 |
 |
 |
 |
|
Мария Котова, Олег Лекманов ИЗ ТОТАЛЬНОГО КОММЕНТАРИЯ К «ЕГИПЕТСКОЙ МАРКЕ»: КРЕЩАТИК1 Роману Лейбову. Как известно, в мандельштамовской повести о том, как слабые глумились над слабейшими после октябрьского переворота 1917 года, то есть в «Египетской марке» (1927), имеется вставная новелла про итальянскую певицу Анджиолину Бозио. В этой новелле так рассказывается о первых впечатлениях Бозио от незнакомого ей прежде русского языка: «Защекочут ей маленькие уши: “Крещатик”, “щастие” и “щавель”. Будет ее рот раздирать до ушей небывалый, невозможный звук “ы”»2. Исследователи уже давно установили, что весь этот фрагмент восходит к отрывку из письма К. Батюшкова к Н. Гнедичу от 27 ноября 1811 года «о неблагозвучии русского языка перед итальянским»3. К этому можно прибавить, что приведенный пассаж из письма Батюшкова цитируется в книге Корнея Чуковского «Некрасов», чтение которой, как нам кажется, послужило для Мандельштама одним из главных стимулов для обращения к теме Бозио: «Батюшков сознательно стремился к тому, чтобы сделать русский язык итальянским, и порою даже сердился на русский народ за то, что его язык так мало похож на язык итальянцев. В известном письме к Гнедичу он говорил о русском языке: “Язык-то по себе плоховат, грубенек, пахнет татарщиной. Что за ы? Что за щ, что за ш, ший, щий, при, тры? О, варвары!.. Извини, что я сержусь на русский народ и на его наречие. Я сию минуту читал Ариоста, дышал воздухом Флоренции; наслаждался музыкальными звуками авзонийского языка”»4. Нас же сейчас занимает вот какой вопрос: зачем автор «Египетской марки» вставил в текст повести слово «Крещатик»? Откуда Бозио могла его слышать? Ведь она никогда в Киеве ни с гастролями, ни в частной поездке не была. Ответ, как обычно в случаях с Мандельштамом, нужно строить по поговорке «В огороде бузина, а в Киеве дядя». Дело в том, что в конце марта 1926 года в столице Украины побывал сам поэт и так написал об этом в очерке «Киев»: «Старые “молочарни” <…> все еще на местах. Они еще помнят последнего киевского сноба, который ходил по Крещатику в панические дни в лаковых туфлях-лодочках и с клетчатым пледом, разговаривая на самом вежливом птичьем языке. И помнят Гришеньку Рабиновича, биллиардного мазчика из петербургского кафе “Рейтер”, которому довелось на мгновение стать начальником уголовного розыска в милиции»5. Этот фрагмент просто-таки нашпигован мотивами, объединяющими его с будущей «Египетской маркой». «“Страховой старичок” Гешка Рабинович» появляется в VI главке повести6. Недолгим начальником, правда, не киевской, а петроградской милиции был Дмитрий Андреевич Крыжановский, прототип несимпатичного ротмистра Кржижановского из «Египетской марки»7. Но самое главное, что «человеч<ком> в лакированных туфлях»8, в панические дни говорившим с дамами «на диком и выспренном птичьем языке исключительно о высоких материях»9 предстает в повести ее главный герой, Парнок. Согласно свидетельству Надежды Яковлевны Мандельштам, «киевский сноб» — это поэт Владимир Маккавейский10, следовательно, к уже выявленным прототипам героя «Египетской марки» (Валентину Парнаху, Владимиру Пясту и самому Мандельштаму) прибавляется еще один. 1 Микрофрагмент нашей новой большой книги. Ее интернет-вариант см.: http://community.livejournal.com/eg_marka/?skip=60.
|
