стр. 32
В. Тренин
ЖУРНАЛИСТЫ XVIII ВЕКА
(Из материалов к книге Т. Грица, В. Тренина, М. Никитина "Книжная лавка А. Ф. Смирдина")
История литературы - мнимая величина. До сих пор она еще не существует как наука.
Для построения действительно научной истории литературы необходимо прежде всего диалектически осознать каждый литературный факт.
Каждое литературное произведение нужно рассматривать в динамическом процессе литературной эволюции - в журнальном и книжном окружении, а не статически - в полных собраниях сочинений.
Изоляция литературного факта как прием изучения - грубая ошибка, объединяющая собой чисто идеалистическую формально-философскую группу литературоведов с так называемой эйдологической школой, претендующей на звание марксистского литературоведения.
В противовес этим метафизическим построениям нами выдвигается лозунг: изучение литературы как производства в различных стадиях его развития (О. Брик).
Наряду с вопросами литературной технологии (эволюция жанров и стилей) наша эпоха поставила на очередь ряд вопросов о роли производителя и потребителя в литературной эволюции.
Старая история литературы утверждала, что писатели XVIII века находились в прямой зависимости от двора, и что только в XIX веке появился тип писателя-профессионала. Это утверждение неверно.
Наша предварительная работа заключается в том, чтобы ввести в научное сознание некоторые реальные факты и расчленить сложные понятия профессионализации писателя и социального заказа.
Уже в русской литературе XVIII века изживались феодальные взаимоотношения писателя с правительством.
Профессионализация писателя шла по линии переводной беллетристики и журналистики.
В эту эпоху уже существовал массовый рынок лубочной литературы, и первые писатели-профессионалы должны были работать на этот рынок или переключить его социальный заказ на высокую литературу.
Следующие три главы из книги посвящены рассмотрению этих проблем на конкретном материале.
I. Федор Эмин, первый профессионал в русской литературе
Историю развития русских литературных журналов обычно начинают с журнала "Ежемесячные сочинения, к пользе и увеселению служащие", издававшегося с 1765 г. в Спб. при Академии Наук, под редакцией Г. Ф. Миллера.
стр. 32/1
[] 3. Фото А. М. Родченко. (Снято аппаратом Лейка на кинопленке.)
стр. 32/2
[] 4. Фото А. М. Родченко. (Снято аппаратом Лейка на кинопленке.)
стр. 33
Хронологически это верно, и журнал Миллера, конечно, первый русский журнал. Но хронологическое расчленение историко-литературного материала всегда условно и недостаточно.
Для понимания прогрессивной роли журналов в литературной эволюции более показателен 1769 г. - тот год, когда частная инициатива в издании журналов стала типовым явлением.
За время с 1769 по 1770 г. было издано восемь журналов "Всякая всячина", "Трутень", "Адская почта", "Смесь", "Полезное с приятным", "И то и сио", "Ни то ни сио", "Поденщина".
Как выяснено В. Семенниковым, эти журналы издавались "иждивением" купцов Круглова, Седельникова и пр.
Но термин "издатель" имел в XVIII веке иное значение: издателями назывались редактора - составители журналов.
"Издатели" этих так называемых сатирических журналов преследовали прежде всего политико-просветительные и литературно-полемические цели.
В этом плане очень характерно заявление издателя журнала "Всякая всячина" Г. В. Козицкого.
"Итак надейтесь, господин читатель, что, купя мой труд, вы не вовсе потеряете свои деньги. Не вздумайте же впрямь, что мне нужда в ваших деньгах: я, право, дважды в день сыт и еще остается столько, что и вас накормить можно. Я знаю, что все сие отправдается на чужой счет, ибо доход мой есть дань, наложенная на людей, кои более меня работают в поте лица своего, а я-то проживаю без толикого труда и часто без благодарности к ним".
С Козицким перекликаются анонимные издатели журнала "Вечера", 1772 г., издание которого приписывается кружку Хераскова.
"... Мы, благодаря бога, насущный хлеб имеем, и пишем для того, что нам очень писать захотелось. Тут нет ни корыстолюбия, ни худого намерения, а меньше всего авторского высокомерия" (ч. I, стр. 6).
На этом фоне становится понятным полемически-заостренное заявление Ф. Эмина, издателя журнала "Адская почта".
"... Я сие пишу для моего препровождения времени и для пропитания, которое единственно от пера, а часто и несчастного имею" (А. П. стр. 336).
Федор Александрович Эмин, к сожалению, очень мало изучен. До сих пор интересовались, главным образом, его авантюрной и фантастической биографией. Он был последовательно авантюристом-путешественником, турецким солдатом-янычаром, переводчиком кабинета русской императрицы, издателем журналов "Адская почта" и "Смесь", историком России и наконец одним из первых русских романистов.
Его русская история, наполненная ссылками на несуществующие материалы и цитатами из них, его литературная личность и беллетристическая работа представляют собой отдельные научные проблемы.
Для нас он интересен в ином плане - как первый профессиональный журналист и беллетрист.
стр. 34
Не случайно, что Ф. Эмин - типичнейший журналист XVIII века - был иностранцем (по всей вероятности, поляком) так же, как и типичные журналисты начала XIX века: Сенковский и Булгарин.
Русская литература XVIII века была страной, переживавшей иностранную колонизацию.
Навыки и формы иностранной журналистики переносились на русскую почву и развертывались русским материалом.
Еще в допетровскую эпоху с Запада приезжали квалифицированные специалисты, цеховые мастера. Эта культурная интервенция усилилась особенно во время царствования Петра I. Такие же цеховые мастера были в литературе. Таким квалифицированным специалистом был Ф. Эмин, знавший несколько иностранных языков.
В своем заявлении на имя императрицы Ф. Эмин указывает, что он знает следующие языки: турецкий, итальянский, английский, испанский, португальский и польский.
По свидетельству книгопродавца Овчинникова, издававшего книгу Эмина "Путь ко спасению" (Спб., 1874), Эмин владел двенадцатью языками, а по мнению Новикова - даже 14 европейскими и азиатскими диалектами (См. словарь Новикова, стр. 256.)
Так же типичен путь, проделанный Ф. Эминым от переводов и компиляций к профессиональному журналисту и беллетристике.
Квалифицированные специалисты - переводчики и журнальные работники - не имели внелитературных доходов, и их цеховое самосознание заставляло их подчеркивать профессиональный момент своей работы вразрез общему литературному диллетантизму изучаемой эпохи.
Помимо приведенного журнального высказывания Ф. Эмина, примечательно "почтительнейшее приношение", написанное им для графа Г. Орлова, которому Эмин посвятил свой первый роман "Непостоянная фортуна или Похождения Мирамонда" (Спб, 1763).
"... Ваше сиятельство, всепокорнейше прошу принять в высокое ваше покровительство труды того, который, спадши с колесницы фортуны и охромевши в частии, пером своим подпирается; ибо самолучшее рукодельцев удовольствие есть, когда их работа тем, для кого была сделана, будет милостиво принята. (Разрядка моя - В. Т.)
Здесь чрезвычайно эффектен цеховый жаргон: "работа рукодельцев". В словах Эмина отчетливо ощущается производственный подход к литературе: осознание роли индивидуального заказчика, от которого зависело литературное производство в феодальную эпоху.
2. Профессионализация труда переводчиков
В литературном быту XVIII века замечателен тип переводчика-чиновника, находящегося на государственной службе, главным образом в Иностранной коллегии.
Кроме Эмина к этому разряду относятся: Богданович, Фонвизин, Княжнин, Василий Петров, Елагин, Козицкий, Рубан, Санковский.
стр. 35
Фонвизин вошел в литературу сначала как переводчик басен Гольберга и романа "Карита и Полидор".
Елагин переводил Мольера, но получил известность как переводчик романа "Приключение маркиза Г... или жизнь благородного человека" (Спб., 1756 г.).
Богданович в 1863 г. получил повышение по службе - был назначен переводчиком Иностранной коллегии и одновременно перешел на журнальную работу (в "Невинном упражнении", еженедельном издании 1763 г.).
Княжнин работал на книгопродавцев, и Евгений Болховитинов в своем словаре пытается этим объяснить качество вещей Княжнина.
"... Но самые сии нужды по большей части заставляли его поспешно обрабатывать свои творения в удовлетворение нетерпеливым книгопродавцам. Особливо сей недостаток имеют его переводы" (разрядка моя - В. Т.).
(Митр. Евгений, - "Словарь русских светских писателей, т. I, М., 1845, стр. 289).
Переводчики Эмин, Козицкий, Рубан и Санковский сделались издателями журналов, причем, естественно, они ориентировались на заграничные журнальные образцы.
И только на этом фоне разъясняется небывалая в литературе фигура Баркова, переводчика Академии наук, переводившего федровы басни и сатиры Горация и бывшего одновременно поэтом, все произведения которого непечатны.
Литературный рынок XVIII века был очень узок. Благодаря ограниченности читательского круга рынок не мог поглощать стихотворную продукцию отдельными изданиями и поэтому даже представитель победившей поэтической школы Сумароков сумел издать только один сборник своих стихотворений в 1763 г.
В журналах действовала группа сумароковцев, усложнявших традицию учителя. (Об этом см. у Г. Гуковского "Русская поэзия XVIII века". Лгр. 1926).
По инерции продолжала существовать каноническая форма оды.
(Известно, что и Барков написал одну оду на рождение Петра третьего, нимало не порнографическую).
Лирическая поэзия развилась не только в журналах, но и в салонах и распространялась в списках.
Первые порнографические вещи Баркова ("Трагические безделки") имели определенное литературное значение: они были направлены именно против Сумарокова.
Это были пародии или - если будет позволено воспользоваться великолепной терминологией того времени - "перевороты" трагедий Сумарокова.
Здесь было комически использовано несоответствие ритмико-интонационного плана и непристойного лексического наполнения.
"Перевороты" Баркова вполне можно сопоставить с литературными явлениями того же порядка, например, с пародией Ломоносова на Сумарокова (1748 г.).
стр. 36
Женился Стил, старик без мочи.
На Стелле, что в пятнадцать лет
И....................................
Закашлявшись, оставил след.
Тут Стелла бедная вздыхала,
Что на супружню смерть нетронута взирала.
Эта пародия дает нам яркое отражение борьбы Ломоносова с Сумароковым за высокую лексику против разговорной. Сумароковский эпитет "нетронута" (сердцем), окрашивается нецензурной строкой и переводится в "низкий" семантический план.
Вообще же традиция порнографического пародирования, как очень эффективного средства, была сильна в русской литературе не только в эпоху Сумарокова и Баркова.
Деятельность Баркова в дальнейшем раскололась на две линии: в литературе он до своей смерти оставался чиновником - переводчиком заказанных Академией книг. А в быту расходились его знаменитые непристойные стихи, объединяемые в списках под заглавием "Девическая игрушка".
Переводчики, работавшие позже Баркова, умершего в 1768 г., находили другие пути, кроме ухода в быт: они выходили в журналистику и беллетристику.
Работа переводчиков по иностранным образцам и беззастенчивое пользование вещами иностранных авторов вызвало резкую статью в журнале Чулкова "И то и сио".
"... Вышла у нас такая мода, что редкое называется переводом, а всегда сочинением, но как я не совсем еще прожился совестью, то показалось мне несколько оное неблагопристойно. Некоторые нынешние господа писатели не пекутся о бессмертной славе, но прикладывают все свое старание к получению часовой похвалы, которая хотя сама по себе и ничего не значит, но им чрезвычайно мила. Они таскают из многих разных сочинениев и, выдавая оные под своим именем, немало не страшатся быть уличены в похищении чужого добра. Многие иностранные писатели по смерти своей научились говорить порусски и не только что чисто говорят нашим языком, но и сочиняют на оном весьма похвальные издания. Впрочем, имен своих никогда они не подписывают, но всегда видно, что позволяют подписываться другому". ("И то и сио", 1769, "Неделя" 41, стр. 7.)
Этическая и эволюционная оценки этого факта, конечно, не совпадают.
Заимствование и жанровое переключение иностранной беллетристики было сильным стимулом для развития русской литературы, для расширения круга ее потребителей за пределы узкого дворянского класса, читавшего иностранных авторов преимущественно в оригинале.
3. Конструкция журналов XVIII века
Сатирические журналы XVIII века, даже те, которые боролись с "иноземным засилием", сами находились в сфере иностранной интервенции (конечно, это не термин, а условное обозначение реального факта).
стр. 37
Общеизвестно, что "Всякая всячина" ориентировалась на "Английский смотритель" - "Spectator", и отчасти на "Raterly Review".
(См. Афанасьева и др.)
Журнал Эмина "Адская почта" представлял собой эпистолярную конструкцию, и зависимость его от иностранной литературы выражалась в том, что переписку вели лесажевские бесы.
По такому же принципу был построен подготовленный к печати, но запрещенный полицией журнал Фонвизина "Стародум".
В журнале переписывались персонажи "Недоросля", и автор-издатель умело пользовался их масками для заострения сатирических моментов.
Другой журнал Эмина "Смесь" был несколько сложнее по своей конструкции. Анонимные или подписанные инициалами письма к издателю чередовались в нем с отдельными статьями и диалогами.
Установка всех этих журналов была на прозу, на "письма" и "статьи", и стихи, вмонтированные в них, играли роль проходящего момента.
Конструкция журналов настолько стабилизировалась, что Эмин счел необходимым спародировать форму издательского предисловия в своем "Нужном или излишнем предуведомлении".
"... Сколько мог я приметить, то в заглавии каждой книги сочинитель пишет или о себе, или о своих трудах, почему и мне казалось необходимо уведомить читателей, что я, набравшись чужих мыслей и видя ныне много периодических сочинений, вздумал писать смесь, о которой вольно всячески судить, но как длинные предуведомления часто бывают скучны, то прекратя оное, принимаюсь за дело" ("Смесь" 1769).
Мотивировку издания "Адской почты" можно найти в 5-ом бесовском письме:
"... Теперь тебя только о том уведомляю, что есть надежда и нам писать повольнее, когда пишутся "Трутень" и "Смесь". Ничего "Всякая всячина" лучше сего затеять не могла, как сделаться начинщицею журналов. У нас до чтения книг и поныне мало охотников. Многие, взяв книгу в руку, не разложив еще оные, скучают тем, что велика, и что много им надобно употребить времени на прочтение оные; а такие листочки каждый с охотой читает" ("Адская почта", стр. 22 - 23, письмо 5-е от Кривого беса к Хромоногому).
На тему о книжной торговле писал и "Живописец":
"... Что ж касается до подлинных наших книг, то они никогда не были в моде и совсем не расходятся, да и кому их покупать. Просвещенным нашим господчикам они не нужны, а невеждам и совсем не годятся. Какой бы лондонский книгопродавец не ужаснулся, услышав, что у нас двести экземпляров напечатанной книги иногда в десять лет насилу раскупятся. Ободряйтесь, российские писатели! Сочинения ваши скоро и совсем покупать перестанут".
("Живописец". 1772, ч. I, стр. 39 - 40.)
Эти мнения не совсем справедливы. Оригинальных романов в то время было очень мало, но кроме магистральных течений, кроме так называемой высокой литературы важно учесть периферийные явления, в данном случае - лубок.
стр. 38
Лубочные издания были эквивалентом словесности для самых широких кругов населения, и влияние лубков простиралось даже на журналы.
Журнал Чулкова "И то и сио" явно ориентировался на фольклорный и лубочный материал и вбирал в свою конструкцию пословицы, поговорки, персонажи сказок и пр.
Эти два момента - переключение иностранных журнальных и литературных форм и воздействие уже существовавшей в то время лубочной литературы - очень важны для дальнейшего исследования литературных фактов конца XVIII века.