Ольга Эдельман / Легенды и мифы Советского Союза

Ольга Эдельман

Легенды и мифы Советского Союза

Одна старуха так сильно нагрузила верблюда, что тот не смог подняться. Увидев это, она опустилась на колени и произнесла: “Шейх Абдулкадир, подними, пожалуйста, моего верблюда!” Едва старуха закончила молитву, как верблюд поднатужился и встал на ноги. “Мама, — обратилась к старухе ее дочь, — кем нам приходится шейх Абдулкадир?”
— По-моему, никем, — ответила та. — Но это не имеет значения. Главное, что он хорошо поднимает верблюда.
Сомалийская сказка

Работая в большом исследовательском проекте Государственного Архива Российской Федерации по истории антисоветских выступлений в послесталинское время, прочитывая сотни случаев “антисоветских проявлений”, я начала ощущать, что за разнообразными произносившимися тогда советскими людьми крамольными фразами и текстами кроется какое-то единое для всех, цельное и странноватое мироощущение^[1]. Дальнейшие мои рассуждения являются не более чем попыткой собрать кусочки мозаики, предполагая изначальный узор. Анализировать мировоззренческие процессы можно при помощи самых разных оснований классификации, из множества схем выбирая ту, на которую лучше ложится данный фактический материал. Будь то борьба классов, разделенных отношением к средствам производства, сложившиеся исторически культурно-религиозные общности со специфическими способами реагирования, развернутые в гиперпространстве народных масс фрейдистские комплексы или что другое. Я нашла модель, в которую мой материал укладывался просто идеально. Без остатка, без натяжек.

Начнем с того, что крамола сопряжена с официальной пропагандой, они находятся в единой системе, подобно тому как богохульство и благочестие существуют в рамках одних и тех же религиозных представлений и никак иначе. Ведущая, формирующая роль здесь принадлежит стороне, утверждающей основы — религии, идеологии. Противная, вольнодумствующая сторона от нее зависит и, пытаясь опровергнуть, вынуждена следовать правилам игры противника. Таким образом, нам надо начинать с содержимого советской идеологической пропаганды. В свою очередь, как раз добавление к ней крамольных идей обрисовывает весь мыслительный круг и позволяет увидеть его пределы, ограниченный набор комбинаций, существующих в уме усредненного члена сообщества.

О мифологичности советской идеологии писали. При этом во многих случаях слово “миф” присутствовало скорее в значении, синонимичном “неправде”. Например, демонстрация советского изобилия — миф, на самом деле магазины пустые. Нас же интересует миф в изначальном значении — лежащее в основе миропонимания предание, включающее в себя описание мира путем рассказа о его происхождении. Таинственным и пока, кажется, никем до конца не объясненным образом мифы разных эпох и народов строятся по сходным канонам. Советская идеологическая схема была не только очень ловким демагогическим враньем. На чистом вранье она бы долго не продержалась, и даже вряд ли смогла бы так убедительно утвердиться в умах на много десятилетий и на огромной территории. Марксизм русского извода являлся классическим мифом, выстроенным по всем правилам этого жанра и соответствовавшим архетипу. Придумал все это, конечно, никак не Карл Маркс и даже не Владимир Илиьч. Совершенно несообразно и несколько наивно положение, что “идеологию” изобрело некоторое злокозненное меньшинство народа и навязало ее большинству с целью удержания власти. Мне представляется, что советская мифология родилась в сложном взаимодействии пропаганды и воспринимающей ее аудитории, взаимно друг друга отражавших и живших в мире традиционных коллективных бессознательных представлений (уместно напомнить о преобладании сельского населения и очень низком образовательном уровне в пореволюционные десятилетия). Марксизм был переварен и трансформирован традиционным мышлением так же, как в свое время христианство вновь окрещенными языческими народами. При этом остававшиеся на поверхности словесные формулы о “классовой борьбе”, “диктатуре пролетариата”, Святой Троице или Воскресении приобретали столь мощную и системообразующую архаичную подкладку, что полностью меняли внутренний смысл. Собственно, как то, так и другое учения (при всей очевидной разнице их масштабов) и утвердились благодаря заложенной в них возможности соответствовать парадигме мифологического мышления. Предложение и спрос на идеи жили, так сказать, по законам ценообразования на свободном рынке, в результате чего и родилась советская картина мира, отрицавшая, кстати, право рынка на существование. И внутри этого мифа (или нося его внутри себя, что в итоге то же самое) находились все, от Политбюро до последнего труженика^[2].

Нормальный миф обязан для начала повествовать о сотворении мира: творец из предвечного хаоса создает упорядоченный космос, дальнейшая история — это история борьбы сил порядка и хаоса. Советский акт творения — это конечно же Великая Октябрьская социалистическая революция, открывшая новую эру в истории человечества. До нее были мрак и несчастья, вокруг, за пределами ее воздействия — опять же мрак и страдания трудящихся. Описание буржуазного мира изобилует указаниями на его хаотичность: произвол и беззакония (сами законы несправедливы и следовательно беззаконны), бесправие, неуверенность в будущем, власть чистогана, стихия рынка, неравенство, своекорыстные капиталисты, уничтожающие продукты, тогда как бедняки голодают, трущобы. Напротив, социалистический лагерь подчеркнуто упорядочен. Общество, построенное в соответствии с открытыми Марксом законами, на строго научных основаниях, грандиозная идея плановой экономики, равные возможности для всех, народ сам творит историю, свойственная советскому человеку уверенность в завтрашнем дне, справедливые законы, пафос всевозможного упорядочения на всех уровнях: снос старых кривых переулков и строительство на их месте широких светлых проспектов, покорение природы с целью опять же наведения порядка — пусть реки текут регулярным, а не случайным образом, распределение всего между всеми поровну, вообще маниакальное выравнивание, ГОСТы, стандарты и классификаторы, единые образцы всего на свете... Не будем утруждать читателя, он и сам может продолжить примеры. Сюда же относится и фундаментальное советское требование коллективизма. Коллектив — организованная структура (партия, колхоз, профсоюз), противостоящая хаосу толпы единоличников. В общем, этакий идеал праздничного парада физкультурников, прекрасного именно своей предельной упорядоченностью, и все счастливы принадлежностью, причастностью к построению.

Круг земной, как известно, окружен мировым океаном, а за ним — хаос. Космос — остров среди хаоса, коммунизм в отдельно взятой стране. И грозят извне разные всякие чудища, главным образом хтонические. Врагов так и называли: гидра контрреволюции, ползучая контрреволюция, акулы империализма, просто гады. Поскольку хтоническая стихия — земля и вода, а чудища этого рода часто обладают свойствами поглощения-извержения, то цвет им полагался черный, земляной, а также большое пузо и очень большие зубы (см. Кукрыниксов или любое другое). Напротив, силы космоса цвет имели красный, огненный, были пламенными революционерами с горящими сердцами, а также стальными мускулами, пускали барам красного петуха, символом приняли серп и молот и главной целью имели спасение и облагодетельствованное человечества, — все это отсылает нас к образу мифологического кузнеца-демиурга (Прометей, Гефест, Тор): “Мы кузнецы, и дух наш молод, куем мы счастия ключи”, а вместо сердца у нас пламенный мотор. Стихия их — воздух, этим объясняется одержимость мечтой о полете, в том числе в различных поэтических формулах, всеобщее увлечение авиацией, Осоавиахим, Чкалов (как мы помним из истории Великой Отечественной, любимую Сталиным авиацию пестовали даже в ущерб иным родам войск, особенно ракетным), после II Мировой войны выросшие в манию покорения космоса (мы не забываем, что американцы тоже покоряли космос, но ведь и они тоже люди, у них свои мифы)^[3].

Рабочая, кузнечная символика доминировала над аграрной — серпами и колосьями^[4]. Самые сознательные рабочие, между прочим, металлисты. Да и серп — вещь железная, скорее из кузнечного ряда. В легенду вошел, извиняюсь, прежде всего как предмет, коим был оскоплен Уран. Здесь надо, кстати, обратить внимание на вторую составляющую красной символики — образ крови. С железом, как демонстрирует пример Урана, он связан напрямую. Большевистское знамя красным было, по официальному объяснению, от крови, пролитой борцами за свободу. Всевозможные обагренные кровью партбилеты и муссирование призывов к кровавой жертвенности отсылают нас к древнему и чрезвычайно распространенному во многих культурах понятию о сильнейшей магии крови.

Гегемония железного пролетариата по отношению к крестьянству многозначительна. Она подчеркивает стремление к подчинению аграрного начала, сопряженного с женской и хтонической плодородной сутью земли, а значит, родственного извечной враждебной силе. Именно поэтому особенно важной и трудной задачей стала коллективизация, упорядочение ненавистного большевикам крестьянского хаоса, который сопротивлялся изо всех сил. При том что, если попытаться взглянуть извне мифа, сама по себе идея об особенной косности и отсталости крестьянства в общем-то спорна. Пролетариат, разумеется, являлся началом мужским, имел место “союз с крестьянством”, символический сакральный брак рабочего и колхозницы (см. известную скульптуру). Отсюда и политика большевиков по отношению к крестьянству, стремление лишить аграрное население опасных корней, в том числе отъединить его от земли как путем создания колхозов, огосударствления земли, так и поставив между нею и крестьянином железного посредника — трактор, комбайн. Возвращаясь к образу серпа, отметим, что в качестве аграрного атрибута он служит тем же целям покорения живородящего царства. Серп — не заступ, не лопата, не плуг, им не взрыхляют землю для усиления плодородия, им срезают-умертвляют-покоряют произведения земли. И если в традиционных культурах копающие, взрыхляющие орудия стояли в ряду фаллических ассоциаций, а обработка ими земли осмыслялась как акт оплодотворения, то серп был приспособлением не столько для снятия урожая, сколько для кастрации. После союза пролетариата с крестьянством, как мы прекрасно знаем, земля родить перестала.

Из той же серии мер по приручению опасных и враждебных сил — и любимый вид великих строек коммунизма, сооружение плотин гидроэлектростанций, каналов, водохранилищ, последними особенно гордятся и называют искусственными морями. С точки зрения экономического прагматизма, равнинные ГЭС не столь рентабельны, чтобы оправдать такой эпический размах. Тут все дело в покорении именно водной стихии. Вплоть до проекта поворота северных рек и поэтического бреда о растоплении арктических льдов. Гораздо более прагматичное железнодорожное строительство окружалось меньшей помпой, не говоря уж о секретном овладении атомной энергией. А когда вместо гидросооружений вся страна занялась БАМом, это стало концом эпохи построения социализма, агонией мифа^[5].

До и вокруг светлого мира социализма был хаос, населенный ползучими врагами. Собственно, соответственно мифу, и революция-то началась с червей в матросском мясе. Эпизод исторически не центральный, и не самый худший из списка грехов царизма, и революция та была не окончательная, пробная, но в революционном предании как-то сам собой оказался он чрезвычайно значимым. И ведь не то чтобы мяса не было вовсе (тоже ведь нехорошо), или было оно просто вонючим, — нет, непременно черви. Как предельная степень наглости сил хаоса: уже и в тарелку полезли, дальше просто некуда, предел народного терпения, пора наводить порядок.

Эсхатологические ожидания пришествия коммунизма в результате мировой революции сначала, в самые первые после октябрьского переворота годы, были обостренными и имели в виду самое ближайшее время. В хрестоматийных речах Ленина времен гражданской войны присутствует мотив “мировая революция может замедлить до осени, поэтому с Колчаком и другими надо пока справляться самим”. Затем коммунистический конец истории стал по техническим причинам постепенно откладываться на все более отдаленное будущее. Но вся драматургия советского бытия основывалась на наличии враждебного окружения.

Мифологическое мышление по природе дуалистично, поэтому мир делится на доброе и злое, своих и врагов. Советская страна излучала свет, правду и надежду народов, а за окоемом было темное и опасное царство буржуазии. Отсюда делались выводы как во внешней, так и во внутренней политике. Россия всегда была довольно замкнутой державой, отгороженной языком, православием, шириной железнодорожной колеи. После же революции и взрывных идей о ее экспорте с СССР случился настоящий коллапс. Сначала дипломатическое и военное недоверие ко всему окружающему миру, затем реальная возможность сразиться с самим мировым злом — немецким фашизмом (который оправдал ожидания и по части собственной кошмарности, и по части военного сценария: избавление от смертельной опасности и полная победа), наконец, железный занавес, холодная война и ядерное противостояние. Капиталистический мир, надо отдать ему должное, подыгрывал изо всех сил.

Народное мышление, как и советская пропаганда, воспринимало заграницу как иной мир, тридевятое царство, настоящий Тот Свет. Что там в точности — не знал никто, ходили только разнообразные, смутные и противоречивые слухи. Через десятые руки передавались рассказы путешественников. По официальной версии, там было плохо. Капитализм был нашим антагонистом, у нас равенство — у них неравенство, у них безработица — у нас такой беды гарантировано нет, у них бедные голодают — у нас растет благосостояние народа, у них негров линчуют — у нас дружба народов, у нас, в отличие от них, демократия подлинная, и так далее. Предполагалось, что у нас лучше все, поэтому в сталинское время сажали людей, в войну побывавших в Европе и рассказывавших, что там лучше дороги, и что там все едят белый хлеб (для советского человека признак зажиточности!). Вспомним также и столь сильное в конце 1940-х годов стремление доказать отечественные приоритеты во всем. Здесь трудно удержаться и не привести замечательный пример. В 1953 г. в Калуге был осужден школьный учитель, который во время урока в 6 классе, посвященном строению дождевого червя, “уделил слишком большое внимание английскому ученому Дарвину, и о наших ученых упомянул только вскользь, этим самым умалял значение достижений наших ученых”^[6].

Тот Свет есть Тот Свет, контакты с ним чреваты неведомыми опасностями и требуют многих предосторожностей, надзор за соблюдением которых был одной из функций специальной жреческой касты — Коммунистической Партии. Всех выпускаемых Заграницу тщательнейшим образом проверяли. Рациональному разуму никогда не понять, почему нельзя отправить в загранкомандировку человека, изменившего жене, или на которого накатали коммунальную кляузу соседи. Но жрецы-то знали, что Там лишь кристально чистый человек упасется сам и не навлечет беды на Родину. Те же предосторожности, естественно, касались и приезжавших иностранцев. Во-первых, они ни в коем случае не должны были заметить у нас каких-нибудь недостатков. Во-вторых, следовало ограждать от них советских людей.

Эти меры на сознательном уровне восприятия объяснялись опасением шпионажа и стремлением создать для заграничной аудитории положительный образ Советского Союза. Вторая задача целиком в рамках мифа: трудящиеся всего мира должны знать, что их надежды связаны с социализмом, видеть в нем идеал, уповать на его пришествие. Вне коммунистической эсхатологии это лишено смысла. В рамках реальной внешнеполитической пропаганды тоже. К тому, как выглядел СССР с точки зрения западного наблюдателя, информация об отвратительном борще, отведанном каким-то туристом в уличной забегаловке, или о дырах в асфальте на трассе между городами Золотого кольца, вряд ли что добавляла. Ужас советского функционера при мысли: “Вдруг узнают на Западе!” имел чисто мистическую природу. Равно как и противоположное стремление недовольных режимом людей поведать Западу про наши беды.

Истерия шпиономании являлась одной из разновидностей паники перед мыслью о том, что Враг так или иначе мог ЗАПОЛЗТИ к нам. Можно назвать целый ряд родственных явлений. Фантасмагорические обвинения в шпионаже, замыслах терактов и прочего в ходе массовых репрессий не подвергались проверке простым здравым смыслом именно из-за мистического характера Врага, так или иначе связанного с Тем Светом капитализма. Разве же можно предвидеть, что Он надумает, коварный, ползучий, неуловимый; то ли мост обрушить, то ли колодцы отравить на погибель советским людям. По тем же причинам казались потенциально опасными все граждане, так или иначе имевшие контакты с Заграницей (анкетные пункты о родственниках за границей, пребывании на оккупированной территории), предков из нетрудящихся сословий, репрессированных родственников. Все это запросто могло оказаться родом союза с Нечистым, околдованностью: “А вдруг его Там завербовали!”. Инакомыслие также было видом Пособничества Врагу и потому столь жестоко преследовалось. Существовала “атмосфера общественной нетерпимости”, порожденной подсознательным страхом. Для сравнения отметим, что когда в середине 1950-х власти испытали очередной приступ усиления борьбы с хищениями государственного и общественного имущества и поставили на вид правоохранительным органам явные провалы в этом деле, те в ответ пожаловались на главное препятствие в их доблестной работе: отсутствие как раз этой “общественной нетерпимости” к данному явлению. Расхитители народного достояния были понятными, своими, суеверного страха не вызывали и потому не мешали обывателям. При том что последние как раз вполне ощутимо и повседневно страдали от обмеривания, обвешивания, разворовывания товаров из ТОРГов и прочего, а антисоветчики им ничего плохого не делали.

Люди, которые из собственного житейского опыта заключали, что советская жизнь не так уж благополучна, тем не менее оставались в плену дуалистического восприятия и дефицита информации о внешнем мире, устойчивые стереотипы мышления не разрушались, а только меняли знак. Данный пропагандой миф вывертывался наизнанку. Раз официальная пропаганда утверждала, что в СССР хорошо, а за границей — плохо, а на самом деле мы видим, что в СССР плохо, то отсюда следовали два варианта суждений: либо можно было считать, что за границей хорошо, т.е. СССР является средоточием зла, а капитализм — добра, в этом случае Космос и Хаос как бы менялись местами и можно было утверждать, что на Западе все устроено правильно и люди благоденствуют, а у нас — бардак (хаос); либо, сохраняя негативную оценку капиталистического мира, можно было обвинять коммунистов в том, что они уподобляются Врагу и ничуть его не лучше. Летом 1953 г. вызванный в суд по делу о краже человек, прежде судимый, явился туда пьяным, нарушал порядок, а когда конвой надел на него наручники, стал кричать, что они с ним обращаются хуже фашистов, что они купили наручники в 1945 г. в Америке за золото, чтобы надевать их на советских граждан, что если они освободят по амнистии всех заключенных, то те поднимутся против советской власти и перевешают всех судей и прокуроров^[7]. В документах прокурорского надзора зафиксировано огромное количество высказываний, “восхваляющих жизнь в капиталистических странах”, что безусловно квалифицировалось как антисоветское преступление. На самом деле нет никакого противоречия между хулой и восхвалением зарубежья. Это ведь Тот Свет, Тридевятое царство Кащея Бессмертного, там можно вовсе пропасть, а можно добыть несметные богатства и Василису Премудрую в жены, не говоря уж о всяких там волшебных колечках и скатертях-самобранках. Рисуемые в разговорах картины чужой жизни часто носили фантастический, сказочный характер: “В Америке представители интеллигенции пешком не ходят, ездят на машине, а в случае, если будут ходить пешком, то в таких случаях они вешают на ноги спидометры, ведут учет пути, который они прошли пешком, и за это получают зарплату”^[8]; в Америке не осуждают более чем на два года, у них безработные живут лучше, чем у нас рабочие, и т.д. Мечта о бегстве за границу была сказочной, как поход Ивана-царевича. Можно, пожалуй, говорить о подспудном убеждении, что Там — страна исполнения желаний (если уцелеешь). Несколько армянских подростков, из неблагополучных семей, плохо учившихся (одного из них выгнали из школы за неуспеваемость) попытались угнать в Ереване самолет и улететь за границу. Они объяснили свой поступок тем, что Там смогли бы стать теми, кем хотели — один музыкантом, другой киноартистом^[9]. Надо сказать, что в формировании сказочного образа закордонного мира участвовали и передачи западных радиостанций, которые, как явствует из дел об осуждениях по политическим статьям, слушали огромные массы советских граждан. Содержание передач внушало уверенность, что Там понимают всю лживость официальных советских заявлений о мнимом благоденствии страны, глубоко сочувствуют подданным коммунистического режима и готовы прийти к ним на помощь. Поэтому, убежав из страны, надо было первым делом выступить с обличением советских порядков, и тогда Тридевятое царство обернется благоприятной стороной. Очень распространенным явлением среди советских заключенных (в том числе и даже по преимуществу уголовников) было писание жалоб на то, что их несправедливо осудили, в американское посольство и лично президенту США, а также и главам других стран. Да и прочие граждане не прочь были написать господину президенту о своей тяжелой жизни, после чего уже получали и законную возможность писать упомянутые жалобы. Вряд ли они всерьез верили, что это улучшит их положение, но потребность писать все же ощущали.

Зарубежный мир воспринимался так же недифференцированно, как и подавался советской пропагандой. Особой разницы между странами советские люди не чувствовали, что вполне иллюстрирует такой пример: в 1964 г. матрос морского судна из Калининграда выбросил в море банку с двумя записками, “адресуя их властям Дании или Швеции, просил передать эти письма в разведывательные органы США, Англии, Швеции или Дании, предлагал свои услуги по проведению террористской и диверсионной деятельности на территории Советского Союза”^[10]. Ему не только было безразлично, какая из спецслужб проявит к нему интерес, но и казалось естественным их тесное сотрудничество. Кроме того, он разделял общее для советских людей и пропаганды убеждение, что Запад не упустит возможности навредить Советскому Союзу любым способом, будут вознаграждены и террористические акты. В 1953 г. два жителя г. Нижний Тагил (один из них с уголовным прошлым) разобрали железнодорожные пути и вызвали крушение пассажирского поезда, после чего выражали желание найти агента иностранной разведки и получить от него вознаграждение за совершенный теракт^[11].

Врагов валили в кучу и не сомневались в их союзе между собой и тождественности. Постоянным явлением были тайком писавшиеся на стенах и заборах лозунги вроде: “Да здравствует Эйзенхауэр и Великий Мао!”, “Да здравствует Эйзенхауэр! Да здравствует Гитлер!”, или же Тито, “Да здравствует фашизм и Америка”, годился и любой другой набор обличаемых советской печатью персонажей. По нашим наблюдениям, особенно распространены такие лозунги были среди заключенных лагерей, и от них просачивались на волю. Однажды в одном лагере вывесили флаг с изображением знака доллара и свастики.

Вместе с тем, конечно, главным олицетворением буржуазного мира являлись Соединенные Штаты Америки. Мало того, что геополитически это была противостоявшая СССР сверхдержава; она еще и находилась за океаном. Соперничество двух сверхдержав приводило к тому, что в конце 1940-х — начале 1950-х годов в СССР было широко распространено ожидание скорой войны с Америкой, порождавшее надежды на освобождение от коммунизма. Особенно популярен этот мотив был у заключенных или людей, прошедших через лагеря: “Америка нас освободит”, “Вся надежда на Америку”, “Придут братья-американцы, и мы вместе с ними будем бить коммунистов” и т.д. Мечтали, чтобы американцы сбросили на Кремль атомную бомбу, особенно во время партийного съезда, даже заявляли, что лучше всем погибнуть в атомной войне, чем страдать под гнетом коммунистов. Говорили, что коммунисты однажды обманули народ, который сражался за них с Германией и ничего за это не получил, второй раз обмануть не удастся: “В этой войне больше Иванов не будет, чтобы идти в бой защищать вождя, они уже ученые. Каждый русский солдат знает, за что он воевал, чтобы получить себе срок 25 лет заключения” (из разговоров заключенных в Актюбинской области в 1950-1952 гг.^[12]). Слухи называли конкретные даты, когда начнется война (через год, будущей весной и т.д.)

Иногда слухи приобретали характер мистических апокалипсических ожиданий: о гибели советского строя в войне с Америкой шла речь в подпольных рукописях под названиями “Золотой век”, “Бедная душа”, “Ангелы”, “День страшного суда”^[13]; говорили также, что большие войны происходят в годы, сумма цифр которых равна 15 (1914, 1941), таким образом, Америка нападет на СССР в 1950 году^[14]. Инициатива в нападении безусловно отдавалась США (или США и Великобритании), поскольку Черчилль в Фултоне пообещал освободить народы от коммунизма. В Красноярске в 1967 г. даже были разбросаны листовки: “Америка, уничтожь дракона!”, “Да здравствует священная Америка!”, “Америка, когда ты придешь и разгромишь драконское царство!”^[15]. Все-таки дракон — наше чудище, советское. Таким образом, эсхатологические ожидания оставались, но тоже меняли знак: вместо мировой революции — гибель СССР. Уместно вспомнить анекдот о патриархе, введшем догмат о возможности конца света в отдельно взятой стране. Еще более уместно рассказать, что у советских правоохранительных органов имелись более или менее стандартные формулы обвинения для участников различных религиозных сект. Ведь прямо сажать за участие в секте законы не позволяли, приходилось приписывать как состав преступления нанесение вреда здоровью верующих, призывы не исполнять законы государства и прочее. Так вот, членам секты иеговистов в 50-60-е годы инкриминировались разговоры “о скорой гибели советского государства в так называемой Армагеддонской войне”, что трактовалось как призыв к насильственному свержению власти (честное слово, не шучу, своими глазами видела больше сотни архивных дел с такой квалификацией). Параллельно, как известно, Н.С. Хрущев провозгласил, что следующее поколение советских людей будет жить при коммунизме, вскоре стали говорить о наступлении коммунизма через 20 лет, появилась знаменитая работа А. Амальрика “Доживет ли СССР до 1984 года”. Спад напряженности эсхатологических ожиданий по-видимому ознаменовался выдвинутым при Л.И. Брежневе тезисом о построении развитого социализма — это уже была некая статичная данность, коммунизм откладывался на неопределенный срок.

В отношении к Загранице присутствовала еще одна подспудная особенность мифологического мышления, имевшая помимо этого и множество других проявлений. Это — совершенно специфическое отношение к слову. Сотрудникам органов суда и прокуратуры предписывалось соблюдать ряд требований секретности при составлении документов, касавшихся антисоветских преступлений, особенно документов, не имевших грифа секретности — обвинительного заключения, приговора. Существовал ряд сведений, которые нельзя было там указывать. Нельзя было цитировать инкриминируемые антисоветские высказывания или письменные тексты. Также не следовало упоминать имен руководителей партии и правительства, они заменялись эвфемизмами. Обвинение формулировалось как: “Допустил клевету в адрес одного из руководителей советского государства и коммунистической партии”. В одном документе, где речь шла о человеке, непочтительно высказавшемся о Сталине в траурные дни марта 1953 г., было даже сказано: “Об одном из руководителей партии и советского государства, недавно умершем”. Замечательно, что правило неназывания имени действовало также и в отношении названий капиталистических государств. Писали не “восхвалял условия жизни в США”, но обязательно “в одном из империалистических государств”. Понятное дело, никаких рациональных резонов в такой секретности не было. Дело здесь очевидно в запрещении называния имени того, что наделено мистической силой, в отношении к слову как к магическому орудию.

Отголоски вербальной магии прослеживаются во многом. Это и страсть к развешиванию лозунгов, которые ироничные современные авторы уже наладились называть “заклинаниями”. По сути верно, но это скорее не заклинания, а охранительные амулеты, обереги. Русские солдаты в старину носили на груди в ладанках бумажки с текстом из Библии, охранявшим от пуль. Но это были амулеты потайные, личные, традиция охранения общественных зданий и публичных мест с помощью цитат из священных текстов сильно проявлена у мусульман, христианству она, кажется, свойственна в меньшей степени и как правило ограничивается надписями в храме.

С другой стороны, из работы с архивами я вынесла глубокое изумление неожиданно огромным количеством листовок, писавшихся советскими людьми самого разного социального круга, образовательного ценза, по всей стране. Ну зачем, спрашивается, рискуя головой лепить на забор листок с сообщением, что коммунисты — сволочи и виноваты во всех бедах? Какой здесь рациональный смысл? Что, народ, прочтя, немедленно прозреет и восстанет? Потребность высказаться в листовке диктовалась той же подсознательной верой в магическую силу слова. Прочитавшие истинное, правдивое слово действительно должны прозреть, в то же время тем, против кого оно направлено, оно должно причинить ущерб. Древняя вербальная магия, лежавшая в основе заклинаний, проклятий, да и бранных слов, сквозила и здесь. Возвращаясь к уже сказанному выше, прибавим, что отсюда же и нетерпимость к инакомыслию, убеждение во вредоносности антисоветских высказываний. Брань в адрес вождя могла принести ему реальный вред.

Вера в силу высказанного слова очень глубоко укоренена в русской культуре. Достаточно напомнить совершенно особое отношение к литературе и писателю. На креативной мощи слова базировалась и советская пропаганда, буквально создавшая в стране вторую реальность, далеко оторвавшуюся от реальности материальной, но не только существовавшую, но даже и бравшую верх над последней. Люди жили в двух мирах одновременно, стояли в очередях с хлебными карточками и каким-то образом верили при этом в советское изобилие. Конфликт между бытовыми обстоятельствами и виртуальной картиной для многих (как раз для гипотетических “народных масс”) разрешался не в сторону обнаружения фальшивости сконструированного пропагандой мира, а напротив, противоречившие ему факты наблюдаемой действительности если не объявлялись вовсе несуществующими, то пускались по разряду незначительных “отдельных недостатков”. А для борьбы с “отдельными недостатками” существовали газеты, которые их периодически “вскрывали”, то есть описывали, после чего местные власти немедленно принимали меры, так что и здесь слово было действенным оружием. Оно оказывалось сильнее вещественного факта. Отсюда и главный способ улучшения жизни и борьбы с недостатками (не “отдельными”) — ни в коем случае не обозначать их словами, не называть. Когда М.С. Горбачев начал перестройку с гласности, он нанес необыкновенно меткий удар. Созданное заклинанием заклинанием же и упраздняется. Кстати говоря, здесь же кроется и объяснение быстрого разочарования публики в перестройке. Штука была в том, что перечисленные с высоких трибун недостатки не пожелали исчезнуть немедленно.

Другого рода магические манипуляции, которые также ретиво преследовались советской властью, были связаны с осквернением изображений вождей и государственной символики. Порвать или испакостить портрет, сорвать флаг или вывесить флаг запрещенный (чаще всего — национальные флаги в Прибалтике и на Украине) — это уже не вербальная, а симпатическая магия.

Мы пока не касались еще одной фундаментальной составляющей советской мифологии — вождей. Их сакральная роль давно известна и очевидна до такой степени, что в свое время Н.С. Хрущев так прямо и воспользовался словом “культ” в применении к И.В. Сталину.

Центральный герой классического мифа — культурный герой, демиург, изобретатель множества полезных предметов (ремесел, орудий труда), приручивший домашних животных и научивший людей выращивать растения. Он — основатель рода, и его приключения выступают в роли исторического предания. Советский миф осложнялся тем, что демиургов было двое — Ленин и Сталин. В принципе, многие архаические мифы знают пару демиургов, братьев-близнецов, один из которых иногда выступает в роли трикстера. Но Ленин со Сталиным в близнецы не годились, поэтому их роли в предании отчасти продублировались, отчасти же разделились.

Типичным демиургом был Сталин. Демиург не является творцом мира, он только помог людям в нем устроится. Так же и Сталин, хоть и соратник Ленина в революции, но не главный ее деятель. Зато он — отец народов, отец, как известно, всех детей, вождь мирового пролетариата (характеристики первопредка), а также корифей всех наук, главный специалист буквально во всем, от лесоводства до языкознания (понимал ведь роль слова!), устроитель жизни — “сталинские пятилетки”, “10 сталинских ударов” в войну.

Образ Ленина сложнее. В нем можно обнаружить черты нескольких мифологических персонажей. Помимо признаков первопредка, он был наделен свойствами отдыхающего бога и умирающего бога аграрных мифов. Отдыхающий бог в ряде мифологий (в том числе египетской, шумерской, греческой) — это верховное божество, чаще всего бог неба или воздуха, творец мира, не имеющий при том своего культа. Его помещают во главе пантеона, но ему не поклоняются, поскольку он в дела людей не вмешивается и замещен в мире более молодыми и активными богами. Лежащий в мавзолее “вечно живой” вождь, который “жил, жив и будет жить” на фоне вождя активного вполне соответствовал этому образу. С другой стороны, фантасмагорическая идея мавзолея с мумией — слишком явный намек на последующее воскресение. Вспомним между прочим множество анекдотов про “Ленин воскрес, идет по Красной площади” и т.д. или слухи о том, что он в Мавзолее укрыт до пояса, потому что забальзамирован без ног, не то из экономии, а не то — по проискам Сталина, чтоб не встал^[16]. Тогда уместно сравнение с центральной фигурой многих религий — умирающим и воскресающим богом (Осирис, Адонис, Таммуз), сопряженным с календарным циклом смерти и возрождения природы. Считается, что этот тип религии свойственен в особенности достаточно развитым оседлым аграрным народам. Умирает такой бог как правило насильственно, его убивают — сопоставим с ходившими слухами об отравлении Ленина. Но здесь надо заметить вот что. В мифе об умирающем боге чрезвычайно важна роль женского божества — его супруги и возлюбленной (Исида), благодаря преданности которой и происходит воскресение. В советской же мифологии, несмотря на провозглашенное равенство полов и наличие в пантеоне женщин-революционерок (Крупская, Роза Люксембург, Инес Арманд), равноценной по значимости женской фигуры рядом с Лениным нет (потому и воскреснуть не может). Таким образом, мы возвращаемся к началу нашего разговора, к мысли о нарочитом принижении, искоренении роли женского начала в советском мифе. Вожди не имели жен, соответствующих традиционной функции богини-матери, покровительницы плодородия (опять же Исида, Гера). Крупская была бездетна, Аллилуеву, по слухам, Сталин вообще сам убил. Они даже фамилии вождей не носили. Советская картина мира несла в себе разрушительную идею бесплодия.

В зависимости от исторических и политических реалий акценты смещались с одного из двух главных вождей на другого. В Сталинскую эпоху он был демиургом, а Ленин — отдыхающим или умершим богом. После развенчания культа Сталина (что более чем разумно — двух отдыхающих или грядущих с воскресением богов в одном мавзолее явно много и быть не может) образ Ленина выдвинулся на первый план и вобрал в себя черты демиурга и первопредка, став “дедушкой Лениным”. Соответственно вся страна в качестве родового предания изучала то биографию одного, то другого. Ну и, конечно, присутствовал весь декорум — священные изображения, мини-храмы Ленинских комнат и большие храмы обязательных музеев Ленина и все прочее.

Были еще Маркс и Энгельс, самые первые основоположники. Они-то точно были отдыхающими богами. Впрочем, вернее сопоставить их фигуры с оттесненными на задний план более архаичными божествами. Развитые религии имеют несколько поколений богов, изначальные, как правило связанные с небом и землей, породив богов действующего пантеона, отходили в тень, как Уран и Рея, Крон и Гея у греков, уступившие место Зевсу и богам-олимпийцам, или же египетские Шу и Тефнут, Геб и Нут, породившие Осириса, Исиду, Сета и Нефтиду. Их почитали, но умеренно, как не совсем родных.

Вожди помельче рангом соответствовали второстепенным божествам, каждое со своей специализацией по одной из отраслей народного хозяйства. Сила и удачливость вождя магическим образом переходят на всех его подданных, от их величины зависит процветание народа. Поэтому их именами называют города, заводы и прочие объекты, в честь них называют детей. Если вождь заболевает или имеет физические изъяны, становится дряхл от старости, это чревато утратой плодородия в стране, поэтому во многих традиционных культурах такой вождь должен был быть заменен или даже умерщвлен. Но советская парадигма несла в себе ген самоуничтожения, к тому же слишком полагалась на власть слова. Поэтому в вопросе о болезнях и старости вождей также шла по пути их замалчивания. Для народа официальное сообщение об анализе мочи товарища Сталина стало сокрушительным откровением и могло означать только его близкую, если уже не свершившуюся, кончину.

Еще имели место вожди-отступники Троцкий, Бухарин, Зиновьев, Каменев и иные. Самый плохой и опасный — Троцкий. Его образ лепился по подобию типичного падшего ангела, божества, некогда второго после бога-творца, его любимого детища и помощника, которое возжаждало власти, возомнило себя выше создателя и потому было низвергнуто и ныне возглавляет сонм темных сил.

По-видимому следует считать, что воистину гениальным творцом мифа и многих из его составляющих был И.В. Сталин. После его смерти космогония стала давать трещины, хотя продержалась еще долго. Н.С. Хрущев попытался обновить имидж, приблизив его к рационалистическому западному типу. Народ эти новшества воспринял очень неодобрительно, как потерю уровня и утрату мистического начала. Основные претензии к Хрущеву состояли в насмешках над его обликом и манерой поведения, его прозвали шутом и пьяницей и очень часто сравнивали со свиньей, что было скорее бранью, нежели пережитками тотемизма. Очень раздражал внешнеполитический курс Хрущева, его частые заграничные поездки и приемы в Кремле иностранных руководителей, другим постоянным прозвищем Хрущева и сопровождавшего его Булганина было “туристы”. Эти вояжи были одновременно и непонятными и опасными контактами, заигрыванием с Тем Светом, и предметом злой зависти. Непопулярны были также помощь развивающимся странам (самим хлеба не хватает, мы работаем, а они едят), отставка Молотова, Маленкова, Кагановича и прочих членов “антипартийной группы” (они — старые ленинцы, патриархи-хранители традиции). Между прочим, в антисоветских разговорах гораздо меньше присутствовало возмущение мерами, непосредственно затронувшими население — урезанием приусадебных участков, ограничением частного скота. В целом, в мифе Хрущев оказался совершенно не на своем месте. Как фигура шутовская, высмеиваемая в бесчисленных анекдотах, а также тот, кто часто ездит Заграницу, он играл роль мифологического трикстера, шута-вредоносного проказника, служившего медиатором между Тем и Этим светом (Гермес, Локи). Он единственный из всех богов мог путешествовать на Тот Свет и обратно и поэтому часто бывал проводником душ умерших. Во многих мифах он был фигурой, парной культурному герою, иногда его близнецом, но если герой создавал вещи нужные, то трикстер — вредные или бесполезные. Вроде посадок кукурузы в средней полосе. Верховным вождем трикстер не может быть ни в коем случае, поэтому Хрущева с редкой проницательностью прозвали еще и самозванцем.

Л.И. Брежнев выглядел более импозантно, но до богоподобного эпического героя также не дотягивал. Скорее всего, более-менее благопристойный патриарх. Собственно, миф и не может постоянно воспроизводиться в историческом времени. Миф не знает истории, его время циклично, но не несет с собой принципиальных перемен, подобно бесконечно меняющим друг друга временам года. Боги-творцы, демиург-первопредок действуют в ином измерении, во Времени Сновидений. Так что Брежневу и не требовалось быть чем-то бóльшим. А миф продержался, сколько продержался, а потом видоизменился.

^[1] Поскольку наши итоговые работы по истории антисоветских выступлений в послесталинский период еще не вышли в свет, следует пояснить, что за антисоветчики имеются в виду. Поскольку Н.С. Хрущев был, как известно, правителем либеральным, при нем по политическим статьям сажали много. В отличие от брежневской эпохи, когда власти стремились свести к минимуму судебные преследования инакомыслящих, и осуждали единицы, отсилы десятки человек в год, при Хрущеве число политических осуждений составляло по нескольку тысяч за год, количественные пики приходятся на 1957-1958 годы (не считая 1953-го, когда число осуждений сохраняло еще по инерции сталинские масштабы). И если при Брежневе репрессии обращались главным образом против диссидентов, последовательно боровшихся с режимом, то при Хрущеве сажали за анекдоты, единичные разговоры, более или менее случайные и необдуманные “антисоветские проявления”. Жертвами этих политических репрессий становились в большинстве случаев простые люди, не принадлежавшие к интеллигенции, зачастую не имевшие даже среднего образования, рабочие, мелкие служащие, колхозники. Огромное количество “антисоветских выступлений” совершалось в нетрезвом состоянии. Вот примеры характерных сценариев: совершенно пьяный человек брел по улице и среди прочего бормотания поминал привычными ему словами коммунистов вообще и лично руководителя государства, а при задержании сообщил милиционерам, что они фашисты и бериевцы. Просыпался он в участке уже с 58-й статьей и затем много лет писал жалобы в суд и прокуратуру, что он ничего не помнит вообще и какой же он антисоветчик. Или несчастный рабочий в небольшом городе, кормящий семью на скудную зарплату, много лет ждущий квартиру, после очередного скандала с женой напился, вырвал листок из детской школьной тетрадки и написал листовку, что народ живет плохо, а виноваты в этом коммунисты. Надо сказать, что в отличие от стандартных диссидентских 3 лет, при Хрущеве по тогда еще живой 58-й давали 5-7, а то и 10 лет заключения.

^[2] Рассматривать коммунизм как классическую мифологическую систему предлагал М. Элиаде (“Аспекты мифа”, Москва, 1995, с.182-183; “Мифы, сновидения, мистерии”, Москва, 1996, с. 25; “Священное и мирское”, Москва, 1994, с.128), однако Элиаде как основную составляющую рассматривал марксистскую идею о мессианской роли пролетариата и считал марксизм разновидностью мессианской религии; представляется, что такая оценка более актуальна в отношении русского дореволюционного и западного марксизма, чем для советской идеологии. В последнее время ряд исследователей (В.Н. Топоров, В. Паперный и другие) обращал внимание на архетипичность, например, отдельных составляющих советского мышления, но не подвергал его рассмотрению в целом, как систему.

^[3]Между прочим, знаменательно отсутствие среди монструозных врагов революции самой эффектной твари — дракона. Гидра была, а дракона не было. Легко объяснимо тем, что дракон, хоть и пресмыкающееся и иногда даже появляется из моря, все же в большей мере связан с воздушной стихией, летает, а главное — он огнедышащий, значит, из своих.

^[4] Мы сознательно не вдаемся здесь в анализ еще одного символического советского атрибута — красного пентаэдра, о котором и без нас уже немало наговорено.

^[5] Уместна параллель с историей реформ Петра I в том виде, в каком она существовала в советской историографии и в популярном изложении. Мифологический сценарий был сходный. Петр во всем наводил порядок, вместо грешивших стихийностью стрельцов учредил регулярную армию, создал табель о рангах, увлекался металлургией и лично любил помахать молотом, особенно напирал на литье пушек (огнестрельное и явно фаллическое орудие), рыл систему каналов (был очарован укротившей воду Голландией), покорял водную стихию, создав военный флот, и выстроил новую столицу с линейной планировкой и каналами для демонстрации победы над врагами. Вслух говорилось, что над шведами, но в сущности, конечно, над финскими болотами в устье Невы. Этим именно, истинным, а не показным, врагом и был сражен: умер от простуды после наводнения. После чего в качестве торжества вырвавшейся стихии последовала целая серия женских царствований.

^[6] Государственный Архив Российской Федерации. Ф-Р.8131. Оп.31. Д.65368.

^[7] ГА РФ. Ф.-Р.8131. Оп.31. Д.43189.

^[8] ГА РФ. Ф.-Р.8131. Оп.31. Д.48102.

^[9] ГА РФ. Ф.-Р.8131. Оп.31. Д.73888.

^[10] ГА РФ. Ф.-Р.8131. Оп.31. Д.97309.

^[11] ГА РФ. Ф.-Р.8131. Оп.31. Д.43172.

^[12] ГА РФ. Ф.-Р.8131. Оп.31. Д.39758.

^[13] ГА РФ. Ф.-Р.8131. Оп.31. Д.67471.

^[14] ГА РФ. Ф.-Р.8131. Оп.31. Д.46877.

^[15] ГА РФ. Ф.-Р.8131. Оп.36. Д.2087.

^[16] Эти слухи сложно датировать. Мне известны примеры их бытования в 1940-х и 1960-х годах, любезно сообщенные Н.В. Петровым и Я.М. Златкис.

[ предыдущая статья ] [ к содержанию ] [ следующая статья ]