[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]
Почти изобилие
«Октябрь», видимо, решил бороться за премию Белкина — в № 7 разместились аж три повести. Все с претензией на глубокомыслие. В первой — «Радуге прощения» Антона Савина — рассказывается история типового «серебряновечного» сверхчеловека, что пошел служить большевикам (не кем-нибудь, а уездным прокурором), устраивал черные мессы, воздвигал памятник Иуде, якшался с взыскующими истины чекистами, священниками, уголовниками и учеными и ставил рискованные эксперименты на людях. В конце концов герой-рассказчик делает предметом эксперимента самого себя, низвергается (возносится) в настоящее безумие (по-моему, так крепко сдвинутым был изначально) и пишет свою циничную исповедь. Вторая повесть — «Анклав» Юрия Чернякова — живописует трудную судьбу литератора в позднесоветские и постсоветские времена: саркастическое описание писательских нравов, сексуальные комплексы (сожительство мальчика со взрослой соседкой), мистические совпадения, пьянство и опять-таки поиски какой-то истины. Третья повесть — «Гнездо времени» Александра Дорофеева — не просто повесть, а «повесть в новеллах». Я бы сказал — «в байках». Рассказчик и задуманный забавным «новый русский» оттягиваются на мексиканском курорте. Их похождения, вероятно, призваны символизировать нечто важное и загадочное — авторское предисловие открывается вопросом: «Кто знает, что это за штука — время?» По сходному поводу много лет назад не дурно высказался сочинитель Пушкин в письме к сочинителю Дельвигу: «А время вещь такая, которую ни с каким “Вестником” не стану я терять». Первый наш поэт разумел журнал любомудров «Московский вестник», но мысль его верна и в отношении иных периодических изданий. Худы ли три «октябрьских» повести? — Да нет, пристойные опусы. Дерзкие, но в рамках. Сделанные, но приблизительно. Необязательные. И читать их не обязательно.
Выигрышно смотрится подборка рассказов Алексея Варламова. Я не большой поклонник его дистиллированного, имитирующего благородную старину слога, но должно признать: все истории придуманы и рассказаны изящно, люди похожи на людей, а в финалах есть «играющая» неожиданность. «Чоловик» (рассказчик теряет невинность на фольклорной практике в Карпатах), по-моему, настоящая удача. Да и «Шанхай», «Еврейка», «Попугай на окне» стоят внимания.
Два варламовских рассказа — «Сектор «Е» и «Все люди умеют плавать» — напечатаны в «Новом мире» (№ 8). Мне они понравились меньше, чем «октябрьские», но это дело вкуса. Варламов умеет сочетать неожиданный (иногда с легким «мистическим» привкусом) сюжет с «настроением» — рассказы у него получается удачнее, чем композиционно не выверенные и перегруженные идеологическими концептами «крупные формы».
Настоящая радость — «Теленок», «Хука» и «За окном» Бориса Екимова. Лет десять назад дал я повод литераторскому сообществу весело посмеяться над моей профессиональной беспомощностью. Не умея толком объяснить свое восхищение органичными и точными екимовскими рассказами, я тогда отделался звонкой фразой: «Екимов есть Екимов». К сожалению, с тех пор никуда я не продвинулся. Впрочем, признаюсь: чужие — в том числе лучших наших критиков — рассуждения о прозе Екимова меня тоже не слишком впечатляют. Может, ревную. А может, и впрямь не хватает нам инструментария для внятного прочтения этой «обыкновенной» прозы.
В предыдущем обзоре (см. «Время новостей» от 3 августа) я попытался уйти от разговора о романе Николая Кононова «Нежный театр». Первая часть показалась претенциозной и выдуманной, а «наезжать» на одаренного прозаика не хотелось. Увы, окончание дела не поправило. В анонсах роман именовался «шоковым» (при публикации пряный эпитет снят), но эпатирующие кононовские ходы (сын «постигает» отца в момент, когда отец на его глазах справляет малую нужду) рождают не шок, а скуку. Тоскливо от привычных игр на грани «телесности» (сколько можно про «советские» запахи!) и психоанализа, от метафизических перегрузок, от настырно демонстрируемого «мастерства». И от полной недостоверности всего, что происходит с бесцветным повествователем. О да, это «прием», это «пустота» как «сверхполнота», это цинизм как стыдливость… Чего-чего, а поводов для долгого словоговорения Кононов дает с избытком. Без меня — могу только любимого Тынянова процитировать: «Запах самых тонких духов закрепляется на разложении, на отбросе (амбра — отброс морского животного), и самый тонкий запах ближе всего к вони. Вот — уже в наши дни поэты забыли даже о духах и продают самые отбросы за благоухание». И восьмидесяти лет не прошло: снова здорово, за амбру — гроши.
Окончание «Гастрольного романа» Владимира Рецептера («Знамя», № 8) мне показалось более значительным и значимым, чем первая часть. Которая, впрочем, тоже понравилась. Однако именно в окончании выявились вполне и нежность к людям, и умная трезвость в оценке себя и легендарного прошлого, и тактичная тонкость в суждениях об актерском деле. Может быть, я просто начало читал не так внимательно, как оно того заслуживает? Захотелось к нему вернуться. А заодно и к предшествующим книгам Рецептера — «Прощай, БДТ» и «Ностальгии по Японии».
Как и прежде, хороши «Питерские былички» Эдуарда Кочергина, замечательного художника, в свою пору оформившего многие спектакли товстоноговского театра (рифма к роману Рецептера) и незаурядного знатока курьезов и обыденностей «дна» невской столицы.
Повесть Марины Москвиной «Между нами только ночь» похожа на прочие сочинения этого автора — хоть на отчет об индийских впечатлениях (о нем см. «Время новостей» от 10 августа), хоть на еще одну повесть — «Зеленые горы и белые облака», что опубликована «Дружбой народов» (№ 8). Все та же улыбчивая милота, все та же легкая сентиментальность, все то же смакование изящных мелочей, великое значение которых непонятно заскорузлым филистерам. Ах, посмотрите, какая я пленительно несуразная. Как мне все на свете не удается, но я от того ни мало не грущу. Ах, какая волшебная собачка пробежала… Какой ветерок зашелестел… Какие гении нас со всех сторон окружают… Счастливыми быть так просто — жизнь такая короткая… Всех жалко — улыбнемся сквозь хрустальные слезы. Нет, конечно, Москвина прямо такого не пишет, но аромат ее прозы именно таков. Как это в театре называется — инженю? травести? И вокруг кокетничающего своей трогательностью и воздушностью автора тоже сплошь вдохновенные нежные чудаки, маленькие волшебники, очарованные странники. Сгорел в три минуты автомобиль (это в «дружбинской» повести) — ну и ладно. Выросла у очередной волшебницы дочь-хабалка (впрочем, подвизающаяся на балетной сцене) — Бог ей судья. Умирают друзья — всплакнем от сердца, но и вспомним, что артистизм, доброта, щедрость, юмор и все прочие легкокрылые добродетели конца не знают. Изящно? — Изящно. Искренне? — Искренне. Сомневаюсь я в человеческой доброте Марины Москвиной, в ее любви к друзьям и «братьям нашим меньшим», в ее готовность броситься на помощь по первому зову? — Ни минуты. И постоянное охорашивание этому не мешает. Если единственная задача автора — убедить читателя в собственной очаровательности, то она выполнена. Но, кажется, Москвина хочет чего-то иного.
Повесть Валерия Исхакова «Без жалости» — мастерски сделанная игрушка. Страшноватая. С эффектно закрученным сюжетом, начищенными до пародийного блеска аксессуарами «модной» словесности («не-игровые» параллели можно сыскать едва ли не у всех фигурантов этого обзора; и не только у них), «скелетом в шкафу», крутым героем-суперменом, черным юморком и жалящим (все-таки без жалости никак не обойтись) финалом. Видимо, писалась повесть легко — легко и читается. Рекомендую. Как и цикл рассказов Елены Долгопят «Мальчики».
18/08/04
[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]