Ruthenia:

Пушкинские чтения в Тарту 4: Пушкинская эпоха: Проблемы рефлексии и комментария: Материалы международной конференции. Тарту: Tartu Ülikooli Kirjastus, 2007. С. 110–116.

ИЗ КОММЕНТАРИЯ К «ДОМИКУ В КОЛОМНЕ»:
О ПЕРСОНАЖНОЙ СТРУКТУРЕ

ЕКАТЕРИНА ЛЯМИНА

Фабула «Домика в Коломне» (далее: ДвК) с давних пор состоит у исследователей во вполне объяснимом фаворе. Внимание привлекал яркий, а в беловой рукописи еще и акцентированный эпиграфом травестийный момент, источники и параллели к которому располагаются в широком диапазоне: от стихотворной сказки Лафонтена [Томашевский 1937: 252–253], пассажа из французских псевдомемуаров знатной дамы [Гласе 1993: 63–64] до вероятной эскапады одного из великосветских знакомцев Пушкина, отразившейся, по мнению Л. А. Перфильевой, и в автоиллюстрациях к поэме, и в рисунках к ее первому изданию, выполненных А. П. Брюлловым с опорой на пушкинские эскизы [Перфильева 1999: 138–141]¹. Указание на фольклорные истоки фабулы [Шапир 2001: 200–207] не отменяет «галантных» интерпретаций ее происхождения: не столько «фольклорный сюжетный каркас» в ДвК «скрыт под западноевропейской литературной “облицовкой”» [Там же: 203], сколько и «каркас», и «облицовка» являются, по-видимому, изводами одной сюжетной матрицы.

Фокусировка интереса на ситуации травестии и персонаже, претворяющем дерзкий замысел в не менее дерзкую выходку, оставляла несколько в тени «реципиентную» пару: «вдову», «бедную старушку», и ее дочь — вернее, набор сюжетных валентностей, связанных со всей этой триадой героев в совокупности. Вплотную этим занимался, пожалуй, только Р. Шульц.

¹ Ср. давно введенный в число источников фабулы ДвК анекдот о П. В. Нащокине, больше месяца прослужившем горничной у предмета своей страсти, актрисы А. Е. Асенковой [Гершензон 1997: 165]. 110 | 111

Продемонстрировав, как персонажные структуры романа Ж. Казота “Le Diable amoureux” функционируют у Пушкина (прежде всего в устном рассказе «Уединенный домик на Васильевском» и разработках сюжета о «влюбленном бесе»), он соотнес оба интересовавших его пласта и с ДвК [Шульц 1987 (1): 155–161; Шульц 1987 (2): 133–139], а также указал на роль третьего женского персонажа — старой служанки. В «Уединенном домике…» она противостоит нечистой силе, в ДвК умирает в самом начале действия — с тем, чтобы быть замещенной переодетым молодым человеком. Шульц полагает, что ДвК — «такая же пародия на повесть про влюбленного беса “Уединенный домик”, как, скажем, повесть “Гробовщик” — на “Каменного гостя”», т. е. что трагическая и демоническая составляющие в поэме свернуты до игры с именем кухарки² и упоминания о пожаре в строфе XI. Исследователь, тем не менее, замечает, что «прототипами Мавруши все же были черти: казотовская Бьондетта и пушкинский Варфоломей» [Шульц 1987 (2): 137], и соглашается с хрестоматийным наблюдением В. Ходасевича о том, что тематическим ядром, в частности, ДвК, является «столкновение человека с темными силами» [Ходасевич 1915: 48, 50].

Очерченная персонажная структура функционирует еще в целом ряде пушкинских (преимущественно прозаических) текстов конца 1820-х – середины 1830-х гг., не только формируя вокруг себя сюжетное напряжение, но и неся примечательно устойчивый набор обстоятельственных параметров. Они не обязательно присутствуют в каждом из упоминаемых ниже текстов, однако сама их констелляция достаточно выразительна.

1. Замкнутые друг на друга герои «Станционного смотрителя» (1830), «Медного всадника» (1833), «Марьи Шонинг» (не

² «…имя служанки в повести Пушкина — Мавра (темная), которую хозяйка называет Мавруша (уменьшительная форма); в романе Казота хозяин называет своего слугу Бьондетта, что является уменьшительной формой, а Бьонда значит “светлая”» [Шульц 1987 (2): 134–135]. 111 | 112

ранее 1834), наброска «В 179* году возвращался я…» (1835?) существуют в обиталище, именуемом «домиком»³, скромном и в некоторых случаях пострадавшем от времени: соответственно «почтовый домик» [Пушкин 1949: VI, 133], «ветхий домик», «домишко ветхий» [IV, 386, 394], «домик старого Шонинга» [VI, 620], «господский домик» [VI, 599]; ср. «низкий, но опрятный деревянный домик» в устном рассказе Пушкина [Титов 1984: 136]⁴.

2. Ему свойствен уют или, во всяком случае, отлаженный, с постоянными занятиями быт, описанный подробно («Станционный смотритель», ДвК), лаконично («Марья Шонинг»), совсем скупо (предзакатное сидение на балконе, чаепитие у героинь отрывка «В 179* году…» [VI, 599–600]) или подразумеваемый («Медный всадник»).

3. Жилище расположено обычно на окраине или на отшибе: на тракте и, как можно понять, не в самом центре «села Н.» [VI, 142–3]; на крайней оконечности Васильевского острова («близехонько к волнам, почти у самого залива» [IV, 386]; имеется ли другое жилье в непосредственной близости от домика «вдовы и дочери», неясно; во всяком случае, пробегая по предместью после наводнения, герой видит постройки сходного типа: «скривились домики, другие / Совсем обрушились, иные / Волнами сдвинуты» [IV, 389]); «в стороне» от лифляндской деревни [VI, 599]; ср. последовательное заострение этого мотива у Тита Космократова: уединенность «околотка»

³ Уменьшительный суффикс дает резкую интимизацию тона повествования; ср.: «…“миниатюризация” домика в пушкинской реальности может истолковываться как выражение его уязвимости» [Фаустов 2003: 25]. О месте домика/лачужки/хижины в горацианской традиции beatus ille (с «петербургскими повестями» и, в частности, ДвК она переплетается сложным образом) см.: [Мазур 2005: 395–400; Фаустов 2003: 23–24].
⁴ Сочинение, увидевшее свет в «Северных цветах на 1829 год», изобилует повторами и амплификациями, весьма выразительными, хотя отчасти и размывающими строгость выделенной матрицы; параллели с «Медным всадником», уже отмечавшиеся в литературе, приводятся нами ради системности картины. 112 | 113

(северной части Васильевского острова), противопоставленность жилища героинь городу («уединенный сельский домик» с огородом), некоторая его удаленность от других домов («близко жилья не было») и значительная — от церкви [Титов 1984: 136, 138, 151–2]⁵.

4. Неизбежное исчезновение такого жилища под воздействием стихий (огня, воды⁶) или его профанация (продажа с аукциона, переход в чужие руки), происходящее одновременно с распадением персонажной пары/одновременной гибелью обоих героев или вытекающее из нее, в литературе фиксировалось неоднократно (в нашем перечне от этой участи избавлен только домик из отрывка «В 179* году…»).

5. Не отмечалась, кажется, некоторая закономерность в приурочении действия целиком или финальных сцен к определенному времени года и/или суток: осень, «при закате солнца» («Станционный смотритель»; [VI, 142–143]); начало ноября («Медный всадник»); «конец лета», «солнце садилось» («В 179* году…»); зима, ночь («Уединенный домик…»); последние числа декабря («ночь пред Рождеством» и несколько последующих дней в ДвК).

Как видим, в ДвК представлены все параметры этого персонажного модуля за исключением третьего: ни жилище героинь, ни они сами не только не отстранены от окружающего

⁵ В наброске «Влюбленный бес» не сообщается ни о внешнем виде, ни об уединенности жилища, занимаемого «старухой, двумя дочерьми»; упомянут только «извозчик», что можно понимать как указание на удаленность от центра города [Пушкин 1949: VI, 625]. Извозчик в «Уединенном домике…» — важный маркер окраинности.
⁶ В «Медном всаднике» эта гибель пролонгирована и разделена на две стадии: в ноябре домик смывают волны; «прошедшею весною» (т. е. как минимум через полтора года после наводнения, раз в конце лета 1825 г. Евгений еще был жив) он утилизируется собирателями низкокачественного топлива («свезли на барке» [IV, 394]), т. е. в итоге оказывается поглощен огнем. Соображения о возможных причинах исчезновения «смиренной лачужки» в ДвК см.: [Лямина 2007: 72–8]. 113 | 114

пространства, но, напротив, обладают многообразными и неоднозначными связями с ним, отчасти изоморфными сложной соотнесенности «Коломенского острова» с остальным Петербургом (сводку данных см.: [Лямина 2007: 70–2]).

Н. Я. Берковский замечал, что в ДвК обнаруживает себя «некоторая циркуляция лиризма — от автора к нам, от нас и автора к фабуле и к обстоятельствам повести» [Берковский 1962: 285]. Этот вектор существен: именно благодаря ему в поэме возникает графиня, размывая описанную выше жесткость персонажной структуры. Будучи прихожанкой той же церкви Покрова Богородицы, что и вдова с дочерью, т. е. проживая, вероятно, сравнительно неподалеку, графиня существует в рамках собственного (лишь намеченного, хотя и достаточно энергично) сюжета — рефлекса светской повести, что дополнительно нюансирует колеблющийся облик Коломны. Эти параллельные друг другу истории возникают в памяти повествователя при очередной его прогулке по городу — на сей раз «перед вечерком» [IV, 325]⁷.

То же время суток и тот же локус акцентированы в прозаическом отрывке «На углу маленькой площади…» (конец 1829 – первая половина 1830) и набросках к нему, где «деревянный домик» становится пристанищем⁸ героини, которая

⁷ Неспешно бродящий по городу наблюдатель-повествователь из ДвК может быть сопоставлен и с героем отрывка «Участь моя решена…» (май 1830): «…вздумаю гулять — мне седлают мою умную, смирную Женни, еду переулками, смотрю в окна низеньких домиков: здесь сидит семейство за самоваром, там слуга метет комнаты, далее девочка учится за фортепиано, подле нее ремесленник музыкант. Она поворачивает ко мне рассеянное лицо, учитель ее бранит, я шагом еду мимо… <…> На другой день опять еду верхом переулками, мимо дома, где девочка играла на фортепиано. Она взглянула на меня как на знакомого и засмеялась» [VI, 581–582]. Близость этих типов созерцания отмечена: [Фаустов 2003: 142].
⁸ Небезынтересна комбинация четкой топографической привязки («на углу, почти на углу Италиянской и Офицерской»), подчеркнутой мрачности столицы (холерное лето) и «двухэтажного 114 | 115

еще недавно, до своей связи с homme du monde и разрыва с мужем, жила на другом символическом полюсе города — Английской набережной: «В Коломне avant-soirée. <…> Сцены в Коломне» [VI, 570, 573, 766].

Так персонажная матрица, интересовавшая Пушкина на протяжении нескольких лет, предстает в ДвК в наиболее сложном виде: поэма улавливает и перебирает практически все струны этой структуры и сопутствующего ей осциллирующего (от уютного бытописания к трагизму и обратно) контекста.

ЛИТЕРАТУРА

Берковский 1962: Берковский Н. Я. О «Повестях Белкина» (Пушкин 30-х годов и вопросы народности и реализма) // Берковский Н. Я. Статьи о литературе. М.; Л., 1962.

Гершензон 1997: Гершензон М. О. Мудрость Пушкина: Ст. о Пушкине. Томск, 1997.

Глассе 1993: Глассе А. «Соблазнительные откровения» (Пушкин и французская мемуарная литература) // Вопросы литературы. 1993. № 4.

Лямина 2007: Лямина Е. Из комментария к «Домику в Коломне»: Место действия // The Real Life of Pierre Delalande: Studies in Russian and Comparative Literature to Honor Alexander Dolinin. Stanford, 2007. Part 1. P. 67–84 (=Stanford Slavic Studies. Vol. 33).

Мазур 2005: Мазур Н. Н. «Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит…»: источники и контексты // Пушкин и его современники: Сб. науч. тр. СПб., 2005. Вып. 4 (43).

Перфильева 1999: Перфильева Л. А. Поэма «Домик в Коломне» в контексте петербургских и болдинских реалий биографии А. С. Пушкина (комментарий к происхождению замысла и автоиллюстрациям) // Болдинские чтения. Ниж. Новгород, 1999.

Пушкин 1949: Пушкин А. С. Полн. собр. соч. М.; Л., 1949. Т. I–X.

Титов 1984: Титов В. П. Уединенный домик на Васильевском // Марьина роща: Московская романтич. повесть. М., 1984.

домика», последнего и самого убогого обиталища героев в повести В. М. Строева «Домик на Литейной. (1831)» из цикла «Сцены из петербургской жизни» (СПб., 1835). 115 | 116

Томашевский 1937: Томашевский Б. Пушкин и Лафонтен // Временник Пушкинской комиссии. 3. М.; Л., 1937.

Фаустов 2003: Фаустов А. А. Герменевтика личности в творчестве Пушкина (две главы). Воронеж, 2003.

Ходасевич 1915: Ходасевич В. Петербургские повести Пушкина // Аполлон. 1915. № 3.

Шапир 2001: Шапир М. И. Пушкин и русские «заветные» сказки (о фольклорных истоках фабулы «Домика в Коломне») // Пушкинская конференция в Стэнфорде, 1999: Мат. и исслед. М., 2001.

Шульц 1987 (1): Шульц Р. Пушкин и Казот. Washington, 1987.

Шульц 1987 (2): Шульц Р. О внутренней связи двух «Домиков» Пушкина (К теме «Пушкин и Казот») // Записки Русской академической группы в США. Т. XX. 1987. P. 115–139.

Дата публикации на Ruthenia — 02/01/08