стр. 67
Валентин Тамарин.
ПУСТЫНЯ.
(История одного похода.)
I.
Горизонт моря, позлащенный заходящим солнцем, ослепительно горел огненной полосой.
К скалистому пустынному берегу причаливали шлюпки и оставляли там в лохмотьях одетых серых людей - арестантов.
Буйно шумели волны Каспия, и лодки не доходили до берегов; в волнах прибоя камни явно выступали наружу; арестанты раздевались - кто сбрасывал рваные коты, кто обнажался до пояса; сшибаемые с ног разъяренной волной, люди направлялись к берегу. Ветер, холодный и острый, резал лица, щипал и дергал тело, заставляя его сжиматься и дрожать, точно жестокой зимой.
А вдали стоял чистенький военный пароход с чистенькими офицерами. Они с холодными шашками наблюдали, как с трапа спускались арестанты, дрыгая ногами в воздухе; было смешно, что они сразу не попадали в качающуюся шлюпку.
Потом шлюпку отчаливали; ее поднимало на самый гребень волны, бросало в пропасть, кидало и швыряло в глубокие складки моря, старавшегося проглотить несчастных.
Но старшина лодки был опытный моряк с прочными руками и верным глазом: в нужную минуту он колол и резал грудь буйной волны, разбивая ее силу и ярость.
На берег выгружали почерневших, желтых, бледных с серыми лицами людей.
Они радостно выскакивали из шлюпок, бросались в брод, взбирались на берег. Камни резали их ноги, но не чувствовалось боли.
На пустынном полуострове Бигдаш собралось до четырехсот человек политических арестантов - "смертников", "вечников", долгосрочных каторжников и просто бывших заключенных.
Так, "белые", отступая от портового города Петровска и не желая оставить очевидцев совершенных ими зверств, не желая оставить грозных мстителей на случай ожидаемого прихода "красных", решили избавиться от опасных людей: часть перестреляли, а часть выбросили, как вредный сор, на голый безлюдный берег, где надеялись уморить несчастных без хлеба и пресной воды. План был жестокий, но верный.
Первое впечатление после выгрузки - охватившая всех общая радость: свобода, нет тюрьмы, нет ночного зова в поле для последней расправы...
стр. 68
Наступили сумерки. Море грозно шумело. Ветер, как зверь, рыскал по пустыне, ища добычу и, схватив кого-либо из нас, арестантов, терзал жестоким холодом.
После бурной радости полученной свободы возникли тяжкие вопросы:
- Куда итти? Где дорога? Где находимся? Есть ли пресная вода? Эти слова предчувствием будущего звучали среди нас.
- Как быть с женщинами, с детьми?
Они были с нами; среди нас были и калеки: один на костыле, другой безногий, передвигавшийся на коленках.
Стали мы друг друга расспрашивать, кто знает дорогу - хоть куда-нибудь; есть ли аулы, или кибитки в пустынях... И ответы давались то молчаливые и грустные, то беспечные и неверные, и это вносило хаос и смутную тревогу в наши охмелевшие от полученной свободы головы.
А сумерки уже надвинулись с моря на нас. Волны одна за другой катились вдаль и таяли в мутной свинцовой пелене и оттуда уже не возвращались; глаз терял очертания моря и небес.
Из толпы выделялись голоса:
- До города Красноводска семьдесят верст. За двое суток дойдем без воды.
- Нет, до города Красноводска - двести верст; без воды никак не дойдем.
- Товарищи, без проводника и десяти верст не сделаем.
- Берегом моря пойдем.
- Да, но берегом кружиться долго.
- Зато верно.
- А как женщины, дети?
- Поведем под руки, понесем на плечах!
- А если заблудимся? - говорили робкие и осторожные.
- Но тут все едино пропадать с голоду! Надо итти! Идем!.. Кто за нами? - кричали горячие молодые головы.
- Братцы, - заговорил вдруг громче всех человек с седой бородой в длинных сапогах.
То был отставший от своей партии рыбак, направляющийся к себе на промыслы.
- Послушайте мое слово: первое - не горячитесь, со смертью не шутите, а и пешком вам никуда не добраться. В пустыне ни куста-кустика, воду знают лишь кочующие туркмены, а до города Красноводска вам четыреста верст пути и то кто дорогу знает. Без воды никак тронуться в путь нельзя. Послушайте-ка мой совет: ждать вам тут, пока я доберусь до промыслов, подниму рыбаков, да в лодках до Кули-Маяка мы вас доставим; а там вам уж близко... Не пускайтесь в пустыню! Здесь нет жилья... Не мало из вас песком да ветром занесет... Да что же это такое, братцы, с вами сделали? - не выдержал старый рыбак своего сухого делового тона, полного трезвых предостережений.
Голос его дрогнул, и он, познавший много бед в жизни, готов был заплакать, увидя вдруг смертную беду человеческую, нависшую над столькими головами.
Эти его последние слова много повредили делу. Некоторые усумнились в его искренности и его мужестве.
И неугомонная, буйная и нервная толпа начала складывать свои пожитки.
стр. 69
- Братцы, ждать нечего. Спасенья здесь нет. Вперед! - раздались дружные голоса.
- Вперед!
- Вперед!..
Нашелся среди этой разноплеменной массы текинец, который 20 лет назад проходил эту пустыню с кибитками. И вот, как пчелы к матке, ринулись арестанты к текинцу, и, махая, жестикулируя, повторяли одно слово: "Красноводск".
Текинец одобрительно кивал головой и бормотал что-то по-своему, но что означала его речь, никто не знал.
Кто-то толкнул его в плечо, отчего он подался вперед, - и вся шумная разноголосая толпа, повинуясь движению передового, тронулась за ним. Впереди - самые здоровые и нетерпеливые, за ними - спокойные и выдержанные. Сзади медленной поступью плелись старики. Вперемежку пятном выделялись женщины.
В самом хвосте ковылял калека - матрос на костыле.
Мальчишки то забегали вперед, то заходили в сторону, то юрко ныряли в толпу.
На месте остались женщины с малыми детьми, больные и жиденькая группа решивших ждать спасения от рыбаков. Оставшимся каждый великодушно отдавал часть провизии из своего скудного запаса.
Между тем на пустыню быстро надвигалась ночь. Кругом до горизонта распростиралась ровная скатерть песков. Текинец зорко оглядывался по сторонам, устремляя вдаль пронзительный взор, нюхал воздух, глядел в небо, разыскивая звезды на темном небосводе; дремавшие инстинкты и память стали пробуждаться в его неясном сознании.
Беспорядочной массой на ходу люди окружали его со всех сторон. Каждый торопил, расспрашивал дорогу; шли бодро, быстро, лихорадочно; полученная воля вселяла надежду, рождала буйную, неиссякаемую энергию; все устремлялись в неведомую, неизмеримую даль.
Заметно растягивались в ленту. С каждым часом эта лента удлинялась; хвост уставших все более суживался, но связь держали...
Вдруг задул норд-ост; справа загудело море, свинцом опустилось небо; сразу стало темно и холодно. Густыми клубами поднялся в воздухе мелкий песок, заплясал вихрь на пустынном привольи, обдавая арестантов едкой пылью, острой как стекло. Она резала в глаза, забивалась в рот, в нос, в уши, сушила губы, обжигала горло. Каждый стал думать о воде, но ее не было у нас ни капли. Замолкли голоса самых уверенных, и люди медленно шли, до колен погружаясь в мягкий, чистый, перемытый морской песок; холод леденил тело и поощрял отставших. Но темная беззвездная ночь и унылые завывания ветра, задувающего песком глаза, заставляли думать об отдыхе.
- Товарищи, отдохнуть бы маленько, - раздались грустные голоса слабевших.
- Разве тут отдохнешь? Пропадешь от холода. Ведь нет ни куста... Огня не разложишь!
И злой окрик, как хлыст, стегал и подгонял слабых.
Ночь заносила тревогу в самые мужественные сердца. Для того, чтобы сохранить теплоту, нужно было итти и двигаться, и двигаться без конца.
Стала мучить жажда и утомление, усталость начала охватывать целые группы. Отставали люди, и, словно подкошенные, сваливались возле песчаной косы; ветер заглушал стон падения и сразу наметывал
стр. 70
кучу песку, засыпая полуживых людей. Они думали только об отдыхе... кружилась голова, клонило ко сну - и они засыпали истощенные под сугробом навеки. Ветер собирал и воздвигал им братскую могилу - песчаный бурун, обвевал, облизывал его бока и с торжествующим хохотом бежал догонять бредущую еще толпу.
Сам проводник начал уставать, сбиваться, часто изменяя направление, потом неожиданно останавливался, садился и махал всем рукой, показывая на небо: - нужно ждать до утра.
Остановились на первый привал.
Там люди сгибались, точно калеченные, опускались на землю и ложились рядами у подножья песчаного холма; плохо их грели лохмотья, зубы их выбивали судорожную дробь.
И лишь только улеглись эти люди, как ждавший этого момента ветер взлетел на самый гребень буруна и стал скатывать оттуда густые волны холодного острого песку; ветру нравилась эта затея: он бегал взад и вперед, плясал как бешеный, сбрасывая с буруна все новые песчаные волны; потом набросился на впавшую в забытье кучку людей, начал хлестать их по лицу, по их непокрытому телу и завыл победно в просторах степей Закаспия...
Так мы провели первый день свободы, первый день похода, потеряв пятерых усталых из нас.
II.
Под утро поднялся еще более сильный ветер. Заспанные, окоченевшие люди дрожали и стонали от холода и жути.
Холод и ветер готовили всем им могилу.
Вдруг один из лежащих вскочил и закричал безумным голосом на всю пустыню:
- Товарищи! Вставайте! Умираем! Никто живым не останется... Гей, братцы, вставай!
Толпа застонала, но никто не поднимался.
Первый вставший стал бегать и кружиться вокруг полумертвых людей; одних толкал, других поднимал, третьих жалобно просил.
Но умирал голос одинокий, и заглушал его ветер диким порывом.
Тогда первый вставший подбежал к проводнику, стал его просить и речью, и мимикой. Понял ли текинец его речь - неизвестно, но сейчас же поднялся, отошел в сторону и долго рылся в песке. Потом подошел к уснувшим людям и выбросил кучу найденного верблюжьего помету; отыскал острые и колючие, как стальные иглы, кусты саксаула, обломал несколько веток и зажег огонь. Понемногу вокруг него стали собираться арестанты; на изможденных страдальческих лицах появился луч надежды, луч жизни.
Наступал день. Ветер стихал. Люди начали встряхиваться и собираться в путь. Они снова вытянулись в ленту и размеренным шагом, по-верблюжьи, стали один за другим подвигаться. Пустыня дала уже первый урок ходьбы. Никто уже не торопился, не горячился, там, где мертвая степь раскинулась на безверстное расстояние, надо умеючи ходить, и люди подвигались медленным, упорным шагом. Путь был неизвестен, и люди хитрили, экономя свои силы.
На ясном, чистом небе выступило солнце, оно пригревало пешеходов. Ни человеческих следов, ни дороги по-прежнему не было видно; пески да раковины; они покрывали пустыню густым слоем на всю
стр. 71
бесконечность уходящих в даль равнин. Попадаются огромные буруны в виде правильной четырехугольной гробницы, величиной в шестиэтажный дом; на минуту залюбуешься тонкой работой ветра-скульптора, неуловимо нежной рукой обласкавшего их; какая полировка и точность граней. Человеку-зодчему не под силу подобная работа. Вот красота, мертвая красота пустыни.
Некоторые из бредущих останавливались, чтобы посмотреть на это дивное творение, но большинство людей, опустив головы, уныло брели, не глядя. Редкие из нас не поддавались тяжести похода. Такие они были. Они шли в передних рядах. Обладая нечеловеческой силой, они точно везли и тянули за собой усталую массу, точно запряженные в длинный тяжелый воз, они везли его, задыхаясь.
И, зайдя к ним в ряды, я чувствую прилив бодрости, которая исходит от сильных, что увлекают и задарают усталых. Подтягиваюсь и я.
В первой шеренге среди полногрудых и крепконогих идет смертник Мухин.
Худенькая фигура, большая голова, прямой нос с очками; когда-то готовился стать ученым, но тюрьма вперемежку с партийной работой никак не давала досуга для науки.
Мухин тихо ковылял, смотрел по сторонам, нюхал воздух, рассматривал мелко-зернистый песок, раковины и шел все время в первых рядах.
- Не устал, Мухин?
Он раньше внимательно смотрит, подумает, а потом скажет:
- Усталость - вещь относительная. Надо только отвлечь мысль. Вот ходи и не думай, что идешь, тогда ходьба обратится в монотонное движение.
- Да, но для движения нужен запас сил.
- А это уже не твое дело. Запас сил дает само тело само по себе; оно в целом у каждой клеточки по атому отнимает силу и приложит ее туда, куда надо, и движение будет весьма продолжительное. Главное - отвлечь внимание и думать о постороннем. Вот я теперь и думаю: - откуда здесь столько ракушек, таких чистеньких и отшлифованных. Ведь море далеко отсюда. Не было ли это место когда-то дном моря - Каспия?
И Мухин стал нам рассказывать то, что он читал когда-то о передвижении моря и материка; речь его лилась плавно и лениво, экономно, без интонации и ударений. Толпа продолжала делать гусиные, маленькие шажки, точно она совершала прогулку с любимым маститым учителем.
Степь ничем не разнообразилась; безмолвие, тишина; степь бледно-серая от раковин, ровной скатертью залегла далеко кругом.
Было пустынно голубое небо: ни облака, ни птицы. Царил мертвый, торжественный и жуткий покой, который давил и пугал отставших в одиночестве.
Люди перестали разговаривать. Голод и жажда, зной и усталость изменили черты лица, избороздили их складками, покрыли их морщинами.
И когда я останавливался на минуту и пропускал группу людей за группой, пару за парой, я ясно видел отчаяние в глазах.
Но отчаяние не тупое, равнодушное, а упорное, лихорадочное, предсмертное, наполненное последней надеждой.
И вот уже третьи сутки мы шли, палимые зноем и жаждой, и мы не находили ни одной капли воды.
стр. 72
Туркмен взбирался на бурун, раскапывал песок, искал чего-то в пустынной дали и настойчиво все указывал в одном направлении. Но кто из нас мог предполагать о существовании воды там, где нет ни куста зелени, где солнце и ветер выжгли все влажное?
Предсказания рыбака стали сбываться. Цепь наша растянулась уже на несколько верст.
Передние, подбадривая, передали по цепи, чтоб отставшие не беспокоились, и что к вечеру соберутся все.
Вдруг текинец обратил наше внимание на какие-то следы. Все стали присматриваться. Да, несомненно, - верблюжьи следы, старые, или полузасыпанные.
Одна из наших групп отошла в сторону и тоже нашла следы, но уж не одни верблюжьи, а козьи.
Позвали текинца; от радости он завизжал-засмеялся и более энергично стал что-то говорить.
Пошли по новым следам. Шли час, два, три...
Текинец хмурился, мы загрустили.
Близился вечер. Днем, идя по следам, еще была надежда найти воду, зато ночью на наши головы опускались разом все пытки.
Стало темнеть, начал поддувать холод; небо стало сплошь бледно-синим, однотонным и однообразным; песок покрылся серыми тенями: ракушки снова появились под ногами. Вдруг из дали, позади нас, раздался далекий жалобный, тихий стон и в гулкой тишине он четко плыл и звучно раздавался по пустыне.
Скоро мы ясно услышали, что крик исходит из нашей цепи. И столько болезненной жалобы и отчаяния было в нем, что все сразу остановились.
Последние наши ряды, под влиянием усталости и жути надвигающейся ночи, начали стоном и мольбой просить передних остановиться, ибо уже почувствовали смертельный ужас - навсегда остаться в песках.
Их мольбы были услышаны, и из ряда в ряд, из группы в группу стал раздаваться дикий и жалобный, просящий вопль: - Остановись!..
Вся пустыня огласилась плачущим эхо, точно выл и плакал израненный зверь; и до поздней ночи растянутая и местами разорванная цепь полумертвых, обезумевших от страданий людей складывалась в одну огромную, бесформенную кучу; люди подходили и падали. И когда эта масса заснула, то мнилось, что эти люди уже не проснутся более; густая ночь покрыла их мраком и смешала, сравняла их с песком.
Мертвая тишина не оглашалась ни одним звуком, точно проклятие залегло над этими степями и умертвило в них все живое.
III.
На четвертые сутки степь пошла холмистая, и мы чаще выбирались на буруны и смотрели вдаль; попадались следы верблюдов и коз; это обещало нам возможность спасенья, так как указывало на присутствие воды в расстоянии нескольких дневных переходов. Но мы могли взять неправильное направление.
Из нас выделилась группа "следопытов", которые не должны были терять этого найденного следа.
Текинец же упорно и часто взбирался на бурун и острым глазом степняка обыскивал - высматривал пустынный горизонт.
Наконец, однажды он с торжествующим криком стал нам указывать на торчавший в стороне длинный предмет и повернул цепь в сторону
стр. 73
холма, где на песчаном бугре торчал длинный шест. Но мы уже так изверились в возможность спасения, что "следопыты" предложили всем не итти в сторону, боясь потерять драгоценные следы, а вместе с ними и связь с жизнью.
Так и поступили. Следопыты остались, а толпа потянулась к высокому холму.
Вскоре мы услышали громкий победный рев:
- Вода!.. Вода!..
Нашли колодезь, холмами и бурунами защищенный со всех сторон от заносов. И только шест, как маяк, указывал на его существование проходящим караванам.
Люди с грязно-кровавой корой на губах пили влагу жизни, пили и... плакали.
Но больше всех торжествовал текинец. Как дитя, он визжал, прыгал от удовольствия и сознания, что он спас всех и себя самого от смерти.
Мухин философствовал:
- Вот и награда за наше испытание.
- А могло и не быть, - подумал кто-то вслух.
- Тогда нужно было бы продолжать отвлекать свои мысли от воды.
Все добродушно улыбались, слушая стойкого философа Мухина.
Тем временем люди утоляли жажду, промывали глаза, то плескали воду в лицо, то нежно касались ее губами и жадно пили, пили-целовали.
Это место было названо Колодцем Надежды. Здесь устроили дневку и поедали последние крохи пищи, какие у кого были; впереди вставал призрак голода. Но люди уже не боялись.
Думали озобоченно о том, что не во что набрать воды для запаса, ибо "белые", выбрасывая нас в пустыню, не говорили нам об ужасах жажды и голода и не снабдили ничем, обрекая нас на гибель. Но некоторые все же ухитрились стащить с парохода кое-что из нужных запасов и вещей, в том числе и два ведра. Их наполнили драгоценной влагой.
Люди с умилением и тоской распрощались с Колодцем Надежды и снова тронулись в путь.
Теперь приступил к ним новый враг, жестокий и лютый - голод.
Сильные и выносливые бахвалились, что, если будет вода, можно итти еще три дня; но слабые слушали это с большим страхом.
Воду несли бережно, как прежде носили святые дары во время крестного хода. Люди безнадежно двигались и смотрели по сторонам, под ноги, ища что-нибудь такое, что можно было бы есть.
А есть и глотать мучительно хотелось. Кривился рот и судорожно сжимались челюсти.
Солнце огненным решетом влезло на купол неба и струило оттуда ручьи ослепительной лавы на головы ослабевших и теряющих рассудок людей.
Вода была скоро допита; зной увеличивался по мере того, как продвигались южнее.
Теперь уже не было строгой связи в толпе идущих людей. Масса разорвалась, и ее прихотливые лохмотья резко выделялись на белом саване песков, ярко и щедро освещенных солнцем.
Потеряв связь, люди стали еще беспомощнее; они разбрелись кучками по разным дорогам и направлениям; каждая кучка давала своих отставших, и задние ряды шли произвольно, то за той группой, то за другой.
А голод всех их подгонял хлыстом.
стр. 74
Каждая группа дала своего предводителя.
Пустыня покрылась беспорядочными, многочисленными следами, сбивая в конец слабых и отставших.
Падали люди, по два, по три, и, падая, они глазами, горящими и безумными, то просящими, то злыми, глядели вслед уходящим. И обреченным никто не мог помочь. Их покидали и забывали.
Но, вот, к ним прибывало еще 3 - 4 человека, потом еще и еще, - получалась партия, находился предводитель; снова люди оживали, шевелились, болезненно охая, раскачивались измученным телом, трогались и шли по спутанным следам необитаемой, бесконечной пустыни.
А зной горел зловещим пламенем и накалял песок до ожога.
Только головная группа, под предводительством текинца, мужественно пробивалась вперед, черпая силу из каких-то неведомых источников.
Вот среди передовых стройный, высокий, чеканящий шаги грузин - Ираклий Хелаев, учитель и друг народного героя Персии Кучук-Хана, организатор первых дней революционных вспышек и первых боевых отрядов Персии. Но выдали его англичанам продажные власти Персии, и он попал в тегеранскую тюрьму, а оттуда, как русский подданный, был сдан русским "белым" властям. Горячий, вспыльчивый и пенистый, как вино своей родины, Хелаев исколесил всю Персию, ища вольных стрелков для своей дружины и друзей для своего дела. Нежный и красивый точно женщина, он в тюрьме мог каждого из смертников приласкать, ободрить; теперь он внимательно и любезно следил за товарищами, поддерживая бодрость у слабевших.
С ним рядом - батько каспийских рыбаков - Елисеев. Спокойный и тихий, как море в штиль, он неутомим лениво-упорным движением катился без передышки все вперед, да вперед; Елисеева знают рыбаки всего Каспия; их союза он вождь и председатель.
Позади его на два шага - штурман - Борхударов. Боец-партизан, морской волк, этот был грозой для "белых", доставляя из Астрахани орудие повстанцам. Но ударил час - поймали Борхударова, и хотя с пустыми руками, после того, как орудие он потопил в море, но для острастки все же дали ему сто шомполов и двадцать лет каторги.
Для него этот поход как очередной шторм, который нужно осилить.
Словно чуждаясь, шагая в стороне, изгибаясь как кошка, прямо выступал индусский офицер Муртузалли. Это был один из последних могикан группы Гикалло, - Гикалло, неуловимого бойца в горах Дагестана, грозного для войска "белых"; как сокол падал Гикалло на головы врагов и клевал выбранные жертвы. Индус - офицер - Муртузалли был его ближайшим соратником; черный как смола, с блистающими белизной зубами, он был осужден на вечную каторгу.
Не отстает в пути и Колька Рябой - ростовский вор и бандит; спящего он может одеть, раздеть и вывернуть ему не только карманы, но и всю одежду наизнанку, не потревожив мирного сна.
Рядом с ним - знакомый уже нам, начинающий геолог - Мухин. Изучая природу, он попал в тюрьму, как автор проекта "О социализации недр земли".
За этими людьми тянется группа из пяти рабочих мускулистых, привычных, сильных, уравновешенных; они всю дорогу говорят и спорят об организации производства.
За ними бредет с котомкой и палкой, точно с пакетом за пять верст, арестант по имени Каин-бродяга, по документам енисейский мещанин Михаил Кривоберезов.
стр. 75
Пришел он из Сибири в начале 1905 года; скитался много по Руси, приобрел друзей и был верным и незаменимым организатором и начальником связи при партии социалистов-революционеров; мог проникнуть куда угодно; для него не существовали ни цепи фронта с дозорами и секретами, ни контроль по железным дорогам.
Еще дальше за этими испытанными героями шагали и другие бойцы... У каждого своя история, у каждого много сильного и героического в прошлом. Огонь мятежа и свободы горит неугасаемым пламенем в их взорах.
А отставшие плелись, шатаясь, в разных направлениях, идя по неверным и ложным следам, углубляясь все дальше в пески, дальше в пропасть.
IV.
Напала на людей лютая болезнь - тропическая малярия. Под палящими жгучими лучами солнца люди с бледными лицами, с воспаленными, перекошенными глазами тряслись от холода. Ноздри их раздувались, челюсти выбивали частую дробь; "трясучка" охватывала все лицо: прыгали губы, нос, щеки, и тело подергивалось крупной дрожью. Только воспитанная веками воля человека мешала им завыть дикими голосами, выражая великую тоску и жуть.
Вечером приступил с невероятной силой голод.
Мухин подал счастливую мысль:
- А что, други, - сказал он, вдруг остановившись: - Ведь в пустыне, по-моему должно быть что-нибудь живое... Землеройки, примерно, ящерицы, черепахи?.. А черепахи кладут яйца в песке...
Все обступили Мухина, заглядывая ему в глаза, в рот.
- Так, вот, друзья, надо рыть песок. Айда искать яйца ящериц, черепах!..
С этими словами Мухин подошел к сыну пустыни - текинцу - и стал показывать пальцами движение черепахи на песке, а потом показал на свой рот и задвигал челюстями. Текинец его мгновенно понял и энергично похлопал Мухина по голове.
Люди, как жуки, расползлись в разные стороны и на четвереньках засновали взад, вперед, тщательно взрывая песок, обыскивая скудные колючие кусты. В результате поисков были пойманы какие-то насекомые серого цвета, похожие на громадных тараканов, убили десятка два ящериц и притащили пять живых черепах. Быстро наломали колючек, связали их для жару в пучки и разложили огонь.
В мозгу, как раскаленный уголь, горела мысль о еде. Бросили в огонь черепаху и смотрели с лихорадочным вниманием. Черепаха запищала и высунула из железного, непроницаемого панцыря лапы, намереваясь спастись бегством; ей обрезали лапы и снова бросили в огонь; эффект вышел поразительный: щиты разнялись, животное в страшных муках умирало неслыханной в пустыне смертью. Но броня прочно приросла к телу, пришлось ее разбивать камнями и кусками вылущивать мясо, которое было жестковато, со сладким привкусом, похожее на курятину.
Пойманная добыча вместе с огнем стала возвращать людям потерянную силу и тепло.
Вслед за голодом пустыня выпустила для беспощадной борьбы с людьми жажду. Зной сушил мозг и прокаливал насквозь весь организм, и ни капли влаги клеточки не могли добыть из прожженного тела; в последних потугах раскрывались поры и закупоривались песком. Но люди подвигались вперед.
стр. 76
Когда солнце стояло в зените, вдруг раздался возглас:
- Товарищи, вон море и темные пятна... Наверное жилье!
- Где, где? - Многие заволновались и стали пристально глядеть по указанному направлению.
- Да это не море, а соляная коса, - слышались разочарованные голоса.
- И не коса, а верблюды... вон там кочевники! Но почему они не движутся?
- Постой, братцы, я посмотрю, - предложил Мухин.
- Может, еще пару очков наденешь? - весело шутили над ним те, кто был уверен в реальности виденного.
- Да, что-то виднеется, - подтвердил и Мухин, - но странно, почему это так высоко от земли?.. И будто совсем не на земле?..
- Стало быть, - не на небе и не на земле, - сказал Каин-Бродяга, - где же это?
- Увы, товарищи, - сказал печально Мухин, пристально вглядываясь в видение, - это не на небе и не на земле, а в воздухе... Это - мираж!.. Игра природы... кроме песков ничего нет впереди!
Пустыня нанесла очередной удар.
Но люди не сдали.
Мы шли вперед... Нас было семьдесят пять из четырехсот.
V.
На шестой день мы действительно увидели море, - то был Кара-Бугасский залив.
Перемена вида нас подбодрила, и к вечеру мы были у залива. На берегу виднелась кибитка-чум.
Чтобы не напугать приходом такой большой толпы, выделились пять человек с текинцем во главе; подошли к кибитке.
Она представляла огромный плоский чан, сделанный из холста; маленький полог, вместо дверей, вверху отверстие для дыму, а издали - точь-в-точь как пирог-бабка на сковороде.
Текинец заговорил с вылезшим из кибитки киргизом. Скоро они поняли друг друга, и киргиз приветливо закивал головой, мигая косыми хитрыми глазами.
Все сидели на полу. Ребятишки, как мышенята, зорко и тревожно поглядывали на невиданных посетителей из-под полога.
Мы только и слышали "якши" да "якши".
Киргиз скоро со смешком поманил нас пальцем, и мы влезли в узкую дверь-щелочку.
Нам подали крепкого кислого верблюжьего молока, и хлебнув по ложке, мы вспомнили о товарищах.
Тогда мы знаками объяснили киргизу, что мы отдадим всю одежду и деньги, лишь бы накормили всех наших товарищей. Киргиз, понявший наше предложение, отрицательно замотал головой; страх появился у него на лице, и киргиз испуганно глядел в даль степи, отыскивая глазами рать голодных людей.
Мы стали настойчиво просить его, умолять. Загорелась в глазах у нас дикая вспышка голода от великих страданий. Кочевник стал соображать что-то и наверное решил, что с голодными надо лучше поладить.
Моргнув глазами, он сказал "якши" и указал на степь; соглашение было достигнуто.
стр. 77
У кибитки мы решили сделать дневку, точно узнать, где мы и поджидать тех из товарищей, которые выйдут к заливу.
Вечером следующего дня прибыло еще несколько групп, но большая половина отставших затерялась в песках и пропала без вести.
VI.
Кара-Бугасский залив представлял для нас непреодолимое препятствие, так как "белые", предполагая, что некоторые из освобожденных доберутся до этого места, прислали накануне военное судно "Часовой" с приказом: арестантов не перевозить ни паромом, ни лодкой и не снабжать продовольствием.
Мы стали убеждать хитрого киргиза помочь нам, но он упорно мотал головой. Пришлось прибегнуть к самоуправству. Мы сами погрузились на паром, отдали многочисленные запутанные "концы" и тронулись к противоположному берегу под неистовый гвалт и стрельбу азиата.
И, вот, снова перед нами были пески и безводная дорога... Снова люди растянулись в ленту, сначала прочную, густозвенную. Шли бодро, даже весело; был запас воды и хлеба, но больных стало больше, и воду пришлось отдавать главным образом им, обрекая здоровых на жестокие испытания.
За заливом местность стала меняться. Через два дня пути почва обратилась в громадную каменную равнину, без кустов, песков и раковин. Местами по этому каменному полю была разлита застывшая лава, цвета чугуна; даже видно было волнообразное движение окаменевшей жидкости.
Отсюда началось царство камня. Он вырастал в холмы, бугры, образуя цепи, - то начались отроги Кавказских гор.
Но зато камень же однажды утешил нас: в одном месте мы нашли воду, настоящую родниковую воду, вытекающую узенькой тоненькой струйкой бог весть из какой расселины; струйка стекала узеньким шнурком в выточенный ею водоем.
Это был для нас настоящий клад. Как язычники перед божеством, мы становились на колени, опуская низко головы, погружали рот в пресную воду...
И - опять в дорогу...
В тихом удручающем безмолвии мы шли до сумерек. На привал дошла только передняя колонна, и то значительно поредевшая.
Пустыня собралась с силами и ударила по всем больным и слабым.
Эту ночь Мухин плохо спал. Новая, неотвязчивая мысль не давала ему покоя. Он что-то соображал, проверял свои мысли и, что-то задумав, сказал сам себе "один выход и остается", - с этим он заснул под утро.
Утром, когда подтянулись отставшие и все собрались, чтобы тронуться в путь дальше, на середину вышел Мухин и сказал:
- Слушайте, братцы, - я дело скажу. До города мы все равно не дойдем, так как теряем людей все больше и больше. Так дальше итти нельзя. Что с того, что дойдут двадцать, а четыреста погибнут? Надо искать выхода: пустыня пожирает наших товарищей каждый день, каждый час; ряды наши редеют, число больных увеличивается, мертвых кидаем в пути. А если мы все погибнем, какой смысл нашего пути? Кто расскажет потом, как мы умирали, чтобы наши братья,
стр. 78
живущие за этой пустыней, могли отомстить за эту великую нашу жертву?..
- Правильно!.. Но что же делать? Мы беспомощны... - горячились люди, не понимая, к чему клонится речь оратора.
Когда стало тихо, Мухин продолжал:
- А делать мы должны вот что: пусть налево выйдут самые здоровые и выносливые, у которых ноги не покрылись еще язвами и животы от голода не приросли к хребту. Направо пусть станут больные и слабые, а по середине пусть остаются те, кто ни силен, ни обессилен.
Так и поступили. Сильные и выносливые стали влево, больные отделились вправо, а что "ни те, ни другие", остались на месте. Все с удивлением и затаенным вниманием в упор глядели на Мухина, ожидая, чем все это кончится.
- Вам, сильным, - начал он снова звенящим голосом, - задача такая: итти и добраться до города Красноводска, во что бы то ни стало! С вами отправляюсь и я. Если будем итти до тех пор, пока сердце биться перестанет, то уверен, что большинство из нашей группы дойдет, наверное дойдет до Красноводска, а оттуда пошлет верблюдов за остальными товарищами... Вы же, слабые, не смейте двигаться дальше ни на шаг! Я вижу уже - крадется за вами смерть, и только ждет, пока споткнется кто-нибудь из вас... Ждите нас на этом месте. Последние силы сохраните на борьбу с голодом и жаждой; пока помощь получите, бережно расходуйте последний остаток ваших сил.
Лица у всех стали проясняться. Оживление легким ветром шевелило складки и морщины темных лиц, точно все были уж в самом деле у пристани.
Люди почувствовали также, что это уже последнее испытание, и с гордостью смотрели на Мухина.
- А вы, последние, - продолжал он, - вы, "золотая середина", будете "золотой дорогой". Мы вас расставим живыми вехами на всем пути, чтобы можно было узнать и разыскать всех отстающих. Подвигаясь вслед за нами, ослабевшие из вас, группами будут оставаться и, таким образом, устроим живую, или полуживую цепь, по которой придет ко всем помощь, ибо жить - так всем жить, или все мы умрем! Этот последний выход только и остается для спасения, друзья мои... И так уже много товарищей отстало, а подумали ли мы об их спасении?
- Да мы еще сами-то не спасены! - оправдывались из толпы.
- Знаю, знаю... Итак - больным оставаться всем, а остальным - вперед!.. Прощайте, товарищи! Надейтесь - выручим! Берегите силы! Не ходите далеко на разведки - собьетесь. Воду ищите меж камнями. В последний ход! - скомандовал Мухин, и был он похож на настоящего военноначальника.
Теперь уже не боялись за судьбы отставших. Старались только равномерно их распределять по пути. Головная колонка шла полным ходом, и цепь, построенная по плану Мухина, растянулась к вечеру на 20 верст. Но то уже была цепь сознательная, организованная, строго обдуманная.
Тяжко было итти. С каждым часом выделялось три-пять человек, которые тихо опускались на степной каменный ковер и болезненно улыбались, как выздоравливающие дети, вслед уходящим. А те приветливо махали руками, и шли все вперед, оставляя очередную веху.
К дневному привалу из "золотой середины" убыла уже значительная часть; остальные крепче сомкнулись и продолжали путь. После
стр. 79
каждой оставляемой "вехи" Мухин что-то шептал и крутил головой; видимо, его тревожили результаты, которые получались от выполнения его плана. Он опасался, что не хватит людей, чтобы довести цепь до "якоря спасения".
На третий день после ухода от залива Мухин стал замечать выбывавших из головной колонны, но зато с радостью отметил, что из "середины" стало получаться подкрепление. Цепь растянулась уже не на один десяток верст.
Много месяцев спустя мне рассказывали, что от этого похода тревожный гул-молва передавался по разбросанным кибиткам. Киргизы никак не могли понять, что это за люди, что за поход, и принимали их за проклятых Аллахом, с которыми опасно встречаться, ибо наведут порчу на людей и животных; а потому, завидя их, киргизы немедленно складывали кибитки и снимались, уходя в глубь степей.
На четвертый день головная колонна стала совсем маленькой. Зато на горизонте начали рисоваться горы - пустынные, дикие, изломанные в мрачном рисунке.
Еще одно усилие, еще два-три перехода - и вот мы будем у цели.
Но когда окончательно иссякают силы, когда каждая клеточка отдает последнюю энергию и умирает, тогда эти финальные переходы становятся роковыми: самые выносливые падают, самые сильные устилают трупами дорогу и самые добрые отчаиваются.
Лишь Каин-Бродяга с ничтожной группой не сдавался. Однажды, заметив, что Мухин вот-вот споткнется и упадет, он горячо сказал:
- Братцы, пойду я один, вы отдохните.
Но Мухин не дал этой опасной и заманчивой мысли разлиться по отуманенным головам.
- Не слушайте его... Не верьте его силам, - прервал он Каина. - Он упадет - и мы погибнем.
Но сам Мухин уже не мог держаться на ногах и, склонившись на одно колено, потом на другое, сомкнул глаза и крепко тотчас же заснул.
Совет Каина дружно отвергли, и хотя около Мухина образовалась изрядная кучка павших в изнеможении, все же одного Каина вперед не пустили.
Теперь люди уже не шли, а карабкались; тело изогнулось, как у горбатых; ноги дрожали и, как деревянные, медленно переступали, волочась по каменистому грунту. Головная колонна обратилась теперь в шеренгу, шеренга - в ряд, последний - в группу в количестве 7 человек.
Не доходя до города верст двадцать, грохнулся и захрапел с кровавой пеной у рта текинец.
Но город уже был виден, хотя глаза плохо различали его: красные, воспаленные, засыпанные песком и загноенные, они отказывались служить.
VII.
Это случилось днем, на десятый день похода. Группа, странных на вид, людей вошла в город Красноводск.
Черные, обгорелые лица, с глубоко запавшими глазами, кровоточивые струпья на губах, грязно-кровавые пятна на обнаженном теле, расширенные зрачки и горевшие безумием глаза обращали на себя общее внимание зрителей; босые, изодранные, израненные, утыканные занозами ноги этих людей оставляли кровавые следы, прилипая к горячим камням.
стр. 80
Их окружила молчаливая, испуганная и встревоженная толпа. Молчали и они, потеряв речь. Раздались крики: "Аллах! Аллах!.."
Поднялся шум, смятение.
Сознание вернулось к первому Каину и, увидя человека со звездой на шапке, он подошел к нему и, как удавленный, стал выжимать изо рта букву за буквой, слог за слогом, фразу за фразой, боясь, что не сможет, не успеет все объяснить;
- Мы из Пет-ров-ской тюрь-мы... вы-бро-си-ли нас "белые" в пу-сты-не... всех че-ты-ре-ста че-ло-век... дош-ло ше-сте-ро... Высылайте верблю-дов к Ка-ра-Бу-гасс-ко-му зали-ву, с во-дой и хле-бом... Спа-си-те то-ва-ри-щей...
И тут же упал красноармейцу на руки.
Пятеро же его товарищей, дослушав с выпученными, немигающими глазами до конца речь Каина и находя, что сказано все ясно и нечего больше прибавить, сейчас же присели на корточки - и заснули.
...............
Всех шестерых отнесли в больницу.
План Мухина блестяще удался. Две недели возили верблюды живых и мертвых; последних находили много в стороне от цели, затерянных и засыпанных песками.
Красный город радушно принял полумертвых больных героев.
Проводя бессонные ночи, склонялись к изголовью женские лица товарищей-сестер и стирали с их обожженных пустыней лиц кровь, пот и грязь, умеряя бред и помогая им бороться в последней схватке за сохраненную ценой таких страданий жизнь.