стр. 298
З. Маркович.
С. Мстиславский. Пять дней. Начало и конец Февральской революции. Изд. З. И. Гржебина. Москва 1922 г.
Книжка посвящена описанию пяти знаменательных дней, в которых автор (видный левый с.-р.) принимал активное участие. Автор прекрасно владеет пером и в яркой, образной форме рассказывает о каждом из этих дней.
Первый день - февральский переворот (27 февраля - 1 марта). Все нервное напряженное настроение этих дней чувствуется в каждой строке этих отрывистых заметок. Некоторые штрихи этих дней достойны быть отмеченными. В разговоре с автором - "Керенский, расхохотавшись,
стр. 299
задорным мальчишеским жестом хлопнул себя по карману, засунул в него руку и вытащил старинный, огромный, дверной ключ. "Вот он где у меня сидит, Штюрмер! Ах, если б вы только видели их рожи, когда я его запер! Что было с Родзянко! Ведь он совсем было расположился принять его в родственные об'ятия". - О том же Родзянко, уверявшем где-то в своих мемуарах, что февральскую революцию сделал почти персонально он сам, Мстиславский рассказывает такую любопытную деталь. Подозвав к себе "властно-пригласительным мановением головы" группу офицеров, ставших сразу во главе военной комиссии и уже организовавшихся, он об'явил им тем же властным голосом, что Временный Комитет Гос. Думы постановил взять на себя восстановление порядка и что комендантом Петербурга назначается чл. Гос. Думы, полковник ген. штаба, Энгельгардт. И на негодующую реплику Соколова ("При чем тут полковник Энгельгардт?" и т. д.) - Родзянко, "пренебрежительно морщась, грузно стукнул ладонью по столу: "Нет уж, господа, если вы нас заставили впутаться в это дело, - потрудитесь нас слушаться"...
Второй день - 3 марта - провозглашение Временного Правительства. Автор очень меткими штрихами вскрывает всю ту закулисную торговлю из-за портфелей, которая велась в эти дни. И одну интересную деталь о Керенском. - "Словно вдруг, внезапно, решившись, он (Керенский) оттянул меня в сторону, к самой стене, - и сказал вполголоса, быстро: "Мне предлагают войти в кабинет, который формирует Львов - министром юстиции. Больше социалистов в кабинете нет. Как по вашему: итти или не итти?" Я пожал плечами: - "Разве при таких решениях можно советовать... и советоваться". - Керенский дернулся всем телом и выпрямился. "Значит, и вы не знаете?" - резко, ударяя на "вы", проговорил он сквозь зубы и, стукнув дверью, вошел в кабинет Временного Правительства...
Не без некоторой рисовки рассказывает автор о той роли, которую ему пришлось играть в исторический день ареста Николая II (9 марта). Как известно, Исполком, узнав, что Временное Правительство намерено, под видом ареста, эвакуировать царскую фамилию в Англию, постановил арестовать Николая II и всю его семью. Для выполнения этой миссии был уполномочен Мстиславский. Приехав с отрядом в Царское и проделав длинную канитель переговоров со стражей, ссылавшейся все время на ген. Корнилова и не желавшей никого допускать во дворец, Мстиславский, однако, проявил достаточную твердость и, об'явив ошеломленным офицерам охраны об аресте царя Исполнительным Комитетом, потребовал "пред'явления" ему Николая, дабы он лично убедился в его пребывании во дворце. Добиться этого было очень трудно (церемониймейстер, граф Бенкендерф, чуть не лишился дара слова, когда ему сообщили об этом требовании). Но удалось настоять и на этом. Самую церемонию "пред'явления" автор описывает так: "Вид у меня был "Разинский": небритый, в тулупе, с приставшей к нему соломой, в папахе, из-под которой выбиваются слежавшиеся, всклоченные волосы. И эта рукоять браунинга, вынутая из кобуры, так назойливо торчащая из бокового кармана". И вот, в таком-то "виде", ему, Мстиславскому, "пред'являют" Николая...
"...Он был в кителе защитного цвета, в форме лейб-гусарского полка, без головного убора. Как всегда, подергивая плечом и потирая, словно умывая, руки, он остановился на перекрестке, повернув к нам лицо - одутловатое, красное, с набухшими, воспаленными веками, тяжелой рамой окаймлявшими тусклые, свинцовые, кровяной сеткой прожилок передернутые, глаза. Постояв, словно и нерешительности, - потер руки и двинулся к нашей группе. Казалось, он сейчас заговорит. Мы смотрели в упор, в глаза друг другу, сближаясь с каждым шагом.
Была мертвая тишина. Застылый, желтый, как у усталого, затравленного волка, взгляд императора вдруг оживился: в глубине зрачков - словно огнем полыхнула, растопившая свинцовое безразличие их, яркая смертная злоба. Я чувствовал, как вздрогнули за моей спиной офицеры. Николай приостановился, переступил с ноги на ногу и, круто повернувшись,
стр. 300
быстро пошел назад, дергая плечом и прихрамывая"...
25 октября (4-ый день). Поздно вечером, под неумолкнувший еще гул орудийного и пулеметного огня, открылось историческое заседание Всероссийского С'езда Советов. Автор рисует картину исключительного по своей напряженности настроения зала. Тут и "растерянный, напуганный селянский министр, говорун и бонмотист" - Виктор Чернов, приплясывающий за трибуной (от далеких пушечных ударов), словно от нестерпимой зудящей боли, - Абрамович, бодающий взлохмоченной головой упрямое пространство, - Мартов, протестующий "против преступления, совершенного над родиной и революцией", - Гендельман и - наконец - "главный центурион правых" - Кучин, заявляющий от имени таких-то и таких-то армий, что "фронт полностью против захвата власти"... - А рядом с ними - Каменев (председатель С'езда) - "радостный, праздничный" и задорный решительный Троцкий, иронически возражающий Мстиславскому: - "Кому могут мешать звуки перестрелки? Напротив, они помогают работать!"
И - конец... Снова в зале радостно и светло. И, сгорбясь, волоча ноги, словно придавленные, выбиваются из рядов жидкими вереницами эс-эры и меньшевики... "Март" уходит...
Особенно красочно рассказывает автор о дне Учредительного Собрания (5 января). После ухода большевиков и левых эс-эров настроение в зале стало тревожным и придушенным. Но Чернов, как ни в чем не бывало, продолжает вести обсуждение законопроекта "об основных положениях земельной реформы" - Чего он дурака валяет? - слышатся голоса. Но заседание продолжается...
"Оно умирало медленно, без агонии, это собрание, - рассказывает Мстиславский. - Кто говорил о разгоне? Какой нестерпимый пошлый вздор! Разве стоило затевать шум над этими "живыми мощами", на глазах у всех обращавшимися в обыденный обывательский труп. Все кончено. Расходятся. Слышен голос Зензинова, говорящего своему соседу: "Ведь, правда, мы держались с достоинством"...
Книжка Мстиславского - яркая, местами даже художественная. К сожалению, автор не всегда может удержаться от легкой рисовки и фиглярничанья. Это, впрочем, и понятно, если учесть ту неустойчивую позицию, которую левые эс-эры вели во все эти памятные дни.
Читается она все же не отрываясь, с неослабевающим интересом.