[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]
По военной дороге
К столетию Аркадия Гайдара
Посмертная судьба Аркадия Гайдара сложилась на загляденье счастливо. Его любили все. Для официоза Гайдар был образцовым советским писателем, мощным пропагандистским символом, олицетворением великого прошлого (и сам в пятнадцать лет командовал полком, и «тимуровцы» не чета нынешним были), водителем в те светлые времена, когда «не будет уже у нас рабочих и крестьян. Все и во всем будут равны. Но Красная Армия останется еще надолго. И только когда сметут волны революции все границы, а вместе с ними погибнет последний провокатор, последний шпион и враг счастливого народа, тогда и все песни будут ничьи, а просто и звонко — человеческие» («Судьба барабанщика»).
Начальство начальством, но и либеральная интеллигенция Гайдара жаловала. Для тех, кто намеревался вернуться к настоящей — украденной у народа сталинскими перерожденцами — святой революции, пестовал легенды о мудром ленинском прищуре, горячем сердце железного Феликса и комиссарах — прямых потомках Дон Кихота, чистоглазый мальчик из Арзамаса был, конечно, своим. Как Маяковский, Багрицкий, Бабель… Их каннибальская свирепость частью игнорировалась, частью же прочитывалась как юношеский (взрослеть — удел мещан и карьеристов) максимализм, порой перехлестывающий через край (что ж, время было такое), но — в глубине своей — неотделимый от самого что ни на есть расгуманного гуманизма. Их ранние смерти способствовали канонизации навеки молодых героев — самоубийство, роковой недуг, репрессии, гибель в бою виделись вариациями одного сюжета. Их интернационализм мыслился предвестьем вселенской гармонии — даже в первой половине 90-х, негодуя на «вдруг» повсеместно обнаружившуюся национальную озабоченность, люди, прекрасно знавшие цену советской фальши, ностальгировали по «стране Гайдара», где за «жидыхание» (пережиток прошлого или просто глупость) мигом давали в морду.
Но и те, кто от иллюзий отказывался, с Гайдаром расставаться не хотели. Нет, конечно, не образцово показательный Тимур, но чудесный — веселый и строгий — Алька «Военной тайны» (просто мальчик — просто жалко), но гармония «Голубой чашки», но потешное обаяние Чука и Гека… Не могла же советская власть полностью подчинить себе жизнь — было, было что-то живое и доброе и в наших потемках! Да, Гайдар рассказывал сказки с большевистским прицелом, но учили-то они самому нужному — мужеству, товариществу, честности, доброте. И потом мы ведь не какие-нибудь одержимые идеологи: искусство есть искусство, детство есть детство, приключения — всегда приключения. Вот ведь какой саспенс в «Судьбе барабанщика» — жуть берет.
Берет. Так берет, что кажется, будто за правильной советской историей о мальчишке, охмуренном ловкими негодяями, но сумевшем — после многих ошибок — выстоять в неравном поединке, прячется нечто совсем другое… Ну да, не мог же Гайдар в 37-м году прямо писать о каждодневных исчезновениях людей, о сиротах, обреченных отрекаться от отцов, в одночасье ставших «врагами народа», о мучительном страхе, схватившем людские души. Прямо не мог — написал косвенно: сюжет — упаковка, благодушный финал — жанровый бантик, нарастающий ужас — суть. Гайдар, конечно, не антисоветчик и даже не потенциальный оппозиционер, но это даже лучше: бессознательно (что художественному эффекту только споспешествует) он воплотил саму «материю» всепроницающего кошмара, зловещей ночи, что неуклонно наступает на юного барабанщика. И на читателя, отождествляющего себя с героем, — такого же растерянного, в чем-нибудь да виноватого, не соответствующего идеалам, а стало быть — не достойного простой счастливой жизни.
Все пройдет. Мудрая советская власть простит и выручит. Сережа застрелит старого бандита лишь мгновением раньше, чем шагнут из засады уже во всем разобравшиеся слуги народа из НКВД. Отец-растратчик (зря у нас не сажают) искупит свою вину: оступившись случайно (поддавшись искусу «легкой мирной жизни»), он остался настоящим солдатом, а значит, его можно выпустить на волю досрочно. Пусть набедокурили Чук и Гек, будет им и папа, и таежная красавица-елка, и Новый год. Как будет Новый год для тех, кто защищал и штурмовал снежную крепость, в то время как ошибочно похороненный капитан Максимов, папа «генерала» Саши, даст могучий залп по врагам-белофиннам. (Не надо верить паникерским телеграммам; разберутся — сообщат.) Как будет счастливый вечер у вернувшихся домой, к маме Марусе, героев «Голубой чашки», которые ее вовсе не разбивали. Все будет хорошо — требования жанра совпадают с требованиями ЦК. Но музыка, танцы, шутки, смех (хоть в зимнем антураже, хоть в летнем) не смогут заглушить того скрипящего, шипящего, темного, муторного страха, что предшествовал временному празднику. И остался навсегда.
Война рядом. Не сегодня (хотя Гайдар пишет ясно: в Монголии, Польше, Финляндии идут настоящие бои), так завтра. Не война, так шпионы, диверсанты, вредители, недобитки. Из всех щелей, со всех сторон. Не спать. Не расслабляться. Жизнь «совсем хорошая» скоро кончится. Эй, вставайте! — крикнул всадник. — Пришла беда, откуда не ждали. Напал на нас из-за Черных Гор проклятый буржуин. Опять уже свистят пули, опять уже рвутся снаряды. Бьются с буржуинами наши отряды, и мчатся гонцы звать на помощь далекую Красную Армию. Так и будет. Вслед за полковником Александровым и капитаном Максимовым умирать пойдут Тимур и Саша Максимов. Они подтянут докторского внучка Колю Колокольчикова, собьют спесь с Гейки и дурь с девчонок, перевоспитают Квакина и даже Фигуру (который окажется своим в доску Васькой), но все равно найдется изменник — Мальчиш-Плохиш. Он и сейчас где-то рядом — в веселой толпе, шуршащей конфетными обертками и хрустящей яблоками. Как и старые бандиты, рвачи, жулики. Вроде бы тихая публика, но на любую гадость готова. Только зазевайся — летит в агнца Альку тяжелый камень. И поставили над могилой большой красный флаг. Как в Алькиной сказке. А пройдут пионеры — салют Мальчишу!
Чем шумней праздник, чем ласковей солнце, чем веселей дети разных народов, чем краше дворцы, вырастающие на месте взорванных часовен, чем уверенней голоса мудрых командиров и начальников, тем ближе час «военной тайны», тем острее тревога, тем крепче предчувствие неизбежной беды. Приснился Геку странный сон/ Как будто страшный Турворон/ Плюет слюной, как кипятком,/ Грозит железным кулаком. // Кругом пожар! В снегу следы!/ Идут солдатские ряды./ И волокут из дальних мест/ Кривой фашистский флаг и крест.
Гайдар, как и многие из «рожденных революцией», ждал войны. Последней. Единственной великой из тех, что знала история. Освобождающей от страха, в котором слились разные чувства — надежда на самореализацию (должно же вновь прийти «веселое время», когда я по-настоящему пригожусь); давняя смутная вина (дневниковая запись: «Снились люди, убитые мною в детстве»), требующая оправдания «великим делом»; естественный испуг от царящего в стране террора; вера в то, что до вожделенного коммунизма можно дойти только по военной дороге; наконец, само изматывающее ожидание «последнего похода», усталость от страхов, жажда ясности.
В сентябре 41-го Гайдар остался в окруженном Киеве и вступил в партизанский отряд. Его смерть в бою (26 октября) невозможно счесть случайной. Те, кто находит особый смак в переживании кошмаров, рано или поздно приходят к формуле, лишь внешне противоречащей, их страсти: лучше любой конец, чем ужас без конца. Похоже, Гайдар еще долго будет оставаться актуальным (а то и модным) писателем.
22/01/04
[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]