В издательской аннотации книги первого русского букеровского лауреата Марка Харитонова Amores novi говорится: "Amores" - множественное число от латинского "amor", "любовь" - на русский язык непереводимо". Три "рассказа" (поэмы в прозе?) Харитонова - "Вспышки ночной грозы", "Бунт", "Песчинки между страниц" - при удивительной гибкости и пластичности авторского языка действительно глядятся пленительными пришельцами невесть откуда. Отголоски Овидия и Песни песней, нежнейшие обертоны при описании самой что ни на есть "грубой" фактуры, обволакивающая тайна недоговоренных сюжетов, тихое, но могучее дыхание неутолимой страсти. Не перескажешь. Не проинтерпретируешь. Можно только вчитываться и вслушиваться. "Страшней всего было снова встретиться с этим взглядом. От одной мысли кровь приливала к щекам, слабели колени, становилось холодно в животе. Требовалась постоянная настороженность, чтобы вовремя разминуться с ним, отвернуться, спрятаться за углом. Пространство оказывалось болезненно тесным, и как было отвечать урок у доски, чувствуя, что он на тебя смотрит?" И так всегда. На то и amores. "Можно открыть глаза. Где-то там снова слетаются чайки, подчищают берег после ушедших. Белые пятна помета на скалах с трещинами, похожими на древние письмена. На замшелом валуне поднялась трава, каменное вещество проросло мелкими корешками и вконец рассыпается, рассасывается, переходит в состав сочных стеблей, поднимается выше, расправляется, радуясь влаге и теплу солнца Общая тень еще соединяет два тела. Вода после заката продолжает светиться между темных берегов собственным внутренним светом, потом постепенно гаснет. Песчинки давнего берега забились между страниц книги - сколько их, оказывается, сохранилось, не сдутых ветром, не вытряхнутых. Их как будто становится даже больше - они возникают невесть откуда, забытые, не замеченные прежде, сколько ни открываешь заново ту же книгу, сколько ни перечитываешь". Книга проиллюстрирована рисунками жены писателя Галины Эдельман, удивительно гармонирующими с колдовской прозой Марка Харитонова.

"Избранная проза" Игоря Холина последовала за недавно вышедшей в том же "НЛО" книгой "Избранное. Стихи и поэмы". Оформлены книги в одном ключе (художник Адольф Голдман). Что понятно: Холин он и в прозе Холин. Та же угловатая жесткость, тот же резкий до болезненности смех, то же высекание поэтической искры из серо-буро-барачных глыбин. Та же тоска. На войне и в дни мира. В Лианозово и в верхних эшелонах власти. Только рифм нет. Но строчки короткие. Приходится при цитации строкоразделы обозначать. Вот, к примеру, "Два кремля":

"Первый зам председателя правительства России Б. Немцов заскучал./ В Нижнем хорошо, удобно./ Губернатор./ Хозяин вод и недр./ Решил он и в столице создать для себя некоторые приятности./ Например:/ Переместить Нижегородский кремль в Москву./ Пусть будет два кремля./ Тесновато./ Но в тесноте не в обиде./ С автозаводом проще./ Московский такие занимает пространства, хоть еще строй три./ Сложнее с Волгой./ В какую сторону ни поверни, что-нибудь затопит./ Придумать что-то можно./ Думал./ Думал./ Хорошо, что заснул".

Холин до своего двухтомника не дожил. А мы теперь можем читать повесть "Памятник печке", прозаические миниатюры, столь похожие на стихи, что - в свой черед - так похожи на прозу. У меня соседи словно звери,/ Изъясняются со мной обычно так:/ "Черт, куда тебя несет, седой дурак,/ Закрывай живей на кухне двери!"/ У меня соседи словно звери,/ Наше место жительства барак.

К счастью, даже в Совдепии не вся жизнь в барак втискивалась. Свидетельством тому книга, вышедшая в серии "Филологическое наследие". Прежде в ней увидела свет изумляющая накалом научной мысли и гражданской страсти переписка литературоведов Марка Азадовского и Юлиана Оксмана. Теперь же нам предоставлена возможность познакомиться с "рабочими" или "научными" дневниками выдающихся пушкинистов Мстислава Александровича Цявловского и Татьяны Григорьевны Цявловской (Зенгер). Наряду с этой потрясающей летописью отечественной пушкинистики в книгу вошли незавершенные "Записки пушкиниста", которые Цявловский диктовал жене в 1932 году, (воспоминания о начале собственной работы, о поисках пушкинских автографов, о составлении уникального справочника "Пушкин в печати", о коллегах - старших и сверстниках - Бартеневе, Брюсове, Лернере, Щеголеве, Гершензоне, Вересаеве, Модзалевском) и несколько его мемуарных статей.

Цявловский не написал основополагающей книге о Пушкине. Не завершил он и "Летописи жизни и творчества..." (этого не удалось сделать и Татьяне Григорьевне). И все же остался бесспорно великим пушкинистом. Величие это не только в сумме статей, разысканий, текстологических решений и комментариев. Даже не в сверхосведомленности Мстислава Александровича, которой дивились крупнейшие наши филологи и историки. Все это было неотделимо от подвижничества и страстного стремления к истине, от "морального аспекта" академической деятельности, от той атмосферы, что запечатлена на страницах дневника и словно бы концентрируется в свидетельстве Ю. Г. Оксмана: "...пока на страже пушкиноведения оставался М. А. Цявловский, пока на Новоконюшенном собирались вокруг него пушкинисты, ни в какой другой Академии не было нужды". Читая книгу, подготовленную другом и сотрудницей Цявловских Ксенией Петровной Богаевской и тщательнейшим образом откомментированную Сергеем Пановым (комментарий способен захватить не одних только специалистов, а переоценить работу Панова попросту невозможно), понимаешь, что такое традиция большой науки. Та, которую хранила в 60-х Татьяна Григорьевна - важнейший собеседник и наставник начинавших в ту пору (а ныне тоже ушедших) мастеров - Максима Исааковича Гиллельсона, Натана Яковлевича Эйдельмана, Вадима Эразмовича Вацуро.

Мысль эта не оставляет и при знакомстве с интереснейшей перепиской Т. Г. Цявловской и В. Э. Вацуро, опубликованной (тем же Пановым и с тем же профессиональным блеском) в "Новом литературном обозрении" (N 42), большая часть которого посвящена памяти недавно скончавшегося великого ученого. Здесь мы находим последние работы Вацуро - в частности, главы из книги о готическом романе в России и исследования о Пушкине, предисловие к тому пушкинистики Эйдельмана; рядом воспоминания близких (в том числе Тамары Федоровны Селезневой, жены В. Э.), статьи коллег, развивающих идеи Вацуро либо посвященные их анализу (отметим тонкое сопоставление историко-литературных концепций Вацуро и Тынянова, сделанное Олегом Проскуриным). Как нам ни грустно, но традиция продолжается.

06. 06. 2000