Мифологическая проза малых народов Сибири и Дальнего Востока
Составитель Е.С. Новик

Общее оглавление

121. Каськет

Старик Эрохот жил на берегу галечной протоки, он лисичку воспитывал. Потом она от них ушла, перешла через галечную протоку, нашла лабаз инитов, залезла на лабаз, взяла рыбы и отнесла старику Эрохоту. Люди переночевали, утро настало. Она опять ушла к этому лабазу, залезла на лабаз и сбросила вниз тайменя — земля заколыхалась. У инитов Каськет живет. Инит Каськету говорит:

— Сходи наружу, посмотри!

Каськет отвечает:

— Да нет там никого.

Лисичка тайменя опять унесла старику Эрохоту, принесла ему. Инит вышел, нашел след лисички, погнался за ней, гонял*, гонял. Долго ли, мало ли гонял — лисичка ударилась о землю и трехногим конем стала, а инит в Каськета превратился. Каськет сел верхом на коня и вперед поскакал, скакал да скакал.

Каськет слушает — шаманское дерево1 как косач2 поет. Он туда посмотрел — люлька к дереву привязана. Он в нее прыгнул, качаться стал. Качался, качался — его вверх приподняло. Потом он вверх ушел в личине оленя3. Там наверху орлиное гнездо. Он маленьких орлят трясти стал. Орлята запищали. Орлица4 прилетела к своим птенцам. Каськет орлице сказал:

— Дай мешочек для огнива!

Орлица ответила:

— Ты сходи к морю, от ерша мой коготь принеси, тогда я тебе мешочек отдам.

Каськет оттуда ушел. Долго ли, мало ли шел.

Каськет (лисичка)5 идет, идет, о землю ударился — Тыльгетом
с лиственничкой стал. Тыльгет на лиственнице сидит. Откуда-то прилетел орел. Орел хотел поймать его, а Тыльгет у него выхватил один глаз. Тыльгет с лиственничкой опять Каськетом сделался.

Он шел, шел, к берегу моря пришел. Каськет взглянул: «Где же это ерш притаился?» Каськет сам с собой разговаривает: «Куда-то к ка-
кому-то ершу меня посылают!»

Немного погодя тель6 свой нос из моря наружу высунула.

— Внучек, — она говорит, — что ищешь?

— Бабушка, послала меня орлица за ее когтем, сказала, что ерш его унес.

Тель сказала:

— Внучек, внучек, орлица хотела меня схватить, ее коготь у меня остался. Внучек, я его не отдам. Мои рога зимой ко льду примерзли. Если ты мои рога мне принесешь, тогда я отдам коготь.

Каськет ушел, на берегу моря в песке рога ищет. Много ли, мало ли времени прошло, он сам не знал. Взглянул вперед — на песке люди сидят. Они так пьянствовали! Каськет хорошенько их рассмотрел — а это литыси сидят. Каськет вымазал себя сажей, сделался похожим на литысей, подошел к ним, возле них сел.

Литыси так пили! Они Каськету водку наливают, полный рожок. Каськет сделал вид, что выпил, сам водку в сторону выплеснул, а пустой рожок за пазуху затолкал. Они тут пили-пили, литыси в песке
вымазались. Каськет снова и снова водку в сторону выливал и рожок за пазуху заталкивал. Так они дали ему семь рожков. Винопитие кончилось, литыси ничего уже не видят. Тем временем Каськет к тель ушел. А литыси потом догадались: «Это, — сказали они, — с белого света человек у нас был, он с нами пьянствовал, а теперь куда-то исчез».

Каськет шел, шел, в то место пришел, где раньше тель в воде лежала. Каськет место вокруг осматривает, а тель из моря наружу высунулась. Каськет сказал:

— Бабушка, я принес твои рога.

Тель сказала:

— Ну вот, вот, очень хорошо!

Тель отдала Каськету коготь орлицы, а он отдал ей рога. Каськет в обратный путь отправился.

Долго ли, мало ли он шел, шел — то место, где Тыльгет и лиственничка, опять нашел. Тыльгет на гармошке играет7, ни на кого внимания не обращает. Он вниз взглянул — у комеля лиственнички оселок лежит. Он его засунул за пазуху и опять залез на лиственничку. А она как играла на гармошке, так и играет8.

Море поднялось. Каськет оселок из-за пазухи вытащил, на сук лиственнички оселок положил, а морская вода до оселка дошла и его взяла. Каськет на гармошке играет и играет, а откуда-то орел прилетел и на верхушке лиственницы сел. Тыльгет орлу его глаз отдал9. Каськет сказал орлу:

— Коготь орлицы я тебе не отдам.

Орел Каськета понес. Долго ли, мало ли они летели, прилетели
к гнезду орлов. Каськет орлице сказал:

— Вот твой коготь.

Орлица его взяла, на палец надела. Орлица отдала огниво.

— Теперь, — говорит, — спустись вниз к старику Эрохоту.

122. Хыпь

Старик и внук Хыпь жили. У внука жена Хунь была. К старику несколько лет горностай ходил, к невестке приставал1. Все просил старика:

— Пошли куда-нибудь парня, чтобы он пропал.

Вот старик как-то говорит:

— Сходи за моим томаром, его доотэт когда-то давно утащил. Хыпь пошел, пришел к доотэту-старику:

— Мой дедка сказал, что у тебя где-то его томар есть, отдать велел.

Доотэт-старик говорит:

— Как отдам? Его найти надо, а у меня глаза нет, его даго вытащила. Сходи к ней, глаз возьми, тогда я томар найду.

Парень думает: «Что делать?» На небо к даго полетел, пришел
к ней:

— Доотэт-старик его глаз велел отдать, он без него дедкин томар найти не может.

Даго говорит:

— Не дам я тебе глаз, пока мой коготь у тэль не возьмешь. Я летала, летала, налима хотела поймать; за спину схватила, а это не налим, а тэль была, мой коготь в спине у нее остался. Принеси коготь — глаз отдам.

Парню делать нечего, пошел, к краю моря пришел, на железный пень сел. Тэль вызвал:

— Отдай коготь, тэль! Даго глаз не отдает, а без глаза доотэт-ста-
рик томар не найдет.

Тэль говорит:

— Отдам я тебе коготь, если ты мой рог принесешь. Я тут плавала, плавала, кто-то мой рог отпилил. Найди, принеси его.

Парню делать нечего. Искать рог надо. На белом свете рог не нашел, полетел туда, где ночь поднимается. Оглянулся — утренняя заря на этом свете поднимается. До земли литысей долетел, оглянулся — белый свет еле видно, так далеко залетел. К литысям прилетел.

Из земляного* гриба порошок взял, намазался, чтобы литыси не узнали, что он человек светлого мира2. Зашел в чум к литысям, а они рог тэли топчут, прыгают. Из рога, как из стопок, вино пьют. Хыпь зашел, литыси вокруг него ходят, нюхают. Старший литысь говорит:

— Это человек, а не литысь, чужим пахнет.

Другой говорит:

— Нет, наш он, литысь.

Другие понюхали — не разобрали. Хыпь ни жив ни мертв стоит. Позвали они его гостевать, за стол посадили. Как до него рог дойдет, он его опрокидывает и в котомку бросает. Так все куски рога спрятал. Сам на улицу выскочил, сычом полетел. Литыси спали в это время. Проснулись — нет человека, нет рога. Гонять* его стали. Быстро летят, вот-вот догонят. Он в дупло березы прыгнул, сидит. Литыси прилетели, вокруг толпятся, нюхают, теплое место чувствуют. До березы добраться не могут, боятся березы3. Того литыся, что не признал человека, ругают. Потом решили: «Ну что ж делать, если утащил рог». Ушли своей дорогой.

Парень скорее полетел туда, где белый свет светит. Добрался, на край моря прилетел, на железный пень сел, тэль позвал:

— Достал я, бабка, рог твой кое-как, чуть сам не пропал.

Отдал он ей рог, она проверить захотела — крепкий ли. На реку ушла, зимний лед поддела. Лед разломила — крепкий рог. Парню коготь дала вытащить. Он еле вытащил — крепко тот застрял в спине, врос уже.

К даго полетел, на ногу ей коготь насадил. Та полетела, говорит:

— Хорошо, крепче прежнего сидит.

На свое место села, глаз отдала. У нее глаз в животе был, проглоченный.

Взял Хыпь глаз, обратно к доотэт-старику спустился. Глаз ему дал, тот томар отдал.

Взял парень томар, назад в свой чум пошел. Чум у него каменный был. Горностай у двери сидит, его бабу — Хунь караулит. Понял все Хыпь, вошел, дверь крепко закрыл, чтобы горностай не пролез.

123. Про мамонта

Старик Ыдат со своей старухой живет. Они лисичку1 взрастили, которая потом от них ушла.

Лисичка, чтобы охотиться, Подкаменную Тунгуску перешла, там на лабаз залезла и рыбу утащила. Иньгет сказал:

— Лисичка ушла, рыбу утащила, старику Ыдату унесла.

Утром Ыдат проснулся:

— Смотри-ка, рыба лежит! Наша лисичка, видно, принесла!

Потом она опять ушла. Иньгет и сучка ждали. Лисичка снова пришла, на лабаз залезла, тайменя взяла и вниз сбросила.

Иньгет и сучка звук падения услышали:

— Выходите наружу! — говорят.

Люди посмотрели — лисичка опять рыбу утащила, старику Ыдату отнесла. Люди погнались за ней:

— Она нашу рыбу таскает!

Лисичка о землю ударилась и горностаем стала. Он ушел. Шел, шел, по берегу Подкаменной Тунгуски вверх ушел.

Долго ли, мало ли поднимался, смотрит — трехногий конек вверх идет. Он о землю ударился и человеком стал, верхом на коня сел. Конь побежал.

Он ехал, ехал, слышит — шаманский посох с бусами звенит, на нем люлька висит2. Он в нее залез и покачал. Теперь он вверх в личине орла поднялся, вверх ушел. Там наверху орлиное гнездо на небесном дереве. Он орлят шевелить стал, чтобы они запищали. Большая орлица прилетела.

Он орлице сказал:

— Мешочек для огнива мне отдай!

Старуха-орлица говорит:

— Коготь мне принеси. В море ерш-рыба3 притаилась. Если ты мой коготь принесешь, тогда я тебе мешочек с огнивом отдам.

Он оттуда ушел. Пень стоит. Он сел, высматривать стал. Видит — в спину рыбы иголка воткнута. Он ее вытащил и в карман положил.

Потом он опять ушел. Шел, шел — к орлице вернулся, коготь ей принес.

— Бабушка, — говорит, — дай сюда палец!

Он насадил коготь ей на палец. Она мешочек с огнивом отдала. После этого он домой ушел, к старику Ыдату вернулся.

124. Про Каськета и старика Эрохота

Старик Эрохот со своей старухой живет на берегу Большого Енисея1. Старики живут, рыбачат и белкуют.

Откуда-то к ним сирота Каськет пришел. Каськет сказал:

— Дедушка, я к вам внуком быть пришел.

Старик Эрохот своей старухе говорит:

— Теперь у нас внук будет!

— Старик, — она сказала, — теперь нам жить немного легче станет.

Старик на охоту ходил, белковал. Каскет тоже ходил, но ни с чем возвращался.

Старик Эрохот своей старухе говорит:

— Куда он ходит? Белок никогда не приносит. Ну-ка я по его следам пойду!

Каськет у костра сидит, ни на что не обращает внимания — какая там охота!

Старик Эрохот домой вернулся и старухе говорит:

— Старушка, наш Каськет потому без добычи возвращается, что он весь день у костра просиживает.

Старик Эрохот со старухой долго ли, мало ли жил, раздумывал.

— Старуха, — сказал он, — сколько же мы будем воспитывать этого Каськета?

— Старик, — ответила она, — а куда мы его денем?

Каськет снаружи слушает разговор стариков.

Старик Эрохот старухе сказал:

— Давай где-нибудь в дороге его заблудим.

Старуха возразила:

— Каськет, пожалуй, волшебный.

Старик Эрохот сказал:

 Иди прочь! Завтра мы на маленькую ходьбу* пойдем и там сильно кружить будем.

Каськет слова стариков все слышал.

Старики переночевали, утром в мешки еду положили. Старик Эрохот Каськету сказал:

— Каськет, пойдем!

Он согласился. Старики вышли, свои парки2 надели.

Во время недолгого отсутствия стариков Каськет о землю ударился, колонком обернулся и в мешок старухи заскочил.

Старики долго ли, мало ли шли — Каськет слегка посвистывает. Старуха Эрохота говорит:

— Старик, кто-то посвистывает.

Старик отвечает:

— Зря болтаешь, это какие-нибудь земляные птицы* свистят.

Старики долго ли, мало ли шли, старуха говорит:

— Может, это Каськет посвистывает?

Старик ответил:

— Мы ведь его где-то оставили.

Старик высмотрел место повыше. Старики заночевать решили. Старик Эрохот сказал:

— Ну, теперь давай чай варить. Вот мы его и оставили, этого Каськета. Старуха, ты свой мешок сюда принеси.

Старуха ответила:

— Мой мешок уж очень тяжелый стал!

Старуха мешок развязала. Оттуда наружу глядят как блестящие камешки глаза Каськета.

Каськет засмеялся. Старуха вздрогнула.

— Старик, я, оказывается, Каськета весь день на плече таскала.

Старики начали чай пить. Старик думает: «Погоди же, я все равно что-нибудь сделаю с тобой!» А Каськет про себя смеется, он мысли старика насквозь видит.

Стемнело. Старик своей старухе говорит:

— У обрыва стели!

Старики легли, Каськета с края от себя положили.

— Старуха, ты лежи тихо!

Старик крепко уснул, а Каськет не спит. Старик устал, крепко уснул, храпеть начал. Каськет тихонько встал, подвинул старика к обрыву, старик в воду упал, а внизу течение его унесло. Каськет к старухе прижался, сон его взял. Старуха его расшевелила и говорит:

— Старик, Каськета cтолкни в воду!

Каськет едва удерживает смех.

Старуха утром встала, чай сварила.

— Вставай, старик, вставай!

Каськет встал. Старуха взглянула на него и сказала:

— А, внук Каськет! Это ты хорошо сделал.

Каськет со старухой жить стал.

125. Про Каськета и Тотаболя

Один — Каськет, а другой — Тотаболь (их имена).

— Беличью голову, голову, беличью голову, беличью голову, беличью голову, — Тотаболь плачет и просит.

— Ты же сам съел, Тотаболь, хватит тебе плакать! Ты видишь, опять литысей1 мнoгo ходит, — говорит Каськет.

Вечером доотам2 пришла:

— Хо, хо, хо, — каждый вечер он плачет, плачет!

Они вскочили — один под олатину нырнул, а Тотаболь под очажную палку залез. Она зашла, глядит — никого нет!

Она нашла поварешку, ее вверх подбросила.

— Милая внучка, — сказала она, — расскажи мне, куда они ушли!

А поварешка ответила:

— Я жир котла Каськетов3 ела, тебе не скажу!

Она взяла ее, побила и сломала.

Она котел нашла и вверх дном его подбросила, чтобы он там упал, куда они ушли:

— Скажи мне, где Каськеты!

А котел ответил:

— Я не скажу! Я ведь жирную рыбу варил и жир ел!

Она его взяла, била, била, и котел сломался.

Она клейницу нашла, подбросила ее вверх и сказала:

— Милая внучка, расскажи мне!

Она ее подбросила вверх, и клейница воткнулась у комеля олатины. Она тут стала копать и Каськета нашла; взяла его и в свои штаны засунула. Тогда она снова клейницу взяла и вверх подбросила — та
у очажной палки воткнулась. Она там стала копать и Тотаболя нашла. Она его взяла и тоже в свои штаны засунула и домой ушла. Она домой пришла и крикнула:

— Дочки, дочки! — по имени их зовет. — Я вам людей для игры принесла!

В Тотаболя она обычную иглу воткнула, а в Каськета толстую иг-
лу воткнула4. Она сходила в лес, медведя убила, половину его сама съела, потом им кушанье приготовила. Каськету она жирное поставила. Сказала ему:

— Каськет, Каськет, кушай, кушай, много кушай!

Каськет Тотаболю говорит:

— Ты много не ешь, а то доотам нас съест.

Потом она опять ушла. Она ушла, а землянку на замок заперла. Каськет одной из дочерей говорит:

— Дай мне сверло твоей матери!

А она, Хинтыя, принесла ему это сверло. Каськет взял и каменный чум просверлил, дыру сделал и заткнул. Вечером доотам большого медведя добыла, половину его домой принесла. Потом она еду приготовила, сказала:

— Каськет, ешь, ешь!

А Каськет еду в рукав набил, а потом выбросил. Тотаболь же все-все съел. Потом они с Каськетом на улицу вышли, и Каськет Тотаболю сказал:

— Много не ешь!

Назавтра доотам опять ушла, одного медведя добыла. Она его домой принесла, еду приготовила; жирное мясо вынула, Каськету положила. Тотаболю тоже положила.

— Тотаболь, ешь, ешь!

Каськет делал вид, что ел, но потом через рукав еду вываливал,
а Тотаболь все-все съедал.

Доотам ушла, а Каськет дочерей перебил и сварил их. Он, Каськет, через ту дыру наружу вылез и каменный чум открыл. Потом он развесил мясо дочерей по дороге.

Доотам домой возвращается — мясо висит. Она взяла его и проглотила. А висело-то мясо ее дочерей, оно висело! Она домой пришла, а там Тотаболь лежит. Он через дыру не смог выбраться наружу; Каськет было тянул его, тянул, пока у Тотаболя голова не оторвалась. Каськет голову Тотаболя в карман положил, а сам ушел, долго он шел.

Доотам домой идет, она куски мяса нашла и проглотила их.

— Ху, ху, ху, — сказала она, — там и мой кусок мяса! Ху, ху, ху, дочки, вы мою долю не потеряйте!

Она думала, что ее дочери убили кого-то из них.

Она погналась за Каськетом. Каськет оглянулся — идет доотам. Каськет сказал:

— Роща с семью лиственницами пусть вырастет, пусть лиственницы вырастут!

Встала роща в семь лиственниц — Каськет на дерево залез.

Доотам к нему подошла:

— Каськет, сюда спустись, я тебя не съем!

— Я не спущусь! — Каськет ответил. — О, ты меня сама сруби!

— Чем же я срублю?

А он, Каськет, сказал:

— Когда-то раньше ты стариков Ыдатов съела, ты их топоры выблюй!

Она блевала, блевала, блевала — топор! Она начала рубить дерево. А Каськет сказал:

— Мой отец когда-то зайца выкормил. Хоть бы он пришел!

Немного погодя заяц прибежал:

— Бабушка, ты чего рубишь?

— Я Каськета хочу достать.

— Бабушка, давай я рубить буду. Ты, бабушка, устала. Бабушка, ты ложись спать!

Она ему топор отдала. Сама легла отдыхать. Заяц взял топор
и вбил в дерево те щепки, которые доотам отрубила.

— Бабушка, дерево упало, — закричал заяц и сам убежал.

Доотам вскочила:

— Зайчик, отдaй мой топор, отдай мой топор! — она кричит. — Каськет, спустись сюда к бабушке!

— Ты сначала у комеля дерева ляг, рот палочкой растяни и глаза палочками расширь!

Она легла.

— Ты так лежи, а я к тебе соскочу!

Сам он немного спустился и сидит. Мелкие камушки у него в кармане были, он ими глаза доотам засыпал. Та ну кататься!

Он вниз соскочил, рогатиной рубанул ее, убил. Большой костер разложил, большой костер, и в костре ее сжег.

Он обратно пошел, туда, где Тотаболь лежит. Пришел, в семиушный котел его положил, из кармана голову вынул, Тотаболю приставил и его в этом котле качал, качал.

Тотаболь воскликнул:

— Чу, кто меня разбудил?

А Каськет ответил:

— Доотам чуть было тебя не съела.

Он ожил, и они пошли с Каськетом. Может быть, они и сейчас еще идут.

126. Кольтут

Жили старик со старухой, детей у них не было. Старуха старику говорит:

— Как будем жить? Детей у нас нет.

Старик из чума вышел, глины накопал, ногами ее размял, сделал семь глиняных чашек. Потом он их взял и в большой семиушный котел положил. Старик стал качать его. Качал-качал три дня, и у него руки отнялись.

— Старуха, качай ты! — сказал он.

Старуха тоже три дня качала, на западную сторону котел чуть было не повернулся — старик подпер его железной подпоркой. На утреннюю зарю котел повернулся1 и оттуда семь мальчиков вышли.

Этих мальчиков старик со старухой вскормили; они большие стали. Старший брат собрался пойти для них жен сватать.

— Родители, — сказал он, — я пойду для братьев жен сватать.

— Ты куда пойдешь невест сватать?

— Я пойду к старухе Хосядам.

— Ну ладно, иди!

Он ушел вниз по течению реки к старухе Хосядам.

Долго ли шел, шел. Когда мороз наступил, он к матери2 пришел. Старуха спросила:

— Ты зачем пришел?

— Я пришел свататься.

— Что ж, разве на свете нет женщин, что пришел сюда сватать?
У меня невест нет.

А он стал сватать:

— Больших женщин дай мне, больших женщин дай мне!

Старуха за олатинами поискала, шесть мизгирей3 достала и ему отдала. Он их посадил за пазуху. Одного не хватает. Он еще стал сватать:

— Больших женщин дай мне, больших женщин дай!

Старуха заплакала. Плакала, плакала, вынула из-за олатины последнего маленького мизгиря и ему отдала.

— Ну, теперь иди домой. В дороге, если будешь ночевать, ты их из-за пазухи не вынимай; утром дальше пойдешь — тоже не вынимай, пока домой не придешь. Когда домой придешь, ты их за олатинами посади и ложись спать.

Он пошел обратно. Шел, шел и пел: «Смерти4 семь девок везу, смерти семь девок везу!» Он заночевал, из-за пазухи их не доставал. Утром дальше пошел, домой пришел, в свой чум к братьям. Они ему говорят:

— Ну, что же ты нашел? Где твои женщины?

— У меня женщин нет.

Вечером, когда спать собрались, он тайком их из-за пазухи вынул, их всех за олатинами посадил и лег. Ночь прошла. Утром он тихонько из спального мешка вверх глянул — в чуме целых семь женщин сидят. Он своих братьев разбудил:

— Ну вставайте! Вы вчера, когда я устал, спрашивали, говорили: «Где женщины?» Вот они, женщины, которых я принес, вот они!

Братья обрадовались.

Он встал, раздал им этих женщин, каждому брату по одной женщине.

— Ну вот, теперь живите!

Потом они большой чум сделали, и все семь братьев в этом чуме живут, живут. Сами они на охоту ходят.

К ним, к этим женщинам, дотет5 стал ходить. Он приходит, вокруг чума ходит:

— Женщины, выходите, женщины, выходите! — говорит.

Женщины вышли, он их кровь через шею высосал, а потом ушел.

Братья вечером домой пришли, видят — у их жен крови нет, они побледнели. Они их спрашивают:

— Куда ваша кровь девалась? Вы ведь совсем побледнели!

Женщины им не сказали, что дотет их кровь высосал.

Потом они младшего брата дома оставили, чтобы женщин охранял, а сами в лес ушли. Днем дотет пришел, чум обошел, кричит:

— Женщины, на улицу выходите!

Младший брат женщинам сказал:

— Вы на улицу не выходите!

Женщины на улицу не выходят.

Дотет на улице чум ломать6 стал, кричит:

— Женщины, на улицу!

Младший брат на улицу выскочил, рогатиной его рубил, рубил, рубил — большой палец ноги дотета убежал. Он хоть и погнался за ним, но не догнал. Палец в прорубь нырнул и такое слово ему сказал:

— Завтра к вам семь человек из моего войска приедут.

Вечером братья вернулись и спрашивают его:

— Ну, что ты видел?

— Я видел дотета, он через шею их кровь высасывает. Я выскочил с рогатиной, рубил, рубил его. Один палец его ноги убежал, я его не смог догнать, он в прорубь нырнул и такое слово сказал: «Завтра к вам войско придет!»

Старший брат-кольтут говорит:

— Завтра мы все дома будем дневать!

Они переночевали. Утром поели, немного посидели, из проруби выскочили семь дотетов: у первого одна голова, у второго — две,
у третьего — три, у четвертого — четыре, у пятого — пять голов,
у шестого — шесть, у седьмого — семь. Братья на улицу вышли, драться стали, бороться стали. Младший брат-кольтут с одноглавым дотетом схватился бороться. Дотет его бросил, кольтут упал на землю и умер. Второй кольтут схватил дотета, бросил его, он упал на землю и умер. Двуглавый дотет схватился с кольтутом; дотет его бросил, он упал на землю и умер. Третий кольтут схватился с дотетом. Кольтут бросил его, дотет упал на землю и умер. Трехглавый дотет схватился
с кольтутом. Дотет кольтута бросил, кольтут умер. Четвертый кольтут схватился с дотетом. Кольтут схватил его, дотет упал на землю и умер. Пятиглавый дотет схватился с кольтутом. Дотет кольтута бросил, кольтут на землю упал и умер. Пятый кольтут с дотетом схватился. Кольтут дотета схватил, дотет на землю упал, умер. Шестиглавый дотет схватился с кольтутом. Дотет кольтута бросил, кольтут упал
и умер. Шестой кольтут с дотетом схватился. Кольтут дотета бросил, дотет упал, умер. Семиглавый дотет с кольтутом схватился, дотет бросил кольтута, кольтут упал и умер. Седьмой кольтут схватился с семиглавым дотетом, столько бились-бились, что у них сила сравнялась. Ни один другого не может побороть. Они бились-бились, и оба упали. У кольтута лыжа стояла, он ее пнул ногой, эту лыжу:

— Ты, лыжа, покатись до двери дома моих родителей!

Кольтут и семиглавый дотет оба упали и умерли. Лыжа покатилась к двери родителей. Старуха дверь хотела открыть, но дверь не открывается. Она старику сказала:

— С дверью что-то случилось, дверь не открывается.

Старик со старухой вдвоем дверь открыли, смотрят — одна лыжа кольтута, оказывается, к их двери прикатилась. Старик старухе говорит:

— Наших детей-кольтутов кто-то убил. Давай мы эту лыжу обратно повернем, на нее сядем, она нас по своей дороге обратно потащит.

Они повернули лыжу, сели на нее. Лыжа покатилась, по дороге побежала. Приехали к чуму, а их дети, кольтуты, ведь на самом деле умерли. Там и дотеты лежат мертвые. Старик со старухой стащили дотетов в одну кучу. Старик нарубил сухих дров и над дотетами костер развел. Потом они своих детей, кольтутов, в одну кучу собрали,
в большой семиушный котел положили и качать стали.

— Если кольтуты настоящей смертью мертвы, то пусть этот котел перевернется по направлению к западу, если же слабой смертью мертвы, то пусть он перевернется на сторону утренней зари!

Они качают. Котел чуть было к западу не свернулся — старик подпер его палкой. Котел перевернулся на восточную сторону. Эти кольтуты ожили и родителям говорят:

— Холодно! Как мы крепко спали. Кто нас разбудил?

Старик со старухой им говорят:

— Если бы не мы, то вас всех черви бы съели. Дотеты вас убили, вы без нас совсем бы пропали.

Их жены в чуме с испуга в обморок упали. Старик этих жен в тот же большой семиушный котел положил и тоже качал их.

— Вы, — сказал он, — слабо мертвые люди!

Они перевернулись с котлом в направлении утренней зари. Женщины из чума выскочили. Потом старик со старухой этих женщин им отдали.

— Теперь, — они говорят, — живите! Мы со старухой опять пойдем в свой чум, вы же живите в своем чуме!

Старики на лыжу кольтута сели, лыжа понесла стариков в их чум. Когда они приехали туда, они эту лыжу повернули, и лыжа обратно покатилась к кольтуту. Старик со старухой, вероятно, до сих пор живут.

Это сказки7 конец.

127. Про сестру Вихря

Жили две сестры, жили они в небольшом стойбище. Их чум стоит в стороне от стоянки. Они всегда вместе — вместе спят, вместе дрова рубят. Долго ли жили, мало ли. Старшая сестра сказала Айсе:

— Я сейчас пойду в лес. Ягода, наверно, уже поспела. Ты ложись спать, одеялом укройся наглухо. Чей-нибудь шорох услышишь, не подавай ни малейшего звука.

Айса сразу легла. Сколько-то времени она пролежала, снаружи слышит какой-то шорох. Айса тихо лежит. Кто-то открывает дверь. Тихонько зашел, у очага сел. Айсу охватило любопытство. Она подняла тихонько конец одеяла. Из-под одеяла поглядывает: страшно, страшно. Это какая-то пожилая женщина сидит. Она на человека не похожа. У Айсы мелькнула мысль: «Это сестра Вихря». Айca вздрогнула, одеялом медленно наглухо закрылась. «Эта, — про себя думает, — теперь меня съест». А сестра Вихря догадалась, что женщина не спит. Ей говорит:

— Вставай, я тебя не съем.

Айса снова сжалась в комок. Сестра Вихря кинулась на нее, конец одеяла сдернула, посмотрела на нее.

— Ты, — она говорит, — очень красивая. Ты будешь женой моего брата, я тебя не съем.

Айса сказала:

— Не хочу, не хочу. Вы — людоеды.

Скорее одеялом закрылась. Сестра Вихря, недолго думая, бросилась на нее, стала ее щекотать, защекотала. Айса в обморок упала.

Сколько-то времени прошло, она очнулась, вокруг себя поглядела. Видит — в каком-то новом месте очутилась. Чум такой громадный, очаг длинный. За очагом впереди1 сидит мужчина, брат Вихря, красивый вид у него. Сзади2 сидит та женщина, которая меня3 щекотала.
В очаге жарят мясо. С рожней стекает жир. Брат Вихря жует сырое мясо, со рта его кровь стекает. У Айсы все тело сжалось. Брат Вихря ей говорит:

— Ты теперь будешь моей женой.

— Никогда твоей женой не стану, вы — людоеды!

— Я на твою долю мясо всяких земляных птиц* принесу.

Мало ли, много ли времени прошло, этот брат Вихря об землю ударился, крыльями ударил о землю, как птица стал. В дымовое отверстие вылетел, за облака вверх улетел. Там, где он сидел, появилась шкура змеи, похожая на шкуру блестящего зверя. Брат Вихря сказал Айсе:

— Ну, теперь мы спать ляжем.

Айса ночью спит, видит сон: старшая сестра ей говорит:

— Ты за брата Вихря замуж не выходи. Ты будешь людоедов рожать, а их на земле и без твоих полно. Вот, сестра, как сделай: ты возьми у сестры Вихря шкуру, сожги ее, он тогда летать долго не сможет, а как приземлится, от разрыва сердца умрет.

Айса проснулась, посмотрела — змеиная шкура лежит. Сестра Вихря догадалась, что девушка что-то плохое задумала. Скорее схватила шкуру своего брата, быстро за пазуху затолкнула. Айса подумала-подумала: «Что мне с ней делать?» Немного времени прошло, догадалась: «Она меня щекотала!» Кинулась к ней, сзади ее поймала, ногами сжала, стала щекотать. Щекотала, щекотала — сестра Вихря в обморок упала. Айса бросила ее на спину, поглядела — та, видимо, умерла. Из-за пазухи у нее змеиную шкуру вытащила, отдышалась. Потом она большой костер сделала, шкуру в огонь бросила, сверху дрова положила.

В это время брат Вихря летает вверху за тучами. За каким-то небесным краем мясо разных земляных птиц ищет. Чувствует: на земле что-то плохое происходит. Приблизился к земле. С земли люди смотрят: «Ой, ой, какие тучи дождевые приземляются». Немного времени прошло, он крылатой птицей стал, его крылья гремят, шумят, как будто лед трещит. Скоро с его крыльев перья посыпались. На горах, куда падали перья, образовались воронки. Где перья падали, там озера образовались.

Как только он приземлился, его сердце разорвалось, он умер. Люди догадались, что людоед умер. Айса сказала:

— Теперь я пойду на свою родину.

Пришла на свою землю, сестре рассказывает:

— Шкуру людоеда я сожгла.

Айса вышла замуж за человека из своих, нарожала детей. Своим детям эту сказку4 рассказывала. А вы, будущие, своим детям рассказывайте. Пусть переходит эта сказка5 из поколения в поколение. Теперь пусть у русских она будет записана.

128. Как женщина с орлом жила

Жили старик со старухой, у них была одна дочь. Весна пришла,
с юга орлы прилетели, стали гнезда вить. Только один орел себе гнезда не делает, он все время кружит над чумом стариков. Девочка на улице играет, а орел вверху парит. Орел крылья сложил и как камень вниз упал. Девочку когтями схватил и вверх улетел. Орел к озеру прилетел, вниз спустился, девочку на берегу посадил. Девочка сидит, плачет, орел ходит, об нее головой трется. Девочка успокоилась, перестала плакать. Посмотрела — большой каменный чум стоит. Орел

к своему чуму подошел, дверь отбросил, потом к девочке вернулся, головой стал звать ее в чум. Девочка встала, в чум вошла. В чуме огонь горит, на тагане котел висит, в котле мясо варится. Она села. Орел наружу вышел, там о землю ударился, мужчиной стал. Он в чум зашел, как из воды вышел, с ней рядом сел, девочке сказал:

— Сними котел.

Девочка котел сняла, мясо вычерпала, они есть стали.

Орел ей сказал:

— Я тебя принес, чтобы ты была моей женой. Теперь мы вместе жить будем.

Они спать легли, жить стали. Каждое утро орел вставал, наружу выходил, об землю ударялся, орлом становился и на охоту улетал. Он своей жене много зверей приносил, она дома еду готовила, шкуры мяла, шубы, унты, рукавицы делала. Осень пришла, орлы на юг лететь собрались. Орел своей жене говорит:

Я на юг полечу, а ты здесь зимуй, здесь холодно, я здесь замерзну.

Девочка заплакала. Он ей сказал:

— Зачем плачешь, я вернусь, я в орлином месяце1 вернусь.

А женщина говорит:

— Что я есть буду? Зима долгая!

Он из хвоста перо вырвал, своей жене отдал, сказал ей:

— Береги это перо, когда есть будет нечего, ты это перо повари, суп получится.

Орел на юг полетел, она одна осталась. Она перо взяла, в тряпку завернула и под подушку положила.

Зима пришла, у нее продукты кончились, она голодать стала. Она котел повесила, воды в него налила, огонь развела, в воду перо положила. Вода закипела, вкусным супом запахло. Женщина села есть, слышит — снаружи кто-то ходит. Дверь открылась, женщина вошла. Женщина у костра села, жена орла посмотрела — а это колбасам. Колбасам сказала:

— Дома у тебя мужа нет, на охоту ты не ходишь. Чем живешь, откуда у тебя такой жирный суп?

Женщина сказала:

— Давай поедим.

Она мясо вынула и перо тоже достала. Она перо стряхнула и под подушку спрятала. Колбасам все видела, но ничего не сказала, молча есть стала. Утром женщина за дровами пошла. Колбасам пришла
в чум, поискала, перо под подушкой нашла, в огонь бросила, а сама ушла. Женщина с дровами вернулась, а пера нет. Она посмотрела,
а возле чума, оказывается, колбасам ходила. Женщина сама охотиться стала и так до орлиного месяца дожила. Орлы прилетели, а ее мужа нет. Она ждет, когда муж ее вернется. Однажды утром женщина на берег озера спустилась, смотрит — по снегу орел идет, перья на нем обгорели, обуглились. Он своей жене сказал:

— Зачем ты меня сожгла?

А она ему сказала:

— Не я тебя сожгла. Колбасам твое перо спалила.

129. Колбасам и хунь

У колбасам — дочь, у хунь — сын. Колбасам уговаривает:

— Подружка, — говорит, — давай искупаемся!

Они вниз к реке спустились. Колбасам уговаривает:

— Подружка, — говорит, — скорей ныряй!

Хунь нырнула. Колбасам рысью подскочила, сына хунь схватила и унесла. Куда-то принесла, воспитала его. Когда он вырос, она ему лук сделала и послала на охоту.

— Сынок, — она говорит, — ты на южную сторону этого озера не ходи1, там подальше есть сенль2.

Он ушел, следы оленей нашел, выследил их и убил восемь штук. Когда темнеть стало, он обратно пошел, белок добыл и двух глухарей. Потом он отправился домой. Пришел, белок снял, положил их, вошел в чум, сел, чаю выпил и лег спать. Он поспал, утром встал, выпил чаю, снова ушел, снова оленей нашел и убил десять штук.

Потом он подумал о том, что утром ему говорила колбасам: «Ты, — она говорила, — на южную сторону этого озера не ходи!» Он не послушался, все-таки пошел! Он вперед поглядел — пар из земли выходит. Он к этому месту подошел, вниз посмотрел — с сеткой маленькая колбасам, оказывается, туда ушла3. Он лыжи снял, о землю ударился, горностаем стал, залез на землянку и вниз смотрит4 — маленькая колбасам там как раз похлебку готовит. Он из-за пазухи мозговую кость вытащил и в котел сбросил. Колбасам поварешку вынула и облизала.

— Мама, откуда это у нашей похлебки такой навар?

Хунь ответила:

— Кормильца, моего сына, твоя мать увела5. Хоть бы теперь откуда-нибудь мой сын пришел и послушал.

Он вниз посмотрел: та, которая рассказывает, вроде бы его мать. Потом он с землянки спустился, о землю ударился, свои лыжи надел, домой пошел, луком по дереву ударил. Лук сломался. Он его отбросил, а половину взял. Потом он домой пошел, домой вернулся.

— Мама, мой лук сломался.

Его мать сказала:

— Завтра другой лук сделаем!

Он чаю выпил и лег спать. Поспав, он утром встал, выпил чаю
и ушел. Он от дерева кусок крени отколол, обратно пошел, домой вернулся и полозья надставлять стал. Он все полозья приделал и отправился дрова заготовлять. Он много дров натаскал, нарубил, в одну кучу сложил. Потом он ушел, к лиственницам подошел, надрезал
и много смолы набрал. Он домой вернулся — нет клейницы. Он снова ушел, с березы кору содрал и обратно пошел. Домой вернулся и клейницу сделал. Потом он костер развел, клейницу в огонь поставил. Клейница в огне загорелась.

— Мама, — говорит, — моя клейница загорелась.

Мать его быстро выскочила:

— Где она? — спрашивает.

— А она, — он отвечает, — в огне стоит.

Его мать быстро в огонь залезла. Он рогатину взял и затолкнул ее
в огонь. А она закричала:

— Пель, пель, пеель! Мои букашки все сгорели6.

Она сгорела. Он тогда взял рогатину и разрубил колбасам на мелкие куски. Потом он ушел, на южную сторону озера пошел. Снег
и дождь раздувало. Он вперед глядит — землянка стоит. Он подошел, лыжи снял, о землю ударился и ястребом обернулся. Маленькая колбасам вышла, вверх смотрит — ястреб сидит. Она зашла в чум:

— Мама, там наверху ястреб сидит.

Мать вышла, стала кидать в него палками, но так и не попала. Ястреб далеко отлетел. Колбасам вошла в чум и похлебку готовить стала. Женщина обернулась — человек входит. Хунь поняла, что это ее сын вернулся. Маленькая колбасам наружу вышла. Сын сказал:

— Мама, — говорит, — эту колбасам я убью.

Его мать ответила:

— Ты эту колбасам не тронь. Я ее воспитала, я по своей воле ее воспитала, ты ее не трогай.

А сын говорит:

— Она вырастет и нас съест.

А мать говорит:

— Ну ладно, уведи ее.

Сын ее увел на малую ходьбу*. Когда они на место ночевки пришли, они похлебку сварили. Поели, у них похлебка осталась; они ее не вылили, а налили в пим колбасам и легли спать. Утром, когда рассвело, дров не оказалось. Он пошел дрова заготовлять и совсем ушел. Он небольшую деревяшку взял и этой палкой то одно дерево ударит, то другое ударит. Колбасам догадалась, что он не дрова заготовлять пошел. Она его в одном пиме догонять стала. Когда она его впереди увидела, она из земли гриб вытащила, ему вслед кинула, но не попала. Он подошел к реке и сказал:

— Раз уж про меня в сказке чудеса рассказывают — пусть я через реку переправлюсь!

Глядит — жердь от чума в воду упала. Он на жердь сел и переправился. Колбасам на полено села. А он говорит:

— Вези ее так, чтобы кричала, вези так, чтобы перевернулась.

Водяные колбасам за ноги стащили и съели ее. А сын хунь на гору к матери поднялся; они вершины двух лиственниц соединили и здесь чум построили. Все птицы к его дымовому отверстию прилетают. Сам он такой же маленький, как птица.

Сказке7 конец.

130. Хунь и кэлбэсам

Хунь и кэлбэсам жили. Летом котцы поставили. В жаркий день возле перегородки котца купаться стали. У кэлбэсам дочь была, у хунь — сын. Вот сами купаются, детей на берег посадили. Кэлбэсам говорит:

— Давай нырять будем.

Хунь нырнула, а кэлбэсам ее сына схватила, в лес с ним убежала. Хунь вынырнула, на берег поглядела — сына нет. Кэлбэсам ее сына утащила, а свою дочь здесь, на берегу, оставила. Хунь пришлось взять дочь кэлбэсам себе.

Стала она ее растить. А кэлбэсам ушла и на нижней стороне озера чум поставила1. Кэлбэсам воспитывает сына хунь. Сын вырос, лук себе сделал, на дикого оленя охотиться начал. Сын на оленей охотится, а дочь кэлбэсам знай катается с наружной стороны чума на шкуре со лба оленя2. Кэлбэсам станет сыну еду готовить, вшей соберет,
в котел положит3. А он с охоты дичь приносит.

Как-то кэлбэсам говорит сыну:

— Пойдешь на охоту, верхней половины озера избегай.

На другое утро он встал и пошел как раз на верхнюю половину озера. Идет, идет, видит — впереди землянка стоит. К землянке приблизился, о землю ударился — в горностая превратился. На крышу землянки вскочил, через дымовое отверстие вниз смотрит, а внизу,
в землянке его мать и девка сидят. У его матери пять пальцев, а у девки — четыре. Дочь похлебку варит. Сын через дымовое отверстие бросил в котел жир. Дочь попробовала похлебку и сказала:

— Мама, в нашем котле жиром запахло.

Мать отвечает:

— Дочка, откуда в нашем котле жир возьмется? Того, кто нам дать его мог, твоя мать куда-то дела.

Сын с крыши спустился, домой отправился. Вот идет. По пути свой лук сломал, склеенные части дерева расклеил. Домой пришел, своей матери-кэлбэсам крикнул:

— Мать, мой лук расклеился!

Развел большой костер, хиттын подвинул, стал разогревать. Рядом с костром жердь с развилкой на конце положил, сам крикнул:

— Мама, мой хиттын сгорел!

Кэлбэсам из чума выскочила с криком: «Хиттын моего сына огонь съел!» Она хотела было хиттын выхватить из огня, а парень ее рогулькой поддел, в огонь толкнул, сжег.

Потом сын к своей родной матери пошел. Они стали жить втроем. Как-то люди собрались на малую ходьбу*. Брат с сестрой тоже пошли. Ночь подошла, стали устраиваться на ночлег. Мороз сильный был. На ужин они сварили густой суп, поели, немного супа в котле осталось. Парень сказал:

— Ты остатки супа в пимы налей.

Она так и сделала. Назавтра сын встал, взял топор и пошел за дровами. Дочь кэлбэсам проснулась, прислушалась — стук топора издалека доносится, потом совсем не слышно стало. Она встала, хотела пимы надеть, а ноги не попадают — там суп замерз. Она босая погналась за парнем. Так он свою сестру и заморозил4.

Потом домой пошел к своей матери, стали жить. Долго ли, коротко живут, здесь и сказке конец.

131. Про хунь и колбасам

Жили хунь и колбасам1, жили, жили. Колбасам утром пришла
к хунь:

— Сватья, а сватья2, пошли траву резать3!

Женщина ответила:

— А мне трава на что?

— Тебе не надо, а мне надо.

Пошли. Шли, шли. Далеко ли ушли, не знаю; нашли болото с травой. Там они стали траву заготовлять. Они траву резали, резали,
а колбасам говорит:

— Полови вшей в моей голове!

Та начала вшей ловить, различных букашек убрала, не знаю, много ли, мало ли. Говорит:

— Ну хватит, темнеть стало, поедем домой!

— Сватья, я у тебя в голове тоже вшей поищу!

— Иди прочь, у меня на голове вшей нет!

— Нет, я буду искать!

— Ну ладно, ищи!

Она искала вшей. Колбасам вытащила из-за пазухи шило из ершовой кости и воткнула ей в ухо. Хунь умерла. Колбасам домой ушла. Домой пришла, а дети женщины спрашивают ее:

— А наша мать где?

— Ваша мать сзади идет!

Дети ждут свою мать, а ее все нет. Уж темно стало, а их матери все еще нет. Тогда они догадались, что колбасам убила их мать.

Старшая дочь своим братьям и сестрам говорит:

— Нашу мать колбасам убила. Теперь нам надо бежать!

Дочь женщины взяла старую ровдугу от парки, дырки в ней проделала, унесла к соседнему чуму, чуму колбасам, тихонько залезла на чум, дымовое отверстие ровдугой закрыла4, домой побежала к брату
и сестре, их взяла, и они ушли. Шли, шли. Долго ли, мало ли они шли, вперед глядят — на той стороне реки бабушкин чум стоит! Она бабушке кричит:

— Бабушка, бабушка, приезжай за нами, за нами литысь гонится!

Старуха олатину от чума достала, бросила ее под гору в воду и сказала ей:

— Плыви на ту сторону, моих внучат осторожно сюда перевези!

Олатина поплыла, к ним приплыла, обратно повернулась и детям сказала:

— Ну, садитесь на меня!

Они сели на нее. Жердь поплыла через реку, к другому берегу приплыла. Старуха из чума вышла, к ним под гору спустилась, домой их привела и стала их воспитывать.

Старуха на охоту ходит, домой по полтора медведя приносит. Этим мясом они и живут. Когда мясо кончается, старуха снова уходит, опять полтора медведя приносит. Потом старшая сестра говорит:

— Бабушка, я схожу на охоту?

— Нет, ты меня медведю скормишь.

— Бабушка, я схожу!

Бабушка ее не пускает, а она плачет и все просит:

— Бабушка, я схожу на охоту!

Старухе надоело5:

— Ну ладно, иди уж, но я тебя предупреждаю — на седьмой след от моих ног не заскакивай6!

Она отвечает:

— Нет, бабушка, обещаю, я не заскочу!

Она наружу вышла, рогатину бабушки взяла, по тропе бабушки пошла. Дошла до места, где бабушкины семь отпечатков ног. На первый встала, медведей звать стала:

— Гремучий7, сюда, сюда, сюда!

Идет годовалый медведь. Она ему говорит:

— Уйди, а то я тебе рогатину в зад воткну!

Медведь убежал. Она прыгнула вперед, на второй отпечаток ног:

— Гремучий, сюда, сюда! Гремучий, сюда, сюда!

Двухгодовалый медведь идет. Она ему говорит:

— Я тебе рогатину воткну в зад, уходи!

Она на третий отпечаток прыгнула:

— Гремучий, сюда, сюда! Гремучий, сюда, сюда!

Трехгодовалый медведь идет. Она ему говорит:

Иди прочь, не то я тебе бабушкину рогатину в зад воткну, уходи!

Медведь убежал. Она прыгнула на четвертый отпечаток:

— Гремучий, сюда, сюда! Гремучий, сюда, сюда!

Четырехгодовалый медведь идет. Она ему говорит:

Уходи прочь, не то я тебе бабушкину рогатину в зад воткну, беги!

Медведь убежал. Она на пятый отпечаток прыгнула:

— Гремучий, сюда, сюда! Гремучий, сюда, сюда!

Пятигодовалый медведь идет. Она ему говорит:

— Уходи прочь, не то я бабушкину рогатину тебе в зад воткну!

Медведь убежал. Она на шестой отпечаток прыгнула:

— Гремучий, сюда, сюда! Гремучий, сюда, сюда! Гремучий, сюда, сюда!

Шестигодовалый медведь идет. Она ему сказала:

— Уходи прочь, не то я тебе рогатину бабушки в зад воткну!

Медведь убежал. Она на седьмой отпечаток прыгнула:

— Гремучий, сюда, сюда! Гремучий, сюда, сюда!

Семигодовалый медведь идет. А она свою рогатину схватила и назад побежала:

— Бабушка, бабушка, медведь меня сейчас съест!

Бабушка из чума вышла:

— Я тебе говорила — не ходи, а ты бабушку на смерть ведешь!

Бабушка с медведем схватилась. Они бились, бились — у бабушки сила кончается. Бабушка сказала:

— Под передним шестом8, в комеле его, шайтан стоит. Возьмите его и бросьте под ноги медведя.

Они этого шайтана принесли, бросили его под ноги медведя, медведь поскользнулся и упал. Потом внучка бабушки его рогатиной убила. Бабушка сказала:

— Теперь уж я тебя больше на охоту не пущу!

Вот они живут, живут. Старшая внучка своему младшему брату, мальчику, лук сделала и томар сделала. Потом она сказала:

— Бабушка, я уйду, совсем уйду!

Бабушка сказала:

— Ладно, иди!

Она младшего брата взяла и ушла, а средняя сестра осталась у бабушки.

Она ушла. Шла, шла, не знаю, долго ли, мало ли шла. У берега речки она о верхушку кочки споткнулась. Как споткнулась, оттуда колбасам выскочила:

— Кынь!* Ты куда идешь?

— Да так, просто иду!

— Я тоже с тобой пойду!

Колбасам обратно в свой дом залезла, корытце наружу вынесла, пополам расколола, юксы надела и пошла. Они шли, шли, шли. Много ли шли, мало ли шли, внучка вспомнила:

— Мой брат куда делся?

Она его было вытащила из-за пазухи — оказывается, его лук и томар сломались, через подмышку в него воткнулись, и он умер. Она плакала, плакала, плакала, покойника за пазуху положила и дальше пошла. Шли, шли. Вперед глядит — старая берлога! Она своего брата вытащила из-за пазухи, в эту старую берлогу затолкнула, а сама ушла!

Шли, шли, сели отдыхать. Она услышала, что топор где-то стучит9. Она колбасам говорит:

— Топор где-то стучит.

Колбасам говорит:

— Кынь! Чей топор стучит? Может быть, дятел дерево долбит?

Они туда пошли. Шли, шли, вперед смотрят — старик Ыдат с сыновьями, князь10, для лыж доски колют, обтесывают. Они к ним подошли. Те тешут, тешут доски. У одной доски конец раскололся. Те им говорят:

— Не знаем, кто вы такие. Но, может быть, у вас шило есть?

Колбасам вытащила шило из ершовой кости и отдала им. Они стали им дырки делать — кость сломалась. Хунь достала свое шило
с медным ободком, они им дырки сделали. А колбасам сказала:

— Женщина мое шило украла, вы мне его отдайте.

Они отдали ей шило и пошли. Старик Ыдат с двумя сыновьями шли, шли, дошли до своего чума. Рядом со стариком Ыдатом чум старой женщины стоит. Хунь туда зашла, а колбасам зашла в чум к старику Ыдату.

Каждый вечер оба сына Ыдата ставят мишени и стреляют из луков, каждый вечер стреляют.

Хунь сказала:

— Пусть упадет томар младшего сына Ыдата через дымовое отверстие нашего чума!

Младший сын старика Ыдата в мишень выстрелил — его томар отскочил, упал через дымовое отверстие, а она взяла этот томар и вперед бросила11. Младший сын старика Ыдата за своим томаром зашел. Нога у женщины вперед вытянута. Он ей говорит:

— Ногу подтяни к себе!

А она говорит:

— Моя нога далеко, я не уберу!

Он через ее ноги шагнул, а она его ногой вперед подтолкнула. Он сел, взял ее в жены.

Они живут и живут. Колбасам взял в жены средний сын старика Ыдата. Старик Ыдат для сыновей лыжи сделал. Для лыж младшего сына старика Ыдата изготовила подволоку его жена, подволоки среднего сына сделала его жена-колбасам, а старшему сыну подволоки сшила та старуха. Жили, жили. Долго ли жили, мало ли, женщина говорит:

— Я в гости схожу к брату!

А ее брат, который умер, пока она шла, и которого она в старую берлогу затолкнула, жив. Медведица пришла в эту берлогу, его нашла, каким-то образом оживила и воспитала. Он вырос, и они с медведицей трех ребят сделали. Медвежата большие, уже на улице играют.

Младший сын старика Ыдата своей жене сказал:

— Ты говорила: «Я пойду в гости», а почему не идешь? Сходи
в гости!

Она оделась и пошла. Шла, шла, шла. Долго ли шла, мало ли шла, пришла туда, где ее брат с медведицей живет. У него трое детей-медвежат. Она у них один раз переночевала, второй раз переночевала и обратно идти собралась. Она трех детей своего брата домой унесла, в свой чум их привела. Медвежата на улице играют, на деревья залезают, сучья деревьев ломают, на чум залезают и с другой стороны чума вниз спускаются. А жена среднего сына старика Ыдата говорит:

— Я тоже схожу к детям брата!

Она коробку сделала12, ушла к речке, маленьких рыбок руками наловила, трех поймала, в коробку положила, воды зачерпнула, домой понесла. Домой пришла, в чуме их поставила — трех маленьких рыбок.

— Сватья, сватья, не ты одна детей брата принесла, я тоже детей брата принесла!

Они спать легли.

Ночью старик Ыдат пить захотел, из этой коробки выпил — маленьких рыбок, трех маленьких рыбок, он проглотил! Утром колбасам встала, бросилась к своей коробке, а в коробке рыбок нет, старик Ыдат их, оказывается, съел. Она плакать начала:

— Хи-хи-хи, хи-хи-хи, детей моего брата съели, а детей брата женщины хорошей пищей кормят.

Жена младшего сына старика Ыдата детей своего брата обратно увела. Она шла, шла, а медвежата за нею бегут. Она их привела к родителям, потом одна домой отправилась. Она домой пришла к мужу и к старикам. Она, наверное, и теперь еще живет, до сих пор еще живет.

Сказке13 тоже тут конец.

132. Кэлбэсам и хунь

Кэлбэсам и хунь жили. Зимой дело было. Вот пошли они вместе. Шли, шли, отдохнуть сели. Стали искать в голове друг у друга. Сначала хунь искала у кэлбэсам, потом кэлбэсам стала у хунь искать. Она хунь в ухо иглу засунула, та упала — умерла. Кэлбэсам лыжи хунь взяла, убежала. Хунь лежит. Птицы увидели; прилетят, посвистят, назад улетят. Воды принесли в клювах, голову хунь смочили, она ожила. Видит — лыж нет, одни голички кэлбэсам лежат. След ее в лес ведет. Птицы ей рассказали, что кэлбэсам убить ее хотела. Хунь, делать нечего, голички надела, гонять* кэлбэсам стала. Гоняет, гоняет, говорит:

— Пусть одна моя лыжа кэлбэсам вперед потянет, другая — назад, а мой посох1 пусть прямо по голове ее стукнет!

Так и стало. Кэлбэсам бежит, одна лыжа ее вперед тянет, другая назад, посох по голове стукнул. Упала она, встать не может. Тут хунь ее и догнала. Кэлбэсам говорит:

— Возьми свои лыжи, прости меня.

Хунь простила. Дальше вместе пошли. Идут, идут, слышат — топор стучит. Хунь говорит:

— Кто-то дерево рубит!

Кэлбэсам не верит:

— Это сыч дерево долбит.

Пошли они на стук, а там два брата, сыновья старика, дерево на лыжи раскалывают. Один брат старший, другой — младший. Хунь про себя говорит: «Хоть бы у одного из парней доска раскололась».

Один из братьев потесал немного, доска раскололась. Старший говорит:

— Женщины, вы куда-то идете, у вас, наверное, шило с собой есть? Дайте нам — нужно доску скрепить.

Кэлбэсам говорит:

— У меня есть!

Сама ребро ерша — это ее шило — отдала. Старший стал работать, кость сломалась. Хунь свое шило достала, настоящее. Кэлбэсам схватила его:

— Ты зачем мое шило украла?

Старший брат решил, что хунь — плохая баба. Доску скрепил, домой пошел. Кэлбэсам себе в жены взял. Младший брат хунь привел домой, с ней живет.

Лыжи братья закончили, камусом оклеивать пора. Клея нет!

Старший брат говорит:

— Чем клеить будем?

Кэлбэсам говорит:

— Кынь, сейчас принесу!

Пошла в лес, лиственничной смолы принесла. Это ее клей. Старший брат этим клеем камус приклеил. У хунь рыбий клей был2. Младший брат им приклеил камус к своим лыжам. Вот живут. Весной охотиться на дикого стали. От воды у старшего брата лыжи все расклеились, у младшего камус на лыжах хорошо держится. Тут старший брат спрашивает жену:

— Ты чем лыжи клеила?

Кэлбэсам сказала, что лиственничной смолой. Он думает: «Что за баба у меня нескладная!»

Перезимовали, лето настало. Хунь вздумала за братом сходить. Он в берлоге у медведей жил. Сам уж в медвежонка превратился; брат у него есть там. Медведи воспитывают их. Погостевала хунь у братьев, домой их принесла. Лабаз им сделали; вот живут.

Кэлбэсам тоже решила за своими братьями сходить. Ее братья — окунь и щука. Пошла на берег, братьев взяла, в чуман положила, воды налила. Старик ее3 ночью пить захотел, взял чуман, воду пить стал, братьев проглотил.

Медвежата у хунь жили, потом она их снова в лес отпустила. Летом женщины сидят, постели* скоблят. Видят — туча поднимается. Хунь в чум ушла, говорит:

— Уберите кэлбэсам с улицы!

Та сидит. Гром ударил, убил ее.

133. Про колмасам

Двоюродные братья1 живут. У одного двое детей, а у другого, который на колмасам женат, одна дочь.

Двоюродные братья на маленькую ходьбу* пойти собрались. Женщины днем в печке хлеб пекли2, а утром братья ушли на охоту. Женщины дома их ожидают.

Колмасам подруге говорит:

— Давай пойдем стельку заготовлять.

Женщина ответила:

— Ну, ладно.

Женщины ушли стельку заготовлять, нарту они тоже с собой взяли. В течение дня женщины стельку заготовляли. Они много прутьев жимолости наломали3.

Колмасам сказала:

— Подружка, давай теперь костер разведем.

Женщины начали обдирать кору с жимолости. Они какое-то время прутики жимолости обдирали.

— Ну, хватит, — колмасам сказала. — Давай я у тебя в голове вшей поищу! Другую половину головы сюда поверни.

Она недолго поискала и в ухо ей острый прутик жимолости воткнула. Колмасам женщину убила, на нарту положила, сверху прутики жимолости положила, обратно ее потащила, домой пришла.

Старшая дочь женщины на улицу вышла.

— Где же наша мать? — она спросила.

Колмасам ответила:

— Она все еще жимолость ломает, потом придет.

Колмасам нарту к своей землянке подтащила. Дочь женщины увидела ее ноги, они на нарте из-под прутиков виднеются. Девочка к себе домой ушла, а колмасам втащила женщину в свою землянку, раздела ее, в котел положила. Колмасам мясо варит. Еще сырое вытаскивает из котла и глотает, с губ кровь стекает.

Дочь женщины вошла в землянку колмасам. Та мясо глотает.

— Бабушка, — она говорит, — нашей мамы что-то все нет и нет.

Колмасам ответила:

— Ну, вечером она придет, куда она денется!

Девочка вышла, она догадалась, что ее матери в живых уже нет.

Дочь колмасам говорит:

— Те куски мы ведь тоже съедим4?

Она дочери ответила:

— Успокойся, никуда они не уйдут, мы их все равно съедим.

Дочь колмасам восклицает:

— Мама, а мясо-то какое жирное!

Много ли, мало ли времени прошло, дочь ждала свою мать, ждала. Маленькая девочка плачет:

— Как надолго наша мать ушла!

Старшая говорит ей:

Нашей матери на белом свете уже нет, в живот колмасам попала.

Колмасам в землянке напротив мясо в котле варит, в возбуждении есть торопится. Девочка к ней опять зашла.

— Бабушка, — говорит, — уже совсем стемнело, а нашей матери все нет и нет.

— Внучата, — колмасам отвечает, — домой идите, она утром придет, никуда она не денется.

Дети домой ушли, старшая уложила младшую спать, а сама думает и думает: «Наш отец на малой ходьбе, хоть бы кто-нибудь пришел
и нас бы унес!»

Девочка ровдужный азям сняла, положила на корытце, маленькие дырочки в нем понатыкала, потом вышла, к световому отверстию землянки колмасам поднялась и через ледяную крышу вниз посмотрела5. Колмасам с дочерью, оказывается, уснули, и костер потух.

Она вернулась домой в свою землянку, взяла ровдужный азям, ровдужное одеяло6, наружу вынесла, залезла, световое отверстие землянки колмасам потихоньку закрыла, на ледяную крышу ровдужный азям положила, выход чувала одеялом закрыла, потом обратно ушла
в свою землянку.

Она думает: «Земляных зверей* много, хоть бы кто-нибудь к нам пришел и унес нас!» Тут у верхнего конца очажной палки колонок выскочил и им говорит:

— На мою спину садитесь!

Он детей схватил и у конца очажной палки вниз с ними ушел.
Э, идут, э, идут!

Долго ли, мало ли шли, горностай к ним пришел. Они на него сели, он их нес, нес и устал. Лисица пришла к ним, она несла их, несла
и устала. Волк к ним пришел. Он их какое-то время нес и устал. Олень к ним пришел. Они верхом на олене ехали, ехали — олень устал. Медведь к ним пришел. Мишка их нес, нес и на берег галечной протоки с ними спустился. Мишка лапой на ту сторону показал. Дети туда взглянули — на той стороне галечной протоки, на мелкой гальке, чум стоит. Дети кричат:

— За нами переезжайте!

Эрохот-старик своей старухе говорит:

— Заднюю жердь сними!

Старики переехали к девочкам.

— Нашу мать, — говорят они, — колмасам съела на месте заготовки жимолости.

Старик Эрохот их перевез, и они у старика жить стали.

Колмасам дома проснулась, когда у нее пузырь наполнился, вверх взглянула — а еще ночь, звезды еще светят. Потом, когда ей сильно отлить захотелось, она наружу выскочила.

— Калесь! — она воскликнула7. — Ведь уже полдень настал, а я еще сплю! Эта негодяйка мою ледяную крышу одеждой закрыла.

Колмасам в землянку напротив заскочила, детей стала искать, одежду всю перевернула, тиску вниз сдернула. Поварешка ей на глаза попалась. Она ее подкинула — поварешка спинкой на землю упала. Колмасам ее разбила. Еще что-нибудь подыскивать стала. Корытце схватила, вверх подбросила. Чайник8 увидела, вверх подбросила — он перевернулся, она его тоже на землю швырнула9. Колмасам носом
на клейницу наткнулась, та внизу у тагана стояла, носиком вверх.
Она ее схватила, вверх подбросила. Клейница на конец очажной палки указала.

Колмасам говорит:

Спасибо, спасибо, спасибо, хоть ты мне показала дорогу девочек.

Она очажную палку выдернула. Для колмасам дорога образовалась*.

— Спасибо, спасибо, теперь они от меня никуда не уйдут!

Она клейницу отбросила.

Колмасам погналась за девочками. Много ли, мало ли она шла, шла. «Их, — она говорит, — звери несут; как же мне их догнать?»

Сколько-то она шла и на берег Подкаменной Тунгуски вышла, на ту сторону смотрит:

— Внучата, зачем вы нас бросили, ваша мать вернулась, меня спрашивает: «Ты куда моих девочек девала?» Внучата, ко мне переезжайте, вернемся к вашей матери!

Старшая кричит:

— Да ты нашу мать съела, теперь нас съесть пришла!

— Внучата, зачем мне вас есть, ваша мать вернулась, дома вас ждет.

Старик Эрохот детям сказал:

— Переднюю жердь снимайте, на середине реки ее раскачайте, сильно ее наклоните, чтобы колмасам в воду скатилась.

Девочки к ней переплыли.

— Внучата, — она говорит, — эта лодка уж очень маленькая. Куда я в ней сяду? Ребята, потихоньку переплывайте!

— Бабушка, сядь же, сядь, не бойся!

Колмасам села, в середине лодки уселась. Старшая девочка гребет, большие взмахи делает.

— Внучата, медленнее гребите, медленнее, чтобы лодку не перевернуть!

Когда девочки до середины реки доплыли, они лодку раскачивать начали.

Старуха крикнула:

— Тише, потише, мы ведь не на мели сидим!

В это время девочки лодку еще сильнее раскачали, и старуха в воду скатилась. Девочки и говорят:

— Вот мы тебя и утопили!

Сами они переплыли к Эрохот-старикам и там жить стали.

А потом их отцы туда пришли. Сказка10 кончилась.

134. Хонь

Жили две женшины. Имя первой — Хонь. У Хонь был сын, два месяца ему. У второй женщины двое детей: мальчик и девочка, мальчику три года, девочке два года. Вторая женщина с детьми, значит, играет. Ее груди большие были, берет она их, значит, и треплет. Только вечер настанет, она их берет и треплет. Дети смеются, их смех раздается с земли до неба. Вот Хонь ей говорит:

— Подружка, перестань! Как бы кто-нибудь из хищников не услыхал. На земле много их ходит и разнюхивает.

Через день или два вечером к ним в чум женщина зашла, у дверей в уголке села. Хонь как только посмотрела на эту женщину, сразу догадалась, что не женщина это зашла, а литысь, четырехпалая.

На противоположной стороне чума вторая женщина опять свои груди берет и треплет. Дети опять смеяться стали. Хонь сказала:

— Подружка, довольно!

Литысь по сторонам посмотрела — ей все это не понравилось. Хонь на своего сына посмотрела, вся дрожит: литысь смотрит на ее сына, как бы не съела его! Его тело мягкое, сладкое — он еще одно только молоко ест. Но на глазах у всех литысь не может его проглотить. Хонь поняла, что чертовка их съесть хочет. Хонь мокрую стружку из люльки сына в тряпочку положила и наружу понесла, сказала:

— Бабушка, приподнимись немного.

Литысь немного приподнялась. Хонь прошла мимо нее наружу.
В это время красный месяц начал подниматься над горизонтом. Хонь край двери приоткрыла и сказала:

— Бабушка! Твоих детей там за чумом огнем подожгли.

Литысь как сумасшедшая выскочила наружу и спросила:

— Где?

Хонь ей рукой показала. Литысь посмотрела в ту сторону и подумала: «Мой чум как раз там».

А возле чума женщин река текла. Когда литысь сюда шла, она перешла вброд, а обратно побежала как сумасшедшая через яму. Сначала вода ей до колен была, потом до грудей вода дошла, потом до рта вода дошла, потом она с головой под воду ушла, только кончики волос чуть видно было, потом только пузырьки булькают. Хонь подумала: «От смертельной опасности мы избавились; теперь и отсюда вперед1 мы живы будем». Сказке2 конец.

135. Женщина и чертовка

Было это в те далекие времена, когда землю нашу населяли черти.

И вот в то далекое время среди густого, темного леса на берегу быст-
рой и глубокой речки жили две семьи. В семье было двое мужчин, две женщины и двое детей. Вставая до зари, мужчины уходили на охоту. Главное оружие, которое находилось у каждого из них при себе, это луки и стрелы, отказы*. Во время их отсутствия жены их готовили дрова, варили пищу, мяли оленьи шкуры, а вечером, в ожидании своих мужей с охоты, они разводили костер посреди чума, продолжая работать возле горящего костра.

Однажды вечером, когда мужчины допоздна задержались в лесу,
в чум, где жили женщины, пришла чертовка. 3айдя в чум, она уселась на пороге и молча наблюдала за работой женщин. Женщины, искоса поглядывая на нее, заметили, что когда ее взгляд падал на детей, то
у нее мгновенно разгорались глаза, а изо рта выделялась слюна. Это был признак нараставшего аппетита. За выделением слюны они
услышали еле уловимый треск, как будто рвалась заячья невыделанная шуба. Тогда одна из сидевших женщин спросила ее:

— Бабушка, что это у тебя трещит?

— Да это старая заячья шуба рвется у меня.

Вторая женщина, которая была старше своей подруги, знала, что это рвется не заячья шуба, а раздувается ее живот от присутствия хорошей еды. Тогда она быстренько встала и пошла к двери, но на пороге ее задержала чертовка и спросила:

— Куда ты пошла?

— Я пошла за юколой, — ответила женщина, — чтобы накормить тебя.

И чертовка пропустила ее на улицу. Выйдя на улицу, она оглянулась вокруг себя в надежде увидеть или услышать возвращение мужчин. Так, потеряв надежду и опустив свои обессиленные руки, блуждая пустым, ничего не замечавшим взглядом, она продолжала стоять
в каком-то необъяснимом оцепенении. Может быть, она еще бы простояла несколько времени в таком оцепенении, если бы не раздавшийся голос чертовки, выведший ее из оцепенения.

— Почему ты так долго задержалась на улице? — спросила ее чертовка.

— Подожди, бабушка, — ответила она, — я снимаю юколу.

— «Юколу, юколу!» — передразнила ее чертовка и продолжала ждать, когда она вернется с улицы с юколой. В это время женщина, находившаяся на улице, увидела, как месяц встал за лесом, разбрасывая над собой красное зарево. Не медля ни минуты, она крикнула:

— Бабушка, у тебя горит юрта1!

Чертовка, услышав ее слова, как обожженная вскочила с места
и с быстротой белки выбежала на улицу. И тут она увидела, что над ее юртой стоит зарево от пожара. Она начала задыхаться от злости и, не теряя времени, побежала к своей горящей юрте в надежде спасти своих детей. И тут она встретила на своем пути речку, через которую она переходила некоторое время тому назад в мелком месте. И вот чертовка пошла в воду. Сначала вода дошла до колен, затем до пояса, потом до грудей, наконец, до рта. Она закрыла рот и глаза и продолжала идти. В это время женщина, сидевшая в чуме, вышла на улицу вместе с детьми. Они видели, как чертовка скрылась под водой, видели, как выходили из воды пузырьки. Они были свидетелями, участниками смерти своего врага. Так женщина обманула чертовку и тем самым спасла жизнь своих детей, жизнь своей подруге и себе.

136. Про колмасам

Двое братьев живут на осеннем стойбище. Старший взял в жены женщину, а младший брат колмасам взял. Их мужья им сказали:

— Хлеб испеките на маленькую ходьбу*.

Колмасам говорит:

— Подружка, давай.

Женщины в течение дня хлеб пекли. На следующий день утром мужчины ушли на охоту, женщины дома остались, сидят и домовничают. Колмасам весь день только веселится, а вечером, когда стемнеет, громко смеется. Женщина ей говорит:

— Подружка, ты зачем смеешься, ребятишек напугаешь.

Колмасам на нее никакого внимания не обращает. Колмасам свои груди раскачивает, ребятишки хохочут, им смешно. Колмасам балуется. Женщина сказала:

— Не случилось бы чего! Наши люди далеко ушли, твой смех земляная* услышит.

Женщина наружу вышла, прислушалась. Вдали земляная кричит, смеется. Женщина в дом вернулась, своей подружке говорит:

— Сиди тихо, вдали кто-то кричит.

Колмасам еще громче смеяться стала, на улицу вышла — смех ее вдали эхом раздается. Потом вернулась и детям сказала:

— Не бойтесь, это бабушка идет, смеясь.

Женщина подумала: «Ну, теперь куда бежать?»

— Колмасам, подружка, тихо сиди! Что с тобой случилось?

Смех земляной слышен уже совсем близко от них.

Женщина собак вывела, лямки им надела1, снаружи их привязала, обратно вернулась, из своего швейного ящика оселок вынула, за пазуху положила, ребенка из люльки вытащила. Женщина сидит, а колмасам смеется. Женщина говорит:

— Тише, снаружи кто-то шуршит.

Немного спустя дверь открылась, кто-то внутрь ввалился, на землю сел; от макушки до земли шуба из целой медвежьей шкуры, шапка назад откинута2. Руки земляной на груди скрещены.

— Вы, — говорит, — внучата, не бойтесь меня.

Колмасам ответила:

— Мы не боимся.

Женщина взяла корытце и сказала:

— Бабушка, приподнимись, я обмоченную ребенком труху вынесу.

Земляная приподнялась, женщина вышла, в корытце хорошую пищу положила, корытце перед земляной поставила. Земляная есть начала. В это время женщина запихнула ребенка за пазуху.

Бабушка, — сказала она, — приподнимись, я опять вынесу труху.

Женщина вышла, лыжи надела, собак к своему поясу привязала, собакам направление указала, с собаками ушла.

Женщина шла, долго ли, мало ли шла. Собак быстро вперед гонит. Она устала. Вынула из-за пазухи оселок, положила его поперек дороги, через него перешагнула и тогда опять быстро пошла. Дошла до мыса реки, на берег спустилась, в деревню зашла, к русским пришла. Русские спрашивают:

— Ты зачем пришла?

— Нас дома земляная съест.

Она в дом зашла, переночевала в доме русских.

А там в ее чуме литысь головы всем откусила — как куснет, так голова в сторону отлетает, а тела она проглатывает целиком. Потом она их головы на концы очажных палок насадила: на концы задних — головы собак, передних — головы людей, а прямо в середине — собачью голову.

Потом земляная вышла, женщину высматривать стала, а ее след найти не может. В чуме у входа чайник стоит. Она его подбросила, чтобы дорогу женщины узнать, он крышкой вниз упал3. Она по сторонам посмотрела — на месте, где дрова колют, топор воткнут. Она его схватила и чайник разбила. Она кинулась на место, где берут снег для приготовления воды, лопату схватила, подбросила — та перевернувшись упала. Земляная лопату сломала. Она снова по сторонам посмотрела — на жерди, где вешают лыжи, висят лыжи колмасам. Земляная туда кинулась, лыжу сдернула, высоко вверх подбросила, лыжа перевернулась и прямо на дорогу женщины на землю упала.

— Спасибо, спасибо, хоть ты мне сказала!

Она другую лыжу сдернула, надела их и сказала:

— Ну, теперь ты никуда от меня не уйдешь.

Земляная погналась за женщиной. Долго ли, мало ли она шла, до деревни дошла. А там женщина утром встала, на гору вышла, вперед смотрит — на мысу кто-то идет. Женщина русским говорит:

— Земляная идет.

Русские ей говорят:

— Пусть придет.

Русские все на горе стоят. Земляная на гору подымается — медведь не медведь, человек не человек. Она на гору поднялась, медвежью шубу с себя сняла (она ведь вспотела), русским говорит:

— Здорово! Не видели ли вы женщину? Ее люди ждут дома, она меня испугалась, когда я к ним в гости пришла.

Женщина сказала:

— Ты наших людей сожрала.

— Нет, нет, — та ответила, — иди домой, иди.

Женщина русским сказала:

— Убейте ее.

Русский обухом топора по лбу ее ударил; топорами ее зарубили.
В животе у нее лежали люди и собаки тоже. Русский взял шубу из медвежьей шкуры. Женщина сказала:

— Ну, теперь пойдем в мой чум.

Когда они туда пришли, внутрь заглянули — вокруг очага головы людей стоят. Женщина все вещи на лабаз сложила, а сама с русскими ушла в их деревню; в деревне она своих людей поджидала. Люди
с охоты4 вернулись, к своему чуму подошли, через дымовое отверстие внутрь заглянули — вокруг очага одни головы стоят. Муж колмасам догадался: «Моя жена, видно, что-то плохое сделала». Его старший брат ему сказал:

— Пойдем в деревню, твоя тетка5, наверно, там.

Они отправились в деревню. Женщина вниз с горы посмотрела — люди идут. Она русским сказала:

— Это мои люди идут.

Люди пришли в деревню.

Женщина заплакала: «Наших детей, — сказала она, — колмасам
в беде не обороняла!»

Потом они из деревни ушли в свои места, там жить стали.

137. Две женщины на лесном стойбище

Женщины осенью остались в бангусь. У одной четверо детей,
у другой двое. Та, у которой двое детей, — еще молодая. Вечером она шум поднимает: груди вытащит, трясет их, смеется. Другая женщина ее бояться стала — такая она дурная.

Однажды вечером сидят, слышат — дверь открывается, в костер кто-то дует. Старшая детей уложила, место, где головки их помещаются, загородила, закрыла. Кто-то спрашивает:

— Детки, можно к вам?

Та, что постарше, говорит:

— Заходи, заходи!

Вошла страшнбя1. Младшая поднялась, вышла, сказав:

— Я принесу жир, сало.

— Спасибо, дочка.

Та, что постарше, говорит:

— Я тоже принесу.

Страшнбя ей говорит:

— Ты сиди тихо.

Женщина отвернулась, за пазуху детей затолкала, говорит:

— Порсу еще принесу.

Вышла, посветила себе, след увидела. Кал вместо порсы принесла. Доотэм бам считала, что все ее боятся. Старшая вышла, лыжи надела, ушла. Молодая с салом, жиром идет; крик, шум в бангусь слышится — доотэм бам убила детей и эту женщину. Кишки развесила на шестах там, где сидела. Головы детей на концы очажных палок поместила, а ее голову — в середину кострища.

Старшая к охотившимся людям пришла, все рассказала. Муж молодой женщины пошел в бангусь, только головы увидел. Пошел искать доотэм бам. Ищет, только слышит ее крик:

— Ху-ху!

Ночью сама пришла к нему, разговор с ним затевает; до утра проговорили.

Утром он стал клей варить, говорит:

— Лыжу сломал, помоги починить!

Она сидит, все бормочет:

— Мамалла, мамалла!

Взяла она хиттын, стала клей разогревать. Он велел поближе к огню воронку поставить. Она не ставит. В третий раз просит воронку поближе к огню поставить.

— Я боюсь огня, как подойду!

Она нагнулась, он отказом ее поддел и в огонь толкнул. От нее все мошки, комары пошли. Она заревела. Он говорит:

— За жену свою наказываю.

Так от нее вся пакость пошла. До этого земля чистой была.

138. Ератник

Раньше люди жили в землянках. Осенью мужчины пошли на охоту, две женщины в землянке остались. Одна из них бездетная. Вечером бездетная взяла лыжи, за дровами собралась — надо, чтобы огонь всю ночь горел. Идет, нашла сухую сосну. Хотела топором стукнуть, оглянулась — ератник* сидит, смеется тонким голоском. Женщина пошла дальше на лыжах. Где остановится у сухого дерева, стукнет топором — «хи-хи!» раздается. Она говорит:

— Сколько хожу, все деревья сырые попадаются.

Много деревьев попробовала, назад домой побежала. В землянку вошла, говорит другой женщине:

— Уходи с детьми скорее! Я видела страшнуго, с четырьмя пальцами1, волосатого.

Та детей за пазуху затолкала, по следу охотников побежала.

Вторая сидит на улице, нож точит. Он вокруг ходит:

— Хи, хи, хи!

Она повернулась:

— Ты кто такой?

— Ератник!

— Зачем пришел?

— Людей есть.

— Я тут одна. Отгадаешь загадку, тогда съешь меня. Я залезу на верхушку сосны, а ты слушай, что скажу. Будешь слушаться, дам оленя.

Тут рядом стояла оленья упряжка. Она песок в подол насыпала, говорит:

— Открывай шире рот, глаза, нос, уши!

Он открыл; глаза, рот растягивает. Женщина песок бросила.

Ератник говорит:

— Что-то сор попадает!

А она велит ему еще шире глаза открыть. Он попросил сор из глаз вынуть. Она все ресницы повыдергала, сама на санку прыгнула, поехала. Тот закричал, маленькие ератники прибежали. Она посредине тундры2 прорубь сделала, сосновыми ветками прикрыла, чтобы незаметно было. Думает: «Не догонят, в случае чего оленя отпущу».

Маленькие ератники бегут, в воду падают. Баба пуще смеется. Ста-
рый идет, слепой, на ощупь. Лихо3 кричит, прорубь обошел, по дороге быстро погнался. Она теленка-оленя отпустила. Он добежал до оленя, схватил его. Она тем временем к своим людям добралась. Рассказала все, как было: что другая женщина к охотникам с детьми убежала, что страшнуй ератник гнался, а маленькие в прорубь попали, наказывала:

— Не ходите в ту тундру!

С тех пор люди бояться ератников стали.

139. Про старика Ыдохота

Старик Ыдохот живет с дочерью, по соседству живет колмасам
с дочерью.

Колмасам к старику пришла и говорит:

— Старик, свою дочь уведи, уведи!

Долго ли, мало ли ходила к Ыдохоту. Старик сказал:

— У-у, какая она надоедливая, уши мне все прожужжала!1

Колмасам ходила, ходила, и старик в конце концов свою дочь увел.

Изба стоит, он ее туда посадил.

— Я, — говорит, — снаружи немного похожу, а ты тут сиди!

Она отца ждала, ждала, а отца нет.

На улице голицы подвешены. Она посмотрела — ее отца нет. А тут медведь пришел и ей говорит:

— Эти перья мне ссучи! Если плохо ссучишь, я тебя съем.

Она плела, плела, хорошо сплела. Ночь прошла, медведь пришел. Она ему отдала свою работу. Медведь осмотрел — а хорошо ведь сплетено. Он привязал ей к поясу сбоку колокольчик. Сам лук взял.

— Теперь, — говорит, — побегай по избе, а я стрелять буду. Если
я в язычок колокольчика попаду, то я тебя съем, а если не попаду, то не съем.

Она начала бегать. Он хоть и стрелял, но в язычок колокольчика не попал.

— Ну, — говорит, — живи, я в язычок колокольчика не попал.

Медведь ей полный сундук разных вещей принес и отдал, мотки ниток взял и ушел.

Колмасам дома сучку побила, чтобы узнать от нее о дочери старика. Спросила ее:

— Разве старик кости своей дочери не в мешке принесет?

Сучка ответила:

— Нет, не в мешке принесет, дочка старика живой вернется.

Колмасам сказала старику:

— Сходи за дочерью, сходи!

Старик говорит:

— Какая странная, — уже все уши мне прожужжала.

Он ушел к дочери, мешок взял, он ведь не знал, что его дочь жива. Пришел к дочери, зашел, а у дочери полно вещей! Они пошли домой, с дочерью домой пришли.

Колмасам увидела, что дочь старика теперь богатой стала, опять ему говорить начала:

— Старик, мою дочь уведи!

Старик ее увел, к той же избе привел и там оставил, а сам ушел.

Она сидит — медведь идет, полный мешок конопли ей принес
и говорит:

— Сплети мне нитки из этой конопли! Если плохо сплетешь, я тебя съем, если хорошо сплетешь, не съем!

Медведь ушел.

К ней ночью мыши пришли, она мышам говорит:

— Подружки, пособите мне, эту коноплю быстро сплетите, мишка нам разные вещи подарит!

Ночь прошла, медведь пришел — ниток нет, конопли нет, мыши
ее растаскали. Медведь, ничего не сказав, к ее поясу колокольчик привязал:

— Теперь, — говорит, — побегай по избе. Если я в язычок колокольчика не попаду, то я тебя не съем.

Она бегает, а он стреляет — в язычок колокольчика попал. Медведь ее схватил, съел, ее кости вместе сложил и ушел.

Колмасам дома старику говорит:

— Сходи за моей дочерью!

Старик ушел, пришел в избу, а девки нет, только кости вместе сложенные лежат. Старик эти кости в мешок собрал и отнес к колмасам.

— На, — говорит, — это кости твоей дочери.

140. Брат и сестра

Люди раньше воевали, убивали друг друга. Мертвых в одно место стаскивали1. Брат с сестрой жили. Брат все не велит сестре на то место ходить, где убитые люди лежат. Среди убитых один раненый был, он в еретика превратился2. Раны стали заживать, только пена выходит. Се-
стра все же пошла на то место. Видит — среди мертвых один живой, из ран пена идет. Он сестру
подозвал, просит от ран что-нибудь принести.

У брата той девки звери были — заяц, лисица, репа3, конь. Девка домой пришла, больной сказалась. Брат к своим зверям пошел, молока попросил. Принес молоко, сестре дает. Она потихонечку еретику отнесла, раны смазала, он здоровым стал. Еретик ее в жены себе хочет взять, но сначала они брата решили убить. Еретик научил ее:

— Дома с братом играть начни. Из волос своих веревку сплети, руки и ноги ему стяни накрепко.

Сестра так и сделала. Когда она брата крепко связала, а сама к еретику побежала, тот догадался обо всем. Пришла сестра с еретиком, хотят свадьбу играть, а брат говорит:

— Давайте я вам на трубочке поиграю.

Стал он играть. Его звери — заяц, лисица, репа, конь — услыхали:

— Нашего брата убивают.

Пришли они к чуму. Конь стал дверь царапать. Еретик подошел, дверь открыл — конь его копытом ударил. Упал еретик мертвым, только один зуб выпал. Брат сестру к дереву привязал, сказал:

Пока я вокруг света ходить буду, ты семь бочек слезами наполни.

Он ушел в другое царство, у старухи жить остановился.

Слуги того царя4 узнали, что человек жить пришел. Царь дочь свою замуж выдал за него.

К сестре брат послал человека узнать, наполнила ли она семь бочек слезами. Человеку наказал сестру на землю не спускать. Тот прослушал, отпустил ее. Она зуб еретика нашла, схватила. Сестру к брату привезли, она говорит:

— Давай я вам постель постелю.

Сама зуб еретика в постель подложила. Зуб сквозь тело брата прошел, умер тот.

Когда его хоронили, сестра велела на семи лошадях камень привезти и сверху положить. Зайчиха про все узнала, зверей собрала5. Конь ударил копытом, камень сбил. Брата выкопали, зуб стали вытаскивать. Репка тащил — не мог вытащить, лисица тащила — не вытащила, конь тащил — не мог вытащить. Зайчиха дернула, зуб ее ударил, зайчиха умерла.

Брат встал, только и сказал: «Как долго я спал».

Пошел он со своими зверями домой. Сестра испугалась.

Он велел схватить ее, привязать к семи лошадям. Те лошади ее разорвали.

141. Старик рыбак

Жил старик со старухой. Старик котец поставил, домой вернулся, переночевал. На следующее утро он отправился к котцу, к котцу пришел, котец вычерпал — старик добыл одну щуку. Старик щуку взял, домой направился, домой пришел к старухе. Старуха щуку очистила, старик со старухою щуку съели; осталась только голова. Старики переночевали.

Утром старик ушел к котцу, а старуха во время его отсутствия щучью голову съела. Старик к котцу сходил и совсем ничего не добыл. Старик вернулся, старуху спрашивает:

— Щучья голова где?

Старуха отвечает:

— Я ее съела.

Старик со старухой драться стали, поссорились из-за щучьей головы. Старуха старика оттолкнула, взяла нарту, надела голицы и ушла.

Долго ли, мало ли она шла, вперед смотрит — землянка стоит.

Старуха подошла к этой землянке, голицы сняла и в землянку зашла — в землянке никого нет. Старуха вверх взглянула — наверху висит мясо и внутреннее сало. Старуха развела огонь, приготовила еду, поела, а потом наружу вышла, дров наготовила, дрова в землянку занесла, сама взяла топор, под дровами спряталась.

Немного погодя с улицы пришел человек:

— Лыжи с ног пусть снимутся, лыжи вверх пусть повесятся, — сказал он, — дверь пусть откроется.

Дверь открылась, он в землянку вкатился.

— Пусть загорится огонь!

Огонь загорелся.

— Пусть котел подойдет! Пусть котел снегом наполнится, пусть котел над костром подвесится, пусть снег в котле растает!

Снег в котле растаял.

— Пусть котел мясом наполнится.

Мясо в котел упало.

— Пусть котел вскипит, пусть котел снимется с костра, пусть котел с тагана снимется!

Котел снялся.

— Пусть подойдет корытце, пусть из котла мясо в корытце вычерпается, пусть мясо из корытца исчезнет!

Мясо из корытца исчезло.

— Если я на свое место лягу, меня съедят, если на другой стороне чума лягу, меня съедят, если в передней части лягу, меня съедят, если около дверей лягу, меня съедят, если на собачьем месте лягу, меня съедят!1

Он покатился в угол возле дверей, где дрова. Он лег, заснул. Старуха выскочила, топором рубила-рубила, всего его изрубила на мелкие кусочки. Потом старуха на нарту мясо положила, внутреннее сало положила, голицы надела, домой к старику отправилась. Долго ли, мало ли старуха шла, вернулась домой. Из чувала землянки дымок чуть-чуть идет, чуть-чуть идет. Старуха залезла на землянку, через чувал вниз заглянула — старик как головешка худой стал; огонь
в костре погас. Старуха плюнула. Старик заплакал. Плачет и говорит:

— Старуха меня бросила, костер погас!

Старуха спустилась вниз, открыла дверь, домой зашла, старика стала ругать:

— Ты помирать собрался!

Старуха вышла, мясо и сало принесла, в котел положила. Когда мясо сварилось, старуха его на корытце вычерпала. Старик со старухой есть стали, ели, наелись. Потом старик со старухой принесенное старухой мясо домой затащили и этим мясом теперь живут.

142. Про дятла и ворону

Семья Эт живет. Они жили, жили. Эты ночевать собрались. Жена Эта постелила детям, они спать легли. Мороз, мороз! На кухне дятел сидит, веревкой привязан. Ворон тут же сидит, в кухне сидит.

Старик со старухой легли, спят.

Ворон кричит:

— Дятел веревку перекусывает.

Старик проснулся:

— Старуха, дятла посмотри! Ворон говорит, что дятел веревку перекусывает, веревку перекусывает.

Старуха встала, на кухню посмотрела, на кухню идет — дятел тихо сидит.

Старик спрашивает:

— Ну, что?

Старуха отвечает:

— Дятел тихо сидит.

Старуха легла спать.

Ворон говорит:

— Дятел веревку перекусывает!

Старик говорит:

— Старуха, иди, ворон говорит, что дятел веревку перекусывает.

Старуха легла. Ворон снова говорит:

— Дятел веревку перекусывает!

Старик говорит:

— Старуха, иди убери ворона, он обманывает, он обманщик!

Дятел тихо сидит, веревку перекусывает.

Дятел веревку перекусил, веревка развязалась.

Утром старики встали, дети встали. Старик двери открыл: люди туда-сюда ходят.

Дятел тихо сидит.

Дверь открылась, дятел на улицу вылетел. Дятел мешки порвал, ветер поднялся, пурга пошла, тепло настало1.

143. Медведь и бурундук

Медведь в лес пошел топорище рубить. Топорище срубил, домой пошел, шел, шел и заблудился. Темно стало, он под корнем упавшего дерева лег и уснул. Утром проснулся, встал, есть захотел. Медведь посмотрел — кедровка на дереве сидит, кричит. Медведь подошел, спрашивает:

— Есть шишки в этом году?

А кедровка говорит:

— В этом году шишек нет.

Медведь сказал:

— В этом году ты не помрешь.

Он вперед шагнул и пошел. До обеда шел, в мелкий лес пришел. Маленькие кедры стоят, на них так много больших шишек, что ветки вниз согнулись. Медведь на дерево залез, шишки вниз бросать стал, шишек много сбросил, вниз слез, шишки жевать стал, орехи есть начал. Бурундук подошел и спрашивает:

— Ты что, приятель, делаешь?

А медведь говорит:

— Я заблудился, свою берлогу потерял.

А бурундук говорит:

— Я твою местность знаю, твой отец и твоя мать меня воспитывали, когда я сиротой жил. Я могу тебя на твою родину отвести.

Бурундук с дерева коры надрал, медведю глаза завязал, на голову ему сел и говорит:

— А теперь иди.

Медведь день шел, ночь шел, утром бурундук говорит:

— Стой.

Бурундук медведю глаза развязал.

— Теперь, — говорит, — ну-ка посмотри! Твои места?

Медведь глаза открыл и посмотрел: большая ель стоит, сучки на ней поломаны и кора поцарапана. По сторонам посмотрел — свою берлогу увидел. Медведь сказал:

— Ты хороший товарищ, ты меня домой привел.

Он бурундука взял, на лапу посадил и по спине погладил. От медвежьих когтей на спине бурундука пять черных полос осталось.

144. Мышка

Мышка вдоль берега бежала, бежала и клей нашла. Копалась она, копалась, клейницу нашла.

Люди:

— Тебе зачем клейница нужна?

Мышка:

— Для лодки.

Люди:

— Мышка, какой речки это устье?

Мышка:

— Это клейной речки устье.

Поплыла она, место, где чум стоял, нашла. Копалась, копалась, целую иголку нашла.

Люди:

— Мышка, какой это речки устье?

Мышка:

— Это иголочной речки устье.

Люди:

— Зачем тебе иголка нужна?

Мышка:

— Чтобы ею, как шестом, стоя отталкиваться.

Мышка плыла, плыла и половину иголки нашла.

Люди:

— Мышка, какой это речки устье?

Мышка:

— Иголочного ушка речки устье.

Люди:

— Зачем тебе половина иголки нужна?

Мышка:

— Чтобы ею, как шестом, сидя отталкиваться.

Плывет она, плывет, наперсток нашла.

Люди:

— Зачем тебе наперсток нужен?

Мышка:

— Чтобы служил мне шапкой от дождя.

Однажды мост1 делали мышь и крохаль2. Мост сделали, крохаль мышке говорит:

— Переходи через мост!

Мышка:

— Нет, крохаль, переходи ты!

Крохаль ей говорит:

— Нет, переходи ты!

Мышка пошла и в воду упала. А крохаль смеяться стал, пузырь его и лопнул. Мышка его съела.

Бежит она, бежит — люди в чуме живут, старушка у них болеет. Мышка людям говорит:

— Я ее вылечу. Старушку в мешок положите и меня в мешок пустите!

Мешок завязали. Мышка старухе глаза выковыряла, уши ее отгрызла и говорит:

— Выпустите меня.

Они ее выпустили, и она убежала, а люди говорят:

— Мышь старушку умертвила!

А мышка мышам говорит:

— Днем не ходите, ночью ходите!

Теперь мыши только ночью ходят.

145. Лиса

Шла как-то раньше лиса, видит — на дереве глухарь сидит, спрашивает его:

— Ты, кум, чего делаешь? Что ешь?

— Я пихточку, кедр ем.

— А как ты спишь?

— Я ночью на дереве сплю.

Лиса говорит:

— Зачем ночью на дереве сидишь? На земле надо в снегу спать.

Глухарь не слушает ее, наверху сидит. Лиса все вокруг дерева бегает, облизывается. Тут глухарь говорит:

— Вижу, там человек с собакой идет.

— Ну, кум, прощай, — сказала лиса и сразу убежала.

Глухарь так и остался на дереве, сидя спит.

Лиса идет, идет, людей встретила. Люди на ветке* по речке идут, лиса краем берега их гоняет*. Гоняет, гоняет, спрашивает:

— Почему меня к себе не берете в ветку? Я все равно гонять вас буду. Вы мне место на носу дайте, я сяду.

Люди послушали ее, место на носу ветки дали, с собой взяли. Дальше плывут. Лиса говорит:

— Надо на берегу посидеть. Песчаный берег найдем, прыгать будем, кто дальше допрыгнет.

Сама плохое задумала. Берег осматривает, видит — трясина, зыбун. Говорит:

— Тут прыгать будем, но только разом.

Люди согласились. К месту подъехали, боком пристали, прыгнули. Лиса согнулась, нос подняла, до крепкого места допрыгнула. Люди
в зыбун по плечи попали. Лиса бегает, радуется, что людей обманула, уши, носы им кусает. Сама снова в ветку прыгнула, поплыла, потом на берег вытащила. Нашла в ветке клей сушеный1. На берегу сидит, грызет. Слышит шум, сучки трещат — старик2 идет.

— Ты чего тут, лиса, делаешь?

— Я, дедушка, через реку ходила, два раза ныряла, две кучки клея достала.

— Дай мне попробовать!

Лиса маленький кусочек кинула, сама боком, боком — в сторону; клей изо рта не выпускает.

Медведь попробовал:

— Правда, вкусно! — Просит:  — Дай еще!

Лиса говорит:

— Сам ныряй!

— Как я нырять буду, как потом вынырну?

Лиса говорит:

— А ты парку-то сними, подальше положи, чтобы в воду не скатилась.

Медведь послушался, шкуру снял, в сторону подальше положил, чтобы в песке не испачкалась. Спрашивает лису:

— Ты как ныряла?

Лиса отвечает:

— Глубоко ныряй, по дну иди.

Тот нырнул, по дну идет, ищет клей. Лиса вслед кричит:

— Ты путем ходи, хорошо ищи!

Медведь вынырнул, говорит:

— Ничего нет, где клей?

— Обратно ныряй и не прямо иди, а наискось!

Тот опять на дно спустился, а лиса схватила шкуру, все жирные места обгрызает. Сухой клей бросила.

Медведь вынырнул, видит — лиса его шкуру грызет. Он назад скорее поплыл. Пока добирался, лиса всю шкуру кончбла. Сама в колючие кусты убежала. Медведь за ней. Рассердился старик. Лиса меж колючих кустов бегает, старик за ней. Колючки все в него, голого, воткнулись. Он рухнул. А лиса вернулась сало доедать3.

Такая лиса хитрая, только глухаря не провела. И в капкан редко попадает! Копает вокруг, а в капкан не идет. А за глухарями все охотится. Как прыгнет — когда имает, когда только хвост в лапах останется.