Мифологическая проза малых народов Сибири и Дальнего Востока
Составитель Е.С. Новик

Общее оглавление

НЕНЕЦКИЕ СКАЗКИ

СОБРАЛ ВЯЧЕСЛАВ ТОНКОВ

РЕДАКЦИЯ и ОБРАБОТКА - В. С. СИДОРЕНКО

Севкрайгиз - 1936 - Архангельск

В книге собраны лучшие эпические произведения  ненецкого народного творчества, отражающие историческое прошлое, экономику, быт и мифологию ненецкого народа.

Супер-обложка, переплет и иллюстрации художника О. О. Фурсей

НЕНЕЦКИЕ ПОЭМЫ и СКАЗКИ

ПРЕДИСЛОВИЕ

профессора В. Г. Тана-Богораза

Ненцы в царскую эпоху назывались не именем, а кличкой, странной и довольно неприятной: самоеды, а теперь они установили для себя сами название ненцы, что значит в сущности „люди". Мы же должны восстановить их героические песни, сказки и предания, извлечь из мрака их фольклор, наивный, простой и неожиданно прекрасный.

В. А. Тонков дал справедливую оценку довольно постыдному мнению Кай-Доннера и А. А. Борисова о том, что будто у ненцев нет никаких песен: сидит „самоед" пьяный и однообразно мурлычет о том да о сем, - „вот и вся поэзия".

На деле, должно быть, не существует народа, не имеющего устной поэзии, не имеющего фольклора. В одних случаях мы просто не знаем языка и не умеем сделать настоящих записей. В других случаях певцы

с.3.

и сказители относятся к нам с большим недоверием, вернее говоря, относились, ибо недоверие принадлежит к минувшей эпохе, а в советскую эпоху записывать легче и проще.

Правда, при царском режиме были действительно народы полуистребленные, духовно опустошенные неполным обрусением, влиянием попов, полицейских, чиновников, купцов, забывшие свой старый туземный фольклор и еще не усвоившие чужого, российского фольклора. Но даже среди них некоторые группы оправившись, создавали чудесные формы слитной поэзии, смешанной из старого и нового.

Таковы, например, юкагирские андыщины - полуимпровизированные песни, которые поются отчасти „по юкагирскому склону", отчасти "по русскому склону". Впрочем андыщины больше не поются. Я записал последние образчики их в самом начале текущего века на реках Колыме и Анадыри.

Зато на тундре поются новые импровизации. В. А. Тонков записал прекрасный образчик:

Когда-то в полярном море,

Когда-то в полярном море

Мы мозолили мясные ладони.

При нашей советской власти,

При нашей советской власти

Мы безо всяких весел

Ездим по полярному морю...

Что такое фольклор? Фольклор - это словесные документы бесписьменных народов, это летописи и литература, магические заклинания и лукавые суждения

с.4.

народной мудрости: „Шаман одной рукою двух оленей ловит".

Эти документы записаны в памяти народной словесными пластами, но столь же сохранно и отчетливо, как будто на лучших пергаменных свитках или на каменных скрижалях.

Однако, в отличие от мертвых застывших начертаний, выжженных на кирпиче или вырезанных на камне, устные воспоминания бесписьменных народов до сих пор живы, они продолжают развиваться и расти вместе с развитием и ростом своего народа, и каждое новое поколение выделяет для них новый характер сказителей.

В связи с этим есть разные способы опубликования народного фольклора. Лучше всего напечатать подлинные тексты с подстрочным переводом, с объяснением форм языка и, кроме того, после каждого текста дать изложение более свободное. Образец такого перевода В. А. Тонков дает лишь на одной небольшой сказке „Орлица".

Конечно, для массового читателя такая публикация была бы слишком громоздкой. Для него важен русский перевод.

Насколько я знаю, перевод с ненецкого на русский в большинстве случаев был сделан самими ненецкими певцами. Их северорусский областной диалект был сохранен по возможности без всяких изменений. Например: „мужик с широкими плечами". В данном случае „мужик" - вместо „человек". Или: „колечки на ножике брякают... ты колечки сронил"; „ветер

с.5.

западает",  „огонь просветился",  „родного брата сгубил" и т. п. Дана короткая, рубленая фраза с глаголами на конце. И это имеет свою прелесть. Чувствуешь, что именно так рассказывает ненец по-русски.

В книге тов. Тонкова мы встречаем зарисовки современных певцов и поэтов ненецкого народа, мужчин и женщин, стариков и молодых. Вот И. К. Вылка, бывший батрак, уже не очень молодой, 50 лет; вот И. Ф. Тайбарей, тоже бывший батрак, но гораздо моложе, ему только 30 лет. Вот две рассказчицы Ледковы, мать и дочь: Мария Ледкова - сухая старушка 70 лет, конечно, неграмотная, а Ульяна Ледкова, 24 лет, училась в Институте народов Севера и в педтехникуме, работает на тундре по ликбезу и вообще проявляет большую культурную активность. Но привычку и манеру рассказывать сказки она унаследовала от своей бедной, сиротливой и запуганной матери.

Эти старые и новые ненецкие рассказчики, возбужденные заданием эпохи, выявляют в ненецком фольклоре свое собственное творчество, и старому, давно отвердевшему фольклору родового строя придают неожиданный революционный оттенок. В утомительных рассказах о битвах ненецких богатырей с тунгусами-эвенками, где сражение длится годами: полгода стреляли, три года стреляли, и самое меньшее, что стреляли без отдыха три дня; сначала, как водится, всех перебили, отняли оленей, двадцать тысяч, сорок тысяч, пригнали домой, и вот оказалось, что под видом ненецких богатырей выступают, в сущности, ненецкие батраки.

с.6.

В одном случае говорится: двадцать тысяч оленей опять захватили и по родам разделили, стало быть - старые родовые обычаи, а в другом случае рассказано совсем по-иному: побежденный богатырь довольно униженно просит: .Мою вину прости или отпусти меня, или возьми меня работником к своему стаду". А победитель отвечает: „Работников я никогда не имею и не хочу иметь; олени, которые взяты, не для моего богатства: оленей я веду к своим людям, есть у нас много людей очень бедных". Новый фольклорный подход вступает в полемику с старым родовым подходом и вместо права богатых и сильных родовичей выдвигает права бедняков.

Мало того: новый фольклор выдвигает программу также и на будущее время. Вот традиционная привычная сказка: ненцы дерутся с боевыми тунгусами: "3а луки взялись, стрелы посыпались, как пурга. Семь тунгусов это увидали и крикнули войско... Я стал стрелять... Все войско перебил... Полгода я в хозяев стрелял, осталось их трое". Таким образом тунгусы из национальных врагов стали „хозяевами" - классовыми врагами. „Тогда я сказал: - Они богаты, мы бедны. У них много оленей, у нас нет оленей, но у нас сила есть. Придет время - мы всех богатых победит".

Помимо этих классовых угроз, в медлительных сказках все те же длительные описания. Налили водку в медный котел, пили ковшом, выпили бочку, потом выпили другую, от водки на лбу даже пот выступил.

Начнут ли вооружаться - тоже без конца.

с.7.

"Брат сказал своей жене: "Принеси, баба, ту большую, тяжелую кожаную сумку". Вышла жена на улицу, еле-еле при помощи собак кожаную сумку притащила. Брат мой вынул из сумки три кольчуги, подал мне. Я надел первый ряд кольчуг, - брат подает мне второй ряд. Надел я второй ряд, -  вынимает брат из сумки третий ряд. Дает мне брат латы, шлем, лук стальной и палицу. „Если будешь поднимать три ряда железных платьев, жив будешь. В них надо уметь повертываться, бегать и прыгать"... Тогда мы с братом вышли на улицу, стали запрягать больших быков-оленей... Брат еще мне пятьсот стрел дал..." и т. д.

В другой сказке опять: „Надел три кольчуги, трое суток стреляли, все войско перебили".

Трудно сообразить, что это именно за „войско". В сущности, в "войске" не было, вероятно, и десятка человек.

Мало того, в своих новых изменениях фольклор делает еще шаг вперед, восстановляет права обиженных женщин. Положение женщин у ненцев весьма приниженное. „Каждый день с мужем кочует, и каждый день ее муж бьет. Плечи у ней краснеют от крови, кровью краснеют у ней плечи каждый день".

Невесту у ненцев до последнего времени отдавали за плату. Такими продажами наполнен фольклор. Например, „красивый мужик" стал обнимать женщину, и братья невесты возмущаются: „Как это так, как это так? Мужики не так любят. Мужики к себе не манят. Мужику выкупать надо, а не обнимать. Выкупать за лису, за песца".

с.8.

А вот в сказке "Крутой Лоб" женская судьба оборачивается иначе. Были две сестры: .Большую сестру звали Крутой Лоб, младшую - Бобровая Паница (шуба). Большую сестру взял старший брат - Железный Хорей. Младшую сестру взял Железный Пояс". В конце концов Железный Пояс побил свою жену и посадил ее на кол. "Глаза прутиками раздвинул, ноздри и рот также прутиками раздвинул".

Большая сестра сняла Бобровую Паницу с деревянного кола, потом рассердилась, пошла в чум, выдернула лук и говорит: „Довольно вам людей убивать". „Женки должны мужикам покоряться".

„Не хотят вам женки покоряться", - отвечает им Крутой Лоб.

Несильных мужиков она всех перебила, только семь Железных Хореев живыми остались. Но потом на подмогу прилетели ее два брата, они перебили Железных Хореев.

„Всем Железным Хореям тут конец и пришел".

Живописные моменты появляются редко. Вот состязание в гусиной охоте двух групп враждебных витязей.

„Стали стрелять. Мой отец лодку два раза гусями наполняет, второй Тасыней - только раз.

Выехал младший, третий Тасыней. „Мой отец один раз лодку гусями наполняет, младший Тасыней - три раза. Мой отец, пристав к берегу, сказал: - „Сын мой милый, силы моей нехватает, ты гусей постреляй". Я на лодке выехал, стал стрелять. Я семь раз лодку наполняю, а младший Тасыней - шесть раз. Сколько

с.9.

ни стреляли, я - семь раз, он - шесть... „Довольно стрелять!.." Мы к берегу пристали, гусей стали по паям делить. Они нам только одну кучу сложили.

"Почему нам одну кучу? Ведь мы больше вашего стреляли". Трое Тасынеев говорят: „Ты забыл наш уговор... Ни одного теленка за девку нам не дал, ни одного песца, ни одной лисицы не дал. Твой пай за девку идет".

Это, очевидно, героическая песня об Удалом Женихе, купившем невесту плодом своей охоты. Но новая эпоха поворачивает эту песню по-иному. "Вы не так, как надо, делаете. Привыкли людей обдувать, привыкли обманывать".

Из-за этого обмана началась новая битва, стрельба, отнимание оленей.

И опять всех ограбили. Перешли через горы (Уральские), там поделили всех оленей, стали жить.

Надо отметить, что эти классовые мстители не поднялись выше дележа захваченных оленей. Их идеология не включала в себя той коллективности, которая теперь в практике артелей и колхозов с каждым годом вырастает и умножается.

Зато, с другой стороны, классовая ненависть забралась даже в самые устарелые, так называемые, звериные сказки. Вот сказка „Олень и мышь". Мышь залезла в утробу к оленю и прогрызла у него брюхо. Олень от боли упал и умер. Мотив чрезвычайно древний. Но дальше начинается опять совсем по-иному. Позвала мышь своих работников: „Эй, ворон, сними шкуру с оленя, я сала хочу!"

с.10.

„Эй, чайка, сними шкуру с оленя, я кишки тебе за работу дам!"

„Эй, звери, работники мои, идите шкуру снимать!"

„Я, - говорит мышь, - буду спать, а вы снимайте, на то вы и работники".

Легла мышь и заснула. А когда проснулась, от оленя только рога да копыта остались.

Рассердилась тут мышь, стала хиреть да хиреть и скоро умерла".

При старом режиме было бы сказано: „стала жиреть", а по-новому выходит - „стала хиреть".

Так мышь захирела и умерла.