[ предыдущая статья ] [ содержание ] [ следующая статья ]
Гилберт Райл. Понятие сознания
Виталий Куренной
Гилберт Райл. Понятие сознания / Пер. с англ. Общая ред. В. П. Филатова. — М.: Идея-Пресс, Дом интеллектуальной книги, 2000. — 408 с.Вышедший впервые на русском языке сборник работ Гилберта Райла (1900-1976) включает в себя его первую и наиболее известную книгу — собственно “Понятие сознания” (“The Concept of Mind”, 1949) и ряд небольших статей и фрагментов в приложении. Оксфордский профессор, долгие годы выполнявший обязанности главного редактора журнала “Mind”, Райл принадлежит к ряду признанных классиков аналитической философии, а именно той ее ветви, которая именуется философией “обыденного языка”.Характеристика “философ обыденного языка” на уровне письма выражается, как известно, в том, что читатель не сталкивается уже во втором абзаце с группой символов, заставляющей его мобилизовать свои, возможно, несколько поблекшие познания из области логики предикатов второго порядка, но зато ему надо быть готовым к тому, чтобы ознакомиться с двадцатью шестью (условно говоря) способами употребления выражения “уметь плавать”. Сочинения Райла, однако, выгодно отличаются стройным характером аргументации, сопровождающейся меткими и остроумными примерами, четкими формулировками тезисов и выводов. Помимо знания философской классики — что выдает академического философа (Витгенштейн, как известно из его собственного признания, никогда не читал Аристотеля) — автор “Понятия сознания” был хорошо знаком с современной континентальной философией — в частности, с работами Гуссерля. Эта связь с феноменологией, которая обнаруживается в ряде статей Райла (не вошедших, впрочем, в настоящий сборник), тем более примечательна, что “Понятие сознания” представляет собой острую критику “картезианской” философии сознания с позиций аналитической философии. Последнее означает, что те проблемы, которые связаны с понятием сознания — например, психофизическая проблема или проблема свободы воли — возникают, согласно Райлу, из-за неправильного словоупотребления “ментальных предикатов” (таких выражений, как “умный”, “знать что-либо”, “быть внимательным” и т. п.) или, выражаясь языком Райла, из-за категориальной ошибки, приписывающей эти предикаты невидимой духовной субстанции. Последнюю Райл именует призраком в машине. — “В машине” потому, что тела существ, наделенных сознанием, рассматриваются в этом “философском мифе” как механизмы, подчиненные законам физики, “призрак” же потому, что эти машины управляются непространственным “пара-механизмом” сознания, скрытым от глаз других существ: “Умы, — согласно этой теории двух миров, — не являются частями часового механизма, они — части не часового механизма”. Психофизическая проблема взаимоотношения души и тела является неизбежным камнем преткновения этого учения, поскольку требуется объяснить каким-то образом тот привод, посредством которого взаимодействуют эти два механизма, не имеющих “точки” соприкосновения. Согласно общераспространенной “официальной доктрине”, на которую направлено острие критики Райла, только я один имею привилегированный доступ к состояниям своего собственного сознания, о сознаниях же других людей я могу догадываться лишь руководствуясь весьма сомнительными аналогиями: “неизбежной участью души является ее абсолютное одиночество. Встретиться могут только наши тела”. Возникновение этого мифа в новоевропейской философии Райл связывает с Декартом, ставшего заложником картины мира, построенной по модели механизма столкновения бильярдных шаров, и пытавшегося спасти “теологическую сокровенность совести” от такого рода механической редукции путем введения философского учения об уединенности сознания. При этом эпистемологическое понятие сознания, разрабатываемое философами, могло рассчитывать на благоприятный прием скорее в протестантской среде, предполагавшей “что человек может знать моральное состояние своей души и желания Бога без помощи исповедников и теологов”. Райл не отрицает историческую плодотворность этого мифа, однако полагает, что после того, как ньютоновская физика перестала быть наукой обо всем, что существует в пространстве, пришла пора отказаться от дублирующей ее пара-механической концепции сознания. Основанием для учреждения картезианского театра теней, разыгрывающегося на скрытых от посторонних глаз подмостках приватного сознания, были, однако, не только определенные практические соображения. Этому способствовало также представление о том, что научное объяснение имеет дело только с жестко детерминированными каузальными отношениями, а также приоритет интеллектуальной деятельности в европейской культуре, ряд традиционных метафор оптически-визуального характера, используемых для описания работы сознания, и привычка мыслить все в терминах “событий” и “эпизодов”. Все это и привело к выделению ментальной жизни в особую онтологическую область, существующую, якобы, наряду с “внешней” областью физики и интерсубъективно наблюдаемого человеческого поведения. В результате отнесения ментальных предикатов к этой области, как показывает Райл, радикальным образом была нарушена их логическая география, которую следует теперь прояснить и очистить методами анализа языка (для понимания этого метода как раз и пригодится статья “Категории”, включенная в сборник). Критическую часть этого анализа в двух словах можно описать как такого рода языковые операции с проблематичными выражениями, в результате которых мы приходим либо к абсурду, либо к дурной бесконечности. Это означает, что данное выражение (например “волить”, или “желать”, или “думать”) мы изначально отнесли не к тому “логическому типу” (или категории), к которому следовало бы, подобно тому, как мы можем ошибочно решить, что “сибирский кот” это такой же кот, как и этот конкретный кот Тиша, спящий на стуле, и что мы можем одинаковым образом использовать оба эти выражения (хотя в какой-то мере область употребления того и другого выражения может совпадать и тем самым вводить нас в заблуждение). Работа “Понятие сознания” и состоит главным образом из такого рода анализа ряда ментальных предикатов, которые объединены под рубриками “воображение”, “интеллект”, “воля” и т. д. Общераспространенная категориальная ошибка, которая заставляет философов и психологов постулировать наличие “призрака в машине”, заключается, согласно Райлу, в том, что ряд важнейших ментальных предикатов истолковывается в качестве выражений, обозначающих отдельные сингулярные события или эпизоды. Поскольку же в том, что доступно “внешнему” наблюдению, мы не находим ничего, что соответствовало бы таким событиям, то нам приходится считать их событиями “внутренней” жизни сознания. Но это и есть категориальная ошибка, так как такие выражения как “знаю”, “надеюсь” и т. п. выражают не события и не эпизоды нашей внутренней жизни, а диспозиции. Диспозиция — это гипотетическое утверждение о том, что данный конкретный предмет (в частности человек) будет вести себя определенным образом при определенных условиях, и диспозициональное утверждение может быть выражено в форме “если …, то …”. Например, когда мы говорим, что мы нечто “поняли”, то это означает не некоторое одно-единственное событие “инсайта”, но то, что, если возникнет соответствующая ситуация, то мы сможем пересказать понятое другими словами, вывести из него какие-то следствия, перевести его на другой язык и т. п., — то есть “понимание” означает очень широкий круг возможных событий, однако может быть и так, что большая их часть никогда не будет реализована в действительности. Диспозициональными являются не только ментальные предикаты (“быть растворимым” или “быть перелетным” также относятся к их числу), но они являются сложными или “неопределенными” диспозициями: едва ли можно даже приблизительно исчислить все те события, которые вытекают из диспозиции “любить”! Диспозициональный характер многих характеристик, с помощью которых мы описываем сознание, обнаруживается во всех наших знаниях как в противоположность знаниям что, которые имеют сингулярный событийный характер. Райла без преувеличения можно называть апологетом “knowing how” — знания как. Если “знание что”, в событийных терминах которого описывает ментальную жизнь “официальная” картезианская доктрина сознания, представляет собой совокупность правил, уже сформировавшихся теорий, утверждений и т. д., то “знание как” представляет собой умение и навык не только следования этим правилам, определенную “компетентность” в каких-то вещах, но и способность критически оценивать свои действия, учиться на собственных ошибках, не будучи раз и навсегда связанным строго определенными ситуациями. Тот, кто обладает знанием “как” вовсе не обязательно должен обладать и соответствующим знанием “что”, равно как и наоборот. Именно завышенная оценка теоретического знания “что” — “интеллектуальная легенда” — в значительной мере способствовала, согласно Райлу, возникновению мифа “двух миров”, поскольку всякому разумному действию ставилось в соответствие разумное рассуждение, помещаемое в недоступную область, расположенную под черепной коробкой. Райл не отрицает высокий статус знания “что” (“интеллектуальная деятельность обладает культурным превосходством”), однако полагает, что ее область достаточно ограничена — это, в первую очередь, педагогика, а также некоторые разновидности специального “дисциплинированного” дискурса (речи адвокатов, сочинения ученых, выступления политиков <имеются в виду, по-видимому, британские политики. — В. К.>). В то же время эти рассуждения, теории и последовательности аргументов, отличающие “знание что”, есть уже некий результат, итоговое событие длительного и теоретически не артикулированного применения “знания как”.Означает ли критика Райлом “официальной” теории сознания, что он отрицает наличие ментальных процессов? — Отнюдь нет. Человек может говорить вслух, бормотать или произносить монологи “в уме”, он может проявить свою оценку чего-то жестом или же удержать ее “при себе” — но последнее означает только то, что в некоторых случаях (далеко не всегда) мы находимся по отношению к самим себе в позиции более выгодных наблюдателей, но мы не имеем “метафизического глазка”, чтобы подглядывать за собой, и наше сознание так же открыто для других, как и мир сознания другого человека — для нас. В позиции Райла существенно то, что он не является редукционистом: если сознание обнаруживается в образе действий, то это не означает, что оно может быть сведено к ряду нумерически регистрируемых “реакций” поведения в духе раннего бихевиоризма. Райл элиминирует “духовную субстанцию”, но делает это, будучи уверен, что невозможно элиминировать язык ментальных предикатов, приписываемых человеку, свести его к другим языкам, таким как язык физики или нейрофизиологии. Можно сказать, что место дуализма субстанций у Райла занимает плюрализм языков: о человеке мы можем говорить и на языке физики, и на языке моральных оценок (как и на многих других языках) — одно не противоречит другому, и никоим образом не может быть сведено к нему. Здесь могут возникать лишь мнимые противоречия, и разбору такого рода антиномий посвящены фрагменты из его книги (вернее, курса лекций) “Дилеммы”, также помещенные в сборнике. Можно отметить, вообще говоря, определенного рода изоморфизм между теми проблемами, которыми занималась психология “двух миров”, и теми, которые рассматривает Райл, однако они располагаются не в метафизической, а в иной — языковой — плоскости. Например в той психологии, которую критикует Райл, важную роль играет “интроспекция” (научно рафинированное самосознание) как эмпирический метод получения сведений о сознании. Райл, разумеется, отрицает не только такого рода “методы”, но и тот предмет, на который они могут быть направлены. Однако в рамках нового понятия сознания, которое развивает он сам, естественно возникает вопрос о том, каким образом мы по большей части получаем сведения о своем собственном сознании и состояниях сознания других людей. Таким “привилегированным” средством оказывается обыденный язык или “безыскусная речь” (unstudied talk), как выражается Райл, дистанцируясь тем самым от дидактически окрашенного дискурса. Такого рода “речь” представляет собой не только предпочтительный источник знания о других людях, но и о самих себе: “Когда говорят о самосознании, то часто имеют в виду наши наблюдения за нашими собственными безыскусными высказываниями, включая наши явные признания, независимо от того, произнесены ли они вслух, вполголоса или про себя. Мы подслушиваем наши собственные высказывания вслух и внутренние монологи …”. Некоторым вопросам философии “обыденного языка” посвящена небольшая работа с таким названием, также помещенная в приложении к “Понятию сознания”. Таким образом подборка работ в приложении вполне органично и содержательно дополняет главное сочинение Райла, что позволяет читателю получить довольно полное представление о его философской работе.Перевод столь обширного издания работ Райла является, несомненно, крупным событием переводной философской литературы, тем более что сложности начинаются буквально с названия главного его сочинения. Некоторый общий недостаток перевода — неоднородность — отмечен в предисловии самого научного редактора издания и обусловлен тем, что книгу готовил довольно большой круг людей, впрочем и часть переводов, и редактура осуществлялась видными специалистами в области аналитической философии. Из бросающихся в глаза огрехов отметим лишь перевод названия 7 главы “Понятия сознания”: в содержании она значится как “Ощущение и восприятие”, а в самом тексте как “Ощущение и наблюдение” (в оригинале “Sensation and Observation”).