Когда редакция журнала «Природа и Люди» предложила мне взять на себя просмотр перевода книжечки Элизе Рихтер, который предполагалось выпустить в качестве научного бесплатного приложения к этому журналу, то я с радостью, почти не раздумывая, принял это предложение.

Дело в том, что едва ли не впервые в данном случае научно-популярное издательство решилось обратиться к широким кругам своих читателей с книжкой по языковедению. Популярных книг по этой отрасли знания очень мало, чтобы не сказать вовсе нет, и не только у нас, но и на Западе.¹ Самая наука абсолютно не популярна в обществе. Большинство даже не считает языковедение за Науку, или вернее, не знает, что оно может быть предметом науки. А между тем наука такая есть, и даже очень древняя наука, может быть, древнее многих других, и мало того-наука эта за последнее столетие, а особенно за последние 30-40 лет сделала поразительные успехи, накопила колоссальную литературу и разрослась так, что теперь уже нет возможности заниматься языковедением вообще, а приходится отмежевывать себе лишь какую-либо его область.

Отчего же однако, несмотря на все это, несмотря на то что целый ряд гениальнейших людей занимался этой отраслью знания, языковедение остается все же настолько непопулярной наукой? Мне кажется, что одна из причин этого явления лежит именно в древности науки. В самом деле, начало научного языковедения надо относить к тому времени, когда человечество изобрело письмо, алфавит.

Для того чтобы записать язык, не имевший письменности, нужно было проанализировать его, разложить его на некоторые простейшие элементы,2 так как искусство письма состоит в том, чтобы связать (ассоциировать) эти, отдельные простейшие элементы языка с определенными знаками. Этот элементарный анализ языка и это ассоциирование его элементов с некоторыми зрительными представлениями и является первым моментом в истории языковедения.

Второй момент наступает под влиянием необходимости понимать когда-то раньше записанное: язык изменяется постоянно и неуклонно; поэтому то, что записано несколько веков тому назад, во многом становится непонятным. Приходится изучать старые записи и приводить в систему их особенности. Так положено было начало «грамматике»3 и вообще филологии, александрийскими учеными, изучавшими Гомера.

Так обстоит дело в языковедении. Но и в обществе, по крайней мере русском, возродился интерес к языку совершенно, как сказано, независимо от языковедения. Прежде всего поэты, для которых язык является материалом, стали более или менее сознательно относиться к нему; вслед за ними пошли молодые историки литературы, которые почувствовали невозможность понимания многих литературных явлений без лингвистического подхода; наконец, люди сцены, для которых живой произносимый язык является альфой и омегой их искусства, едва ли не более других посодействовали пробуждению в обществе интереса к языку.

Наконец третий момент является следствием необходимости сравнивать один язык с другим при переводах при обучении чужому языку: результат-практические грамматики разнообразных языков.

Так были удовлетворены главнейшие практические потребности человечества, и наука о языке как бы замирает после этого на целые тысячелетия, до начала прошлого века. Зато указанные три элемента языковедения дожили до наших дней. Будучи очень древними, являясь в свое время отправным пунктом всякого знания вообще, они составили основу, фундамент нашего общего образования. Оно обязательно начинается с мало сознательного обучения грамоте, к которому тесно примыкает изучение схоластической грамматики родного языка, являющейся в конце концов продолжением грамматики александрийских ученых. Между тем совершенно очевидно, что то, что было хорошо в свое время-да и подлинно было хорошо, так как было целесообразно-то уже не удовлетворяет нас теперь. Мы чувствуем, что здесь что-то неладно, но «кита» нашего образования все же боимся трогать, тем более что никто и не отдает себе хорошенько отчета в причинах своего недовольства. Таким образом мы начинаем наше учение с элементов языковедения, впитываем их в себя; но увы — этим элементам оказывается не больше не меньше как около 2000 лет, а человеческая мысль с тех пор ушла все-таки вперед. Поэтому в обществе создается твердое внутреннее убеждение, и надо сказать справедливое, что языковедение, т. е. то что принято считать языковедением-сущая схоластика. Убеждение это лишь укрепляется дальнейшим изучением грамматик латинского, немецкого, французского и т. д. языков, так как все они восходят к тому же первоисточнику.

Это одна из причин непопулярности науки 6 языке. Другую я вижу в трудности предмета. Очевидно, что для того чтобы заниматься с успехом языковедением, нужно уметь наблюдать свою собственную речь, нужно уметь, так сказать, объективировать ее и сделать ее предметом самонаблюдения — акт, требующий большого умственного напряжения и сильного отвлеченного ума. И кто из нас может похвастаться, что это ему очень легко дается? Наша речь сама по себе кажется нам настолько естественным явлением, настолько она срослась с вещами, к которым относится, что мы ее попросту не замечаем, что мы не можем ее оторвать, отвлечь от вещей. Известно же, что нет ничего труднее, как понять все понятное, анализировать все само собою разумеющееся, так как на самом деле все это «понятное» есть ничто иное, как «привычное». Из смешения «понятного» с «привычным» проистекало и проистекает большинство заблуждений человеческой мысли. Речь же наша является настолько привычной деятельностью, что многим, я думаю, кажется, что здесь и понимать решительно нечего.

При таких обстоятельствах всякий, кто с искренним интересом занимается языковедением, будет очень рад случаю содействовать распространению в публике здравых современно-научных понятий о языке и его жизни, в надежде, что благодаря этому в конце концов схоластическая грамматика исчезнет из школ и что ее место заступят правильно поставленные наблюдения учащихся над их собственным языком. И я буду счастлив, если читатели этой маленькой книжечки поймут хоть отчасти, что языковедение — такая же опытная наука, как и естествознание, только объекты ее гораздо труднее наблюдать, чем предметы внешней природы.

Что касается выбора самой книжки, то должен сказать, что это едва ли не единственное действительно популярное произведете в этом роде. Поэтому нужно отнестись снисходительно к некоторым ее недочетам, вполне понятным в первой попытке подобной популяризации такой громадной науки, как языковедение. Да и недочеты эти, имеющиеся главным образом в I главе, по моему, вполне искупаются большими достоинствами других глав.

Само собою разумеется, что из того; что я редактировал русское издание этой книги, вовсе не следует, чтобы я был во всем согласен с автором, как по содержанию, так и по форме.

Так как книжка была написана для немецкой публики, то на мою долю выпал неблагодарный труд приспособить ее для русского читателя: приходилось многое переменять, кое-что совсем выбрасывать, а главным образом заменять все немецкие примеры — русскими. При всем том книга должна была остаться книгой г-жи Рихтер, и все мои изменения и дополнения всецело войти в ее рамки. Оказалось при этом, что популярные книги по языковедению гораздо легче, а главное целесообразнее писать заново, чем переводить с другого языка, так как самый план их должен зависеть оттого, к кому они адресуются, и я не раз раскаивался, что взялся за такую мучительную работу, которая не дала мне ни капли удовлетворения. Единственное, что меня утешало и утешает — это мысль, что, не возьмись я за эту работу, русская публика долго бы еще ждала оригинальной популяризации языковедения, подобной той, которую дала г-жа Элизе Рихтер своим соотечественникам.

В заключение считаю долгом отметить, что так как настоящая книга не является научной монографией, то я разрешал переводчице прибегать порой к очень вольному переводу, наблюдая лишь за тем чтобы не было явных искажений мысли. В нескольких местах я позволил себе исправить очевидные обмолвки оригинала. Вообще же, пускаться в полемику, даже и в очевидных для меня случаях, я не считал удобным для популярного издания.

Л. Щерба. СПБ. 28 февраля 1913 г.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ Учебников, излагающих общие вопросы языкознания, довольно много, особенно на русском языке.
Назад

² Насколько это трудная задача, в этом может убедиться каждый, попробовав записать язык какого-либо неграмотного племени — так однако, чтобы запись не была простым применением собственной грамоты, а вполне соответствовала духу данного языка.
Назад

³ Грамматика значит «письменное, книжное искусство».
Назад

Щерба Л. В. Предисловие редактора русского издания // Рихтер Э. Как мы говорим? СПб., 1913.