стр. 290

     А. Неверов.

     Н. Степной. Семья. Роман в трех частях под редакцией и с предисловием Евг. Лукашевича. Самара. Государственное Издательство, 1922 г., стр. 152.

     На Всероссийском конкурсе Лито роман Степного "Семья" получил первую премию. В предисловии своем Евгений Лукашевич пишет, что Степной писатель пролетарский: "первый еще в 1919 году подошел вплотную к современности. Взял жизнь в том разрезе, который нам ближе всего, который нам больнее всего - взял семью и самое интимное, самое сокровенное, скрашивающее все беды, придающее смысл всему нашему существованию, - призвание человека взял, творчество проснувшейся личности, коллектива в искусстве и литературе. Взял семью новую и литературу новую, писателя нового, только что вырвавшегося из низов к творчеству, - жадного, торопящегося жить, но еще неопределившегося, бескрылого. В романе этом обнажен и поставлен ребром вопрос: "быть или не быть семье".
     Действительно, Степной взял наболевший вопрос - "Семью" - в условиях нашей современности, в период военного коммунизма и развертывает картину за картиной домашнего семейного ужаса, в котором гибнет творческое, живое, в лице писателя Евгения. Он живет общественной жизнью, занимается литературой, читает лекции по рабочим клубам, проповедует новую семью, общность детей, где говорит:
     - Мое и твое должны быть уничтожены, дети должны быть общими. Я признаю только коммунальную семью. Дети должны принадлежать обществу. Слова: мой муж, моя жена, мой ребенок - нечестны, мелкобуржуазны. Пока старая семья существует, нет коммуны.
     А Надя, жена, отвечает ему:
     - Дурак ты! Ты должен жить, как все живут. Вот, смотри: сосед продал свои папиросы, купил масла, получает паек, а сам не курит. Он еще сапоги получил по твердым ценам, а ты не можешь, жеманничаешь.
     Утверждая в жизни общества "Дом матери и ребенка", литератор и коммунист Евгений горячо доказывает, что если в "Доме матери и ребенка" умерло на триста пятьдесят - двести ребят, то почему же наш ребенок должен остаться? Защищать, так всех, для всех заботиться, а не для одного своего. Умирать, так всем.
     А Надя мещанка, Надя обывательница, Надя индивидуалистка, дороже всего на свете ставящая своего ребенка, исступленно кричит:
     - Молчи! Уходи от меня и производи свои эксперименты, свои опыты над дураками, а я больше дурой не хочу быть. Что за мерзость! Вошь, грязь, нечистоплотность, неряшество. Уходи! К чему ни прикоснешься, все портится, мнется, ломается. Чистенькая клееночка была, а ты грох фуражку на стол, который собирал микробов по улицам. Тебе потому и с большевиками нравится жить, что ты самое обыкновенное животное. Я первого человека вижу, как ты, никакого понятия о красоте.
     У самой Нади все понятия о красоте сводятся к своим горшкам, к своим пеленочкам, к хлебу, молоку, дровам, маленькому домашнему уюту, ради которого она и грызет ежедневно Евгения, литератора-коммуниста, отрывает его от общественной работы на общую пользу, отравляет жизнь истерическими выкриками, упреками, руганью, семейным эгоизмом.
     В минуту раздумья Евгений ставит вопрос:
     - У меня не остается ни минуты свободной. Это смерть. Почти год славной революционной жизни я отдал семье. Нет, надо уйти. Долой семью, она отняла так много.
     Но и тут опять кричит Надя на него:
     - Ты просто или озорник, или дегенерат. Ты где одеяло развесил? Оно хватает до грязной твоей шинели.
     У Евгения не было родных, для него не было предела и он в сто первый раз убеждает жену-мещанку:

стр. 291

     - Ты зовешь остановиться и обзавестись отдельной своей хибаркой. Мне это не с руки, для меня весь земной шар - хибарка. И если у меня нет своей хибарки, мне принадлежащей, то весь свет для меня приют - и мое твое мне непонятно: все общее, вся земля, весь свет, все есть дело моих рук и рук таких же, как я, творцов жизни - рабочих. Я и мои товарищи, если еще не создали коллективом такую жизнь, то создадим. Я не пойду один, баста.
     Евгений храбрым оказывается только на словах, а в душе, в своих действиях похож на пораженного интеллигента. Ему хочется выйти из круга, в который заперла его семья со своими узко-эгоистическими интересами, но на это не хватает воли. Топчется, кружится, нервничает, кается перед собой, мечтает о широком будущем и не может двинуться с места.
     Написан роман неровно. На-ряду с прекрасными картинами, полными трагизма и глубокой лирики, есть чрезмерные излишки, длинноты, повторения, так невыгодные в целом для общего впечатления. На художественной работе в романе лежат следы торопливости, непродуманности, вообще-то свойственной Степному. Он уже писатель немолодой, имеет несколько печатных трудов, и все они, обнаруживая в авторе талант бытописателя и горячий живой темперамент свободолюбивого жизнелюба, неприятно раздражают подчас неряшливостью языка, поверхностностью разработки тех мест, которые необходимо художественно углубить.
     Автору необходимо обратить самое глубокое и серьезное внимание на свой язык, на художественный рисунок. Чувствуется, что он богат опытом, наблюдениями, случаями и картинами, схваченными им из настоящей жизни, но все это выливается не в меру, затопляет художника.
     Издана книга хорошо. Самара вообще является одним из литературных центров Поволжья и обнаруживает несомненный вкус литературной техники. Недурно сделан художественный рисунок на обложке - работа Самарского художника М. Зыкова.