржуазная литература в целом оформляется политически и окончательно переходит в лагерь самых оголтелых врагов рабочего класса.
Во время первого периода революции - до нэпа - картина яснее ясного. Вся буржуазная литература или в лагере врагов, или в бегах, или в нетях; начинается усиленный рост пролетарских писателей,
стр. 26
организуется пролетарская литература, как движение, приобретающее все больше и больше силы и значения; значительно деформируется футуризм, политически, а отчасти и идеологически, переходящий в лагерь революции.
Вот краткая и поневоле схематичная кривая развития русской литературы за последнюю четверть века.
Что мы имеем теперь? Каково сейчас положение в художественной литературе?
С одной стороны, последние представители старой упадочной, реакционной, контр-революционной буржуазной литературы, последние могикане старого мира до конца враждебные рабочему классу и революции, независимо от того - бывшие-ли они или понынешние эмигранты, "работают"-ли они с советской властью или с монархистами, печатаются-ли они в советской "Красной Нови" или в белогвардейской "Русской Мысли".
С другой - пролетарская литература, всеми своими нитями связанная с пролетариатом и его борьбой, до конца преданная рабочему классу и революции, несмотря даже на некоторые тяжелые ошибки и уклоны известной части этой литературы.
Примирения между этими двумя сторонами нет и не может быть; здесь каждый друг другу - враг, как враги до смерти их классы.
Но между этими двумя лагерями находится ряд мелко-буржуазных писателей, которым иногда правильно, но большей частью неправильно, иногда заслуженно, но большей частью незаслуженно присвоено название "попутчиков". Социальная природа их ясна. Это выходцы из мелкой буржуазии, не сумевшие встать в ряды пролетариата, но еще не пошедшие на открытую службу буржуазии. По существу, они представляют естественный резерв, из которого буржуазия черпала подмогу своим оскудевающим силам. Не будь революции, большинство теперешних попутчиков давно бы было вместе с Буниными и Мережковскими, Гиппиусами и Куприными. Но революция приостановила их продвижение в эту сторону; Октябрь задержал их естественное стремление в лагерь открытой контр-революции.
стр. 27
Однако, разные элементы попутчиков расположились далеко не равномерно по отношению к обеим сторонам мировой социальной борьбы. Некоторые из них очень близко подошли к пролетариату; другие дальше от него; третьи на самой границе, и, наконец, есть такие, которые фактически, если не формально в союзе с буржуазией. Тут нужно очень тонкое, детальное и внимательное индивидуализирование попутчиков, а не сваливание их в одну кучу, как это делает Воронский.
Но как бы то ни было, по существу большинство современных "попутчиков", "попутчиков" 6-го года революции - писатели буржуазные. Они последние остатки литературы "упадка, регресса и контр-революционности". Не только по идеологии, но и по форме попутчики исходят не от классиков, а от писателей эпохи упадка. Не от Пушкина и Толстого отправляется в своем творчестве Пильняк, а от Ремизова и А. Белого; не Гоголь и Щедрин служат примером Зощенко, а Замятин и Лесков; не Гейне и Шекспир вдохновляют Каверина и других "серапионов", а Гофман; и т. д., и т. д. С классиками современные буржуазные писатели и попутчики имеют очень мало общего.
Поэтому напрасно хочет уверить нас Воронский в том, что "замахнувшись на попутчиков, наши критики естественно замахнулись и на эту (классическую) литературу". Вовсе нет. Замахнувшись на попутчиков (и вовсе не на всех), мы прежде всего замахнулись на гниль и мерзость трупа, который хочет потащить за собой в могилу живых строителей будущего; мы вскрываем дряблость и слабодушие последних певцов обреченного класса.
Да, вместе со многим прочим, пролетариат получил от буржуазии большое литературное наследство. Но он вовсе не обязан заодно с тем, что в этом наследстве есть полезного и здорового, брать также истерические страхи перед жизнью Л. Андреева, больное сладострастие Ф. Сологуба или половое помешательство Б. Пильняка. И многое прочее - гнилое и вредное. Как не обязан также отдавать это наследство (а фактически Воронский
стр. 28
к этому ведет) последышам враждебного класса или попутчикам.
Это наследство наше. И получили мы его не для того, чтобы ахать перед ним и восторгаться, и не для того, чтобы ему подражать, а чтобы понять его, изучить его основные законы и, изучив, строить по своему, по своим законам, возможно другим и даже противоположным старым. И можно и должно утверждать, что законы эти будут другие.
Писать по старинке и не сметь своих законов иметь - к этому может звать только реакционер, как к совершеннейшему забвению прошлого может звать лишь мелко-буржуазный фразер.
VI. К единому фронту.
Воронский поднял вопрос о классиках; он потребовал "незамедлительно, теперь" освещения вопроса о старом буржуазном искусстве. На это он ответ получил. На его "метод воображения" мы ответили методом отрезвления. Под гром его филиппик мы спокойно постарались вскрыть истинные причины его гнева. Мы оголили наши разногласия, рассеяв дымовую завесу, пущенную над ними Воронским.
Теперь мы спрашиваем.
Воронский организует все имеющиеся в современной советской литературе реакционные элементы; он их группирует вокруг "Красной Нови" и "Круга"; им хочет он передать доставшееся нам наследство. Пролетарская литература у него на заднем плане.
Мы ведем борьбу с реакционными и упадочными писателями, какие бы клички они не носили; мы организуем пролетарскую литературу, за которой будущее и которая поведет за собой настоящих, а не сомнительных попутчиков; мы требуем предоставления пролетарской литературе основных наших литературных позиций.
Воронский осуществляет политику "широкой" коалиции с буржуазной литературой.
Мы требуем "рабоче-крестьянского правительства" в художественной литературе.
С кем и за что Воронский?
стр. 29
III. Майна, товарищи, майна!
I. Страус из "Лефа".
В стране Лефов барабанный бой и ликованье. Первая страница последнего N 3 начинается оглушительным "гром победы раздавайся". В чем дело?
Отчего пальба и клики
И эскадра на реке?
- Бьют, братцы, бьют!
Ну, а известно: бьют, значит - любят. Это довольно странное и, во всяком случае, неудобное проявление любви мало смущает Леф. Наоборот. За шумом свалки можно кое-что замолчать, кое-что обойти.
Так и поступает Голкор, на которого выпала задача "отгрызнуться" от целого ряда вопросов, поставленных Лефу в N 1 "На Посту". Он много наговорил, ничего не сказав. Действительно, если мы проанализируем статью Голкора - "Критическая оглобля", то мы сможем выудить только следующее:
1. Голкор недоволен тем, что "На Посту" не совсем нежно отнесся к Лефу.
2. Он высказывает опасение: "Уже не против "Лефа" ли весь "пост" сооружен". Опасение это повторяется 4 раза, - столько же, сколько в статье страниц.
3. В частности и в особенности Голкору не нравится, что Родов попытался на примере Н. Асеева показать некоторые отрицательные черты лефовской "практики".
4. Он возмущен тем, что Родов пользуется "формальным методом".
Вот и все.
Полемизировать с этим напрасно. Читатель, сравнив статьи в N 1 нашего журнала, относящиеся к "Лефу", и "Критическую оглоблю" Голкора, сумеет сам оценить "тактику" последнего. Вообще, пустословную полемику, словесную "прю", применяемую некоторыми нашими оппонентами, мы безусловно отвергаем. Дело не в ловкой игре фразами, а в правильной постановке и марксистском разрешении вопроса. Мы всегда будем ставить вопросы конкретно,
стр. 30
ребром. И от важного алхимика, и от бойкого жонглера, и от сонного медиума мы равно потребуем:
Брось свои иносказанья
И гипотезы святые.
На проклятые вопросы
Дай ответы нам прямые.
И если мы на "метод воображения" Воронского ответили "методом отрезвления", то против "метода уклонения" Голкора мы выдвинем "метод запроса".
Но прежде, чем перейти к этому, мы дадим все-же несколько образцов бессодержательной полемики Голкора.
В статье "Как Леф в поход собрался" мы писали о Левидове:
Вопрос о происхождении футуризма, вопрос о том, является ли футуризм художественным движением, созвучным и содружным политическому движению рабочего класса, или представляет собою продукт окончательного разложения, гниения буржуазного строя, его империалистической стадии, а следовательно является типичным для всех империалистических стран буржуазным движением в искусстве, - Левидов подменяет вопросом о связи русского и итальянского футуризма в данный момент, о соотношении буквы М в Маяковском и Маринетти и буквы Ф в футуризме и фашизме.
В чем центр тяжести этого отрывка? В том, что Левидов подменяет один вопрос другим. Если бы Голкор хотел добросовестно выяснить вопрос, он бы должен был или доказать, что Левидов этой подмены не делал или объяснить причины такой подмены.
Вместо этого Голкор предпочитает уклониться от ответа и переводит вопрос на другие рельсы. Он цитирует весь вышеприведенный период в таком виде:
Футуризм... представляет собою продукт окончательного разложения, гниения буржуазного строя, его империалистической (!?) стадии, а следовательно (хорошая диалектика!) является для всех империалистических стран буржуазным движением в искусстве.
стр. 31
Что получилось?
Прежде всего, Голкор незаметно приписывает нам эту фразу в качестве утверждения, в то время как в этом месте: она имела смысл постановки вопроса. Во вторых, он выбрасывает (почему?) слово "типичным".
Но предположим, что это было бы даже так. Неужели же читатель "Лефа" настолько наивен, что не заподозрит за этим нашим утверждением целого ряда доказательств и не потребует от Голкора их разбора и определенного отношения к ним? Или Голкор находит достаточным вместо доказательств поставить в одном месте в скобках восклицательный и вопросительный знаки, а в другом - в тех же скобках тот же ! "хорошая диалектика".
А почему плохая диалектика, т. Голкор? Приведя из нашей статьи, еще 8 строчек состряпанных таким же манером, Голкор восклицает:
...Но достаточно "диалектики т. Родова"!
Сказано энергично, но совсем не убедительно.
Теперь второй пример.
...Другой т. редактор - Б. Волин (пишет Голкор) разделывает под орех другого лефовца О. Брика. В чем дело? В том ли, что Б. Волин обиделся за простоту Бриковских приемов: к святому святых подошел человек без постного лика и ханжеского смирения. Написал повесть о жизни так, как воспринимается она сотнями рядовых партийцев, немножко схематично - этого требовало задание: краткости и динамики, - немножко вульгаризируя стиль - этого опять требовало задание - простоты и занимательности чтения.
Замечательно: что ни слово, - умопомрачительное сальто-мартале. Вместо доказательств - голые утверждения. Я мол, Голкор, знаю, и баста!
Конечно, такая "диалектика" всегда "хороша". Но все-таки, почему Голкор уверен, что жизнь воспринимается сотнями рядовых партийцев именно так, как "Непопутчица" Брика, когда мы имеем доказательства как раз обратного? И сколько этого "немножко" схематизма и вульгарности можно отпустить по Лефовской карточке?
стр. 32
II. Лед сдвинулся.
Но вернемся к нашему требованию ответа на поставленные "Лефу" вопросы. Голкор от них уклонился; не найдем ли мы их в другом месте того же N "Лефа"?
Найдем. Частично, но найдем. В статьях С. Третьякова и Н. Чужака.
Статья Голкора оказалась только демонстрацией; "противник" пошел в обход. В последнем номере "Леф" вышел уже из пеленок, в которых его тешила одна лишь "бряцальная" погремушка. Он начинает, правда пошатываясь, уже шагать. А для того, чтобы понять в какую сторону Леф уже шагать научился, а в каких углах он еще тыкается носом и расшибает лоб о "вещи" старой обстановки, мы вкратце возобновим основные положения нашей статьи и параллельно дадим ответы "Лефа".
НАШЕ ПОЛОЖЕНИЕ.
I Футуризм является буржуазным движением в искусстве, типичным для всех империалистических стран.
ОТВЕТ ЛЕФА.
Что касается Маринетти и итальянского футуризма, то основное между ним и русским футуризмом это то, что основной круг интересов как того, так и другого в противовес пассеизму - (охранительству всяческих древностей и традиций) фиксировался на индустриальном производстве нашей эпохи. Индустриализм наиболее высокая форма организации производства. За него цепляется капитал, за овладение этой же индустриальной машиной ведет борьбу пролетариат. Капиталу нужны квалифицированные работники спецы... ему нужны солдаты, которые будут драться. Но "великое прошлое" страны уже неубедительно, поэтому им прививается азарт драки за "великое национальное будущее", которое кроет за собою захват рынков, колоний, соседей и т. д. Так находит себе в капиталистическом обществе оправдание и применение футуризм Маринетти, кричащий о национализме и империализме.
Русскому же футуризму задания дал русский революционный пролетариат, октябрем позвавший РСФСР к электрификации и индустриализации. (С. Третьяков. Трибуна Лефа. N 3. Курсив подлинника).
В этом ответе много неверного:
1) Капитализм не всегда "цепляется" за индустриализм и, во всяком случае, за дальнейший его рост; известны случаи, когда капиталисты искусственно задерживали
стр. 33
развитие техники, если это угрожало их прибылям. С другой стороны, пролетариат борется непосредственно не "за овладение индустриальной машиной", а за захват власти, чтобы с ее помощью уничтожить эксплоатацию классов и перестроить мир на новых началах. Отношения капитала и пролетариата к индустриализму совсем различны.
2) Футуризм начал свою деятельность задолго до Октября. "В зараженной атмосфере он родился, зараженной пищей его кормили" - совершенно правильно замечает Третьяков. Тогда, до Октября, задания ему давал не пролетариат, а те, кто и поныне руководит Маринетти. "Основной круг интересов" футуризма, как движения в искусстве, всякого футуризма и где-бы он ни был, был связан с интересами буржуазии. Группа Леф в ее нынешнем составе это уже не футуризм, а совершенно иное направление в искусстве. Цепляние лефов за старый футуризм есть пустое ребячество, от которого им давно пора отказаться.
3) Поэтому пролетариат не дал, а только может дать задания, и не футуризму, а тем, кто отходит или отошел от футуризма. На примере Лефа это виднее всего.
НАШЕ ПОЛОЖЕНИЕ.
II Футуризм представляет собою продукт окончательного разложения, гниения буржуазного строя.
ОТВЕТ ЛЕФА.
Ответа нет.
Есть простое утверждение: "футуризм явился антитезой буржуазному искусству". На этом, очевидно, Лефы должны упорствовать, пока не снимут с себя вывески футуризма, но доказать им этого не удастся.
НАШЕ ПОЛОЖЕНИЕ.
III Футуризм в первые годы по своем возникновении и еще долгое время спустя стоял на точке зрения теории "искусства для искусства". Русские футуристы окончательно от этой теории отказались лишь недавно (1921-1922 г.г.), выдвинув новые
стр. 34
теории производственного искусства и конструктивизма и изменив самое название группы.
Однако, в этих новых теориях еще слишком много от старого футуризма и, кроме того, в самом Лефе борются две явно выраженных тенденции, скрыто, а иногда явно и враждебные друг другу.
ОТВЕТ ЛЕФА.
Ответ двоякий, в зависимости от того, какая группировка отвечает.
С одной стороны истошный крик:
Если есть любители противопоставить вчерашнему Маяковскому - "футуристу" сегодняшнего Маяковского - "нефутуриста", то здесь мы видим лишь протест разбитых, но не желающих сдаться людей против факта неизбежного усвоения футуризма жизнью.
С другой - признание факта:
Разве не каждому следящему за литературой провинциалу известно, что "футуризм" - отнюдь не "един", а в нескольких лицах: лицо 1909-13 годов, лицо 18-19 года, лицо последних лет...
Левый фронт искусства переживает глубокий внутренний кризис. Идет почти открытая уже борьба двух составных элементов:
старого футуризма, - додумавшегося - головой и под воздействием извне - до производственничества искусства, но отдающего производству только технику левой руки и явно путающегося меж производством и мещанской лирикой, - и:
производственнического Лефа, пытающегося сделать из теории - пока еще корявые и робкие, но уже актуально-практические выводы, и - это особенно важно - ставящего ставку не на индивидуальное и неизбежно Яческое искусство спецов, а на идущее с низов и лишь нуждающееся в оформлении - творчество массы.
(Н. Чужак - "Плюсы и минусы", "Леф", N 3).
Комментарии излишни. Мы будем ждать результата этой борьбы, и чем больше Лефов порвет со старым футуризмом, тем лучше.
НАШЕ ПОЛОЖЕНИЕ.
IV Практика Лефа, в общем более приемлемая, чем их теории, все же страдает огромными недостатками, - увлечением формой в ущерб содержанию, отсталостью последнего, несоответствием с требованием революционной современности.
стр. 35
Состав Лефа случаен, неоднороден. Жонглеры и искусстники, а также мертвецы прошлого тянут революционную часть Лефа назад, к старому футуризму.
ОТВЕТ ЛЕФА:
Да, так оно и есть.
Практика футуристического крыла все еще обнаруживает интерес: к индивидуальным агитприемам 18-го года; к перескакиванию, минуя ближайший конкретный день, в немотивированно - тридевятое послезавтра; к усиленному и обильному строками выявлению своих маленьких лирических огорчений; к переживаниям и приемам явно эстетским.
"Чистка" Маяковским тех или иных анахронических поэтов привлекает много публики... - в то время как сам Маяковский, может быть, нуждается в "чистке"*1.
Мертвый хватает живого, - мертвая система навыков-приемов хватает живую философию будетлянства.
(Н. Чужак - "Плюсы и минусы", "Леф" N 3).
Полное подтверждение того, что мы всегда говорили о "Лефе" и о чем писали в предыдущем N "На Посту". Хочет ли этого, или не хочет наиболее реакционная часть Лефа, она должна будет принять справедливость этих упреков или окончательно погибнет для революции и ее литературы. В N 1 "Леф" заявлял: "Серьезность нашего отношения к себе, единственный крепкий фундамент для нашей работы". Слишком ничтожна эта серьезность, если она выражается в "механическом преодолении" критики, идущей даже из собственных рядов.
НАШЕ ПОЛОЖЕНИЕ:
V. Лефы только тогда станут писателями революции, когда они будут иметь мужество:
а) отказаться от своих старых (и как будто бы новых) теорий и
б) очистить свои ряды.
ОТВЕТ ЛЕФА:
По пункту а), как мы видели, идет среди "Лефа" открытая борьба двух составных элементов. Пока "Леф" ответа на этот пункт дать не может.
_______________
*1 Н. Чужак - "В драках за искусство", "Правда", - строки не пропущенные Маяковским в статье того же Чужака "Плюсы и минусы" в N 3 "Лефа".
стр. 36
По пункту б) мы имеем вполне определенное и, более или менее, удовлетворительное заявление С. Третьякова:
На вопросы, задававшиеся Лефу о том:
1) Охватывает ли Леф весь левый фронт искусства;
2) На каком положении в Лефе заумные произведения - отвечаю:
1) Коллектив Лефа отнюдь не охватывает собою всего, что носит название левого фронта, на что указано в декларациях Лефа. Журнал Леф есть ответственная коалиция тех семи лиц, которые входят в редакционную коллегию. Леф ставит своею целью объединение всех разрозненных сил левого фронта искусства, приемлющих его принципы, но отвечает он целиком лишь за членов редколлегии*1.
Не входящие в редколлегию лица, являются лишь его сотрудниками, за которых Леф ответствует только в рамках помещенного ими в журнале материала.
2) Заумные произведения, могущие на некоторых произвести впечатление эстетически-самодовлеющих демонстраций, помещаются Лефом для показа лабораторной работы над элементами слова: фонетикой, ритмикой, семантикой. Леф с удовлетворением отмечает у заумников сдвиг от изолированной лаборатории к построению социально-значимых вещей, каковыми являются все вещи заумников в номерах Лефа, за исключением стихов В. Каменского в N 1-м.
(С. Третьяков - "Трибуна Лефа", N 3).
Заявление это нужно, очевидно, понимать в том смысле, что Леф решился, наконец, почистить свои ряды. Он порывает с теми своими соратниками, кто остался на позиции старого футуризма. Этим самым кладется принципиальная грань между футуризмом и Лефом. Крученых, Каменский, Пастернак и др. - не Лефы и в Леф не входят. Более того, в этом самом заявлении Леф принципиально отказывается от зауми, как самодовлеющей цели и признает общественное значение литературы и искусства.
Конечно, "Мароженица богов" А.Крученых никак не значимое, а не только не социально-значимое произведение, но важность всего заявления - несомненна. Леф впервые реально, а не только на словах, отходит от своих старых позиций и открывает себе путь к дальнейшей ликвидации своих внутренних противоречий.
_______________
*1 Члены редколлегии Лефа: Н. Асеев, Б. Арватов, О. Брик, Б. Кушнер, В. Маяковский, С. Третьяков, Н. Чужак.
стр. 37
Смелее!
Право, это можно было сделать, и не выставляя неведомого Голкора в качестве страуса, прячущего свою обиженную головку от удара несуществующей оглобли. Понятно, дело не в форме, а в существе тех или иных заявлений и действий, однако настоящий момент слишком важен и чреват последствиями для судеб художественной литературы в СССР, чтобы тратить даром заряд на дипломатические тонкости.
стр. 38
Когда вопрос идет о начале решительных боев за то, какая литература - революционная или реакционная, коммунистическая или сменовеховски-попутническая - победит, нужно действовать с большей решительностью.
Вы начали, т. т. Лефы, последнюю продвижку в сторону пролетарской литературы, имейте мужество дойти до конца и открыто.
Майна, товарищи!
стр. 37
IV. Вхолостую.
I. Нельзя не признаться.
С гораздо большей легкостью в мыслях подошел к своей задаче - "отгрызнуться" от вопросов, поставленных "На Посту" - "скромный" Правдист. Вообще говоря, он за линию "На Посту", он признает, что "давно ощущалась насущнейшая потребность в таком периодическом журнале". Более того, он считает, например, что статья Волина о клеветниках "недостаточно смела и недостаточно остра" (что скажет теперь Воронский, что только скажет тов. Воронский!)
В "На Посту", пишет Правдист,
Не мало сделано вдумчивых и серьезных попыток переоценить ценности посредством обозрения и истолкования вышедших за последнее время книг и вскрытия путей и направлений некоторых литературных группировок.
В первой статье - Волина - обнаружены перед читательским взором клеветники революции...
...Дальше статья С. Родова - "Как Леф в поход собрался". Статья эта вскрывает внутреннюю сущность группы футуристов, именующихся "левым фронтом".
...В высшей степени интересна обстоятельная и вдумчивая статья тов. Сосновского о Демьяне Бедном.
...Не менее содержательны и интересны в журнале статьи Ил. Вардина "О политграмоте" и Г. Лелевича - "Нам нужна партийная линия". Читатель, прочитавший названные статьи, не только не потратит напрасно время, но многому научится".
Чего-ж, казалось бы, еще? Все основные статьи первого номера "На Посту" встретили полное одобрение Правдиста, но нет!
стр. 38
Есть пунктик, который возмущает его "патриотические" чувства, и по этому пунктику он, как какой-нибудь "Соколиный глаз" бьет, прячась за кустом, из своей первобытной пращи.
Этот пунктик - вопрос о "Кузнице". В доме повешенного... заговорили о веревке. Правда "Кузница" - в Москве, но и в Питере кой-кто (и вероятно, сам Правдист)*1 может принять целиком на свой счет не совсем приятные, но справедливые выводы статьи С. Ингулова.
II. "Выражения".
Правдист вначале подпускает слезу:
Как ни горько, ни обидно, но нельзя не сказать, что
потом низко присядает
насколько ценны, содержательны и интересны статьи Родова, Сосновского, Лелевича и Вардина - настолько
и, наконец, начинает ругаться
безнадежны, убоги и пустословны статьи С. Ингулова "На ущербе" и Л. Авербаха "По эту сторону литературных траншей".
С Авербахом, поставившим очень серьезный вопрос о том, на какие литературные группы и в какой степени может опереться наша партия, Правдист "развязывается" очень легко.
Статейка Авербаха... не статья, а подсунутая Ингуловым экзаменующемуся и малоуспешному хлопцу на-спех составленная шпаргалка.
_______________
*1 Правдист скрылся за псевдонимом, но бывают кой у кого уши настолько длинные, что их не может скрыть даже нахлобученная на них ответственная кличка.
стр. 39
Вот и все доказательства. Несколько "крепких" слов - и вся недолга. Но Авербах может быть доволен. Он еще дешево отделался. Гораздо хуже с Ингуловым. Ингулова Правдист так легко не отпустит. "Об Ингуловской статье, пишет он, хоть пару слов сказать необходимо" И... продолжает ругаться.
Эта статья не только безнадежно убогая, не только не вдумчивая, не марксистская статья, не только лишена исторического аспекта, но и густо насыщена мещанским самодовольством и, кроме того, говорит за изумительную развязность трактовки нисколько не продуманного и абсолютно не понимаемого им вопроса художественной литературы, и не менее красноречиво говорит за своеобразное пользование материалом.
Хорошенькая "пара" слов. Да ведь это целый букет изысканных "выражений". Это, понятно, не "безнадежно убого", и "вдумчиво", и по "марксистски".
Кого же этим букетом хочет Правдист оградить от Ингулова? Что побудило его к этакому словоизвержению?
А то, что
Ингулову вздумалось объектом своего обвинения взять не Пильняка, Маяковского, "Серапионов", - а группу пролетарских писателей "Кузница".
О Пильняке и "Серапионах" Правдист может не беспокоиться. Лучше бы он подумал, почему "Кузница" и кой-кто из "космистов" питерских вместе с Пильняком и Серапионами в их литературном предприятии участвует и в их альманахе "Круг" печатается. А о настроениях "Кузницы", последнего времени, Ингулову стоило поговорить, так как мимо медиумических наклонностей потерявших перспективы "кузнецов" пройти нельзя.
Но как Правдист защищает "Кузницу"? Статья его помещена в "Петроградской Правде" и, очевидно, рассчитана на внимание коммунистов и рабочих. Это налагает и на автора и на редакцию большую ответственность. Правдист считает, что т. Ингулов неверно понял произведения поэтов "Кузницы" и поэтому пришел к ложным выводам. Что он должен был сделать? Он бы должен был правдиво изложить точку зрения С. Ингулова и доказать, путем анализа приведенных Ингуловым примеров, что последний неправ.
стр. 40
Вместо этого, Правдист, предпочитает извратить положения статьи Ингулова, пренебрегает доказательствами и... продолжает ругаться.
III. Немножко "ошибся".
Вот как он преподносит "обвинения" Ингулова:
Первая вина "Кузницы" в том, что она в свое время увлекалась не частным, а общепролетарскими планетарными темами и захватами. Зачем-де Кириллов говорил: что мы рабочие "новые дали измерим", а Герасимов, восторгаясь изумительным геройством борющегося и побеждающего пролетариата, сознавал: "Тебе ли воздвигать монументов мелочь, а если строить надо с Монблан"...
Неправда. Ингулов говорил не об этом. Он указывал на то, что поэты "Кузницы" оторвались от своего класса, что они, оставаясь в кругу старых тем, не знают или не хотят знать советскую действительность, а "вдохновение" свое направляют на Марс и созвездья Лиры. И не "в свое время", а вот теперь в 1922-1923 г. Ингулов привел целый ряд примеров. Опроверг их Правдист? - Нет.
Далее.
Второе обвинение - зачем пролетарские поэты рассказывают в стихах про свое и своих товарищей рабочих подполье, зачем Кириллов говорит, что "от Сены до Енисея есть следы от наших ступней".
Опять неправда. Ингулов не против того, чтобы рассказывать рабочим про революционное подполье, а против того, чтобы этим подпольем кичиться и грезить, предпочитая эти грезы нашим сегодняшним усилиям. И еще: мало заявлять: "и от Сены до Енисея есть следы от наших ступней"; нужно показать это подполье. И если кто это делает, то как раз не "Кузница", а т. т. из "На Посту", у которых, по беспардонному мнению Правдиста, будто нечем вспомнить подполье.
Третье обвинение, - пишет далее Правдист, - то, что пролетарские писатели не особенно радостно приняли нэп, не так уж сильно обрадовались пшеничному калачу (курсив Правдиста!), что они, писатели, не забывают напомнить своим товарищам рабочим, что борьба за коммунизм еще далеко не кончена.
И еще раз неправда.
стр. 41
Ингулов целым рядом примеров доказал, что поэты "Кузницы" совсем не приняли Нэпа, а не то, что "не особенно радостно", как пишет Правдист. Совсем, - понимаете?! Что они в лице Санникова преподносят такое толкование Нэпа, под которым бы подписался Милюков. Более того, Ингулов доказывал, что поэты "Кузницы", как будто, изверились в революции и отходят от дальнейшей борьбы. Герасимов находит, что "знамена - выцвели", а "кипенье борьбы за спиной"; Кириллов, только-что кичившийся прошлым, кается в своих грехах: "не вынимал ножа из ножен, врага не называл врагом"; а у Санникова одна надежда - на мертвых, которые встанут из-под Кремлевских стен и пойдут делать "третью" революцию.
Это совсем не то, что Правдист хочет выдать за мнение Ингулова.
Измыслив и извратив основные положения статьи Ингулова, Правдист с легкостью опровергает не Ингулова, понятно, а самого себя. И у Правдиста хватает... ну, скажем - смелости писать: "нужно-ли после всего этого удивляться тому, с какой
стр. 42
легкостью, если не сказать проворством рук, он (Ингулов) обращался с литературным материалом".
Вот уж поистине: вор бежит и кричит "ловите вора".
Со способом "выражения" правдиста мы уже ознакомились; теперь перед нами образчик его "доказательств".
Указывая на некоторые вредные уклоны в последних литературных работах товарищей из "Кузницы", мы никогда не отказывались от надежды, что это - лишь временный кризис, который может быть изжит. Вряд ли, однако, "защиты", вроде "Правдистской" могут этому способствовать.
* * *
Есть еще чужаковское смыслоискательство, повторенное дважды: в "Известиях" и в "Горне", N 8. Чужак недоволен Волиным, но в чем дело - понять трудно. По крайней мере, статьи самого же Чужака в тех же "Известиях" по поводу "Недр" весьма... похож и по своему построению на... "Клеветников" - Волина.
Поди-ка, разберись!
стр. 41
V. После первой перестрелки.
Впервые с начала Нэпа пролетарская литература получила возможность на страницах "На Посту" выступить открыто против тех, кто с клеймом мешочника или со штемпелем эмигрантского бюро сумел использовать революцию не для того, чтобы в художественных образах передать величественные ее деяния, а для того, чтобы нашу революцию исказить и оклеветать; против тех, кто посмеивался над пролетарской литературой, гнушался ее и третировал; против тех, наконец, кто, не стесняясь, или за ее спиной организовывал и вооружал ее врагов.
Появление "На Посту" заставило их объявить открытую войну и пойти на нас в прямую атаку.
стр. 42
Первое их наступление отбито, но не нужно предаваться иллюзиям. Все говорит за то, что скоро предстоят новые бои, более тяжелые и более серьезные.
Мы не сомневаемся, что перед лицом общего врага вся пролетарская литература сумеет объединить свои ряды.
То же самое нужно сказать о действительно, без ковычек, революционных писателях и о ближайших попутчиках.
Они сумеют сделать выбор.
А мы - готовы.
8 сентября 23 г.