ОБЪЕДИНЕННОЕ ГУМАНИТАРНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВОКАФЕДРА РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ ТАРТУСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
о проекте | анонсы | хроника | архив | публикации | антология пушкинистики | lotmaniania tartuensia | з. г. минц
personalia | ruthenia – 10 | сетевые ресурсы | жж-сообщество | независимые проекты на "рутении" | добрые люди | ruthenia в facebook
Пушкинские чтения в Тарту 4: Пушкинская эпоха: Проблемы рефлексии и комментария: Материалы международной конференции. Тарту: Tartu Ülikooli Kirjastus, 2007. С. 138–151.

ПУШКИН В СОЧИНЕНИЯХ ГИМНАЗИСТОВ
ЛИТВЫ И БЕЛОРУССИИ (1838)

ПАВЕЛ ЛАВРИНЕЦ

В ходе реформы системы просвещения 1803–1804 гг. в России был, как известно, образован Виленский учебный округ, охвативший территории восьми губерний (Литовско-Гродненская, Литовско-Виленская, Минская, Витебская, Могилевская, Киевская, Волынская, Подольская) с центральным учреждением — Императорским Виленским университетом. В 1828 г. территории Минской, Витебской, Могилевской губерний вошли во вновь образованный Белорусский учебный округ с центром в Витебске.

После участия питомцев и воспитанников Виленского университета в восстании 1830–1831-х гг. рассадник вольнодумства был закрыт, а учебные заведения тогдашних Литовско-Гродненской и Литовско-Виленской губерний (из западной части последней в 1846 г. была образована Ковенская губерния) были переданы в ведение Белорусского учебного округа. В 1836 г. административный центр учебного округа из Витебска был перенесен в Вильну, но он носил прежнее название Белорусского (Виленский учебный округ был образован в 1850 г., ему были переданы учебные заведения Виленской, Ковенской, Гродненской, Минской губерний; Витебская и Могилевская губернии передавались в ведение Петербургского учебного округа)1.


1 Rukša A. Lietuvos universitetų istorija // Lietuvos Universitetas. 1579 — 1803 — 1922. Chicago, 1972. P. 71–79; История Вильнюсского университета, 1579–1979. Вильнюс, 1979. С. 64–65; Aleksandravičius E., Kulakauskas A. Carų valdžioje: XIX amžiaus Lietuva. Vilnius, 1996. P. 65–66, 75, 241–242.  138 | 139 

В 1839 г. вышла одна из немногочисленных книг на русском языке, издававшихся в те годы в Вильне, под названием «Опыты в русской словесности воспитанников гимназий Белорусского учебного округа» (разрешение цензора коллежского советника Ивана Вашкевича2 15 июля 1839 г.) В предисловии утверждалось, что сочинения, собранные в этом пухлом, в пятьсот двадцать с лишним страниц, томе

    написаны были для одних своих преподавателей, без всякой мысли о напечатании. Верх славы для них составляла похвала наставника и надежда обратить на себя внимание ближайшего Начальства. Но в августе прошедшего 1838 года Белорусский Учебный Округ был осчастливлен посещением Господина Министра Народного Просвещения.

Среди прочих достижений ему были представлены «детские мечты и мысли»

    как плоды успехов в отечественной Литературе. — Русское сердце нашло в этом говоре детей родной отголосок, а прозорливый ум заметил благородный порыв юного поколения воскресить умерший язык своих предков.

За пассажем о родном отголоске и воскрешении стоит концепция Великого княжества Литовского как Западной Руси, возвращенной как древнее русское достояние Екатериной Великой, и его жителей как русичей, чью исконную природу, поврежденную польским гнетом, надлежало воскресить.

Министр распорядился за отличнейшие сочинения наградить авторов золотыми и серебряными медалями, лучшие — опубликовать, что обозначено на титульном листе «Опытов», напечатанных «по приказанию г. министра народного просвещения», — того самого Сергея Семеновича Уварова, который


2 Он же — Ян Вашкевич, бывший профессор экономии в закрытом Виленском университете; см. о нем как доброжелательном цензоре: Medišauskienė Z. Rusijos cenzūra Lietuvoje XIX a. viduryje. Kaunas, 1998. P. 42, 89, 93, 99; Stolzman M. Nigdy od ciebie miasto… Dzieje kultury wileńskiej lat międzypowstaniowych (1832–1863). Olsztyn, 1987. S. 89.  139 | 140 

в январе 1837 г. столь точно обозначил разницу между «писать стишки» и «проходить великое поприще»; «нелепо-гнусное замечание» подтверждало репутацию «остававшегося смертельным врагом Пушкина и после его роковой смерти»3. Уваров с 18 августа до 6 сентября 1838 г. осматривал учебные заведения Вильны, гимназию с благородным пансионом и образцовый женский пансион в Гродно, гимназию в Белостоке, производя испытания по различным предметам, выслушивая декламации «русских стихов» и сочинения, обращая особенное внимание на успехи «питомцев здешних учебных заведений в языке общего их отечества» и «чистое русское произношение». Ни один из министров народного просвещения прежде не посещал заведения Белорусского учебного округа, как писалось в подробном отчете газеты «Литовский вестник», посему «приезд и трехнедельное пребывание здесь Его Высокопревосходительства останется тем более незабвенным для всех учебных заведений сего Округа, которые имели счастие видеть у себя главного своего Начальника»4; посещение же министром Виленской губернской гимназии «пребудет навсегда незабвенным происшествием и блистательнейшею эпохою в ее летописях», «необыкновенным в истории учебных заведений событием»5. 6 декабря в Виленском Дворянском институте состоялся приуроченный ко дню тезоименитства императора торжественный акт, на котором, среди прочего, было оглашено предписание министра народного просвещения о назначении золотых и серебряных медалей в награду за лучшие сочинения, написанные на русском языке, и о выборе «лучших из написанных воспитанниками пиэс, для напечатания оных за счет министерства»6.


3 Александр Сергеевич Пушкин. 1799–1837. Биографический очерк и его письма 1831–1837 гг. Гл. IX / Сост. под ред. П. А. Ефремова // Русская старина. 1880. Т. XXVIII. Июль. С. 537.
4 Вильна // Литовский вестник. 1838. № 73. 13 сент. С. 574.
5 Там же. № 80. 7 окт. С. [625].
6 Там же. № 98. 9 дек. С. [769]–770.
  140 | 141 

Издание должно было показать «юным питомцам, какое заботливое внимание обращает на них Правительство» и, вместе с тем, дать читающей публике

    возможность видеть и судить, как отторгнутая некогда часть соотечественников наших начинает сближаться с дорогою своею отчизною, и как молодое поколение, пробужденное Русскими звуками от долговременного усыпления в недрах чужбины, вдруг начинает узнавать язык своих предков и усваивает его себе душой и сердцем7.

Поднесенные Уваровым императору «Опыты в русской словесности» удостоились «благосклонного принятия», а труды воспитанников гимназий — признания «весьма удовлетворительными»; как начальникам и учителям, так и воспитанникам, участвовавшим в издании, было объявлено монаршее благоволение за «похвальное их стремление к распространению и узнанию русского языка и словесности»8.

В «Опыты» включены девять десятков сочинений, распределенных по двум большим отделам — «Стихотворения» и «Проза»; последний состоит из подотделов «Рассуждения», «Разборы» (в частности, стихотворений Державина и басен Крылова, ХХ оды Горация в сравнении со стихотворением Державина «Лебедь»), «Разговоры», «Письма», «Повествования», «Описания» и, наконец, «Смесь» (с сочинениями «Философический взгляд на классную доску», «Философский взгляд на перо» и фантастическим рассказом «Поездка в ад»). Авторы этих стихотворений, басен, рассуждений и — гимназисты Белостока, Вильны, Гродно, Минска. Некоторые из них оставили след в истории края, в истории польской и белорусской культуры. Например, Адам Киркор был впоследствии издателем


7 Опыты в русской словесности воспитанников гимназий Белорусского учебного округа. Напечатанные по приказанию г. Министра Народного Просвещения. Вильна: в типографии Феофила Гликсберга типографа Белорусского учебного округа, 1839. С. I–II. Далее ссылки на это издание даются в тексте с указанием страницы в скобках.
8 Литовский вестник. 1839. № 68. 29 авг. С. [536].
  141 | 142 

и редактором «Виленского вестника», деятелем Виленской археологической комиссии и членом многих российских ученых обществ, стал прототипом персонажа романа Л. О. Леванды «Горячее время» (1871–1873); когда генерал-губернатор фон Кауфман выжил его из Вильны, основал в Петербурге газету «Новое время» (1868). Банкротство газеты вынудило его обосноваться в Кракове, где он продолжал заниматься археологией и писанием статей для «Нивы»; позднее особое внимание к нему вызвала полемика вокруг тома, посвященного Литве и Белоруссии, в изданной М. О. Вольфом серии «Живописная Россия» (1882), написанного главным образом им. Кстати говоря, дебют Киркора на русском языке долгое время оставался неизвестным исследователям его деятельности (первое выступление в польской печати датируется 1842 г.)9.

Его младший товарищ Казимир Пашковский участвовал в виленской польской печати (среди прочего, поместил в альманахе Киркора “Radegast” в 1843 г. статью о начале театра в Европе), в 1860–1861-х гг. входил в состав редакции газеты Киркора на польском и русском языках «Виленский вестник», службой в казенной палате выслужил чин надворного советника, в 1863 г. был выслан из Литвы, затем был присяжным адвокатом Петербургского округа10.

Людвик де Пертес в первой половине 1840-х гг. участвовал в журнале Крашевского “Atheneum” и в альманахе “Gwiazda” (Петербург, 1842), в альманахе Киркора “Radegast” поместил два стихотворения, печатал стихи и переводы в периодических изданиях на польском языке. В те же годы он выпустил несколько сборников своей поэзии на польском языке. В один из них он включил, среди прочего, перевод «Даров Терека»


9 См.: Stolzman M. Czasopisma wileńskie Adama Honorego Kirkora. Warszawa; Kraków, 1973 (Zeszyty naukowe Uniwersytetu Jagiellońskiego. CCCXXI. Prace historycznoliterackie, zeszyt 26). S. 15.
10 См. о нем: Kirkor S. Przeszłosc umiera dwa razy: Powiesc prawdziwa. Kraków, 1978. S. 10, 34–36, 171.
  142 | 143 

Лермонтова11, в другой — его же «Ребенку» и еще один перевод с русского12 без указания автора — виленского цензора А. Мухина13. Список в 180 c лишним человек, подписавшихся на его очередной томик поэзии 1845 г. (между прочими — композитор С. Монюшко, который написал песню на одно из стихотворений де Пертеса) свидетельствует о популярности поэта14. В гимназических «Опытах» напечатано шесть стихотворений Людвика Плошинского и рассуждение «Нечто о творчестве»; позднее Киркор поместил три его сонета на польском в своем альманахе “Radegast”. Таким образом, предисловие к «Опытам», как оказалось впоследствии, до некоторой степени справедливо отмечало «оттенки слога, а может быть и зародыши славных писателей» (с. VIII).

Представленные министру Уварову в августе 1838 г. сочинения были написаны, очевидно, в 1837/1838 учебном году (свидетельство Киркора об окончании Дворянского института датировано 11 ноября 1838 г.15). Надо полагать, гибель поэта стала поводом для особенного внимания преподавателей русской словесности и их воспитанников к фигуре Пушкина и к его творчеству. Поэтому некоторые из сочинений написаны


11 Poezye Ludwika de Perthées. Oddział drugi. Nakładem autora. Wilno, 1843. P. 103–106.
12 Poezye Ludwika de Perthé es. Oddział trzeci. Nakładem autora. Wilno, 1845. P. 102–103, 110–111. Об этих переводах см.: Slekys J. Lietuvių — rusų literatūriniai ryšiai XIX a. pirmoje pusėje (1801–61) // Literatūra ir kalba. XVIII: Literatūriniai ryšiai. Vilnius, 1985. P. 85, 88.
13 Характеристику его деятельности и свидетельства невысокой репутации придирчивого и подозрительного цензора у издателей и авторов см.: Medišauskienė Z. Rusijos cenzūra Lietuvoje XIX a. viduryje. P. 92, 95.
14 Stolzman M. Perthées Ludwik // Polski Słownik Biograficzny. T. XXV. Wrocł aw etc., Zakład Narodowy imienia Ossolińskich, Wydawnictwo Polskiej Akademii Nauk, 1980. S. 640–641; о его творчестве: Stolzman M. Nigdy od ciebie miasto… S. 107–108.
15 Stolzman M. Czasopisma wileńskie Adama Honorego Kirkora. S. 12. Дворянский институт был образован осенью 1838 г. из второй Виленской гимназии и Благородного пансиона при ней.
  143 | 144 

прямо о Пушкине и его смерти, другие — о его произведениях, и во многих, каким бы темам они ни были посвящены, встречаются упоминания поэта, цитаты и эпиграфы из его произведений. Сочинения тем и любопытны — по ним можно судить, какие тексты Пушкина входили в гимназическое чтение, какие школьные интерпретационные схемы применялись к ним, какие канонизирующие формулы употреблялись в отношении их автора, как пушкинские стихи и сюжеты использовались в риторических разработках заданных тем или в упражнениях по составлению текстов того или иного рода; наконец, сочинения предстают своего рода образцом усредненного языка литературы с эклектическим сочетанием элементов различных стилистических систем.

После первого в книге стихотворения «Гимн Богу», написанного минским гимназистом Р. Зацвилиховским, следует стихотворение другого воспитанника Минской гимназии А. Керсновского «На смерть Пушкина»:

    Облак черный, мглой одетый,
    Ниспускается к земле,
    И лучами дня согретый,
    Брызжет молнией во мгле.
    Так летела из далека
    К нам туманная молва —
    Ближе, ближе, вдруг жестоко
    Разразилася в слова:
    Нет Поэта! рок свершился
    Опустел родной парнасс,
    Пушкин умер — Пушкин скрылся,
    И на век покинул нас.

Пушкин называется гением Севера, певцом его чудес, виновником наслаждений, могучим духом, изменившим земле; в последнем четверостишии минский гимназист в некотором роде предвосхищает точку зрения тех позднейших исследователей, которые полагают, что Пушкин стремился завершить жизнь, исчерпав ее жанры:

    Он наскучил жизнью бренной,
    Разлюбил коварный мир;  144 | 145 
    С мыслью смелой и надменной
    Скрылся в выспренный эфир (С. 3–4).

Той же теме посвящено сочинение воспитанника Виленской гимназии Станислава Ляховича «О смерти Пушкина». В эпиграф вынесены стихи М. Е. Лобанова:

    Над кем при унылом там лика стенаньи,
    Синклит совершает обряд гробовой?
    При томном тимпанов и флейт воздыханьи,
    Чей прах предается утробе земной?

Сочинение оказывается ответом на заключенный в эпиграфе вопрос, оформленным в жанре письма:

      Любезнейший друг!
    С слезами на глазах, с глубокой горестию в сердце я должен известить тебя, ежели ты еще не знаешь, о том, что облекло всю Россию в траур, что вытиснуло слезу из глаз Державного, что подобно электрической искре, потрясло сердце всех Россиян, и раздалось как громовое эхо, по всему протяжению обширной Империи, от Балтийского до Черного и Ледовитого морей.

Автор прибегнул к стихотворным цитатам из Рахманного (малоизвестного и ныне забытого поэта Н. Н. Веревкина, поместившего под этим псевдонимом несколько сочинений в «Библиотеке для чтения» в 1836–1837 гг.):

    Умер Пушкин!.. Нет поэта!
    Лучезарная звезда
    Закатилась навсегда
    Для рыдающего света!
    Блеск лучей ея исчез,
    И несытая могила
    Безвозвратно поглотила
    Это лучшее светило
    Наших пасмурных небес… 16

В утешение следует вариация мотива exegi monumentum:

    Он умер, но труды его бессмертны. Мраморные или чугунные памятники, воздвигнутые в честь его, падут некогда и исчезнут

16 Первая публикация этого стихотворения остается невыясненной.  145 | 146 

    с лица земли, но поэтические создания его переживут все перевороты в мире.

Смерть исполина «в первом возрасте сил» пресекла «все ожидания и надежды» России, она «острою косою своей скосила один из первых цветов и украшений Русского Парнаса». Обращаясь к «священной тени великого певца», автор призывает ее утешиться заверениями в благодарности России и благодеянием Николая I:

    Драгоценное сердцу твоему, оставленное тобою на земле, призрено Державным Покровителем: ты сам еще был тому свидетелем, на смертном твоем ложе. «Твои дети будут вместе и моими», изрек тебе Великий Отец России.

Завершает сочинение вторая строфа стихотворения Жуковского «Певец» («Он сердцем прост, он нежен был душою, / Но в мире сем минутный гость он был… ») (С. 286–289).

В нескольких сочинениях имя Пушкина лишь называется, однако его включение в ряды репрезентативных русских и западноевропейских авторов говорит о его канонизации. Например, в сочинении «Взгляд на состояние просвещения в России и успехи образованности в Западной Европе, при вступлении на престол дома Романовых» тот же Ляхович не нашел в России означенной в заглавии эпохи плодов умственной деятельности, сопоставимых с творениями Корнеля и Расина, Шекспира и Мильтона, Сервантеса и Кальдерона:

    Тогда Россия была только Московия для Европы; битвы Полтавская и Бородинская еще не оглушали своими громами Европы; Великий не прорубил еще окна своего на запад. Ломоносовы, Державины, Пушкины, Жуковские не оглашали еще звуками лир своих Русского Парнаса (С. 131).

В диалоге «Италия и Россия» того же виленского гимназиста имя Пушкина называется в ряду тех писателей (Ломоносов, Державин, Карамзин, Дмитриев, Батюшков, Жуковский, Крылов, Грибоедов), которые «не менее приносят чести России, как и великие поэты древнего и нового Рима Италии» (С. 275). В рассуждении «Чувство изящного» И. Гонсевского (Гродненская  146 | 147  гимназия) Пушкин назван в ряду с Гомером, Рафаэлем и Шекспиром:

    Чувство изящного, проникнутое существенностью своего идеала, собирает рассеянные в природе черты, сближает их между собою и таким образом производит стройное целое, в котором в каждом члене проглядывает жизнь. И этот конечный образ входит в сферу изящного. Так явились: Илиада Гомера, Мадонна Рафаэля, Гамлет Шекспира, Борис Годунов Пушкина и другие звезды прекрасного (С. 106).

В сочинениях встречаются цитаты из прозы Карамзина, Батюшкова и Марлинского, из стихов Козлова, Жуковского, особенно обильно Бенедиктова, цитируются и такие стихотворения, знакомство с которыми гимназистов предполагать было бы трудно — «Возвращение в отечество любезного моего брата князя Павла Александровича из пятилетнего морского похода» С. А. Ширинского-Шихматова и «Байрон» П. А. Новикова. Однако Пушкин по цитируемости превосходит Бенедиктова и Жуковского. Сигизмунд Шмигиро (Виленская гимназия) в сочинении «Сожжение Афин перед Саламинской битвой и пожар Москвы в 1812 г.» процитировал несколько строк о бегстве гонимых русским мечом галлов из «Воспоминаний в Царском Селе» («Взгляни: они бегут, озреться не дерзают. / Их кровь не престает в снегах реками течь… » и т. д., до «О Галлы хищные! и вы в могилах пали… » — С. 100). В рассуждении о неминуемой смене поколений ученик Белостокской гимназии И. Духновский вполне к месту процитировал вторую главу романа «Евгений Онегин»:

    Увы! На жизненных браздах
    Мгновенной жатвой поколенья,
    По тайной воле провиденья,
    Восходят, зреют и падут (С. 227).

Два рассказа учащегося Виленского Дворянского института Адама Бронского украшают эпиграфы из Пушкина. В одном случае — к рассказу «Быль» — строки из третьей песни поэмы «Руслан и Людмила»:  147 | 148 

    Уж побледнел закат румяный
    Над усыпленною землей;
    Дымятся синие туманы,
    И всходит месяц золотой (С. 385).

В рассказе «Еврейская пасха (Могилевское предание)» в качестве эпиграфа использованы начальные строки поэмы «Братья-разбойники» («Не стая воронов слеталась… » — С. 393), в сам рассказ включена усеченная цитата из третьей песни «Полтавы» (без имени Пушкина):

    Топот, ржанье, стон,
    И смерть, и ад со всех сторон! (С. 400)

    В рассказе Киркора «Смерть поэта» в описание ужина Байрона, графа Гамба, доктора Бруно в загородном доме графини Гвичиоли в июле 1823 г. включена строка из первой главы «Евгения Онегина»:

    Ужин приближался к концу; принесли бокалы и в заключение

      Вина кометы брызнул ток!
    Все разошлись по своим комнатам, собираясь в следующее утро отплыть на бриге в Кефалонию (С. 369).

Однокашник Бронского Семен Незнамов предпослал прозаическому этюду «Вечер у артиллерийского поручика» строки строфы XVIII первой главы «Евгения Онегина»:

    Все было тихо; лишь ночные
    Перекликались часовые;
    Да дрожки <sic!> отдаленный стук
    С Мильонной раздавался вдруг (С. 402).

Еще один ученик Виленского Дворянского института Э. Прозор в свое «Предание кавказских жителей о Кази-мулле» (без видимой зависимости от «Писем из Дагестана» Марлинского) поместил эпиграф из эпилога пушкинской поэмы «Кавказский пленник» («Кавказа гордые сыны, / Сражались гибли вы ужасно <… > Ни дикой вольности любовь») и завершил строками оттуда же (С. 428, 435). «Отрывок из Путешествия Онегина» вспомнился Прозору, по ассоциации, в его «Воспоминаниях о кавказских водах»: одни приезжают к подножию Машука  148 | 149  для лечения, другие — «чтобы провести время, а старик, как говорит Пушкин, чтобы “Помолодеть хотя на миг”» (С. 438). Заключают очерк строки посвящения Н. Н. Раевскому поэмы «Кавказский пленник»:

    Мне грустно становится вспоминать теперь об этой прекрасной стране, которую может быть я более уже не увижу,
      Где пасмурный Бешту, пустынник величавый,
      Аулов и полей властитель пятиглавый,
      Был для меня Парнас (С. 447).

Очерк о Понарских горах под Вильной Александра Квинты (с эпиграфом из Бенедиктова) начинается сравнением этих неведомых миру лесистых холмов по левому берегу Вилии с Кавказом, само название которого напоминает «и страдание Прометея, и золотое руно аргонавтов, и страшные толпы монголов», перелившиеся «чрез него на Русь нашу»; кавказские хребты носили «на высотах своих» «дикого сына равнин аравийских» и «образованного питомца Европы», «страшного горца с неотразимой шашкой», и

    мирного поэта Севера с вдохновенною его лирою. И теперь еще как бы в ушах звучит сладкая песнь чернокудрого барда Николаева века.
      Кавказ подо мною! один в вышине,
      Стою над снегами, у края стремнины.
      Орел с отдаленной поднявшись вершины
      Парит неподвижно со мной наравне.
      Отселе я вижу потоков рожденье
      И первое грозных обвалов движенье.
    Грустно думать, что нет более певца Руслана и Людмиллы (sic! С. 449).

Дальше речь идет об Альпах, других знаменитых горах, а затем ученик Виленской гимназии начинает отстаивать право на внимание и Понар, хотя и не знаменитых, но своих:

      кто не живал близ них, не делил с ними юных или старческих дум своих, не смотрел на быструю и шумную Вилию, которая так же почти как Терек бессмертного Пушкина Играет и воет, как зверь молодой, Завидевши пищу из клетки железной,  149 | 150 
      И бьется о берег в вражде бесполезной,
      И лижет утесы голодной волной.
    Кто чужд всех их красот и соединенных с ними воспоминаний, тому не навеют они на душу никаких сладостных мыслей (С. 451).

Особняком стоит письмо под названием «Рыбак и золотая рыбка» (в доступном экземпляре отсутствует несколько страниц, поэтому пишущему эти строки имя автора сочинения осталось неизвестным):

      Любезный друг!
    Ты не можешь себе вообразить, с каким бы удовольствием провел я с тобою несколько минут и передал бы тебе свежие впечатления души моей. Я уверен, ты разделил бы со мною вполне детские мои думы. Но тебя нет со мною, и мне остается говорить с тобой на бумаге. Я сей час только возвратился с литературного своего вечера. Много было там занимательного для ума и воображения, но на меня особенное впечатление произвела сказка Пушкина: о рыбаке и золотой рыбке. Вот в коротких словах ее содержание. Один старик со старухой жил не далеко от моря и всю жизнь свою занимался рыбною ловлею. <… >

Из двухстраничного пересказа делается назидательный вывод:

    Как живо эта игра воображения представляет усиление человеческих страстей.

«Ужасными примерами» из истории, из судеб «исчезнувших племен» автор подкрепляет мысль о тщете желаний:

    Не так ли все мы, не успев удовлетворить одному желанию, замышляем тысячи других и нередко делаемся несчастными их жертвами (С. 295–298).

Помимо явных цитат (часто без указания цитируемых произведений, иногда и автора) можно обнаружить свидетельства знакомства гимназистов с пушкинскими стихами, например, в изображениях Петра Великого или Наполеона. Вероятно, пристальный взгляд выявит пушкинские реминисценции и там, где с первого беглого взгляда их можно не заметить. «Опыты в русской словесности воспитанников гимназий Белорусского учебного округа» говорят о том, какие именно произведения  150 | 151  Пушкина читались гимназистами 170 лет тому назад, как они читались и использовались. Вместе с тем, сочинения гимназистов с пересказами и цитатами произведений Пушкина, упоминаниями имени и его оценками отражают важный момент канонизации и закрепления за ним официального статуса поэта империи, «чернокудрого барда Николаева века».

Еще в Вильне Уваров при представлении лучших по поведению и успехам учеников обещал принять на казенное содержание в высшее учебное заведение Ляховича17, автора сочинения «О смерти Пушкина» и двух других работ с упоминанием имени поэта. По окончании гимназии, но еще до выхода сборника сочинений Ляхович, как и Незнамов, в сентябре 1838 г. получил серебряную медаль и аттестат с правом на чин 14-го класса18. Шмигиро, цитировавший «Воспоминания в Царском Селе», награжден был золотой медалью, Бронский, использовавший стихи Пушкина в эпиграфах, и Квинта, сравнивавший Вилию, — серебряной19. Визит Уварова и последовавшие подарки от Кабинета директору Виленской гимназии и инспектору Виленского дворянского института, ордена Св. Станислава 4-й ст. двум учителям Белостокской гимназии, благодарности почетному попечителю виленских гимназий графу Хрептовичу и инспектору казенных училищ Белорусского учебного округа Г. Н. фон Галлеру вместе с «Опытами в русской словесности» должны были ознаменовать успехи русификации и поощрить «узнание русского языка и словесности» в крае, в котором преподавание в гимназиях на русском языке началось только в 1834 г. С другой стороны, издание «Опытов» за счет министерства, изъявленное благоволение императора, награды авторам означали одобрение выказанному в сочинениях образу мыслей, как соответствующему официальной идеологии, — в частности, в отношении великого русского поэта Пушкина, представлявшего русскую литературу.


17 Вильна // Литовский вестник. 1838. № 73. 13 сент. С. 570.
18 Там же. № 80. 7 окт. С. 626.
19 Медалями были отмечены и авторы других, не рассматривавшихся здесь, сочинений. См.: Там же. № 98. 9 дек. С. 770.


Дата публикации на Ruthenia — 08/01/08
personalia | ruthenia – 10 | сетевые ресурсы | жж-сообщество | независимые проекты на "рутении" | добрые люди | ruthenia в facebook
о проекте | анонсы | хроника | архив | публикации | антология пушкинистики | lotmaniania tartuensia | з. г. минц

© 1999 - 2013 RUTHENIA

- Designed by -
Web-Мастерская – студия веб-дизайна