Хотя человечество очень давно начало заниматься составлением словарей разных типов, однако какой-либо общей лексикографической теории, по-видимому, не существует еще и до сих пор. Предлагаемый здесь опыт такой теории не рассчитывает целиком заполнить этот пробел,¹ а имеет в виду лишь наметить некоторые основы будущей теории, в связи с чем он естественно распадается на ряд отдельных этюдов.

ЭТЮД I. ОСНОВНЫЕ ТИПЫ СЛОВАРЕЙ2

Одним из первых вопросов лексикографии является, конечно, вопрос о различных типах словарей. Он имеет непосредственное практическое значение и эмпирически всегда как-то решался и решается. Между тем в основе его лежит ряд теоретических противоположений, которые и необходимо вскрыть.

На первый взгляд может показаться, что различие этих двух типов словарей покоится исключительно на их разном практическом назначении. Однако это было бы слишком одностороннее суждение. В основе словарей первого рода лежит единое (реальное) языковое сознание определенного человеческого коллектива в определенный момент времени; в основе словарей второго рода вовсе не лежит какого-либо единого языкового сознания: слова, в них собранные, могут принадлежать разным коллективам, разным эпохам и вовсе не образуют какой-либо системы. Все это легко можно иллюстрировать на двояком значении термина «русский язык»: с одной стороны, он обозначает современный русский литературный язык, который, хотя и имеет весьма сложную структуру, однако все же является вполне единым (всякое ограничение последнего положения повело бы к нелепому выводу, что можно по-разному понимать Горького, Маяковского, Шолохова и других современных писателей),3 а с другой — всю совокупность русских говоров не только в их настоящем, но и в их прошлом (я не хочу здесь останавливаться на трудности определения того, что следует подразумевать под словами «русские говоры»).

Чаще всего в основе словарей-справочников нашего времени лежит идея нации, более или менее сужаемая и расширяемая как географически, так и исторически. Так был задуман «Deutsches Wörterbuch» бр. Гриммов (первый том которого вышел в 1854 г., но который не закончен еще и до сих пор): он основан на текстах, начиная с XVI в., текстах, зачастую плохо понятных для современного читателя. По этому же пути в общем пошел ряд больших многотомных словарей европейских языков нашего времени: недавно оконченный большой Оксфордский словарь английского языка («A new English Dictionary on historical principles founded mainly on the materials collected by the Philological Society» edited by James A. H. Murray в 20 громадных полутомах); огромный, но еще не оконченный словарь голландского языка («Woordenboek der Nederlandsche Taal»), начавший выходить с 1882 г., и не менее большой и также неоконченный словарь шведского языка («Ordbok ofver Svenska Språket ut gifven af Svenska Akademien» — первый том в 1898 г.). В основе всех этих словарей лежат тексты, также начиная с XVI в. В том же духе составлен «Ordbog over det Danske Sprog» grundlagt of Verner Dahlerup, основанный на текстах, начиная с 1700 г. (вышло 19 томов, и он близок к окончанию).

Однако не всегда идея нации является основой словаря-справочника: мы имеем замечательный, в свое время оказавший неоценимые услуги науке и практике, многотомный «Опыт словаря тюркских наречий» В. В. Радлова (том первый в 1893 г.), возможность которого базируется на большой близости турецких языков, могущих рассматриваться как диалекты единого, однако несуществующего языка. Приблизительно на подобной основе строятся часто этимологические словари: этимологические словари славянских языков (Миклошича, Бернекера), этимологические словари романских языков (Дица, Кёртинга, Мейер-Любке).

В конце концов возможны и другие принципы, по которым бы объединялись слова в словаре-справочнике. Так, к типу словарей-справочников надо отнести всевозможные технические словари, где объединены слова разных специальностей, представители которых зачастую друг друга не понимают. Наоборот, словари какой-нибудь одной определенной специальности, например медицинский словарь, словарь водников, военный словарь и т. п., могут быть словарями академического типа, если туда не собраны слова разных эпох или слова местного употребления, неизвестные всем специалистам: внутри системы такой лексики и происходит словотворчество в области данной специальности.

Энциклопедические словари являются по существу словарями-справочниками, так как, подобно общим техническим словарям, не имеют установки на лингвистическое единство своего словника.

Областные словари, если в них собраны просто слова данного языка, не употребляющиеся в литературном языке, конечно относятся к типу словарей-справочников. Таков «Опыт областного великорусского словаря», изданный Вторым отделением АН в 1852 г. До известной степени таков и совершенно замечательный «Glossaire des patois de la Suisse Romande...», rédigé par L. Gauchat, J. Jeanjaquet, E. Tappolet, I (не вся буква А), [Paris,] 1924–1933.

Но могут быть и другие областные словари, которые объединяют слова, свойственные определенному району. Таковы «Словарь областного олонецкого наречия» [Г. И.] Куликовского, [СПб.,] 1898 г., «Словарь областного архангельского наречия» —Подвысоцкого, 1885 г., и др.; таковы многочисленные и зачастую превосходные областные словари разных других языков.4 Подобные словари могли бы быть словарями академического типа, если бы представляли полную картину местной лексики, свойственной данному району в целом, не выключая слов, общих с литературным языком (эти слова ведь тоже входят в систему данного областного языка). Исследователю, конечно, бывает трудно отличить здесь сознаваемое заимствование из литературного языка от «искони» общего слова или от вполне укоренившегося заимствования; но эта трудность не меняет принципиальной стороны дела.5 Очень часто, однако, и такие словари просто регистрируют встречающиеся в данном районе местные слова, а потому остаются в общем словарями-справочниками (по-немецки они называются Idiotikon'ами).

Само собой разумеется, что словарь определенного говора, если он не дифференциальный (т. е. не регистрирует только отличия от литературного языка), будет принадлежать к нормативному, или академическому, типу.

Может показаться, что словарь языка того или другого писателя должен быть словарем академического типа. Действительно, надо думать, что действенный словарь того или другого писателя, вообще или в определенный период его творческой деятельности, представляет собою систему (хотя это как раз то, что показать и является очередной научной проблемой); но нельзя быть уверенным, что образующая систему лексика встречается в произведениях писателя. Как раз то, от чего писатель отталкивается и без чего нельзя понять смысла его творчества, могло и не попасть в его писания. Кое-что могло не попасть и совершенно случайно. Кроме того, во всяком произведении всегда много безразличного материала (который я назвал когда-то «упаковочным»), который, конечно, никак не входит в индивидуальную систему (в стиль) данного писателя. Таким образом, словарь языка писателя — который обязательно должен быть исчерпывающим — является принципиально словарем-справочником (между прочим, настолько важным для построения общего словаря, что многим филологам казалось невозможным построение этого последнего без предварительного создания исчерпывающих словарей к писателям) и лишь может послужить материалом для выяснения «индивидуального словаря» данного писателя.6

В заключение следует еще раз подчеркнуть, что словарь-справочник характеризуется тем, что его слова не образуют цельной единой выразительной системы, или принадлежа к разным — хронологически или географически — человеческим коллективам, или представляя собой лишь часть слов, образующих эту систему. Слова в академическом, или нормативном, словаре — наоборот, служа для взаимопонимания членов определенного человеческого коллектива, составляют единую сложную ткань, единую систему, которая, к сожалению, бывает обыкновенно очень плохо отражена, а то и вовсе не отражена в существующих словарях этого типа. Вопросу о том, в чем выражается система, иначе говоря — единство лексики данного языка, будет посвящен один из следующих этюдов.

Обратим теперь внимание на некоторые затруднения при определении социальной основы в словарях академического типа. Они проистекают из того, что в понятие литературного языка входит не только разговорный язык, но прежде всего соответственный письменный (взаимоотношению их тоже будет посвящен специальный раздел одного из следующих этюдов, так как совсем не так просто разрешается вопрос о том, который из них является ведущим). Безусловно, единым является разговорный язык, определяемый исключительно единством коллектива в определенный момент времени. С письменным языком дело обстоит сложнее. Мы читаем и понимаем литературные произведения и предшествующих эпох. Однако многое из того, что мы прекрасно понимаем и что мы даже не воспринимаем как архаизм, мы уже не только не скажем, но даже и не напишем. Так, фраза из «Капитанской дочки»: Все мои братья и сестры умерли во младенчестве — никого, конечно, не шокирует, а между тем никто так не напишет: напишут попросту — умерли еще маленькими или немного в более строгом стиле — умерли в раннем возрасте (все это применительно к данному контексту: вне его могло бы быть множество и других способов выражения). Эти различия покрываются понятиями активного и пассивного запаса слов данного литературного языка7 (различение, которое, к сожалению, не делается ни в каких словарях). Чем же определяется пассивный словарный запас данного литературного языка? — Начитанностью соответственного человеческого коллектива, тем кругом произведений, которые обязательно читаются в данном обществе. Вовсе не косностью тогдашних академиков объясняется то обстоятельство, что в 1847 г. Второе отделение императорской Академии наук составило «Словарь церковнославянского и русского языка»: оно не могло поступить иначе, поскольку старшее поколение того времени грамоте училось еще по часослову и псалтыри. Для него церковнославянские слова были пассивным словарным запасом, который как-то входил в систему лексики русского языка и в той или другой мере определял значение и оттенки разных русских слов.8

Но вот к концу столетия начитанность в церковнославянских текстах исчезает совершенно, и Второе отделение императорской Академии наук в 1895 г. выпускает под редакцией акад. Я. К. Грота первый том уже «Словаря русского языка» «в том виде, как он образовался со времен Ломоносова» (стр. VI предисловия). И действительно, все мы, нынешнее старшее поколение — если и не всегда с большим увлечением — читали и Ломоносова, и Державина, и Карамзина.

Наконец, в 1938 г. Академия наук СССР предполагает издавать «Словарь современного русского литературного языка», «начиная от пушкинской поры и до наших дней» (стр. II «Проекта Словаря современного русского литературного языка», 1938). И это совершенно правильно, ибо едва ли наша молодежь читает и перечитывает каких-либо писателей допушкинского периода.

У французов период вполне актуальной литературы значительно больше: он начинается с XVII в. На Корнеле, Расине, Мольере, Лафонтене и других классиках воспитывается до сих пор всякий француз, приобщающийся к литературному языку (хотя для безусловного понимания классиков оказался необходим учебный словарик),9 и вся современная литература и ее язык могут быть до конца понятны только при каком-то сопоставлении их с литературой и языком XVII в., от которых они так или иначе отталкиваются.

При ближайшем рассмотрении оказывается, однако, что дело не исчерпывается одним различением активного и пассивного запаса слов в литературном языке (которое, конечно, обязательно должно быть отражено в словаре академического типа): в актуальной литературе встречаются слова со значениями, вовсе не свойственными современному литературному языку, а иногда и просто противоречащими современному употреблению (примеры см. ниже). Как поступать в этих случаях в словарях академического типа? Из того, что французам понадобился для этого даже особый словарь, что этим отличиям языка прошлого надо специально учить, вытекает с достаточной очевидностью, что в жизни они нормально не замечаются и что, следовательно, они не играют никакой определяющей роли в нашем языке: их как бы нет.10 А отсюда вытекает, что в словаре академического, нормативного типа этим вещам вовсе нет места, что в таком словаре нельзя давать, например, всего Пушкина, а только то из Пушкина, что не противоречит сегодняшнему употреблению.И это потому, что эти противоречия никак не входят в систему современного языка, являясь, с нашей точки зрения, не архаизмами, а неправильностями, непонятными ошибками.

Несколько французских примеров, взятых из Cayrou (см. выше): Embonpoint в XVII в. значит 'конституция человека, находящегося в добром здоровье', и говорится чаще, хотя и не обязательно, о толстых людях:

«      ... Il a votre air votre âge. Vos yeux, votre action, votre maigre embonpoint».     (Corneille. La suite du Menteur, v. 277).

В VIII изд. «Словаря Французской академии» (1932 г.) это слово объясняется как 'конституция более или менее толстого человека'. В «Larousse Universel», хотя и объясняется как 'состояние тела, особенно у толстых людей' (т. е. дается некоторый выход для оттенка, имевшего место в XVII в.), однако в виде антонима дается худоба (maigreur, émaciation). «Dictionnare général» выходит из затруднения, давая своим определением возможность подвести под него и старое употребление, но примеров на него не дает.

Emouvoir в XVII в. значит прежде всего двигать: A force de leviers, on arrachera bientôt ce pieu, il commence à s'émouvior (Furetière, «Dictionnaire Universel», 1690).

В современном «Словаре Французской академии» нет ни малейшего упоминания об этом значении. Но оно дано без оговорок в «Larousse Universel» и в «Dictionnare général» (в последнем с примерами из XVII в.).

Hoquet в XVII в. имеет значение 'толчок, причина, его вызывающая':

Mes gens s'en vont à troi pied, Clopin-clopant comme ils peuvent, L'un contre l'autre jetés Au moindre hoquet qu'ils trouvent.     (La Fontaine. Fables, v. 2).

Ни в современном «Словаре Французской академии», ни в «Larousse Universel» этого не находим. В «Dictionnare général» дано с пометкой устар.

Подобные примеры можно множить без конца. Вот несколько примеров из русского. Достаточно, собственно, привести следующие стихи Пушкина:

Счастлив, кто близь тебя, любовник упоенный, Без томной робости твой ловит светлый взор, Движенья милые, игривый разговор И след улыбки незабвенной. (Черновые наброски, 1820).

Совершенно очевидно, что неискушенный читатель в наше время может воспринять их совершенно превратно в целом. Обращаясь к частностям, видим, что слово любовник в наше время потеряло свой общий смысл, какой имело раньше и французское слово amant и который сейчас и по-французски и по-русски трудно выразить просто и точно ('человек, любящий определенную женщину'). Далее видим, что сейчас упоенный неупотребительно в абсолютивном смысле: можно сказать только упоенный успехами и что-нибудь в этом роде. Наконец, вопрос о том, что бы мы сейчас сказали в данном контексте вместо игривый разговор, требует особого исследования. Может быть, оживленный, может быть, просто веселый.11

Наконец, нельзя не указать на то, что в русском литературном языке сегодняшнего дня, благодаря коренному перевороту в нашей идеологии, происшедшему в результате Октябрьской революции, оказались гораздо более глубокие противоречия с вполне актуальной еще литературой. Примеры встречаются на каждом шагу; укажу несколько разительных с той или иной точки зрения.

Фраза это воспитывает материалистов до революции и сейчас имеет совершенно разные значения: до революции это могло значить 'это воспитывает людей, признающих только личную выгоду' (= «шкурников»), особенно при прибавке слова грубый — грубых материалистов; теперь она может значить только 'это воспитывает людей с материалистическим (философским) мировоззрением'. Не меньший сдвиг произошел со словами идеалист, идеалистический.

Слово гражданин всегда имело ореол чего-то возвышенного, однако сейчас мы скажем: гражданин Иванов, извольте выйти вон, и отнюдь не товарищ Иванов: слово гражданин в смысле титула приобрело что-то официальное.

В лингвистической терминологии приходится термин диалектический заменить словами диалектный, диалектальный ввиду большой распространенности философского значения слова диалектический.

Все это должно быть учитываемо при построении академического, нормативного словаря: в него не следует брать фактов хотя бы и актуальной литературы, но противоречащих современному употреблению. Однако последовательное проведение этого принципа приводит к тому, что при посредстве такого нормативного словаря нельзя будет понимать не только старой литературы, но зачастую даже и актуальной. Это затруднение всегда существовало и как-то смутно ощущалось лексикографами. Но принципиальное противоречие, лежащее в основе всего дела, никем, кажется, не было еще вскрыто с полной четкостью.

В этом смысле очень характерны колебания между нормативным словарем и словарем-справочником в истории нашей лексикографии.

В 1789 г. Российская академия в предисловии к своему словарю (стр. IX) говорила: выбор слов Академия «следующими изъятиями облегчить предположила»: . . .4) исключить «все слова старинные, вышедшие из употребления;»...

В 1847 г. Второе отделение Академии наук писало на стр. XI своего предисловия к «Словарю церковнославянского и русского языка»: «...Словарь должен... быть сокровищницей языка на протяжении многих веков, от первых письменных памятников до позднейших произведений нашей словесности» и дальше, на стр. XII: «Отделение русского языка и словесности... приняло в руководство следующие правила: 1) помещать в Словаре вообще слова, составляющие принадлежность языка в разные эпохи его существования, потому что Словарь не есть выбор, но полное систематическое собрание слов, сохранившихся как в памятниках письменности, так и в устах народа».

Замечательный для своего времени словарь Даля является, конечно, словарем-справочником, а в высшей степени полезный современный «Толковый словарь русского языка» под редакцией Д. Н. Ушакова — более или менее компромиссным словарем.

Нечто аналогичное мы видим и в современной французской лексикографии. Наиболее последовательно проводит нормативную точку зрения «Словарь Французской академии», как это было видно из приводившихся выше примеров: он не дает значений, противоречащих сегодняшнему употреблению слов.12 «Dictionnare général» (Хацфельд, Дарместетер, Тома), как это тоже видим из примеров, подходит ближе к типу словаря-справочника, будучи прежде всего словарем языка литературы (начиная с XVII в.). То же можно сказать и о словарях Ларусса, которые конечно являются прежде всего словарями-справочниками.13

Может быть, ближе к типу нормативного словаря подходит еще не оконченный, но превосходный словарь чешского языка, издаваемый Чешской академией под редакцией Oldřich Hujer, Emil Smetánka, Miloš Weingart: (являющийся сокращением тоже подготовляемого к печати большого словаря): «Přirušni Slovnik jazyka šeského», Dil. I., А-J. v Praze, 1935–1937. Во всяком случае в его основе лежат тексты, начиная лишь с 1880 г. По-видимому, в таком же духе издается тоже превосходный нормативный словарь норвежского языка, по текстам с 1870 г.: «Norsk riksmåls-ordbok», utarbeidet av T. Knudsen og Alf sommerfelt (вышло уже два объемистых тома, что составит половину словаря).

На вопрос, как же надо поступать, я не задумываясь отвечаю: надо делать два словаря, один — нормативный, а другой — справочник,14 определяя terminus a quo последнего историческими, но прежде всего практическими — ведь справочник! — соображениями (для русской лексикографии, думается, с послепетровской эпохи). Если нельзя сделать двух словарей, надо вступить на путь компромиссов, четко их оговаривая.

В заключение этого раздела хотелось бы подчеркнуть, что с чисто лингвистической точки зрения «научным» надо считать словарь академического, или нормативного, типа, ибо такой словарь имеет своим предметом реальную лингвистическую действительность — единую лексическую систему данного языка. Словарь-справочник в конечном счете всегда будет собранием слов, так или иначе отобранных, которое само по себе никогда не является каким-то единым фактом реальной лингвистической действительности, а лишь более или менее произвольным вырезом из нее.

На практике мы видим как раз обратное: в большинстве случаев словари, составленные по типу академических, не стоят на большой высоте (прежде всего уже потому, что не дают никакого представления о той системе, которая лежит в их основе). Между тем среди словарей-справочников есть много таких, которые надо считать совершенными, как в смысле научном, так и в смысле практическом.

Некоторые думают, что нормативный словарь не может быть научным, и готовы противополагать нормативный словарь описательному. Это недоразумение: хороший нормативный словарь не придумывает нормы, а описывает ту, которая существует в языке, и уж ни в коем случае не должен ломать эту последнюю. Может быть, норму иногда трудно подметить, но это уже несчастье исследователя и не имеет никакого отношения к принципиальной стороне дела.

Здесь следует заметить, что очень часто, говоря о нормах, люди забывают о стилистических нормах, которые не менее, если не более, важны, чем всякие другие, и которые по существу вещей меньше всего зависят от произвола писателя, если только этот последний желает быть правильно понятым. Игорь Северянин вполне мог употребить в своих стихах такие выдуманные им слова и словосочетания, как каблучком молоточить паркет, сенокосить твой спелый июль и т. п. Это может нравиться или не нравиться, но никого не будет особенно шокировать как неуместное — в лирике допустимы неологизмы и вообще разные непривычные вещи. Но если какой-нибудь директор кино, желая обновить русский язык, сделает аншлаг на дверях своего театра: местов на сегодня больше нет, то реакция на это будет одна: «Как это вы позволяете неграмотным людям писать аншлаги в вашем театре?» И это несмотря на то, что формы местов, делов имеют, по всей вероятности, шансы на успех в будущем.

Очень часто норма допускает два способа выражения, считая оба правильными. Нормативный словарь поступил бы в высшей степени неосторожно, если бы забраковал одну из них, руководствуясь чистейшим произволом или личным вкусом редактора: не надо забывать, что синонимика является богатством языка, которое позволяет ему развиваться, предоставляя говорящему и пишущему широкие возможности для более тонкой нюансировки их мыслей (то же относится конечно и к складывающимся литературным языкам, где на первый взгляд иногда даже кажется, что нормы вовсе нет, а при ближайшем рассмотрении оказывается, что она просто очень широка).

Не менее нужно опасаться и произвольной дифференциации синонимических форм: на этих путях легко можно сделать литературный язык без надобности затрудненным. Примером этому, по-моему, служит французский литературный язык, который не только позволяет нам, но и заставляет нас исключительно тонко нюансировать свою мысль, а вместе с тем и абсолютно четко ее выражать (по этим-то причинам нам в первую голову и надо изучать французский язык, язык мирового литературного мастерства), но в котором имеется, как мне кажется, чересчур много запрещений, затрудняющих владение им.15

В чем же должна состоять нормализаторская роль нормативного словаря? В поддержании всех живых норм языка, особенно стилистических (без этих последних литературный язык становится шарманкой, неспособной выражать какие-либо оттенкк мысли); далее, в ниспровержении традиции там, где она мешает выражению новой идеологии; далее, в поддержании новых созревших норм там, где проявлению их мешает бессмысленная косность. Все это происходит помимо всяких нормативных словарей; однако эти последние могут помогать естественному ходу вещей, а могут и мешать ему, направляя развитие языка по ложным путям.

2. Противоположение второе: энциклопедический словарь — общий словарь

Противоположение это, на первый взгляд вполне очевидное и не требующее особых пояснений, на самом деле скрывает в себе довольно большие трудности.

Прежде всего вопрос о собственных именах в самом широком смысле этого слова. Многим кажется, что собственным именам нет места в общем словаре, что они составляют основное содержание только энциклопедического словаря. С последним положением конечно надо согласиться, но с первым, как будто, можно и должно спорить. Поскольку собственные имена, будучи употребляемы в речи, не могут не иметь никакого смысла, постольку мы должны их считать словами, хотя бы и глубоко отличными от имен нарицательных; поскольку же они являются словами, постольку нет никаких оснований исключать их из словаря. Весь вопрос состоит в определении того, что в языке является «значением» собственных имен.

Оставляя в стороне философию собственного имени вообще, можно все же констатировать, что те сведения, которые даются в энциклопедиях, никоим образом не входят в это «значение»: эти сведения по существу вещей вовсе не должны быть общеизвестны (иначе не надо было бы и энциклопедий!). Следовательно, задача состоит в том, чтобы определить тот общеобязательный минимум, без которого невозможно было бы общепонятно оперировать с данным собственным именем в речи. Как мне кажется, этим минимумом является понятие, под которое подводится данный предмет, с общим указанием, что это не всякий подводимый под данное понятие предмет, а один определенный.

Когда я говорю философ, то это может значить 'какой-нибудь философ' (хотелось бы напечатать статью и философа = on voudrait publier un article d'un philosophe aussi), или 'всякий философ' (философ привык ценить форму = le philosophe est habitué à apprécier la forme), или 'данный философ' (философ подошел к собеседнику = le philosophe s'approcha de son interlocuteur).16

Последнее значение по функции в речи более или менее синонимично собственному имени, вместо которого и сказано в последнем примере философ. Таким образом, с большими, конечно, упрощениями, но все же с некоторым приближением к истине можно сказать, что собственное имя относится к соответственному нарицательному, как французское нарицательное с определенным членом (в одном из его значений) к нарицательному с неопределенным членом. Империалистическая война с маленькой буквы — нарицательное, а если мы напишем это слово с большой буквы, то будем иметь в виду одну определенную империалистическую войну (по-французски La Grande Guerre). Вот несколько примеров определений собственных имен для общего словаря: Австралия — одна из стран света; Людовик XIV — один из французских королей; Хлестаков — один из персонажей комедии Гоголя «Ревизор». Однако некоторые характерные черты того или иного предмета могут иногда входить в значение соответственного собственного имени, приближая его к нарицательному. Так, Хлестаков со своими чертами беспардонного вруна и хлыща становится нарицательным и дает производное слово хлестаковщина. Слово Австралия едва ли способно приобретать какие-либо характерные признаки (нельзя, конечно, считать таковыми кенгуру и не дающие тени эвкалипты); но слово Европа несомненно имеет в нашем языке (совершенно независимо от того, насколько или в каком отношении это соответствует действительности) характерный признак — 'страна передовой цивилизации', отсюда возможность таких словосочетаний, как европейские манеры, европейская вежливость и т. п.17 Дело хорошего общего словаря определить вторые «нарицательные» значения собственных имен, и надо сказать, что дело это очень деликатное.

Самым трудным делом для лексикографии будет выбор такого понятия, под которое следует подводить то или другое собственное имя. Само собой разумеется, что это не может быть делом личного усмотрения или вкуса: надо подметить, как дело обстоит в языке данного общества, и в этом-то и заключается трудность. В самом деле, как определяется Ньютон для русского литературного языка? 'Ученый', 'ученый мыслитель', 'английский ученый', 'основоположник современной механики' и т. д. Вот провизорное определение, которое требует еще, конечно, проверки: 'один из гениальнейших умов человечества, заложивший основы современного знания в области точных наук'.

Само собой разумеется, что не все собственные имена должны входить в общий словарь, если он относится к академическому типу, а лишь те, которые общеизвестны в данном языковом коллективе.

Совершенно особую группу собственных имен составляют личные имена и клички, которые конечно не могут иметь иного определения, кроме того, что это 'одно из личных имен' или 'одна из кличек'.18 Но и они являются факультативными словами, поскольку они постоянно входят в ткань речи с очевидным в каждой определенной среде смыслом. Некоторые из них делаются даже нарицательными именами в том или другом отношении, хотя в общем это бывает довольно редко.

Другую трудность в плане противоположения «энциклопедический словарь — общий словарь» представляют собой термины. Очень многие специальные термины вовсе не входят в общелитературный язык и относятся к специальным жаргонам. Они подробно объясняются или в общей, или в разных технических энциклопедиях, где даваемые о них сведения можно сильно варьировать по объему. Но много есть и таких терминов, которые входят и в литературный язык. Однако очень часто они будут иметь разные значения в общелитературном и в специальных языках. Слово золотник (в машине) всем хорошо известно, но кто из нас, не получивших элементарного технического образования, знает как следует, в чем тут дело? Кто может сказать, что вот это золотник, а это нет? Поэтому в общем словаре приходится так определять слово золотник: 'одна из частей паровой машины'. Прямая (линия) определяется в геометрии как 'кратчайшее расстояние между двумя точками'. Но в литературном языке это, очевидно, не так. Я думаю, что прямой мы называем в быту 'линию, которая не уклоняется ни вправо, ни влево (а также ни вверх, ни вниз)'.19 В ботанике разные растения определяются по установленной системе (то же относится и к зоологии, и к минералогии, и к другим отделам природы). В быту, а следовательно, и в литературном языке, они определяются совершенно иначе, и зачастую очень трудно отыскать те признаки, которые заставляют нас узнавать то или другое растение.20 Я не говорю уже о тех случаях, когда про тот или другой предмет приходится говорить, что это 'род кустарника' или что это 'один из видов небольших лесных птиц' и т. п. Во всяком случае нужно помнить, что нет никаких оснований навязывать общему языку понятия, которые ему вовсе не свойственны и которые — главное и решающее — не являются какими-либо факторами в процессе речевого общения.

3. Противоположение третье: thesaurus — обычный (толковый или переводный) словарь

Следующим капитальным противоположением в области лексикографии надо считать противоположение словарей типа thesaurus и обычных толковых или переводных словарей.

Когда говорят thesaurus, то нынче у нас чаще всего имеют при этом в виду «Thesaurus linguae latinae», предприятие пяти немецких академий, начатое еще в 1900 г. и до сих пор доведенное с пропусками лишь до буквы М. Характерная особенность этого типа словарей состоит в том, что в них приводятся все решительно слова, встретившиеся в данном языке хотя бы один раз (т. е. и все так называемые hapax'ы), и что под каждым словом приводятся все решительно цитаты из имеющихся на данном языке текстов (в «Thesaurus linguae latinae» до 600 г.). В основе вышеуказанного противоположения лежит противоположение «языкового материала» и «языковой системы» — понятия, которые я пытался обосновать в своей статье «О трояком аспекте языковых явлений и об эксперименте в языкознании».

В основе всякого языка лежит все сказанное, услышанное и понятое на этом языке. Для простоты в дальнейшем будем говорить о письменном языке, так как в устном языке процессы представляются более сложными. Тогда можно сказать, что в основе всякого письменного языка лежат опубликованные на этом языке тексты, которые и представляют собой то, что я называю «языковым материалом». Для того чтобы понимать тексты и создавать новые, надо владеть всем «языковым материалом», т. е. знать все наличные тексты этого языка, но не в сыром, а в синтезированном, обобщенном виде. Синтез языкового материала я и называю «языковой системой», которая раскрывается в правилах грамматики и в правилах словаря, иначе — в правилах применения слов-понятий к реальной действительности. Правила словаря даются обыкновенно в виде «значений слов». Всем, однако, известно, как трудно формулировать эти значения в толковых словарях: это издавна составляло самое слабое их место, и издавна ведутся споры о наилучших методах определения значений. Герман Пауль дошел в этом отношении до такого скепсиса (ср. его статью Ueber die Aufgaben der wissenschaflichen Lexicographie mit besonderer Rücksicht auf das deutsche Wörterbuch» в Sitzungsberichte d. philos.-phil. und hist., Classe d. K.-B. Akademie d. Wissenschaften zu München, Jahrgang 1984), что старается в своем все же прекрасном словаре немецкого языка (Deutsches Wörterbuch, у меня 3-е изд. 1921) в основном избегать определений, исходя из того предположения, что человеку, знающему немецкий язык, обычные значения немецких слов и так известны (все внимание его обращено на разные тонкие оттенки значений и на их историю). Оставляя теоретическую сторону этого вопроса до специального этюда, посвященного понятиям «значения и употребления слов», здесь можно пока констатировать только то, что со словарем Пауля человек, плохо знающий немецкий язык, не сможет читать немецких текстов и что, следовательно, если не прибегать к переводам на другой язык (о чем речь будет идти ниже), то вопрос об определении значений остается в силе, тем более, что реальность самих значений не отрицал, конечно, и Пауль.

На почве этих затруднений и вырастает противоположение словаря, дающего весь «языковой материал» к каждому слову и до известной степени предоставляющего читателю самому выводить из него значения, и словаря, так или иначе — путем толкования или путем перевода — пытающегося дать все значения каждого слова и приводящего примеры лишь для иллюстрации своих определений.

Но, конечно, дело не только в трудности формулировать определения значений, а больше всего и прежде всего в исключительной трудности отыскания всех отдельных значений слова. Сравнительно легко наметить основные группы значений; но установление так называемых оттенков представляет уже большие трудности и иным кажется неважным, а иным субъективным. Не может быть сомнения в том, что такие ведущие к своего рода словарному агностицизму суждения глубоко неверны: трудность отыскания чего-либо не доказывает еще отсутствие искомого. Словарь все же является не простым, хотя бы и полным собранием примеров на отдельные фонетические слова, а собранием сгруппированных под отдельными словами общих понятий, под которые подводятся в данном языке единичные явления действительности. Поэтому в словаре под каждым фонетическим словом обязательно должен быть дан исчерпывающий и точный перечень понятий, с ним соединенных. Однако вполне справедливо, что дело это весьма деликатное и требует исключительно обостренного языкового восприятия. Проанализируем для примера такое простое на первый взгляд слово, как игла. Совершенно очевидные понятия, выражаемые этим словом, будут, во-первых, 'швейная игла', во-вторых, 'вязальная игла или спица', в-третьих, 'филейная игла',²¹ в-четвертых, 'лист хвойного дерева', в-пятых, 'колючка растения', в-шестых, 'колючка животного', в-седьмых, 'граммофонная игла' (хотя в сущности в этом смысле употребляется скорее слово иголка, а не игла).22 Однако и здесь можно спорить, насколько отдифференцировались пятое и шестое значения. Во фразе Я с трудом прокладывал себе дорогу сквозь густую заросль неведомых мне растений: иглы колючих кустарников то и дело впивались в меня... слово игла с современной точки зрения мне кажется скорее употребленным хоть и метафорически, но в своем обычном значении. Однако в литературе есть ряд примеров, как будто противоречащих такому утверждению; например, у Вяземского (Старая зап. книжка. Собр. соч., IX, стр. 59): В саду редкое дерево: род акации с острыми и твердыми иглами. Я склонен думать, что это устаревающее значение слова игла, которое, по-видимому, заменяется словом колючка (слову шип несколько мешает, по-видимому, плотницкое его значение, тем более, что в смысле 'колючка' он является скорее возвышенным словом). Что касается значения 'колючка животного', то тоже предполагаю, что оно мертвое и осталось лишь пережиточно в таких сочетаниях (однако не в «речениях», т. е. не в застывших выражениях), как иглы ежа, иглы дикобраза. Нормальным словом здесь было бы тоже колючка. Предполагаю, что первоначальное значение славянской иглы вовсе не 'швейная игла' (ср. словарь Даля) и что вышеприведенные 5-е и 6-е значения слова игла являются пережитками прежнего более широкого значения23 (впрочем, в развитии значений слова игла несомненно большую роль играли кальки).

Но все это надо признать исключительно тонкими вопросами; имеются вопросы гораздо более элементарные и тем не менее трудные. Так, надо ли считать особым значением в системе слова игла следующие употребления: зеленеет ячмень с острыми иглами своими (Карамзин); тонкие нежные, молодые иглы травы (Л. Толстой) и многие другие подобные? Иначе говоря, имеет ли слово игла значение 'росток'? Далее, имеет ли слово игла значение 'шпиль'? (адмиралтейская игла Пушкина). Имеет ли игла значение 'иглоподобный кристалл' (ледяные иглы)? И т. д. Я думаю, что для современного языка это, хотя и особые значения, однако тоже более пережиточного характера. Зато я никак не могу согласиться с 4-м значением слова игла в Словаре Д. Н. Ушакова — 'тонкий заостренный конец чего-нибудь'. Приводимый пример: (Автомобили) туго набиты солдатами, матросами и ощетинились стальными иглами штыков (Горький) иллюстрирует, по-моему, лишь образное употребление слова игла в его основном значении. С этим связан, между прочим, один глубокий вопрос: не раздваивается ли первое значение слова игла на два понятия — а) 'собственно швейная игла' и б) переносно — 'нечто подобное швейной игле'. Разница между ними была бы лишь в отсутствии в этом же случае ушка (или чего-либо играющего его роль, например, у хирургической иглы), по-видимому существенного признака первого понятия. Под это второе понятие подошел бы и вышеприведенный пример из Горького и соответственные примеры из Тургенева, Л. Толстого и др. (сравнение штыков — но не штыка — с иглами является в сущности литературным штампом, хотя еще и живым). Но главное сюда бы подошли многие образные употребления слова игла: Иглы ресниц (Фет). Какая тоненькая. Игла (о молоденькой девушке. Горький). (Взгляд), из которого не только не прорезывались иглы, лучи света, но даже искры не было (Гончаров). Блуждают солнечные иглы, по колесу от очага (Клюев). (Дождь) иглы заслезил (Пастернак). Тонкий огонь пробежал по мне жгучими иглами; я нагнулся и приник к ее руке (Тургенев). Острый, пронизывающий озноб мгновенно разбегается жгучими иглами... (Серафимович). Слова мудрых остры, как иглы (Куприн). В выражениях: иглы сатиры, остроумия и т. п., быть, сидеть, лежать и подобные (как) на иглах и т. д., и т. д.

Суть вопроса во всех этих случаях состоит в том, сохраняется ли в них образ именно швейной иглы. В составленном мною в 1935 г. первом выпуске IX тома «Словаря русского языка АН» (откуда заимствовано большинство вышеприведенных примеров) я решал этот вопрос в утвердительном смысле, считая, что во всех этих случаях в основе лежит образ швейной иглы, но что при этом, как это всегда бывает при образных употреблениях, выпячивается один какой-либо признак, а все остальные в той или другой мере затушевываются. Иначе говоря, я считал, что значения б) — см. выше — не существует в русском литературном языке; но с этим, может быть, можно и спорить.

Все сказанное целиком объясняет практическое требование к составителям словарей: не мудрствуй лукаво, а давай как можно больше разнообразных примеров. Я слышал такие суждения от первоклассных филологов. И действительно, каждое мало-мальски сложное слово в сущности должно быть предметом научной монографии, а следовательно, трудно ожидать скорого окончания какого-либо хорошего словаря. А словари нужны, и надо находить какой-то компромисс. Надобность в таком компромиссе еще более становится очевидной, если мы обратим внимание на все вышеприведенные случаи образного употребления слова игла. Как бы мы ни решали вопрос о значении этого слова, остается все же вопрос о том, в каких случаях слово игла может быть употреблено образно. Можно ли, например, сказать о гвоздях, натыканных для затруднения воров поверх забора, что они торчат, как иглы? Мне кажется, что нельзя;24 это хотя и неважно само по себе, однако показывает, что в словаре должны быть исчислены все традиционные случаи образного применения данного слова. И если для людей, вполне владеющих активно данным языком, возможен эксперимент (т. е. проба составления разных контекстов данного слова), то по отношению к мертвым языкам этот прием отпадает по существу вещей. Поэтому в словарях мертвых языков исчерпывающее обилие цитат является единственным выходом из положения. Однако то же надо сказать и о словарях нормативного типа живых языков: ведь справляются, существует ли в данном языке такое словоупотребление или нет, а поэтому все существующие должны быть безусловно перечислены. Само собой разумеется, что нет надобности приводить однообразные цитаты; но исчерпать их разнообразие совершенно необходимо.

В связи с этим понятно, почему хорошими считаются те словари, которые дают много примеров (таковы, например, «Словарь Французской академии» с многочисленными примерами из разговорного языка и «Французский словарь» Литтре с еще более многочисленными литературными цитатами). Все это объясняет, почему стремление в той или иной мере приблизиться к типу thesaurus является естественным в лексикографии, хотя степень этого приближения остается совершенно неопределенной.25

Но есть мотивы, которые в известных случаях делают тип thesaurus в чистом виде идеалом словаря вообще. Значения слов эмпирически выводятся из языкового материала (об этом «выведении» будет сказано в особом этюде, посвященном значению и употреблению слов). Но в живых языках этот материал может быть множим без конца, и в идеале значения определяются с абсолютной достоверностью; в мертвых же языках он ограничен наличной традицией. При этом для одних значений его более чем достаточно, для других его мало, и каждый случай употребления данного слова может оказаться в той или другой степени ценным для разных выводов. И далее, в живых языках каждый, произвольно множа случаи употребления данного слова, может проверить выводы составителя словаря относительно значения данного слова; в мертвых языках для проверки нужно знать все наличные случаи употребления. Вывод отсюда тот, что всякий научный словарь мертвого языка в принципе должен быть thesaurus'ом, т. е. давать весь наличный языковой материал данного языка.26 Практически от этого могут быть конечно те или другие отступления: нет надобности, например, приводить повторяющиеся случаи, а также случаи, очень близкие по контексту, и т. п.;27 но это не нарушает основного принципа.

Другой мотив, приводящий составителя словаря к типу thesaurus'а, лежит в чисто научно-лингвистических интересах. В обычных словарях отражается только «языковая система» данного языка. Но эта система целиком покоится, как было сказано выше, на «языковом материале», а «языковой материал» есть не что иное, как объективированная «речевая деятельность» данного коллектива (которая является единственной данной в опыте языковой реальностью). Эта речевая деятельность, хотя зачастую и протекает целиком по готовым шаблонам, однако в принципе является речетворчеством, обусловленным правилами «языковой системы» данного языка (см. об этом мою вышецитированную статью «О трояком аспекте...»). Несомненно, что в задачи лингвистики входит изучение процессов речетворчества вообще и, в частности, в области словоупотребления. И многим представляется (полагаю, не вполне основательно), что материалы для этого должны найти себе место в полном научном словаре — отсюда необходимость опять-таки приведения под каждым словом всего языкового, материала, относящегося к данному слову.

В той или другой мере под знаком всех этих идей, вероятно, составлялся «Словарь русского языка», издававшийся нашей Академией наук под редакцией А. А. Шахматова, начиная с 1897 г., и оставшийся неоконченным. Он, конечно, не должен был быть настоящим thesaurus'ом, но максимум цитат было его основным принципом, а поскольку дело шло об «областном языке», постольку абсолютно все имевшиеся материалы обязательно входили в его ткань.

Более последовательно принцип thesaurus'а проводится в современном продолжении «Немецкого словаря» бр. Гриммов (начиная, кажется, с 1908 г.). Во всяком случае в картотеке этого словаря стремятся иметь исчерпывающие выписки из максимального числа авторов, и последние выпуски самого словаря дают хорошие объемистые статьи, богато иллюстрированные интереснейшим материалом.²⁸

Однако само собой разумеется, что для богатого живого литературного языка принцип thesaurus'а практически не может быть проведен до конца: нельзя перепечатать в словаре всю библиотеку актуальных авторов (если говорить только о нормативном словаре). Нелепость такого предприятия становится сразу очевидной, если мы будем иметь в виду не только письменный, но и устный, хотя бы и не областной язык.

Здесь обнаруживаются, однако, не только практические, но и теоретические противоречия в самом принципе thesaurus'а. В самом деле, наше устное речетворчество очень и очень часто нарушает в том или другом отношении, в той или другой мере существующие языковые нормы. Это хорошо известно всякому вдумчивому лингвисту; но в этом каждый может убедиться, прочитав стенограмму своего неподготовленного устного выступления (я имею в виду конечно не профессионалов-ораторов, а обыкновенных образованных людей, вполне владеющих литературным языком). Но не только в устном, а и в письменном языке постоянно встречаются разного рода неправильности и неловкости. Даже лучшие авторы грешат такими вещами. Не подлежит сомнению, что, с точки зрения речетворческих процессов (т. е. нашей речевой деятельности}, ошибки речи особенно показательны: они-то и раскрывают механизм этих процессов; они зачастую дают ключ к пониманию причин исторических изменений в языке. Для настоящего лингвиста-теоретика, для которого вопросы «как» и «почему» являются самыми важными, ошибки речи оказываются драгоценным материалом. Тем не менее даже в словарях мертвых языков, где принципы thesaurus'а должны быть руководящими, ошибки речи скорее надо считать malum necessarium — necessarium, ибо для мертвых языков у нас нет непосредственных критериев ошибочности, с которыми борются филологи-стилисты в меру своих сил. В словарях живого языка даже и ненормативного типа, особенно в словарях с малочисленными примерами, они безусловно недопустимы. Зато в словарях писателей ошибки могут быть очень интересны и с разных точек зрения показательны.

Тут возникает вопрос о том, почему ошибки речи, являясь по существу тоже «языковым материалом», участвуя в формировании «языковой системы» данного языка (ср. выше) и будучи таким образом «неопасными» в жизни, оказываются опасными в словаре. Ответ на это простой: поскольку эти ошибки сознаются как таковые, постольку они неопасны, образуя то, что я называю «отрицательным языковым материалом» — это языковой материал как бы с особой пометкой «так не говорят», которая реализуется в замечаниях старших для ребенка, в насмешках среды для взрослых. В подлинной языковой жизни он не только не опасен, но играет огромную роль в выработке «языковой системы» у членов данного языкового коллектива.29

«Отрицательный языковой материал», искусно подобранный и снабженный соответственным знаком, мог бы быть очень полезным в нормативном словаре (особенно для борьбы с естественными, но не употребительными словосочетаниями).

В плане противоположения thesaurus'а и обычного словаря надо затронуть один практический вопрос, очень волнующий словарные издательства, — это вопрос словника, т. е. вопрос о том, какие слова надо брать в словарь того и другого типа, а какие — нет. Как было сказано в начале этого раздела, thesaurus характеризуется именно тем, что в его словник включаются все слова, какие только кем-либо были употреблены, хотя бы это и имело место всего один раз (hapax legomena). В словарях иного типа возможны бесконечные вариации: в последовательном полном нормативном словаре того или иного литературного языка конечно должны быть даны все слова, имеющие безусловное хождение в данном языке. И это не представляет собой никаких особых затруднений в смысле объема: большинство специальных терминов ведь не входит в литературный язык (см. 2-й раздел); что касается разных новообразований, то их возможность должна быть безусловно предусмотрена, но попасть в словарь должны лишь те, которые приобрели, так сказать, некоторую индивидуальность (подробнее этот вопрос будет разобран в одном из следующих этюдов). Конечно, провести правильную демаркационную линию и в первом и во втором случае дело исключительной трудности; но вообще словарная работа, как основанная исключительно на семантике, требует особо тонкого восприятия языка, требует, я сказал бы, совершенно особого дарования, которое по какой-то линии, вероятно, родственно писательскому дарованию (только последнее является активным, а дарование словарника — пассивным и обязательно сознательным).

Что касается разных типов словарей-справочников (я имею в виду в первую голову иностранные словари, в том числе и русские для нерусских), то словник их зависит от того потребителя, для которого словарь предназначен: одно дело, если этот потребитель хочет читать книги по технике; другое дело, если он хочет читать стихи, и опять-таки другое дело, если он просто турист, и так далее до бесконечности. Число типов неограниченно, и устанавливаются они чисто эмпирически.

Мой педагогический опыт подсказывает мне одно: всякий краткий словарь вызывает у серьезных людей в конце концов раздражение, так как он всегда оказывается недостаточным во всех тех случаях, когда словарь действительно нужен. Поэтому студентов я бы всегда сразу снабжал иностранными словарями типа «Nouveau petit Larousse Illustré» — это проверенный многолетним опытом тип, который, между прочим, одобрял и В. И. Ленин.

Это не значит, чтобы я вовсе отрицал разные небольшие словари для начинающих, для туристов и для других категорий людей, которые не собираются серьезно пользоваться иностранной литературой, но я считаю, что этими типами словарей — ценою подешевле — не следует увлекаться.

В самом деле, каждому серьезному технику-специалисту правильнее всего сразу купить себе том Шломана (см. конец следующего раздела), соответствующий его специальности, и быть надолго обеспеченным серьезным техническим дифференциальным словарем с шестью языками. Маленькие же технические словари годятся разве для начинающих студентов, приучающихся читать тексты по специальности на том или другом языке. Специалисту, читающему более или менее свободно на данном языке, такие словарики вообще не нужны, так как термины он в большинстве случаев понимает из контекста, а в серьезных случаях ему все равно придется обращаться к настоящему полному техническому словарю. Пользуюсь случаем, чтобы подчеркнуть ошибочность обывательского мнения, будто технические термины составляют главную трудность при чтении специальных иностранных текстов: незнакомство с предметом для одних и плохое знание данного общего языка для других — вот истинные причины трудности специальных технических текстов.

В заключение хочу сказать, что один небольшой по словнику словарь мне кажется все же совершенно необходимым для каждого иностранного языка: это учебный словарь для начинающих. Он должен объединить все те основные слова, без знания которых нельзя делать быстрых успехов в свободном чтении текстов на данном иностранном языке, и представить их как элементы некой единой системы. Однако тип такого словаря надо еще выработать, и весь вопрос является прежде всего методическим.

4. Противоположение четвертое: обычный (толковый или переводный) словарь — идеологический словарь

Поскольку мы можем в каждом слове различить его фонетическую форму (фонетическое слово) и его значение, постольку словарь каждого языка можно организовать, исходя из фонетических форм слов (обычный словарь), располагая их или в алфавитном порядке (алфавитный словарь), или по гнездам (гнездовой словарь),30 а можно организовать его и исходя от значений, т. е. от понятий, выражаемых фонетической формой слов (идеологический словарь). Может показаться, что в последнем случае слова собственно будут разрушены, так как одно и то же слово, имея несколько значений, будет фигурировать в разных местах и что это будет уже не словарь, т. е. не список слов, а список понятий. Однако это неверно. Неправильно думать, что слова имеют по нескольку значений: это, в сущности говоря, формальная и даже просто типографская точка зрения. На самом деле мы имеем всегда столько слов, сколько данное фонетическое слово имеет значений (так и печаталось, между прочим, в старых словарях: заглавное слово повторялось столько раз, сколько у него было значений). Это вытекает логически из признания единства формы и содержания, и мы должны были бы говорить не о словах просто, а о словах-понятиях.31 В нашем повседневном употреблении мы скатываемся на формальную точку зрения, придавая слову слово значение «фонетического слова». Таким образом, точнее всего было бы говорить, что обычный словарь является списком «фонетических слов» с их значениями, а идеологический словарь является списком слов-понятий с их синонимами.32

Несмотря на очевидность принципа идеологических словарей и несмотря на то, что практическая надобность в них очень велика (о чем будет еще сказано несколько ниже), словари этого типа не в ходу, если не считать нескольких единичных попыток в этом направлении.

Причина этого лежит в трудности дела и в полной неразработанности словарной теории вообще: словарным делом занимались лишь единичные крупные люди, а в основном оно было почти целиком предоставлено рынку. Лингвистика XIX в., увлеченная открытиями Боппа, Гримма, Раска и др., как правило, вовсе не интересовалась вопросами теории лексикографии.

Для создания настоящего идеологического словаря прежде всего необходимо иметь полный и очень точный список слов-понятий данного языка, а чтобы составить такой список слов-понятий, надо четко описать все значения слов в словарях обычного типа. Но мы видели в 3-м разделе, как это трудно и как на это склонны безнадежно махать рукой даже крупные филологи. На самом деле, хоть это и трудно, но конечно не невозможно. Но преодоление всякой научной трудности требует работы поколений. Ведь лингвистика XIX в. достигла поразительных результатов именно благодаря концентрации работы ряда поколений на вопросах сравнительной и исторической грамматики индоевропейских языков.

Другая трудность создания настоящего идеологического словаря лежит в классификации слов-понятий, которая обнаружила бы их живую взаимосвязь (она необходима, конечно, и для легкого их разыскания в словаре). Дело в том, что при классификации идей очень легко впасть в априорность и субъективизм. Между тем система слов-понятий (мышление) в конечном счете является функцией производственных отношений (в самом широком смысле) данного коллектива и условий его жизни, а потому оказывается величиной переменной. Отсюда необходимость чисто эмпирической классификации слов-понятий для каждого языка в каждый определенный момент времени. Если принять еще во внимание, что система слов-понятий каждой эпохи является компромиссом между системой понятий предшествующей эпохи и требованиями нового времени, а с другой стороны, если вспомнить, что в наших словарях до сих пор еще царит смешение разных хронологических планов, то трудности подлинной, т. е. отвечающей действительности, классификации станут очевидными.33

Вот классификация — в аспекте английского языка — одного из старейших идеологических словарей Roget'a, о котором будет сказано еще ниже:

Само собой разумеется, что хотя категории Балли в какой-то мере и подходят к словам-понятиям, однако до идеологического словаря, как я его себе мыслю, этой классификации еще далеко, не говоря уже о том, что для русского языка все дело надо начинать сначала.34

Практическая надобность в идеологических словарях явствует из заглавий первых попыток подобного рода. Самой первой является, по-видимому, «Thesaurus of English Words and Phrases classified and arranged so as to facilitate the expression of ideas and to assist in literary composition» (для облегчения нахождения способов выражения понятий и для помощи при составлении сочинений) — by Peter Mark Roget, M.D., F. R. S., 1852. Книга эта переиздавалась 76 раз сыном и внуком автора, в последний раз, кажется, в 1935 г.

Французский pendant к книге Роджета составлен в 1859 г. Т. Робертсоном под заглавием «Dictionnaire idéologique, Recueil des mots, des phrases, des idiotismes et des proverbes de la langue française, classé selon l'ordre des ideés;»35 немецкий pendant сделан Шлессингом в 1881 г. под заглавием «Der passende Ausdruck», в 1927 г. вышла переработка этой книги: Schlessing-Wehrle, Deutscher Wortschatz. Ein Hilfsund Nachschkagebuch der sinnverwandten Wörter und Ausdrücke der deutchen Sprache.

Другая книга в этом роде, внушенная идеями Роджета, принадлежит перу известного немецкого лексикографа Даниеля Сандерса и вышла в двух томах под заглавием «Deutcher Sprachschatz geordnet nach Begriffen zur leichten Auffindung und Auswahl des passenden Ausdruck»s. (для легкого нахождения и выбора подходящего выражения) и с подзаголовком «Ein stilistisches Hülfsbuch für jeden Deutsch schreibenden» (стилистическое пособие для каждого пишущего по-немецки), Hamburg, 1873–1877.

Совсем недавно вышла интересная, более самостоятельная, хотя в основном и продолжающая Роджета книга Франца Дорнзейфа «Der Deutsche Wortschatz nach Sachgruppen», 1934.

Действительно, если потребность припомнить наиболее подходящее слово для выражения той или другой мысли не так часто обнаруживается в применении к родному языку (это справедливо, конечно, лишь по отношению к людям, абсолютно владеющим соответственным литературным языком), то в применении к иностранному языку она встречается на каждом шагу.36 То же надо, конечно, сказать и о русском языке в тех случаях, когда его употребляют нерусские: я имею в виду наших националов, для которых вопрос безусловного владения русским языком становится все более и более актуальным.

Но еще более обещают дать идеологические словари в теоретическом отношении. В самом деле, мы всегда подходим к языку с его формальной стороны и уже от нее переходим к идеям, и в этом нет ничего порочного. Но прав Н. Я. Марр, когда подчеркивает примат мышления и зовет нас подойти к явлениям языка именно со стороны мышления. Брюно в своей книге «La pensée et la langue» попробовал перевернуть грамматику французского языка и изложить ее, исходя из идей, а не от форм. Идеологические словари делают то же самое в применении к словам и в конце концов должны дать материал для построения истории мышления, отраженного в языке. Я полагаю, что тогда-то и вскроются многие причины языковых изменений, которые для нас сейчас совсем не видны. Я полагаю, между прочим, что на базе хороших этимологических и исторических словарей можно будет тогда написать новые захватывающие книги, которые, исходя из понятий, будут рассказывать, почему то или другое понятие получало новую форму выражения, как рождались новые понятия и как разлагались старые и т. п.

Разных типов словарей, преследующих те же практические цели, что и идеологические словари, довольно много. Во главе их можно, пожалуй, назвать Р. Bossière Dictionnaire analogique de la langue française. Répertiore complet des mots par les idées, des idées les mots, впервые вышедший в 1862 г. и выдержавший не менее девяти изданий. Его наследником является словарь Ch. Maquet с почти тождественным заголовком «Dictionnaire analogique. Répetoire complet des mots par les idées, des idées par les mots», 1936 г. Эти словари дают группу слов, связанных по смыслу (раг analogie) с определенными словами-центрами. Эти слова-центры, расположенные в алфавитном порядке, и составляют основу словаря, который снабжен, кроме того, алфавитным указателем всех слов, находящихся в группах, с соответствующими ссылками.

По сути то же самое представляет собою словарь Paul Rouaix. Dictionnaire-manuel illustré des idées suggérées par les mots contenant tous les mot de la langue française, groupés d'après le sens, 1911.

Как было сказано выше, до известной степени те же практические цели преследуют бесчисленные словари синонимов на разных языках. Пользуясь случаем, чтобы отметить недурной, недавно вышедший французский словарик антонимов М. Rameau et H. Yvon. Dictionnare des Antonymes ou Countraires avec indication des synonymes, 1933.

К типу идеологических словарей, пожалуй, надо отнести «vocabulaires par l'image». Мне известен, к сожалению, только один такой словарь (который я считаю в общем очень удачным): А. Pincloche. Vocabulaire par l'image de la langue française comprenant 193 planches avec 6000 figures accompagnées de leur légendes explicatives et un vocabulaire idéologique. Paris, Larousse, 1923. Он разделен, как и все идеологические словари, на отделы: в первой части (Человек) имеется 13 отделов (человеческий род, питание, полеводство и садоводство, одежда и т. д.); во второй (Вселенная) — 6 отделов (изучение природы, небо и земля, время и т. д.). Каждый из отделов состоит из таблиц, наглядно иллюстрирующих относящиеся к данному отделу понятия, с легендами и комментарием, и из списков понятий (les idées), относящихся к данному отделу, но не поддающихся иллюстрации. И те и другие, конечно, классифицированы, и каждый отдел имеет свое оглавление. Каждая таблица по сходству или по смежности удобно объединяет целый ряд взаимосвязанных между собою предметов. Подобный словарь, если он хорошо сделан, оказывает часто неоценимые услуги при поисках того или другого нужного слова на иностранном языке. Будучи снабжен алфавитным указателем, он может быть использован и как иллюстрированный толковый словарь.

Отчасти на тех же основаниях построен «Иллюстрированный технический словарь на шести языках» — немецком, английском, французском, русском, итальянском и испанском — при участии издательства Р. Ольденбурга, обработанный инженером А. Шломаном (Издание Бюро иностранной науки и техники ВСНХ в Берлине). Я полагаю, что серьезные технические дифференциальные (т. е. служащие для перевода с одного языка на другой) словари в общем так и должны делаться. Розыск слова, перевод которого на тот или другой язык хотят узнать в них, вполне обеспечивается алфавитными указателями, помещенными в конце каждого тома, и с этой стороны в словарях Шломана все обстоит благополучно. Однако было бы желательно облегчить розыск слов в тех случаях, когда по тем или другим причинам приходится отправляться от соответствующего понятия, а не от слова. Для этого надо отделы сделать более дробными, увеличить число иллюстраций и в нужных случаях прибавить кое-какие объяснения. В технической терминологии дело вовсе не обстоит так блестяще, чтобы, если знать название какого-либо предмета на одном из шести языков, то у Шломана обязательно можно было бы найти его перевод на пять других языков. Прежде всего данного названия может не оказаться в указателях, особенно если оно имеет более употребительные синонимы или если оно просто ускользнуло из поля зрения редактора (что случается гораздо чаще, чем это себе представляют специалисты). С другой стороны — и это самое главное — перевод может оказаться не тот, который нужен, поскольку самые понятия дифференцированы зачастую по-разному в разных областях техники и в разных языках (ср. сказанное в следующем разделе по поводу ошибочности обывательского мнения, будто системы понятий в разных языках адекватны).

В заключение надо подчеркнуть, что с теорией технических словарей дело обстоит ничуть не лучше, чем с теорией других словарей, а может быть даже хуже, поскольку все думают, что здесь и не надо никакой теории и что достаточно быть инженером, чтобы разбираться в этих вопросах.

5. Противоположение пятое: толковый словарь — переводный словарь

Толковые словари возникают обыкновенно в применении к тому или другому литературному языку либо в целях его установления, его нормализации («Словарь Французской академии»), либо в целях пояснения тех или других его элементов, являющихся по каким-либо причинам не вполне понятными, в конечном счете, следовательно, тоже в целях установления литературного языка, но скорее в смысле его обогащения, а главное — лучшего освоения его богатств. Толковые словари в первую очередь предназначаются для носителей данного языка.

Переводный словарь возникает из потребности понимать тексты на чужом языке. С удовлетворением этой потребности, однако, часто связывается и процесс становления национального языка путем перевода богатств чужого литературного языка.

При этом совершенно независимо от метода нахождения нужного эквивалента (простое заимствование, кальк, переносное употребление какого-либо своего слова или закрепление за своим словом с общим и более или менее подходящим значением точного значения иностранного слова),37 прежде всего происходит заимствование самого главного — понятия. Здесь любопытно отметить, что поскольку большинство литературных языков Европы возникли под влиянием латинского, а в дальнейшем все время влияли друг на друга, постольку в основе большинства европейских литературных языков лежит более или менее одна и та же система понятий. Поэтому-то перевод с одного европейского языка на другой гораздо легче, чем, например, с китайского или санскритского на любой европейский.38

О трудностях, стоящих перед толковыми словарями, достаточно сказано в разделе 3-м. Что касается переводных словарей, то их принципиальная ошибка в предположении адекватности систем понятий любой пары языков. Я старался уже показать ошибочность этого предположения в предисловии к своему Русско-французскому словарю, где указывал также на те печальные практические последствия, которые вытекают из недооценки этого обстоятельства.

Я не буду приводить здесь тех бесчисленных и очевидных фактов, когда фонетические слова, абсолютно равнозначные в одном из своих значений, имеют разные другие значения. Так, слова table и стол переводят друг друга в ряде значений; но по-французски table значит также 'доска (для надписи)', 'таблица', а по-русски стол значит и 'отделение канцелярии'; слова verre и стекло также переводят друг друга; но verre значит и 'стакан', а стекло значит и 'оконное стекло' (по-французски vitre) и т. п. Я попробую дать здесь сравнительный анализ ряда слов-понятий русского и французского языков, чтобы показать, что в большинстве случаев они не покрывают друг друга. Начну с более грубых случаев: французскому bleu соответствуют по-русски и синий и голубой; по-французски и рюмка и стакан будет verre; по-русски и poil (в одном из своих значений) и cheveu и crin будет волос. Русскому борода не вполне соответствует французское barbe, которое обозначает всю растительность на лице мужчины; хотя французское laineaux, duveteux, peluché и не совпадают друг с другом, однако все их приходится переводить русским пушистый. Далее, французское guéridon определяется в словаре Академии как 'sorte de meuble qui n'a qu'un pied er qui sert à supporter des objets légers'; по-русски мы назвали бы это 'столик для...' Отсюда следует, что по-французски guéridon не подводится под понятие table и что это последнее несколько уже русского стол. Французское flacon переводится в словаре Ганшиной 'флакон, пузырек, склянка'. Очевидно, что он ни то, ни другое, ни третье. Кипяток не то же, что eau bouillante, так как мы говорим даже холодный кипяток и так как он во всяком случае не обязательно должен кипеть. Французское eau, как будто, вполне равно русской воде; однако образное употребление слова вода в смысле 'нечто лишенное содержания' совершенно чуждо французскому слову, а зато последнее имеет значение, которое более или менее можно передать русским 'отвар' (eau de ris, eau d'orge). Из этого и других мелких фактов вытекает, что русское понятие воды подчеркивает ее пищевую бесполезность, тогда как французскому eauэтот признак совершенно чужд. Русские суровый, строгий по отношению к человеку являются четко разными понятиями (антоним первого — нежный, антоним второго — слабый). Но для того, чтобы выяснить отношение этих понятий к французским austère, sévère, rude, которые встречаются в качестве перевода указанных русских слов, нужно написать целое исследование. Примеры можно множить без конца, но и приведенных достаточно для того, чтобы сказать, что громадное большинство слов-понятий любого языка несоизмеримо со словами-понятиями всякого другого языка. Безусловные исключения составляют только термины: русская вода как химический термин (Н₂О), конечно, абсолютно тождественна французскому eau; но как бытовые понятия они не совпадают.

Вот несколько примеров, подтверждающих сказанное, из сопоставления немецкого и русского языков: Fabel конечно значит 'басня' в нашем смысле; но Fabel значит и 'фабула' — значение, которого наша басня не имеет. У нас басня нечто нравоучительное; по-немецки Fabel прежде всего нечто сказочное. С другой стороны, по-русски можно сказать: все это басни, а по-немецки нужно сказать das ist Fabelei и т. д. Наше фабриковать имеет неодобрительный оттенок, немецкое fabrizieren его не имеет. Немецкое слово Fach так многообразно по своим, хотя и связанным между собой, значениям, что невозможно указать ему никакой даже отдаленной параллели в русском, а переводы отдельных его значений совершенно уничтожают их внутреннюю форму. Blass и fahl переводятся по-русски словом бледный, не будучи, однако, полными синонимами; но бледная надпись нельзя перевести ни blasse Aufschrift, ни fahle Aufschrift. Fahne, конечно, 'знамя'; но по-русски акцент понятия лежит в идеологии, и русскому человеку трудно понять, что переносно Fahne может значить 'гранка' (типографский термин), что обусловлено, однако, чисто материальным представлением слова-понятия знамени в немецком. Fahren переводится всегда 'ехать, ездить, поехать'; на самом деле значение его гораздо шире — '(быстро) передвигаться вперед'. Farbe отвечает по-русски двум разным понятиям — 'краска' и 'цвет', причем по-русски говорится, конечно, цвет лица, но также и она потеряла краски, т. е. побледнела и т. д. и т. д. Примеры можно множить без конца: я беру их из словаря подряд на букву F.

Не могу удержаться от того, чтобы не привести еще обычного сопоставления русской иглы и немецкого Nadel. Как было уже разъяснено выше, в 3-м разделе, эти слова вовсе не совпадают: русское игла прежде всего 'швейная игла', немецкое Nadel — всякое тоненькое заостренное приспособление' (в том числе и 'игла', и 'булавка', и 'шпилька', и 'листок хвои' и т. п.). Между тем в громадном большинстве словарей славянских языков, включая и этимологический словарь Бернекера, соответствия слова игла переводятся немецким Nadel, что ставит исследователя, не владеющего всеми славянскими языками как родными, в безвыходное положение, если он хочет отыскать первоначальное значение славянской иглы, так как остается совершенно неясным, что обозначает в каждом отдельном случае немецкий перевод.

Из всего сказанного вытекает, что обычные переводные словари не дают настоящего знания иностранных слов, а лишь помогают догадываться о их смысле в контексте. В самом деле, когда и austère и sévère даются в словаре как 'строгий, суровый', то только из контекста можно догадаться, о чем именно идет речь. При этом по большей части догадки приводят даже в лучшем случае к неточному пониманию. Кроме того, переводные словари, переводя иностранное слово тем или другим своим словом, совершенно не заботятся о многозначности этого последнего; а потому человек, добросовестно выписывающий слова из такого словаря и их заучивающий, сплошь и рядом будет попадать впросак. Так, прочитав, что brasser значит 'мешать', он легко может подумать, что это синоним 'препятствовать', а если и нет, то конечно решит, что можно сказать brasser son thé, brasser les cartes и т. п.; прочитав в словаре, что второе значение brider будет 'крепко завязывать', читатель будет уверен, что можно сказать bride sa malle avec une corde; прочитав, что laboratoire значит и 'мастерская', читатель такого словаря легко может прийти к мысли, что можно сказать j'ai porté cette clef au laboratiore chez les serrurier; прочитав, что lacté значит 'молочный' — что можно сказать nourriture lactée. Примеры беру наудачу, раскрывая хороший переводный словарь: их можно приводить тысячи.

Ввиду всего этого всякий настоящий педагог советует своим ученикам как можно скорее бросать переводные словари и переходить на толковый словарь данного иностранного языка. Таким образом, переводный словарь оказывается полезным разве только для начинающих изучать иностранный язык. Можно разными примечаниями и примерами частично устранять недостатки переводных словарей. Одним из излюбленных приемов передачи слов в тех случаях, когда они не имеют точного перевода, является приведение ряда quasi-синонимов, условно разделяемых в этих случаях запятой (точкой с запятой разделяются особые оттенки значения переводимого слова). Примеры см. выше: sévère — 'строгий, суровый'; flacon — 'флакон, пузырек, склянка' и т. д. Это, конечно, какой-то выход из положения в том смысле, что сигнализируется своеобразие значения переводимого слова (хотя формально этот случай оказывается ничем не отличенным от приведения ряда настоящих синонимов).

Радикальным решением вопроса явилось бы, по-моему, как я это указывал в предисловии к моему «Русско-французскому словарю» еще в конце 1936 г., создание толковых иностранных словарей на родном языке учащихся, где, конечно, могли бы фигурировать и переводы слов во всех тех случаях, когда это упрощает толкование и нисколько не вредит полному познанию настоящей природы иностранного слова. Что такой толковый словарь несомненно значительно увеличился бы в объеме по сравнению с обыкновенным переводным, меня, откровенно говоря, не пугает; в самом деле нет никаких причин, чтобы ходовой иностранный словарь обязательно имел 100 авторских листов, а не 150, если это последнее требуется существом дела. Но этот тип словаря надо еще выработать, и это тем труднее, что и толковые словари, как я старался показать в разделе 3-м, находятся еще далеко не на должной высоте.³⁹

Поэтому переводные словари впредь до создания нового типа словаря остаются все же нашим malum necessarium, недостатки которого надо стараться смягчить разными паллиативами, что может, в конце концов, окольными путями привести к созданию того типа иностранного словаря, который мне рисуется как идеал.

Многие, познакомившись с французским Ларуссом, считают его идеалом и предлагают просто переиздать его. Я тоже считаю его прекрасным словарем и достойным всяческого подражания в качестве образца для русского толкового словаря, как об этом говорил еще В. И. Ленин; но в качестве словаря иностранного языка он не годится для людей, еще плохо знающих французский.40

Поэтому, всячески поддерживая мысль об его переиздании — потому что это просто сделать — для старших курсов наших языковых вузов (конечно, с надлежащими идеологическими поправками), я тем не менее полагаю, что его, кроме того, надо перевести на русский язык и вообще сблизить с ним на разных путях, т. е. создать новый тип толкового, французского словаря на русском языке.

Однако особый тип переводного словаря все же должен остаться для людей, не очень хорошо знающих иностранный язык, которым тем не менее приходится время от времени что-либо переводить на этот язык. Вообще говоря, основное правило грамотной методики преподавания иностранных языков состоит в том, что не следует даже умственно переводить с родного языка, а стараться думать на иностранном языке в меру своих познаний, прибегая в случае надобности к идеологическим или синонимическим словарям, а также к хорошим толковым иностранным словарям, но отнюдь не к переводным. Однако в применении к практической жизни это предполагает довольно высокий уровень навыков владения иностранным языком. Поэтому все же нужен словарь, который позволил бы человеку, знающему основы грамматики данного языка в ее активном аспекте (опыт именно такого аспекта грамматики дан мною в приложении к моему «Русско-французскому словарю»), переводить на иностранный язык нехудожественные тексты без грубых ошибок. Такой словарь, будучи предназначен для русских, вовсе не должен давать иностранцу полного понимания значения русских слов, а должен дать русскому человеку точные указания, как он должен переводить русские слова в разных контекстах, чтобы быть не только понятным, но и не смешным. Этим тоже никогда не занимались переводные словари, и мой столько раз упоминавшийся «Русско-французский словарь» является первым сознательным опытом переводного словаря указанного типа. Опыт этот, конечно, может быть значительно улучшен при более последовательном проведении основной целеустановки, чему мешала невозможность откровенной установки — русско-французский словарь для русских, а также невозможность чрезмерного расширения грамматического и стилистического аппарата.

Резюмируя настоящий раздел, я повторю то, что уже сказал в предисловии к моему словарю: для всякой пары языков нужно четыре словаря — безусловно два толковых иностранных словаря с объяснениями на родном языке пользующегося данным словарем и в зависимости от реальных потребностей — два переводных словаря с родного языка на иностранный специального (в вышеуказанном смысле) типа.

6. Противоположение шестое: неисторический словарь — исторический словарь

Несмотря на кажущуюся четкость этого противоположения, оно при ближайшем рассмотрении оказывается не вполне ясным в применении к существующим словарям. В самом деле, чистый тип академического, или нормативного, словаря (см. раздел 1-й) представляется как будто неисторическим словарем. Спрашивается, становится ли он историческим, если в него включаются факты языка Пушкина, находящиеся в противоречии с современным употреблением, а тем более факты, нам непосредственно не совсем даже понятные? Далее, следует ли считать словарь Литтре и «Dictionaire général de la langue française» историческими, поскольку они дают довольно обширные сведения по этимологии⁴¹ и даже по истории слов?

С другой стороны, следует ли считать историческим словарем «Материалы к словарю древнерусского языка до XIV столетия» Срезневского? Как будто нет и как будто так было и в мыслях автора этого капитального труда. Но что же тогда считать историческим словарем? Словарь бр. Гриммов, Большой оксфордский и другие аналогичные предприятия? При всей их историчности установка их, на мой взгляд, вовсе не историческая: их цель — дать все значения всех слов, принадлежащих и принадлежавших к данному национальному языку за все время его существования.

Историческим в полном смысле этого термина был бы такой словарь, который давал бы историю всех слов на протяжении определенного отрезка времени, начиная с той или иной определенной даты или эпохи, причем указывалось бы не только возникновение новых слов и новых значений, но и их отмирание, а также их видоизменение. Насколько мне известно, такого словаря до сих пор еще нет,42 и самый тип его еще должен быть выработан.

Вопрос осложняется еще тем, что слова каждого языка образуют систему, как об этом говорилось в 1-м разделе, и изменения их значений вполне понятны только внутри такой системы; следовательно, исторический словарь должен отражать последовательные изменения системы в целом. Как это сделать однако — неизвестно, так как самый вопрос как будто еще не ставился во весь рост. Дальнейшее осложнение он получает еще в связи с тем, о чем говорилось в разделе 4-м, т. е. в связи с тем, будем ли мы создавать историю фонетических слов и их значений, или историю слов-понятий, или, наконец, свяжем все это в одно целое, как теоретически казалось бы более правильным. Все это, однако, только вопросы для будущего, так как материала для их разрешения еще не накоплено.

ПРИМЕЧАНИЯ

¹ И это тем более, что автор настоящего опыта не знаком интимно с богатой лексикографией некоторых «восточных» языков.
Назад

² Дальнейшие этюды предполагается посвятить природе слова, его значению и употреблению, его связям с другими словами того же языка, благодаря которым лексика каждого языка в каждый данный момент времени представляет собою определенную систему, и, наконец, построению словарной статьи в связи с семантическим, грамматическим и стилистическим анализом слова. Данный этюд является развитием доклада, прочитанного на заседании Отделения литературы и языка АН СССР 27 сентября 1939 г.
Назад

³ Единство понимания, о котором здесь говорится, подразумевает, конечно, прежде всего абсолютное владение данным литературным языком и нисколько не колеблется тем фактом, что всякая система выразительных средств, образующая литературный язык, носит на себе тот или другой отпечаток идеологии господствующих классов и что она обыкновенно бывает приспособлена прежде всего для выражения именно этой идеологии: надо помнить, что Ленин и Сталин при помощи и такой системы выразительных средств умели для всех понятно выразить совершенно другую идеологию. Наконец, это единство не колеблется и тем фактом, что на всяком литературном языке может быть общепонятно изображено взаимонепонимание представителей разных классов, говорящих, по-видимому, на одном и том же языке (чему имеется много примеров хотя бы и в дореволюционной русской литературе). Эти кажущиеся противоречия проистекают от недостаточно четкого различения языка, т. е. системы выразительных средств, и использования этой системы в процессах коммуникации (к этим вопросам я надеюсь еще вернуться в другой связи).
Назад

⁴ Новейшие и лучшие немецкие словари перечислены, правда, совсем по другому поводу в статье проф. В. М. Жирмунского «Методика социальной географии» в сб. «Язык и литература», т. VIII, 1932; французские диалектологические словари перечислены в книге Albert Dauzat «Les patois», 1927, в особой библиографии, которою заканчивается книга; итальянские — в K.Jaberg und J.Jud «Der Sprachatlas als Forschungsinstrument», 1928, в особом приложении к V главе, которое озаглавлено «Auswahl von Wörterbüchern der Mundarten Italiens, der romanischen und italienischen Schweiz».
Назад

⁵ Тут надо заметить, что говорить о каком-либо определенном областном «языке», а следовательно, и о соответственном словаре академического типа можно только тогда, когда этот язык сознается говорящими в той или иной мере отличным и от литературного языка, и от местных говоров, т. е. когда он является в той или другой мере общим языком и когда есть какая-либо сознаваемая, хотя бы и очень неопределенная его норма (о понятии нормы см. подробнее в конце настоящего раздела).
Назад

⁶ Само собой разумеется, что «индивидуальное» писателя базируется на социальном: иначе мы не могли бы понять это «индивидуальное», не могли бы оценить «стиль» писателя (считаю нужным предупредить, что со страхом употребляю слово «стиль» ввиду его многосмысленности, но полагаю, что тот скромный смысл, который я в него влагаю, ясен из контекста).
Назад

⁷ Само собой разумеется, что слово младенчество не стало вообще пассивным: оно стало менее обыденным, чем оно было, по-видимому, во времена Пушкина; круг употребления его сузился.
Назад

⁸ Сказанное подтверждается рассуждениями предисловия к Словарю 1847 г. на стр. XI о неудобстве и преждевременности «решительного разделения русского языка с церковнославянским, потому что стихии того и другого доселе еще тесно связаны между собою».
Назад

⁹ Ср. Gaston Cayrou. Le Français classique. Lexique de la langue du dix-septième siècle expliquant, d'après les dictionnaires du temps et les remarques des grammairiens le sens et l'usage des mots aujourd'hui vieillis ou différemment empoyés (у меня под рукой IV изд. 1937 г.).
Назад

¹⁰ Т. е. говоря практически: с увлечением читая наших классиков, мы скользим по местам, не совсем для нас по языку ясным.
Назад

¹¹ Вообще некоторые значения слова игривый в начале прошлого столетия зачастую очень трудно поддаются определению; ср., кроме указанных стихов, еще и такие контексты:

               Как нам (=старцам), о мира гость игривый,
                  Тебе постынет белый свет.
                    (Пушкин, Гроб юноши, 1821)

               ... И наконец,
               Глубок он (=Байрон), но единообразен!
               А ты глубок, игрив и разен.
                    (Пушкин, Ода Хвостову, 1825)

Ниночка моя (=жена) не жалуется, всем довольна, игрива, весела (Грибоедов. Письмо к Миклашевич).

Чуть не смеясь от избытка приятных и игривых чувств (после встречи с Асей), я нырнул в постель (Тургенев. Ася).
Назад

¹² На заседаниях Комиссии Французской академии, подготовлявшей новое (VIII) издание Словаря, одним из основных вопросов, которым интересовались академики, был вопрос о том, насколько то или другое слово в том или другом значении является общепонятным во всей Франции.
Назад

¹³ «Larousse Universel» хочет дать, между прочим, все слова, «которые относятся к старому французскому языку и не абсолютно устарели (qui ne sont pas absolument tombés en déuétude)», как об этом говорится в предисловии. Нельзя не усмотреть в этих словах наличия известного компромисса между двумя точками зрения.
Назад

¹⁴ Вместо словаря-справочника можно сделать дифференциальный словарь всех тех особенностей текстов, которые противоречат современному употреблению, и в сущности для лиц, абсолютно владеющих русским литературным языком, такой словарь только и нужен. Для людей, активно не вполне владеющих русским литературным языком, но стремящихся к тому, — русских и нерусских — нужен нормативный словарь. Для большинства же нерусских, стремящихся прежде всего пользоваться русской литературой, нужен больше всего толковый словарь-справочник типа Ларусса (см. о нем ниже, в конце 3-го раздела и в сноске в конце 5-го раздела). Он полезен будет многим и русским, недостаточно начитанным в русской литературе, и особенно нашей учащейся молодежи в процессе приобретения ею этой начитанности. Пользуюсь случаем, чтобы подчеркнуть необходимость заботы о нерусских, желающих обучиться русскому языку: их теперь десятки миллионов, а мы не привыкли об этом думать.
Назад

¹⁵ Для преодоления этих трудностей издаются даже особые книжечки, которые так и называются: «Ne dites pas.. , mais dites...»
Назад

¹⁶ Здесь не дано анализа всех аспектов имени существительного в русском, а выхвачены лишь те, которые отвечают главнейшим функциям французских артиклей.
Назад

¹⁷ Может показаться, что это значение устарело и сейчас даже звучит иронически; но в данном случае это не играет роли.
Назад

¹⁸ Иногда с добавкой «презрительная кличка», «насмешливая кличка» и т. п.
Назад

¹⁹ Не следует думать, что здесь скрыт circulus vitiosus: в основе наших обывательских понятий прямо, направо, налево лежит, я думаю, линия нашего взгляда, когда мы смотрим перед собой.
Назад

²⁰ Иван-да-марья, например определяется в ботанике как вид марьянника Melampyrum nemorosum L. из сем. норичниковых. В быту для нас это — если мы не смешиваем его с анютиными глазками — 'лесное травянистое растение с желто-лиловыми цветами'.
Назад

²¹ Можно и даже в сущности должно в литературном языке считать единым словом сочетание филейная игла, а употребление одного слова игла в этом значении считать «неполным словом». То же надо сказать про вязальную иглу, с учетом того, что это технический, фабричный термин: в литературном языке про вязальные иглы в их бытовом употреблении как будто говорят только спицы. Но швейная игла и просто игла употребляются как синонимы (швейная игла является, конечно, тоже простым словом), причем первый из них употребляется вместо второго (а не обратно) как уточняющий термин.
Назад

²² Я оставляю в стороне восьмое очень важное значение 'небольшой более или менее заостренный стерженек с теми или иными техническими функциями', откуда в разных технических жаргонах самые разнообразные специальные значения, о которых я не буду здесь распространяться.
Назад

²³ Любопытно отметить, что с современным немецким Nadel дело обстоит как раз обратно: оно имеет довольно общее значение 'небольшого тоненького, заостренного приспособления', употребляясь и в смысле иголки, и в смысле булавки, и в смысле шпильки и т. п.; этимологически же оно, по-видимому, связано со словом nähen 'шить'.
Назад

²⁴ Этому нисколько не противоречило бы то, что тот или другой писатель все же в каком-то специальном контексте удачно использовал подобный образ.
Назад

²⁵ Я не говорю здесь о том, что словари к писателям должны быть сделаны по типу thesaurus, так как в этом едва ли кто-нибудь сомневается: только располагая всей полнотой цитации, можно строить какие-либо предположения и выводы.
Назад

²⁶ Само собой разумеется, что это относится и к древним периодам живых языков с теми ограничениями, что абсолютно очевидные вещи не требуют полной цитации.
Назад

²⁷ Иногда их можно совсем пропускать, заменяя словами и т. п., иногда давать их число, иногда давать только ссылки.
Назад

²⁸ Лет 10 тому назад в самой редакции одним из образцов своих достижений считали статью Volk объемом в 61 столбец.
Назад

²⁹ Впервые об «отрицательном языковом материале» я говорю в вышеупомянутой моей статье «О трояком аспекте...» Осознание его роли в естественном процессе усвоения языка очень важно, между прочим, и для теории методики преподавания иностранных языков.
Назад

³⁰ При последовательном проведении принципа живых словообразовательных гнезд могут получаться очень интересные словари, выявляющие часть той системы, которую образует лексика каждого языка. Такие словари неудобны только для наведения в них быстрых справок. В числе гнездовых словарей можно назвать «Словарь русского языка» Российской академии конца XVIII в. и современный словарь немецкого языка Pineloche'a — Etimologysches Wörterbuch der deutschen Sprache, где «этимологический» надо понимать скорее как «гнездовой».
Назад

³¹ Само собой разумеется, что слова-понятия, выражаемые одним фонетическим комплексом, в большинстве случаев (кроме так называемых омонимов) образуют более или менее сложные системы, что и выражается обычно в словарях тем, что они помещаются под одним заглавным словом, но под разными цифрами, буквами и т. п.
Назад

³² С этой точки зрения можно сказать, что синонимические словари являются отчасти одним из видов идеологических словарей, где только синонимы прикреплены не к слову-понятию, а к фонетическому слову (хотя и с учетом его многозначности).
Назад

³³ При этом нужно и здесь опасаться смешения принципов энциклопедического и обычного словаря: взаимосвязи слов-понятий, на которых и должна строиться их классификация, в обычном словаре должны быть представлены не такими, какими они должны были бы быть, а такими, как они конкретно существуют в данном коллективе, определяя его речевую деятельность (коммуникацию). Сказанное не противоречит, конечно, тому, что историческое развитие языка в этой области в конечном счете определяется развитием общественного сознания, объективной истиною.
Назад

³⁴ Не следует забывать и того, что всякая идеологическая классификация подразумевает определенное мировоззрение и что с этой точки зрения все старые классификации для нас неприемлемы.
Назад

³⁵ Книга выдержала несколько изданий, последнее в 1894 г.
Назад

³⁶ Об опасностях переводных словарей, к которым обыкновенно в этих случаях прибегают, будет сказано в следующем разделе.
Назад

³⁷ К сожалению, работ по становлению лексики русского литературного языка до сих пор почти никаких не имеется, хотя эти работы и должны были бы быть первоочередными.
Назад

³⁸ В этом плане вполне можно говорить о «системе европейских языков» (этот последний термин, конечно, неточен).
Назад

³⁹ Поскольку это моя идея и поскольку я давно ясно вижу пути ее осуществления, я должен был бы взять на себя почин в этом деле. К сожалению, не менее неотложные научные задачи мешают мне пока приступить к нему.
Назад

⁴⁰ Пользуюсь случаем, чтобы обратить внимание на малоизвестный у нас, но тоже превосходный толковый словарь немецкого языка Pinloche'а, вышедший также в издательстве Ларусс, и на замечательные словари английского языка: Webster'а — New International Dictionary of the English LAnguage, 1934, и Funk and Wagnalls — New Standard Dictionary of the English Language, 1939 (последний с американским уклоном).
Назад

⁴¹ Сами этимологические словари, хотя и содержат некоторый материал по истории слов, однако вовсе не представляются мне историческими.
Назад

⁴² Мне кажется наиболее «историчным» словарь немецкого языка Пауля, хотя он и отправляется от современного языка, а потому не может быть назван «историческим» (сам Пауль его так и не называет). В высшей степени «историческим» представляется мне также упоминавшийся выше, в разделе 1-м, «Glossaire des patois de la Suisse Romande ...» rédigé par L. Gauchat, J. Jeanjaquet, E. Tappolet, I, 1933. Наконец, вполне историческим является замечательный «Dictionnaire étymologique de la latine. Histoire des mots» par A. Ernouut et A. Meillet, 1932, вышедший недавно вторым изданием.
Назад

Щерба Л. В. Языковая система и речевая деятельность. М.: Наука, 1974. С. 265–304.