Изобретатель "новой хронологии" получил очередной отлуп
Книга "История и антиистория" (М., "Языки русской культуры") посвящена, как следует из ее подзаголовка, "критике "новой хронологии" академика А. Т. Фоменко". Сборник статей ученых разных профилей (лингвистов, историков, археологов, астрономов, математиков) далеко не первая попытка демистификации грандиозной фантасмагории, изобретенной известным математиком и его верными учениками-соавторами. Ряд вошедших в сборник работ публиковался ранее (иные из них дополнены, в частности, "возражениями на возражения" г-на Фоменко); авторы постоянно ссылаются на "антифоменковские" труды, что в новую книгу не попали; в декабре 1999 года на историческом факультете МГУ имела место специальная конференция "Мифы "новой хронологии". Казалось бы, все, кто счел должным, уже высказали свои профессиональные суждения о фоменковском перевороте в историческом знании (по сути - тотальной ревизии мировой культуры), однако авторы и издатель-составитель книги Алексей Кошелев решили еще раз сообщить публике, что дважды два - четыре, Волга впадает в Каспийское море, а вода кипит при 100 градусах по Цельсию.
Именно такого рода - то есть абсолютно бесспорными - аргументами вынуждены оперировать критики Фоменко. Потому как другие здесь не только избыточны, но и невозможны. То, что в разных языках наличествуют разные грамматики, что этимологические выводы не могут основываться на внешнем сходстве слов, что фонетика, грамматика и лексика исторически изменчивы, что исторический источник требует дешифровки (всякий "свидетель" - вне зависимости от его личной установки - подчиняется культурным нормам своего времени, господствующим представлениям о картине мира, жанровым и стилевым стандартам), что хозяйственные документы и государственные акты не менее важные источники, чем летописные рассказы, что материальные предметы разных эпох обнаруживаются в разных пластах земной поверхности (чем древнее, тем глубже) - это азбука. Только отказавшись от нее и можно утверждать, что "подавляющая масса дошедших до нашего времени исторических свидетельств на самом деле описывают события происшедшие после 1200 года нашей эры", что Христос был распят в XI веке в Новом Риме (он же Константинополь и Иерусалим), что Иван Калита - это Батый, а Иван Грозный - целых четыре сменявших друг друга государя.
Но даже и отказа от азов гуманитарного знания для таких выводов все-таки мало - необходимо откинуть еще и элементарную логику. Согласно Фоменко, вся древняя история вымышлена некими фальсификаторами. Как же качественно ребята работали, если ни национально-государственные, ни религиозные, ни общественные конфликты не помешали им так здорово подогнать друг к другу различные (европейские, русские, ближневосточные, дальневосточные и проч.) целостные системы источников (как письменных, так и материальных) - и никто не "прокололося", и никто не проговорился! (О том, что парни эти опередили во всех науках свое время - к примеру, изобретя древние языки до появления сравнительно-исторического языкознания, - говорить здесь неуместно; это из области "азбуки".) А еще необходим отказ от элементарной этики: назвав (неизвестно почему) в предисловии Фоменко "опытным полемистом", составитель тут же приводит пример грубейшей и очевидной для любого внимательного читателя риторической передержки.
Авторам сборника ясно, что переспорить Фоменко невозможно. Ясно им и то, что "последним решительным боем" нынче не пахнет. Из статьи в статью переходит абсолютно верное наблюдение: книги Фоменко и его свиты пользуются дикой популярностью. Вновь и вновь сталкиваемся мы с рефлексией над проблемой адресата: приверженцам Фоменко - все аргументы, как мертвому припарки; толковый гуманитарий и сам все понимает, но есть прослойка "колеблющихся", и вот им-то и надо помочь. Раз за разом повторяются аргументы - и это понятно: не может лингвист сосредоточиться только на языковедческой паранойе (Батый - батя, Мамай - мамин) и не видеть археологических нелепиц, варварского обращения с источниками или "математических" спекуляций. (Ну и представители других наук в сходном положении.) Так или иначе все участники сборника признают: концепция Фоменко лежит вообще вне науки. Исключение - сам г-н Фоменко, чьи "полемические" опусы в томе представлены. Оно, конечно, весьма "корректно" и благородно - пусть, дескать, читатель сам разберется - да только, простите, глупо. Если "вне науки", если полемика невозможна (а в этом было время убедиться), то демонстрация собственной толерантности и почтения к "чужому мнению" превращается в потворство злу и глумление как над наукой, так и над собой.
Все это не случайно. Авторы сборника (а среди них есть ученые с мировыми именами - например, академик Андрей Зализняк и академик Валентин Янин), сознавая свою правоту, в то же время испытывают нечто вроде комплекса неполноценности. Вроде бы и сражаться глупо, и молчать неудобно. И кулаком не стукнешь (мы же ученые!), и логикой да фактами не проймешь. Статьи либо замыкаются на частностях, либо плавно переходят в область ликбеза. Для чего, заметим, совершенно не нужен великий лингвист Зализняк. Хотя пишет он с редким блеском; читать - одно удовольствие. Да и прочие авторы наряду с основательностью постоянно демонстрируют незаурядное остроумие.
Остроумие и изящный слог - это славно. А публика меж тем читает Фоменко, вполне, кстати, косноязычного. Пар уходит в свисток, зато "нормальные люди" (авторы и прочие вменяемые гуманитарии) могут наслаждаться фиоритурами художественного свиста. Сборник "История и антиистория", разумеется, против воли его авторов, превращается в индульгенцию отечественному ученому сообществу: мы сделали, что смогли, и так красиво!
Лишь в статье Максима Соколова (публициста по роду деятельности, филолога по образованию и духовному складу) подход видоизменен: Соколов пишет не о Фоменко, но об обществе, которому Фоменко стал потребен. Это поворот существенный, хотя Соколов не совсем прав, утверждая, что учение Фоменко сводится к "удовольствию быть сиротой", что это "очередная религия небытия". Чем дальше, тем больше "нигилизм" Фоменко обретает "державные" контуры (в частности, охотно привлекаются химерные построения другой "масскультовой фигуры" - Льва Гумилева): именно Русь была самой великой империей, именно ее историю надо было фальсифицировать "западникам". (Важные соображения на сей счет содержались в журнальном варианте статьи историка Дмитрия Харитоновича, в сборнике они, к сожалению, сокращены.) Что ж, общество разом хочет быть и "сиротой", и наследником великого фантома - значит, и так бывает. Встает, однако, вопрос: почему общество таково? И - того важнее: нет ли здесь вины нашего гуманитарного истеблишмента?
Полагаю, что есть и что думать нам надо именно об этом, а не о ляпах Фоменко и простодушии "толпы". Я не биограф крупного математика, решившего переписать мировую историю, и мне не слишком интересно, что подвигло его на сей подвиг: склад характера, привычка к отвлеченному мышлению, мания величия или ставка на коммерческий успех... Думаю, что все эти факторы свою роль сыграли (коммерческий - в последние годы, зато с особой мощью), но все они были вторичны. Первично же - глубочайшее презрение к гуманитарному (историческому и филологическому) знанию как таковому. Чувство это присуще отнюдь не только Фоменко и его свите. Оно воспитывалось на протяжении семидесяти четырех лет большивистской власти, когда доминирование бесчеловечной идеологии при одновременном краткосрочном прагматизме превращало любую гуманитарную науку в "инструмент", а гуманитария - в исполнителя ныне необходимой задачи. Какой потребуется.
Цинизм и антипрофессионализм набирали силу все эти годы (и продолжают сейчас: инерция - великая сила). Это не значит, что среди историков и филологов советского не было квалифицированных специалистов. Были. И великие ученые были. Но, во-первых, не они задавали тон. Во-вторых же, общество не умело их выделить из серой массы и распространяло свое презрение к подручным партии на все гуманитарное знание.
Перестройка картины не изменила. Если трюизмы (да, подло скрываемые властью) трактуются как сенсации (не все цари плохими были, Ленин приехал в пломбированном вагоне, не только в 1937 убивали без вины и суда), если все это подается под знаком непременного "плюрализма", если в моде истерически-расчетливый вой: "Россия - страна с непредсказуемым прошлым", если вчерашние марксисты переключаются на религиозно-философские штудии (конечно, разбойник на кресте покаялся и за то в рай попал, только у нас вместо покаяний все больше рассказы о том, как "прогрессивные" партийные держиморды страдали при "старом режиме" да радели за "общее дело"), - нечего ждать уважения к гуманитариям.
Девять лет российской свободы стали годами частных выигрышей для гуманитариев (свидетельством тому множество ярких книг и статей, журналов и конференций, дискуссий и публикаций "из наследия") и серьезного поражения гуманитарии в целом. Нет, я не о сладкоголосом Радзинском на экране, не о разливанном море беллетристической халтуры, не о Фоменко и Гумилеве даже. Я о том, что система преподавания на наших истфаках и филфаках, мягко говоря, не улучшилась.
Если студент медицинского, технического, естественнонаучного вуза первые три года вкалывает, как ошалелый ("сопромат сдал - жениться можно"), то гуманитарий (что прежде, что теперь) приходит в институт сибаритствовать или подлаживаться под "концепцию" профессора, что наконец-то может вещать "свое". (Исключением всегда были специалисты по древним языкам и культурам.) У нас филологи знать не хотят истории, а историки - словесности и теоретической лингвистики. (И сокращение числа приемных экзаменов тому способствует.) Мы с восторгам усваиваем "новые веянья" (иногда продуктивные, иногда - так себе), но по-прежнему не хотим знать, что "без труда не вытащишь рыбку из пруда". Мы полагаем, что журналиста, пишущего на "культурные темы", после того, как он путает, скажем, Тартюфа с Гамлетом, надо поправить, а не гнать в три шеи. Нам кажется, что частные наблюдения (или архивные разыскания) избавляют молодого ученого от необходимости знать нечто, лежащее за пределами "его периода". Похвальная тяга к самостоятельному заработку оборачивается тем, что люди, не научившиеся читать (не имеющие представления о предмете и методах работы с ним), вовсю пишут. (Не замечая, как их правят представители "устарелого" "тоталитарного" редакторского клана.) Мы уверены, что классика (художественная, философская, религиозная, научная) - постыдный балласт. Мы не разумеем даже того, что человек незнакомый с русской литературой просто неадекватно воспринимает всякую постмодернистскую "крутизну", вроде Владимира Сорокина. (Что ж, есть тонкие стратегии преподавания, согласно которым с Джойсовым "Улиссом" можно знакомиться, не только ничего не зная о многовековой английской литературе и истории, но и об "Одиссее".) За справками мы бодро лезем в интернет, забыв, что найти там можно лишь то, что туда кто-то положил. Мы свято уверовали в то, что история ничему не учит, следственно лишена смысла, следственно допускает любые интерпретации. Реальные проблемы современного гуманитарного знания стали у нас патентом на невежество. Мы, каждодневно толкуя о бессмыслице своих занятий и победительном шествии масскульта, в глубине души не уважаем самих себя - и утешаемся грантами, кружковым общением, конференциями, удачными (кто бы спорил!) книгами и статьями, для которых скоро не будет читателей. Или "академической критикой" трудов Фоменко, которому только того и надо. Еще одна реклама.
Полемизировать с дилетантами - легко и приятно. Разводить науку и паранауку в общественном сознании, менять внутренний строй гуманитарного сообщества, прививать публике мысль - нет, не о "престиже истории", до нее все Митрофанушки и так охочи - о сложности и серьезности гуманитарной проблематики - гораздо труднее. Тут остроумными сборниками не отделаешься.
08.06.2000