ОБЪЕДИНЕННОЕ ГУМАНИТАРНОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВОКАФЕДРА РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ ТАРТУСКОГО УНИВЕРСИТЕТА
о проекте | анонсы | хроника | архив | публикации | антология пушкинистики | lotmaniania tartuensia | з. г. минц
personalia | ruthenia – 10 | сетевые ресурсы | жж-сообщество | независимые проекты на "рутении" | добрые люди | ruthenia в facebook

Пушкинские чтения в Тарту 4: Пушкинская эпоха: Проблемы рефлексии и комментария: Материалы международной конференции. Тарту: Tartu Ülikooli Kirjastus, 2007. С. 408–419.


О КОНЦЕПЦИИ ОДЫ У ТЫНЯНОВА:
ЗАМЕТКИ К ТЕМЕ

КИРИЛЛ ОСПОВАТ

Интерес Тынянова к литературе XVIII в. нужно, после работы Р. Д. Тименчика (см.: [Тименчик 1986: 67–68]), возводить к (около)акмеистическим вкусам и интересам его студенческой юности. В концептуальном пространстве, объединявшем, среди прочих, Гумилева и Жирмунского, было востребовано понятие о «классицизме». Оно составляло один из узловых элементов распространенной бинарной модели литературного развития, описанной в известной статье Жирмунского «О поэзии классической и романтической» (1920). Более ранняя статья того же автора «Преодолевшие символизм» (1916) указывает на актуальные измерения этой антиномии, использовавшейся для «теоретического» оправдания литературного обособления акмеизма. Жирмунский констатирует «возможность сближения молодой поэзии уже не с музыкальной лирикой романтиков, а с четким и сознательным искусством французского классицизма и с французским XVIII в., эмоционально бедным, всегда рассудочно владеющим собой» ([Жирмунский 1977: 110]; об отзвуках этой антиномии в литературоведческой рефлексии над русской словесностью XVIII в. см.: [Дзядко 2002]).

Статья Тынянова «Ода как ораторский жанр», при первой публикации в 1927 г. датированная 1922 г., стоит в несомненной связи с попытками теоретически-эволюционистского описания современного литературного движения. В отброшенном зачине статьи он писал про «литературную борьбу нашего времени», подразумевая главным образом «борьбу футуризма и его ответвлений с символизмом» и, во вторую очередь, — «другую ветвь лирики, которая противопоставила себя символизму и <…> назвалась было акмеизмом» [ПИЛК: 494]. Признавая  408 | 409  футуризм свершителем «литературной революции», Тынянов сохранял верность коллективным представлениям опоязовцев: сходным образом историческую роль футуризма описывал, например, Эйхенбаум в работе 1923 г. об Ахматовой (см.: [Эйхенбаум 1969: 82–85]). Новая модель литературного движения должна была потеснить схему Жирмунского. Бухштаб, ученик Тынянова и Эйхенбаума, в записях 1928 г. рецензирует «типологию стилей» Жирмунского и ставит ему в вину, что он «о футуризме <...> совсем не говорит» [Бухштаб 2000: 478].

Футуристической перспективе в описании литературной истории «30 последних лет» [ПИЛК: 493] соответствовала в работах Тынянова деформация привычных представлений о литературе эпохи «классицизма». Бухштаб записывает: «в футуризме есть черты “классического искусства” (по Жирмунскому): его формальность; выпячивание самостоятельности законов искусства, как такового, <...> техницизм и спец<иальный> интерес к поэтической технике, особый интерес к “материалу” (слово как таковое)» [Бухштаб 2000: 477–478]. В позднейшем очерке о Тынянове Эйхенбаум указывал, что «статья “Ода как ораторский жанр” говорит о поэзии XVIII века (Ломоносов и Державин), но в то же время она явно подсказана творчеством Маяковского — проблемой новой оды как нарождающегося жанра» [Воспоминания 1966: 74]. Действительно, концептуальный инструментарий, примененный Тыняновым для анализа одической поэзии XVIII в., может быть соотнесен с литературным опытом Маяковского. В преамбуле к статье Тынянов вводит и определяет термин «установка»:

не только доминанта произведения (или жанра), функционально окрашивающая подчиненные факторы, но вместе и функция произведения (или жанра) по отношению к ближайшему внелитературному — речевому ряду [ПИЛК: 228].

Ода, составляющая предмет статьи, характеризуется как «жанр с установкой на внепоэтический речевой ряд — витийство» [Там же: 229]. Как видно, термином «установка» Тынянов сводит художественные свойства текста («доминанту» — [ПИЛК: 227])  409 | 410  с его социальной функцией, хоть и опосредованной «речевым рядом». В «Промежутке» (1924) Тынянов ставит в параллель с одой «его <Маяковского> митинговый, криковой стих, рассчитанный на площадный резонанс» [Там же: 176], — иными словами, ищет объяснение поэтике Маяковского в социальных условиях бытования его стихов. Точно так же поступает и сам Маяковский, выводя свойства новой агитационной поэтики непосредственно из социальной реальности послереволюционного времени1. Так, в его статье «Расширение словесной базы», вышедшей одновременно с работой Тынянова, сказано:

Это революция говорила: живо, не размусоливайте, надо не говорить, а выступать <...> Мы поняли и прокричали, что литература — это обработка слова, что время каждому поэту голосом своего класса диктует форму этой обработки <...> Революция дала слышимое слово, слышимую поэзию [Маяковский 1941: 288–289].

В программной статье «Как делать стихи?» (1926) Маяковский требует:

Сразу дать все права гражданства новому языку: выкрику — вместо напева, грохоту барабана — вместо колыбельной песни! <...> По-моему, стихи: «Выхожу один я на дорогу...» — это агитация за то, чтобы девушки гуляли с поэтами. Одному, видите ли, скушно! Эх, дать бы такой силы стих, зовущий объединяться в кооперативы! [Там же: 215–216].

Этот фрагмент служит примером того подхода к литературе, который реализуется в тыняновском понятии об «установке»: социальная («речевая») функция выступает точкой отсчета при дифференциации художественных феноменов. Выстроенная Маяковским конкретная антитеза со сходными методологическими


1 Само слово «установка» встречается в манифестах Маяковского и обозначает заложенную в художественном тексте внелитературную цель («целевая установка — разбить Юденича» [Маяковский 1941: 218]). Тыняновский термин сохраняет известную связь с этим словоупотреблением.   410 | 411 

импликациями воспроизводится у Тынянова, в частности, в статье «О литературной эволюции» (1927): «митинговая установка стиха Маяковского (“ода”) в борьбе с камерной романсной установкой Есенина (“элегия”)» [ПИЛК: 279]. В статье «Ода как ораторский жанр» читаем: «Ода, построенная на интонации, далека от “песни”, построенной на мелодии» [Там же: 248]. Тыняновское понятие об ораторской установке, вполне состоятельное в качестве литературоведческого инструмента, в синхронной литературно-критической перспективе эмблематизирует «футуристическое» социологизирующее истолкование словесности XVIII столетия. Еще в 1914 г. в статье о футуризме Ходасевич писал: «аэропланы и автомобили — такие же внешние, несущественные признаки нашего века, как фижмы и парики — века XVIII. <...> Для поэтов он — век революции» [Ходасевич 1991: 499]2. В том же ряду стоит и известное тыняновское суждение из «Промежутка»: «Геологические сдвиги XVIII века ближе к нам, чем спокойная эволюция XIX века» ([ПИЛК: 176]; см.: [Крылов 2004: 100; Никольская 1986: 75–76]).

Социологические импликации центрального термина «установка» не отменяют, однако, того факта, что статья «Ода как ораторский жанр» посвящена преимущественно вопросам поэтического синтаксиса. Поставив «два враждебных течения» [ПИЛК: 229] на место единой эпохи «классицизма», Тынянов одновременно отказывается от стереотипного представления о «классической» стиховой речи, поддерживавшегося акмеистической эстетикой. В работе 1922 г. Жирмунский вменяет


2 Задним числом революционным аналогиям могла способствовать и характеристика Державина, данная Ходасевичем в юбилейной статье 1916 г.: «XVIII век <…> был в России веком созидательным и победным. Державин был одним из сподвижников Екатерины не только в насаждении просвещения, но и в области устроения государственного <…> Всякая культурная деятельность, в том числе поэтическая, являлась прямым участием в созидании государства. <…> Державин-поэт был таким же непосредственным строителем России, как и Державин-администратор» ([Ходасевич 1991: 137]; курсив автора).  411 | 412 

«классическому стилю» «вещественно-логический принцип словосочетания» и говорит далее: «Синтаксическое построение является строгим, логическим расчлененным и гармоничным. <...> В общем, элемент смысла, вещественного значения слов управляет сложением поэтического произведения» [Жирмунский 1977: 198–199]. Сходным образом о французском классицизме судит Гумилев: «в этом мире гармония целого поглощает подробности, сглаживает отличья <...> это был божественный воляпюк поэзии, всем понятный» [Гумилев 1991: 197–198]. Отзвуком этих представлений можно счесть замечание Эйхенбаума в «Мелодике русского лирического стиха» (1922) о «классической русской оде ломоносовского типа»: «интонация не выдвигается здесь на первый план — она как бы аккомпанирует канону логическому и лишь окрашивает собой его отвлеченные деления» [Эйхенбаум 1969: 331].

Тынянов рассматривает синтаксис русской оды совершенно иначе:

ораторское, с установкою произносимости стиховое слово должно было быть организовано по принципу наибольшего интонационного богатства <...> семантика поэтического слова строится под углом установки; момент ораторского воздействия, вызывающий требование разнообразия, внезапности и неожиданности, приложенный к стиху, вызывает теорию образов [ПИЛК: 230–236].

«Неожиданность и внезапность» словесного развертывания у Ломоносова соотносится в тыняновском описании с футуристической поэтикой, которую Гумилев в 1914 г. характеризовал так: «мы знакомимся с могучей силой каждого слова, поставленного необычно, и можем извлечь отсюда много поучительного для изучения стилистики» ([Гумилев 1991: 220]; см.: [Гаспаров 1997: 460]). Сходный взгляд стоит и за суждением Айхенвальда, сравнивавшего футуризм с поэзией XVIII в. в юбилейной статье о Державине 1916 г.: «нередко сплетаются у него в трудный частокол, в какое-то словесное заграждение его грузные обороты, его несуразный синтаксис  412 | 413  и такие предвосхищения футуризма, как “буруют бури”» (цит. по: [Ходасевич 1988: 291–292]).

Вместе с тем футуристская оптика способствует у Тынянова актуализации забытых художественных и теоретических пластов, не всегда согласовывающихся со стереотипными представлениями о «классицизме». Усложняя тезис Эйхенбаума о доминировании «логического канона» над интонацией в русской оде, Тынянов пишет:

Ода как витийственный жанр слагалась из двух взаимодействующих начал: из начала наибольшего действия в каждое данное мгновение и из начала словесного развития, развертывания. Первое явилось определяющим для стиля оды; второе — для ее лирического сюжета; при этом лирическое сюжетосложение являлось результатом компромисса между последовательным логическим построением (построение «по силлогизму») и ассоциативным ходом сцепляющихся словесных масс [ПИЛК: 230].

Это рассуждение восходит к концепции «прекрасного беспорядка», лаконично сформулированной Буало и в европейской словесности XVIII в. служившей девизом одической поэтики. Тезис Буало варьируется, в частности, в статье Д. В. Дашкова «Нечто о журналах» (1811), несомненно, известной автору «Архаистов и Пушкина»:

Из сего, однако, не следует, чтобы ода и всякое вдохновенное стихотворение могли существовать без правил и плана. Мы восхищаемся обилием мыслей и быстротою переходов: но поэт в самых отступлениях своих должен руководствоваться логикою и всегда стремиться к назначенной цели. В оде, говорит Буало, прекрасный беспорядок должен быть действием искусства <…> удивительное соединение рассудка и воображения, точности и восторга! Сии-то качества составляют истинное достоинство оды [Арзамас: 74].

Представление о сохраняющейся релевантности теоретической рефлексии «классической» эпохи составляло одну из особенностей тыняновского подхода к словесности XVIII в. и было отчасти унаследовано от акмеистической эстетики. В статье Жирмунского «О поэзии классической и романтической» говорится:  413 | 414 

Классический поэт принимает в расчет лишь свойства материала, которым пользуется, и тот художественный закон, по которому расположен этот материал. <...> Он знает и любит техническую сторону своего дела [Жирмунский 1977: 134–135].

«Формалистская» лексика первой фразы напоминает о центральной для опоязовского литературоведения антиномии материала и приема («художественный закон» у Жирмунского). Возможно, данная аналогия способствовала интенсивной рецепции теоретического наследия «классицизма». Как отмечает Эйхенбаум, «Ломоносов интересует Тынянова, помимо всего, как писатель, соединивший научное и художественное мышление» [Эйхенбаум 1986: 191–192]. Действительно, при анализе ломоносовского стихового синтаксиса Тынянов как будто отождествляет свой исследовательский инструментарий с концептуальным аппаратом ломоносовской «Риторики»; отсылки к ней не только верифицируют историческую достоверность тыняновских выводов, но и формируют ультрановаторскую теоретическую перспективу. Теоретический материал, который предстает в статье атрибутом исторической реконструкции, фактически обеспечивает импульсы для собственной тыняновской рефлексии над проблемами стиховой речи.

Комментаторы отмечают смежность статьи «Ода как ораторский жанр» с книгой «Проблема стихотворного языка» (1924; см.: [ПИЛК: 492–493]). Их объединяет, в частности, проблема внелогической связи слов в стихе. В статье читаем:

Слово разрастается у Ломоносова в словесную группу, члены которой связаны не прямыми семантическими ассоциациями, а возникающими из ритмической (метрической и звуковой) близости [ПИЛК: 238].

Упомянутые здесь особенности стиховой семантики соответствуют одному из центральных понятий «Проблемы стихотворного языка» — понятию о «единстве и тесноте стихового ряда». Кажется неслучайным, что и в статье, и в книге некоторые узловые сегменты концепции «единства и тесноты стихового ряда» сопровождаются отсылками к теоретическим сочинениям эпохи «классицизма» XVII–XVIII вв. В первую очередь,  414 | 415  это известный трактат псевдо-Лонгина «О возвышенном», вошедший в европейский обиход благодаря Буало и переведенный на русский язык в начале XIX в. И. Мартыновым. Во II главе книги Тынянов цитирует оттуда описание «гармонии»:

Если только одно слово переставить с своего места на другое… или хотя один склад отсечь… то легко усмотреть можно, сколько гармония способствует к высокому [ПСЯ: 72].

С лонгиновским учением о гармонии Тынянов соотносит и батюшковский комментарий к стихотворной выписке из Ломоносова: «Заметим мимоходом для стихотворцев, какую силу получают самые обыкновенные слова, когда они поставлены на своем месте» [Там же: 73]. Фактически приведенный фрагмент из псевдо-Лонгина принадлежит к обширной традиции рассуждений об эстетической роли расположения слов. В частности, можно процитировать программную работу Шишкова «Перевод двух статей из Лагарпа с примечаниями переводчика» (1808); она представляла собой один из главнейших документов литературной борьбы «архаистов» и «новаторов», исследованной Тыняновым в «Архаистах и Пушкине». Лагарп превозносит свойственную латинскому поэтическому синтаксису «вольность в словоизвращении» [Шишков 1808: 24] и цитирует строки Горация, которые Шишков передает с сохранением оригинального синтаксиса: «Городскую деревенская мышь крысу в бедной, сказывают, принимала норе, старая старую хозяйка гостью» [Там же: 33]. Лагарп комментирует их так:

Оба латинские стиха прекрасны. Отчего? оттого что, не нарушая согласия, слова разставлены так, что деревня противуположна городу, мышь мыше, старая старой, хозяйка гостье. И так в четырех сравнениях, заключающихся в сих двух стихах, все или противуположность, или сближение [Там же: 30–32].

В примечаниях к переводному тексту Лагарпа Шишков утверждает: «Вся красота прозы нашей основывается на удобности извращения слов. А в стихах оное еще и более нужно» — и в качестве примера цитирует Ломоносова:  415 | 416 

    По твердым вод хребтам
    Не вьется вихрем снег,
    Но тщится судна бег
    Успеть во след волнам
                        [Шишков 1808: 32].

Как видно, стиховой язык Ломоносова Шишков и Тынянов рассматривают в сходной перспективе — оба видят в нем показательный пример «могучей силы каждого слова, поставленного необычно». Использованный Шишковым термин «извращение» Тынянов, приписав Ломоносову, использует в статье «Ода как ораторский жанр»: «“отвращение” или “извращение” — выражение Ломоносова, превосходно подчеркивающее ломаную семантическую линию поэтического слова» ([ПИЛК: 236–237]; см. также: [Там же: 497, 418]).

Рассуждение Шишкова показывает путь от риторического учения «о течении слова» к осмыслению специфического «единства и тесноты стихового ряда». Еще более отчетливо эта связь видна в «Письме к Французской академии…» (“Lettre écrite à l’Academie françoise...”, 1715) Фенелона — одном из влиятельнейших неоклассических трактатов по поэтике. Комментируя свободный синтаксис латинских стихов Вергилия, Фенелон пишет:

Les inversions se tournoient en grande figure, et tenoient l’esprit suspendu dans l’attente du merveilleux. <...> Otez cette inversion, et mettez ces paroles dans un arrangement de grammairien qui suit la construction de la phrase, vous leur ôterez leur mouvement, leur majesté, leur grace et leur harmonie: c’est cette suspension qui saisit le lecteur. <Перестановки были важным приемом и держали ум в напряженном ожидании чудесного. <...> Удалите эту перестановку и поставьте эти слова в грамматическом порядке, соответствующем строению фразы, — вы отнимете у них движение, величество, изящество и гармонию: ведь только напряженное ожидание удерживает внимание читателя> [Fénélon 1810: 151–152].

Оперируя понятием «напряженного ожидания» (suspension), Фенелон рассматривает стиховую речь сукцессивно — в ее временном развертывании. (Тем самым нужно оспорить известный тезис М. Л. Гаспарова, что сукцессивное восприятие  416 | 417  стиха было чуждо «культуре традиционалистической эпохи, с древнегреческих времен до конца XVIII в.» [Гаспаров 1997: 463]). Рассуждение Фенелона точно соответствует тыняновским представлениям об устройстве стиха: «Слово в стихе и вообще динамизовано, вообще выдвинуто, а речевые процессы сукцессивны» [ПСЯ: 75]. Фенелон (а не Ломоносов — автор «Риторики») полагает «связь или столкновение слов “далеких”» [ПИЛК: 236] организующим принципом стиховой речи, деформирующим «грамматический порядок». Тынянов сходным образом описывает соотношение стихового и прозаического синтаксиса:

Система взаимодействия между тенденциями стихового ряда и тенденциями грамматического единства, стиховой строфы и грамматического целого, слова речевого и слова метрического — приобретает решающую роль. Слово оказывается компромиссом, результантой двух рядов; такой же результантой оказывается и предложение. В итоге — слово оказывается затрудненным, речевой процесс сукцессивным [ПСЯ: 49].

Итак, параллельно с занятиями русской одой XVIII в. Тынянов усваивает «сукцессивную» концепцию стиха, восходящую к неоклассической риторической традиции3. С одной стороны, наш вывод побуждает скорректировать установившееся представление об исторических исследованиях Тынянова как об анахронистической стилизации литературного прошлого. С другой стороны, он позволяет вновь обратить внимание на те свойства тыняновской теоретической рефлексии, о которых говорила Л. Я. Гинзбург:


3 Работа Фенелона могла, кроме того, послужить образцом для тыняновского описания русской литературной борьбы XVIII в. Тынянов говорит о «борьбе вокруг оды, в которой и обозначились два враждебных течения, по-разному решавших вопрос о поэтическом слове» [ПИЛК: 229]. Аналогичным образом Фенелон, продолжая рассуждать о «перестановках», противопоставляет затрудненный одический синтаксис «темного» Ронсара прозаической ясности его оппонентов.  417 | 418 
Теоретичность столько же свойственна научному складу Тынянова, сколько и историзм. И он знал, что теория литературы имеет свою специфику — она работает на историческом материале. В основном теоретическом труде Тынянова, в книге «Проблема стихотворного языка», эта историчность теоретического объекта не всегда прямо указана, но всегда присутствует; она заложена в самом ходе исследовательской мысли [Гинзбург 1982: 312].

ЛИТЕРАТУРА

Арзамас: «Арзамас»: Сборник: В 2 кн. М., 1994. Кн. 2.

Бухштаб 2000: Бухштаб Б. Я. Фет и другие: Избр. работы. СПб., 2000.

Воспоминания 1966: Юрий Тынянов: Писатель и ученый. Воспоминания, размышления, встречи. М., 1966.

Гаспаров 1997: Гаспаров М. Л. Первочтение и перечтение: К тыняновскому понятию сукцессивности стихотворной речи // Гаспаров М. Л. Избранные труды. М., 1997. Т. II.

Гинзбург 1982: Гинзбург Л. Я. Тынянов — литературовед // Гинзбург Л. Я. О старом и новом. Л., 1982.

Гумилев 1991: Гумилев Н. Соч.: В 3 т. М., 1991. Т. 3.

Дзядко 2002: Дзядко Ф. «Карманная история литературы»: к поэтике филологического текста Г. А. Гуковского // НЛО. 2002. № 55.

Жирмунский 1977: Жирмунский В. М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Л., 1977.

Крылов 2004: Крылов В. Н. Державин и художественное сознание 1910-х годов (по материалам критики русского постсимволизма) // Державин глазами XXI века (К 260-летию со дня рождения Г. Р. Державина). Казань, 2004.

Маяковский 1941: Маяковский В. В. Полн. собр. соч. М., 1941. Т. 10.

Никольская 1986: Никольская Т. Л. Взгляды Тынянова на практику поэтического эксперимента // Тыняновский сборник: Вторые Тыняновские чтения. Рига, 1986.

ПИЛК: Тынянов Ю. Н. Поэтика. История литературы. Кино / Изд. подг. Е. А. Тоддес, А. П. Чудаков, М. О. Чудакова. М., 1977.

ПСЯ: Тынянов Ю. Н. Проблема стихотворного языка // Тынянов Ю. Н. Литературный факт. М., 1993.

Тименчик 1986: Тименчик Р. Д. Тынянов и некоторые тенденции эстетической мысли 1910-х годов // Тыняновский сборник: Вторые Тыняновские чтения. Рига, 1986.  418 | 419 

Ходасевич 1988: Ходасевич В. Державин. М., 1988.

Ходасевич 1991: Ходасевич В. Колеблемый треножник: Избр. М., 1991.

Шишков 1808: [Шишков А. С.] Перевод двух статей из Лагарпа, с примечаниями переводчика. СПб., 1808.

Эйхенбаум 1969: Эйхенбаум Б. М. О поэзии. Л., 1969.

Эйхенбаум 1986: Эйхенбаум Б. М. Творчество Ю. Тынянова // Эйхенбаум Б. М. О прозе. О поэзии. Л., 1986.

Fénélon 1810: De la Mothe Fénélon. Oeuvres complètes... P., 1810. T. VII.


Дата публикации на Ruthenia — 10/01/2008

personalia | ruthenia – 10 | сетевые ресурсы | жж-сообщество | независимые проекты на "рутении" | добрые люди | ruthenia в facebook
о проекте | анонсы | хроника | архив | публикации | антология пушкинистики | lotmaniania tartuensia | з. г. минц

© 1999 - 2013 RUTHENIA

- Designed by -
Web-Мастерская – студия веб-дизайна