стр. 3

     Мих. Слонимский.

     ЧЕРНЫШ.

     I.

     Часов в шесть вечера к подъезду, над которым огромными буквами выписано было название учреждения, подошел человек низкого роста, но очень широкий. Широкое у него было все: лицо, грудь, бедра. На голове у него зеленая богатырка. Шинель - длинная, как у кавалериста. Впрочем, человек, действительно, служил одно время в кавалерии. За двухлетнюю службу под ним пало семь лошадей, человек же остался жив, жив он остался и в дальнейших передрягах и теперь только одежда у него военная. В руке у него - стэк. Он похлопывал стэком по правой ноге. Это был Черныш.
     Черныш вошел в подъезд. Лестница была широкая; окна на площадках были такие большие, что в каждое из них свободно могли бы въехать бок-о-бок два кавалериста.
     Черныш толкнулся в дверь, что во втором этаже направо.
     Сторож в ватной куртке и валенках (хотя было лето) отворил дверь.
     - Кончены занятия. Кто там?
     - Свои, - отвечал примирительно Черныш.
     Сторож впустил его.
     Черныш осведомился:
     - А что - товарища Чаплина нельзя ли увидеть?
     - Товарищ Чаплин занимается до четырех тридцать минут, - отвечал сторож. - А сейчас товарища Чаплина нет уже.
     - Нет уже? Неужели ж совсем-таки нету?
     - Товарища Чаплина нет, - повторил сторож.
     Черныш глянул из передней в служебные комнаты и покачал головой.
     - Очень большое учреждение. Дел-то, представляю себе, сколько! Вы поглядите: товарищ Чаплин задержаться мог, - может он тут еще, не ушел?
     - Ушел товарищ Чаплин, - вежливо сказал сторож. - А что я еще тут, так я тут живу, комнату при учреждении имею.
     - Ушел?
     И Черныш задумался. Потом спросил:
     - А товарищ Чаплин часто бывает на службе?

стр. 4

     - Все дни, за исключением праздников. У нас строго. У нас даже ежели, например, человек женился, - так и то неделя отпуску, а не медовый месяц. Я вот в этом месяце второго числа женился, - так только неделю свободы и получил.
     - Женились, - значит, дети будут, - сказал Черныш.
     - Мальчик, - отвечал сторож. - Полтора года паршивцу. Я с женой в сожительстве состоял, а вот второго числа в комиссариате узаконились.
     Черныш одобрительно кивнул головой.
     - Хорошо. Это очень хорошо!
     Сторож пожал руку Чернышу и растрогался.
     - Очень приятно было приобрести знакомство. Будете в наших палестинах - заходите!
     - Завтра буду.
     И Черныш пошел вниз по лестнице.
     Невдалеке от подъезда стояла плотная женщина в черном платье и пела. На ее высокой груди висел плакат: "Единственное средство к существованию". Черныш остановился послушать, но пение не понравилось ему. Не понравилось и то, что женщина глядела вперед, не мигая, словно нарочно. Она явно рассчитывала не на свой голос, а на жалостливые сердца прохожих.
     - "Дворянка должно быть", подумал Черныш и пошел дальше.
     Пройдя несколько кварталов, Черныш сообразил, что следовало спросить у сторожа адрес Чаплина. Он вернулся, но никто уже не отворил дверь на его настойчивые стуки: сторож, должно быть, исполнив свои общественные обязанности, по уши погрузился в личную жизнь.
     На утро, когда трамваи стали принимать и выбрасывать людей в пиджаках и толстовках с обязательными портфелями под мышкой и тощих девиц, - Черныш вновь отправился в учреждение, где служил Чаплин.
     Сторож встретил Черныша по-приятельски, как старого знакомого, и указал ему комнату, в которой работал Чаплин. Чаплин сидел за отдельным столом, склонившись над толстой книгой, в которую вписывал ордера. Два регистратора стояли у него на столе - широкими корешками к посетителям. Кроме Чаплина, в комнате работало, склоняясь над столами, еще пять человек: четверо мужчин и одна женщина.
     Черныш подошел к Чаплину и сказал:
     - А вот и я. Узнаешь?
     Он придвинул стул, сел и повторил:
     - Узнаешь? Вот я и приехал. Черныш. Не узнал? Ведь земляки ж, вместе росли. Еще когда я ранен был, - так жена твоя - фельдшерица - за мной ходила, - я тогда для поправления здоровья на родину был отправлен. Узнал? Еще я тогда стих ей написал, копию тебе на фронт послал. Фамилия моя - Черныш. Теперь узнал?
     Чаплин жал ему руку.
     - Как же, как же не узнать земляка! Вместе боролись! Как же!
     Подумав, он прибавил:
     - Как же, как же.
     И увел Черныша для разговора в пустую приемную, где висели портреты Ленина и Томского.

стр. 5

     Они уселись рядышком на кожаный диван.
     - Вот и так, - сказал Черныш. - А почему я приехал? Ты и не представишь себе! Я работу тут хочу найти - вот почему я приехал! Не могу я в деревне. Я город люблю, чтоб шум вокруг и борьба. Вот как.
     - Как же, как же, - растерянно говорил Чаплин, - обязательно надо работать. Узнаю - как не узнать земляка.
     - А ну-ка поворотись, - сказал Черныш. - Да, раздобрел сильно, и пиджак - отличного сукна пиджак. В брюхе тебя порядком разнесло. Ну, и у меня, - прибавил он тут же, - одежа отличная: своя, не казенная. И вид у меня хороший. Здоровый вид.
     - Я живу очень хорошо, - скромно отвечал Чаплин. - Не зря боролся, на фронтах погибал. Жалованье приличное, квартира есть. Не зря боролся.
     И он быстро переменил тон:
     - Впрочем, борьба не кончена. При нашем мирном строительстве очень приходится бороться. Так что на себя денег хватает, а вот - поверить трудно - даже если пустяк одолжить кому-нибудь - так уж не хватает. Очень серьезная борьба идет за новый быт. Совсем денег нету.
     Черныш кивал головой.
     - Представляю, представляю. Ты за то и жену кинул?
     - За то самое, - отвечал Чаплин. - Я тихой жизнью не интересуюсь.
     И ему показалось на миг, что он, действительно, бросил жену и дочь не потому, что они надоели ему и мешали, а война и революция вынудили его к этому.
     - А почему я тебя нашел? - сказал Черныш. - Это ты и не представишь себе. Я тут уж сколько дней мыкаюсь, - то тут, то там подработаю, и сплю - тут и там. Так вот почему я тебя нашел.
     - Почему же? - спросил Чаплин.
     - Я ж тебе разъяснил, - удивился Черныш. - Знакомец один сказал. На фронте с тобой боролся. "Важная, - говорит, - шишка, все для тебя сможет". Только представить трудно, как сказал: так сказал, что еле нашел я. Грамотный человек один название разъяснил, - а то бы и совсем заблудился. А на селе - что мне делать на селе? Я туда и не заезжал вовсе. Я город люблю. Центр событий. А знакомца я на Краматоровке встретил - я, ты представляешь себе, с Краматоровки сюда явился. Где только я не был!
     И он замолк, опустив голову на ладони и локтями опершись о колени. Видно было, что он очень устал и сейчас почти спит на-яву.
     Чаплин обратился к нему ласково:
     - Это очень трудно найти сейчас в городе работу. Такая борьба... такая борьба...
     Черныш разогнулся и встал. Снова он весь напрягся в полной уверенности, что он не может не найти работу.
     - Трудно - так и сам найду. Посильней вас будем, товарищ.
     - Что ты! Что ты! - забеспокоился Чаплин. - Я сделаю все, что могу. Я только так.
     - Так-то так, да не так, - сказал Черныш.
     Это было неясно, но звучало угрожающе.

стр. 6

     - И тебя обязательно устрою, - что ты! - сказал Чаплин. - И обедать будешь у меня.
     Тогда Черныш снова опустился на диван с таким видом, словно его странствия, наконец, кончились, и он снова нашел настоящее дело в жизни.
     Чаплин жил у тетки на Старо-Невском проспекте, где темно, узко и криво. Тетка вела его несложное хозяйство и была раз-навсегда обижена тем, что ничего не знала о прошлой жизни племянника: явился тот внезапно с фронта, поселился, спас от уплотнения, стал жить и хоть бы рассказал о чем-нибудь: ну хоть о любовных своих делах. На всякий случай тетка всегда бранила его и приписывала ему целый ряд преступлений. Чаплин к теткиной брани привык быстро, брань даже развлекала его, а главное - пусть только хозяйство идет аккуратно.
     Черныш шумел за обедом так, что когда он, наконец, ушел, тетка повязала голову мокрым полотенцем.
     Чаплин за обедом соглашался со всем, что только ни говорил Черныш, изредка только, для приличия, вступая в спор. Он вообще предпочитал соглашаться со всеми, а то наговоришь лишнего - потом еще беду наживешь. Лучше в мире жить с людьми, чем в ссоре: всякий человек может вдруг пригодиться.
     У Чаплина было много друзей - таких же, как и он, - и они занимали самые различные должности - счетоводы, кассиры, портные, финансовые инспектора, дворники, участковые надзиратели... И на следующий после встречи с Чернышем вечер Чаплин торжественно привел Черныша к одному из своих приятелей - Уточкину: тому как-раз нужен был для домовой конторы честный и грамотный человек. А Черныш был не просто грамотен: он даже стихи писал. После этого Чаплин вернулся к себе на Старо-Невский, чтобы жить дальше в тишине и покое.

     II.

     Йорка Кащеев стоял у входа в Сад Отдыха. Вокруг него шумели и толкались в блеске электрического фонаря мальчишки с папиросами, торговки с корзинами фруктов, шпана в кепках и платочках, а он был молчалив и неподвижен, как плакат. На нем серая толстовка; тугие, синего цвета рейтузы стягивали его ляшки; сунуты были рейтузы в высокие ярко отчищенные сапоги.
     Иногда к ограде сада подходил милиционер, и тогда вокруг Йорки образовывалась пустота: папиросники и фруктовщики разбегались в разные стороны. Потом милиционер отходил, и беглецы возвращались на прежние места. Горожане проталкивались мимо Йорки Кащеева в сад, спасаясь в густую тень деревьев от трамваев, пыльных мостовых, идеологических шатаний и мыслей о налогах и сокращении штатов.
     Йорка Кащеев глядел на людей свысока, снисходительно, словно забрал над миром высоту в тысячу метров и оттуда жалеет человечество. Над ним - летнее небо, а перед ним - толчея и разнообразие сдавленного громадами домов проспекта. Искры быстрых трамваев, колеса пролеток,

стр. 7

фары автомобилей, разноцветные вывески, огни, - все это, мелькая, уходило вдаль: налево к Адмиралтейству и направо - за Фонтанку.
     Но вот Йорка Кащеев сдвинул фуражку на левое ухо, папироску сбил к правому углу рта и заложил руки в карманы, отставив локти: мимо прошла такая девица, которой только и не доставало Йорке в этот чудный вечер. Он двинулся за ней, догоняя. Он был так уверен, что найдет повод познакомиться с ней, что не слишком торопился догнать ее и заговорить. Впрочем, он не был уверен в том, что захочет заговорить с ней. Он не в первый раз за этот месяц шел так по улице за женщиной: ростовские привычки еще жили в нем.
     Незнакомка не оглядывалась. Она, дойдя до Аничкова моста, свернула по набережной Фонтанки и, опустив голову, ускорила шаг. Йорка Кащеев почти нагнал ее, когда она свернула вдруг с тротуара, пересекла мостовую и, взявшись обеими руками за решетку канала, склонилась над водой...
     Йорка выплюнул окурок, вынул руки из карманов, схватил девушку за плечи и сказал:
     - Цоп!
     Девушка вырывалась, отталкивая Йорку Кащеева. Впрочем, она не кричала и не плакала. Она была поражена этим неожиданным нападением до того, что даже слов не могла подыскать.
     Йорка Кащеев говорил весело:
     - Не позволю топиться! Ни за что не позволю!
     Тогда девушка сказала тихо:
     - Отпустите меня. Кто вы такой?
     - Не хорошо, - говорил Йорка Кащеев. - Я вас все равно не пущу. Вам еще тридцать лет жить - это минимально, а вы в Фонтанку кидаетесь. Я вам вреда не сделаю.
     Девушка не вырывалась больше и не возражала Йорке.
     Йорка Кащеев сказал вежливо:
     - Разрешите, я вас провожу?
     Девушка покорно шла туда, куда вел ее Йорка Кащеев. Йорка привел ее к Саду Отдыха.
     - Посидимте, чтоб отдохнуть вам.
     Он заплатил в кассе за вход и повел девушку по аллее, напевая:

          Ростов-город мы прославим,
          На Садовой дом поставим...

     Все скамейки были заняты: сесть негде. Йорка Кащеев выбранился (он нарочно не торопил незнакомку с рассказом):
     - Зверски места мало!
     Они зашли далеко вглубь сада, туда, где сад был уже совершенно непохож на столичный. Эту часть сада можно было целиком перенести в любой провинциальный городок, и он пришелся бы там как-раз к месту. Они нашли свободную скамейку и уселись рядышком.
     Йорка Кащеев спросил лениво (лень он напускал на себя всегда, когда собеседник был взволнован):
     - Как прикажете вас называть?

стр. 8

     - Лиза, - отвечала девушка. - То-есть Елизавета Матвеевна.
     Йорка Кащеев говорил:
     - Итак, Лиза, мы, значит, с вами познакомились. Это хорошо. Будем гулять. Вы давно тут?
     - Давно, - отвечала Лиза.
     - А я с месяц, не больше, - сказал Йорка Кащеев. - Хороший город, стоит в нем жить. Так-то я ростовчанин и вообще я летчик. Хотя я еще не летаю, но все-таки. А город мне понравился. Есть у вас тут родные?
     - Есть. Отец.
     - Значит, у отца живете?
     Лиза заговорила с нарочной откровенностью:
     - Отец давно семью кинул. Я сама живу. Мать у меня фельдшерицей была, она уже с год как умерла. Я все вещи продала и сюда приехала: работы достать думала. Билась-билась, что только ни делала, со дня на день перебивалась - и устала вот. Мать говорила: "к отцу не ходи, меня уморил - и тебя уморит". Я хоть адрес узнала, а не ходила; боюсь, да и надеялась все - сама выбьюсь. Никому я не нужна, и мне итти некуда.
     - Некуда! - воскликнул Йорка Кащеев. - Этакой девушке - и некуда! Ведь интересно жить, честное слово!
     - Если есть работа, то интересно, - отвечала Лиза. - А что за охота жить, мне, например, если только голод один? Если не к отцу, так иначе, как на панель, - некуда. Так уж лучше в Фонтанку!
     - Некуда! - снова воскликнул Йорка Кащеев. - Некуда! Да... да...
     И сразу вся лень сошла с него. Он, вскочив, заговорил бессвязно:
     - Я ростовский грач! Да! Хай им грец, всей этой мелкоте! Давят фасон! Нам, ростовским шарлачам да летчикам, такой фасон не годится. Не из такого материя нас земля-матушка сделала. Да чего там - идемте ко мне вот сейчас же, и...
     Он забрал предельную высоту - "потолок", дальше лететь некуда. И грача заменил осторожный летчик, который напрасно не погубит машину.
     - Время - зверское, - сказал он, шикаря незнакомыми Лизе словечками, - кренит так, что чуть зазеваешься - так и пойдешь штопором книзу. Штопор не страшен, да высоты жалко! Жалко низко жить, да еще и зря, не за дело, погибнуть. Да ничего, я человек крепкий, не согнусь в полете. Поздравляю вас, Лиза, вы приобрели сегодня исключительного товарища-летчика Йорку Кащеева. Он сделает из вас настоящего человека. Идемте сейчас же ко мне.
     Лиза выговорилась, и ей уже легче стало и не так страшно.
     - Спасибо, - отвечала Лиза, - только я не к вам, я к отцу пойду. Я уж у отца была утром, только дома не застала. Старуха какая-то вышла, не знаю даже кто, и за кого меня приняла - неизвестно, только грубо так: чего вам нужно? А мне и без нее плохо. Теперь уж отец дома наверное. До свиданья.
     Йорка Кащеев усмехнулся: только-что в Фонтанку кидалась, а теперь, на-те, пожалуйста - благоразумие разводит, дорожится! Впрочем, ему это даже понравилось.

стр. 9

     Он спросил:
     - Разрешите зайти как-нибудь к вам?
     Лиза кивнула головой утвердительно.
     - Тогда валяйте адрес.
     Лиза сказала адрес. Йорка Кащеев порылся в карманах, отыскал огрызок карандаша и записал на папиросной коробке адрес, напевая уже опять лениво:

          ...вышла замуж да за грача
          Али тебе да жалко стало
          Да ростовского да трепача.

     Потом он отломал кусок картона и протянул Лизе.
     - А вот тут записано, где моя кабинка.
     - Спасибо!
     И Лиза улыбнулась.
     - А знаете - я и не думала топиться. С чего вы это взяли? Я просто так наклонилась, чтоб время провести, постоять, пока отец вернется. Хотела дойти до Летнего сада, но устала. Вы простите. Уж очень мне плохо, вот я и пошла с вами.
     Смеясь, она простилась с Йоркой Кащеевым, и тот медленно пошел от нее по аллее. Чорт ее знает: не то отчаянная, не то благоразумная девица! Во всяком случае, надо поддержать знакомство: хорошенькая. И честное слово, интересно жить на свете!
     Йорка Кащеев весело вышел на улицу, снисходительно - с высоты тысячи метров - оглядывая затихающую вечернюю жизнь.

     III.

     Тетка принесла Чаплину на обед гороховый суп и бифштекс по-деревенски. При этом она сказала:
     - Новую себе завел? Можешь не беспокоиться. Днем она тебя не застала - так она заявится вечером, в семь часов. И чего это они шляются к тебе!
     - Это рыженькая заходила? - добродушно осведомился Чаплин. - Так она не новая. Она уже второй месяц ко мне ходит.
     - Рыженькая! - возмутилась тетка. - Ту дуру уж я, слава богу, знаю. Нет, это даже совсем не рыженькая!
     - Значит, блондинка, - сказал примирительно Чаплин. - Тоже не новая. А больше никого у меня сейчас нет: только две.
     - Только две! А вот и третья пришла. И не рыженькая и не блондинка, а черного цвета. И чего это ей нужно у такого урода?
     Чаплин иронически улыбнулся:
     - Неужели я - урод?
     - Конечно, уродище, - обозлилась тетка. - Была бы я молодая - ни за что бы к такому не пошла. Уж я лучше взяла бы себе Никиту-грузчика. То представительный мужчина и трудится честно.
     Чаплин поддержал разговор.
     - А не труд разве, что я города на фронте брал!

стр. 10

     - Подумаешь, герой выискался! - обрадовалась тетка. - Города брал! А кто, скажите, пожалуйста, городов нынче не брал? Этих самых героев тыщи по улицам гуляет! Эти самые герои папиросами нынче по углам торгуют! Брал города! Да кабы не я - где бы покойную жизнь нашел, да уют, какие обеды кушал бы? Это я только по доброте сердечной ухаживаю, а он девок к себе таскает, квартиру пачкает. Эх, ты! Уж лучше бы молчал, уродище несчастный. Подумаешь - города брал!
     - Да, - отвечал Чаплин. - И не вам старухе судить: урод я или не урод?
     Тетка качала головой.
     - Да мне что? Хоть бы и раскрасавец - мне-то с этого какая прибыль? Я не жена, а тетка. А только я врать не люблю. Урод - так урод и есть. И не пойму я, чего это девки шляются.
     - Вы скажите, Варвара Петровна, - перебил Чаплин, - какая ж все-таки это девушка приходила?
     Но Варвара Петровна молча вышла, хлопнув дверью.
     Чаплин, отобедав, стал готовиться к приему неизвестной гостьи: прибрал комнату, вымыл на кухне под краном руки, лицо и даже шею. Долго причесывался у себя в комнате перед висевшим над кроватью зеркальцем. Разглядывал в зеркало свое лицо и бормотал:
     - Очень даже сохранилось лицо. Во всяком случае, примечательное лицо. Это она нарочно бранится. Уж я-то бабу знаю.
     Под окнами заиграла военная музыка. Чаплин зачесал вихор на затылке, сунул гребешок в боковой карман пиджака и подошел к окну. По улице медленно двигалась похоронная процессия. Музыкантская команда выдувала из духовых инструментов траурный марш Шопена.
     - Вот и меня так, - подумал Чаплин. - Помру - музыка будет играть. Хорошо жить на свете!
     На часах в столовой еще не пробило семи, когда тетка, не постучавшись, вошла к Чаплину, сказала резко:
     - К вам.
     И впустила в комнату молоденькую девушку. Еще через полчаса она подошла к комнате Чаплина, поставила на сундук у двери чайник с кипятком и тарелку с бутербродами, крикнула:
     - Ужин берите!
     И ушла окончательно.
     В спальной ждали ее: широкая кровать; над кроватью, в углу, Николай-чудотворец с возженной перед ним лампадой и на столике, в головах кровати тюбик с карамельками. Варвара Петровна, покрестившись на образ, скинула туфли и, не раздеваясь, прилегла на кровать. Началась обычная бессоница. Варвара Петровна вынула из-под подушки книгу с ободранным переплетом: роман писателя Немировича-Данченко "Сильные - бодрые - смелые", - и, посасывая карамельки, стала читать. Изредка она, опуская книгу на живот, прислушивалась: уйдет девчонка от Чаплина или останется, как и другие, на ночь? Девчонка осталась на ночь.
     Варвара Петровна, раздевшись, легла под одеяло. Она задремала только к утру, когда первый трамвай уже прогремел под окнами. Ее разбудил стук в дверь.

стр. 11

     - Входите!
     Вошел Чаплин. Варвара Петровна с отвращением взглянула на его лицо, носившее на себе все несомненные следы бессонной ночи.
     - Чего надо?
     - Варвара Петровна...
     - Чаю, что ли? Можешь обождать. Я еще сплю, сам видишь.
     - Варвара Петровна, - сказал Чаплин. - А ведь эта девица - моя дочь.
     - Дочь? - заинтересовалась тетка. - Да ну?
     - Дочь, - подтвердил Чаплин. - Я ее с матерью очень давно кинул, до войны еще. Она еще маленькая была. А вот оказалось: выросла и пришла. Жить ей стало нечем, тетя, - голод и нищета - так она отца и вспомнила, покорилась.
     - Кинул, - сказала тетка. - Тебя самого надо бы в Фонтанку скинуть. Сволочь такая - женщину с малым ребенком бросать! Пфу!
     - Выросла и пришла, - спокойно продолжал Чаплин. - Раньше ей мать запрещала. Мать-то оказалась гордая, хоть и очень любила меня. А я, тетя, как кинул ее, так и забыл. Совсем даже и не вспоминал о ней, а она помнила.
     - Помнила! - злобно проговорила Варвара Петровна. - Поди, рада была, что от урода такого отделалась. Ух, и не люблю же я тебя, злодея!
     Чаплин говорил:
     - И вот, оказывается, умерла. Давно умерла. И как вспоминаю сейчас - очень она была хорошая жена. Такая жена...
     - Сволочь ты и пес! - сказала тетка.
     Чаплин грустно покачал головой.
     - Да что же мне делать было? Такой я человек: семейным счастьем или тихой жизнью заинтересоваться не могу. Мне борьба нужна во всем, я человек военный.
     - Дурак, - сказала Варвара Петровна.
     Чаплин продолжал, вздохнув:
     - Это все ничего. А вот я о чем думаю: дочери-то моей Лизе семнадцать лет. Семнадцать лет! Это значит: что же такое? Это значит: я уже старик? Она как ко мне вошла - я к ней любезничать. И вдруг - как пуля в лоб - дочь. Изменилась очень, выросла. И ведь не так далеко жила от меня, а все не шла. И вот нищета пригнала. Это что ж? Старик я? Конец моей жизни?
     И Чаплин опустился на кровать к тете.
     - Пошел прочь с чистой кровати! - приказала Варвара Петровна. - Да уж ладно, не горюй. Живи, бог с тобой!
     - Горевать не приходится, - отвечал Чаплин. - Я помирать привык. Много раз в борьбе помирал. Да только обидно все-таки!
     Он прибавил, помолчав:
     - Вы уж, Варвара Петровна, позаботьтесь о моей дочери. Чаю больше сготовьте, булок, обед... Ну, да вы сами знаете.
     И он вышел.
     Варвара Петровна ворчала вслед ему:
     - Народу сколько поубивал, беспорядку сколько наделал, - а теперь туда же за утешеньями лезет. Нет тебе утешенья, убийца проклятый!

стр. 12

     Впрочем, больше всего было сейчас обидно Варваре Петровне то обстоятельство, что племянник только теперь, когда понадобилось по хозяйству, сообщил ей о жене и дочери. А раньше - не для булок, а для души - не мог разве родной тетке сказать?
     Вечером Чаплин советовался с теткой, как быть с дочерью?
     - Может-быть, ее в деревню отослать? Я бы ей даже денег дал. Она ж без дела пропадет, а какое сейчас ей дело найти? Определить, конечно, куда-нибудь можно, да где ей жить? Ведь не вещь она - в шкаф не сунешь, если кто ко мне пришел. Да и мало ли что бывает с девицами: заболеет еще или влюбится. Я их во как знаю: нарушают они жизнь, если вместе жить. Беспокойно станет и занятиям вред.
     Варвара Петровна всплеснула руками.
     - Злодей ты! Изувер ты и злодей! Да такую всякий с удовольствием к себе возьмет, всякий на ней женится.
     Чаплин задумчиво поглядел на тетку.
     - А кому бы жениться на ней?
     И тут же продолжал:
     - Надо ей замуж, это верно. Муж ей все, что надо, предоставит. А я с дочерьми не привык - я человек военный. Да и дочь ли она мне? Может-быть, и врет она все, добротой моей пользуется. Пришла с улицы, - по книжке - дочь, а кто ее знает? Ведь уж одиннадцать полных лет не видались, а мать ее - так мать ее вот Черныш, которому я помощь оказал, - он и то лучше меня помнит. А я и забыл, я с фронта и не возвращался к ней. Кто знает: какая это девица? Может-быть - дочь, а, может-быть, и не дочь.
     Подумав, он прибавил:
     - Верней, что и не дочь она мне. Ненужна мне дочь - я человек военный. Ну, да уж ладно - приходится мне, видно, обо всех заботиться.
     - Злодей ты, - отвечала на всякий случай Варвара Петровна. Однако, она не настаивала уже на хороших качествах Лизы.
     А Чаплин этим же вечером говорил Лизе:
     - Ну, вот, дочурка, и устроим тебя: быстренько замуж отдадим. И Варвара Петровна советует. Я тебе завтра скажу за кого, а в воскресенье и познакомитесь.
     Лиза ничего не ответила. Да она и весь день молчала. Ей не о чем было говорить с этим совершенно чужим ей человеком, у которого пиджак, брюки, бородка и подстриженные усы были одного и того же серого седоватого цвета. Отец весь в секретах и тайнах. Даже шкаф, столы - все у него было замкнуто на ключ, а ключи он носил при себе, и они противно бренькали у него в кармане брюк. Лиза в испуге решила, что он не иначе как шпион или невероятный богач. Она не знала, что и в шкафу, и в столе лежит у Чаплина совершенная дрянь. Самое ценное, что там было, - это коллекция порнографических открыток.

     IV.

     Из ворот полуразрушенного дома на набережную Екатерининского канала вышел огромный рыжий пес. Пес жмурился. Он явно любил в эту минуту все, что видели его желтые глаза. От восторга перед миром пса

стр. 13

даже слеза прошибла. Он очень ласково глянул на проходившего мимо Черныша и сразу же, отвернув морду, зевнул в июньское светлое небо.
     Когда ноги Черныша оказались на одной линии с мордой пса, пес, бросив притворяться, взрычал и кинулся к его сапогам, так стремительно, словно им выстрелили. Черныш хлестнул пса стэком по быстрой оскаленной морде и отскочил.
     Пес снова бросился на него.
     - А, дьявол! - радостно сказал Черныш, снова хлестнул пса стэком и отпрыгнул.
     Пес промахнул мимо, взрычал и опять скакнул на зеленую шинель.
     - У, дьявол! - пробасил Черныш.
     Он, не думая, почему и зачем он это делает, хлестал пса справа и слева, спереди и сзади, и приговаривал в совершенном восторге - то низким басом, то тончайшим тенором:
     - А, дьявол! У, дьявол! Э-эй, дьявол!
     Пес, обезумев, кидался из стороны в сторону. Он уже не нападал, а только увертывался от ударов. Глаза его налились кровью; язык вывалился; рычанье то-и-дело переходило в визг, - но бежать с поля сражения псу было обидно.
     Черныш прихлестывал пса, приговаривая уже ласково:
     - И не с такими дрались. Пострашней тебя видали.
     При этом он левой рукой расстегивал ремень. Расстегнул, зажал в кулак оба конца ремня, кинул петлю на шею псу и скрутил, ударяя пса ручкой стэка по носу.
     Пес хрипел в отчаянии. Теперь уже ясно было, что он просто очень голоден и у него нет сил сопротивляться.
     Черныш потащил пса по набережной, завернул в ближайший переулок, прошел три дома и втянул пса во двор четвертого дома, где в третьем этаже помещалась квартира Уточкина.
     У подъезда, прислонившись к серого камня стене, стоял Чаплин.
     - Наконец-то! - воскликнул он. - А я тебя уж с полчаса жду. Уточкина дома нет, дверь заперта.
     Черныш отвечал:
     - Я, представь ты себе, пса словил. Дикие псы по городу бродят. Это явление недопустимое.
     - У меня дело к тебе, - сказал Чаплин.
     Черныш продолжал, разгорячаясь:
     - Недопустимое явление. Иду я, представляешь себе картину, по набережной и вдруг пес - гау! - и на меня. Я его хлыстом! А он, ни слова не говоря, скок и зубами в шинель. Я его опять хлыстом. А он - как снова скок! Я его - как опять по морде! Он - скок, я - по морде, - представляешь ты себе живо эту картину! Скок - по морде, раз-два, еще и еще - недопустимое явление!
     Герой рассказа - пес, - лежал, высунув язык, у ног нового хозяина. Пес часто и тяжело дышал, отчего его облезлые и тощие бока подымались и падали. Пес ловил взгляд Черныша: он хотел жрать, - но Черныш глядел на Чаплина.

стр. 14

     - Да, - сказал Чаплин, - пес - это штука. А я к тебе вот по какому делу. Беда случилась. Я тебя выручил, теперь ты меня выручай.
     - Какая ж это беда? - спросил Черныш, несколько успокоившись.
     - То-то и беда, - отвечал Чаплин. - То-есть не то, что беда, но штука непредвиденная. Дочь ко мне приехала. У меня дочь есть. Я понимаю: о ней заботиться надо. А я, ты знаешь, в тихих чувствах не заинтересован. Я даже это плохо знаю, что дочери нужно, чтоб не скучала. Тут же тетка корит. Вот я и придумал: мне - я про Лизу говорю - она ничего не прибавляет. А, например, тебе она очень может понадобиться. Такая она красивая, что не будь она мне дочкой, я бы обеих своих бабочек прогнал, а ее одну себе оставил. Ну, бабочек все равно временно прогнать пришлось - Лиза мешает. Вот я и предлагаю: женись, друг, поскорей на Лизе.
     - Это хорошо, - согласился Черныш. - Во-первых, лет мне немного, - тридцать один. А во-вторых... Во-вторых, - о-го-го! - во-вторых прямо чорт знает это самое во-вторых, представь ты только себе живо эту картину!
     И он радостно загоготал, ударяя себя ладонями по ляшкам и сгибаясь. При этом он выпустил из пальцев левой руки ремень, за который держал пса, но пес не тронулся с места. Псу итти было некуда, и запах Черныша стал ему уже родным запахом. Пес злобно косил глаз на Чаплина. Он понимал, что Чаплин - враг: Чаплин задерживает хозяина, и тот забыл наверное, что новый его слуга очень голоден. Пес поднялся и зарычал глухо, скаля зубы на врага. В то же время он умильно вилял хвостом хозяину.
     - Но-но, - сказал Черныш и поднял ремень. - Ты уж за меня стоишь? Все равно в живодерню!
     И он спросил Чаплина:
     - Как ты представляешь себе картину знакомства?
     - В воскресенье к вечеру приходи ко мне, - отвечал Чаплин. - Справим быстро дело и увози Лизу к себе. Ты ее за ужином разговором займи. На геройство, главное, напирай, мужественность показывай. Они на это льнут. Уж я бабу во как знаю. В воскресенье, к вечеру, к восьми - не забудь.
     - Погоди, земляк, - удивился вдруг Черныш, - раз это твоя дочь, - значит, она приходится дочерью и жене твоей фельдшерице? А мать, жена твоя, - тоже приехала?
     - Жена померла, - объяснил Чаплин.
     - Жалко, - сказал Черныш. - Отличный была человек. Вдохновительница моей поэзии и не представляю картины ее смерти. Вечная память! А дочка сильно похожа на мать?
     - Сильно похожа.
     - Сильно похожа! - обрадовался Черныш. - Тогда ничего. Тогда я уж, - представь, - словно и женился на ней. Жена твоя - вечная ей память, - все-таки уж старовата была.
     И он обратился к псу.
     - Ну, твое счастье, собака! Такие события, что уж ладно, не поведу на живодерню. Будешь жить со мной, да с Лизой!

стр. 15

     И вот пес дождался, наконец, сладкой минуты: хозяин повел его к себе в третий этаж и там, в маленькой, теплой комнатушке, кинул ему целую кучу вкуснейших ароматнейших костей. Пес, визжа от восторга, грыз кости, высасывал мозг, облизывался, чавкал и клялся в душе служить верой и правдой новому хозяину.

     V.

     Квартира, где жил Йорка Кащеев, называлась раньше просто - "меблированные комнаты". Десять дверей десяти комнат выходили в длинный коридор. В этих десяти комнатах жили люди разнообразнейших профессий: фабричная работница; портной с супругой, художник с многочисленными возлюбленными, которые сменялись в его комнате каждую неделю; младший дворник с матерью; безработный бухгалтер, человек таинственный, живущий неизвестно на какие средства; актер самодеятельного театра; сапожник; почтовый чиновник, грузный полный мужчина, получавший за свои труды очень небольшое жалование, с женой и двумя детьми...
     Лиза столкнулась в коридоре именно с этим почтовым чиновником. Она спросила:
     - Скажите, пожалуйста, - тут живет товарищ Кащеев, летчик?
     - Кащеев есть, а летчиков нет, - сердито отвечал тяжелый мужчина. - Ходят тут, на воздушный флот последние деньги тянут. Нет летчиков и не надо!
     И он прошел мимо, нисколько не скрывая того, что торопится в уборную. Дворникова мать, приоткрыв дверь, выглянула в коридор.
     - Вам кого надо, барышня? Кащеева?
     - Кащеева, - испуганно отвечала Лиза.
     - А их сейчас нету. Они редко дома бывают - все в работе. Утром, как встанут, так до ночи и не видать их. А то бывает, что и на ночь не вернутся. Все хлопочут - молодые очень.
     Лиза сказала:
     - Так я потом зайду, спасибо!
     - Да вы подождите, - оживилась дворничиха. - Они на ночь сегодня обязательно будут. Уж так они сказали. У меня ключ от их комнаты - вы посидите, книжки почитайте. Вы не сестра ли их будете?
     - Сестра, - неожиданно для самой себя соврала Лиза.
     - Ах, вы моя барышня! - растрогалась старуха. - Уж вот будут они довольны. Вы посидите.
     И она уже вела Лизу в конец коридора.
     - Вот и комната их. Вы посидите тут, они явятся уж обязательно. Они обязательно просили - если кто придет, пусть подождет - я буду. Сестра, значит?
     Дворничиха отворила дверь и ушла к себе. Лиза с любопытством оглядела комнату человека, к которому она явилась за помощью. В комнате - стол, кровать, два стула и этажерка. На столе - в беспорядке книги, бумаги, тут же - остатки колбасы и булки. Постель - неприбрана. На окне нет занавески.

стр. 16

     Лиза, присев на подоконник, глянула в окно: шумная улица жила внизу.
     Прождав около получасу, Лиза вышла в коридор, затворила дверь на ключ и пошла к дворничихе отдать ключ. Она напрасно стучалась к старухе: той уже не было дома. Лиза не могла уйти с ключом, а кому оставить ключ - не знала. Уже смеркалось, когда вернулась дворничиха.
     - А я вас жду, - обрадовалась Лиза. - Вот ключ. Мне уж уходить нужно, я лучше завтра приду. Когда он бывает дома?
     - А утром часиков в десять зайдите, - они дома будут, - отвечала старуха. - Да вы бы посидели еще, - чайку, не хотите ли, подам?
     - Спасибо, - сказала Лиза. - Я завтра буду.
     Ей казалось сейчас, что она, действительно, сестра Йорке Кащееву.
     На утро она снова была тут. Она встретила Йорку Кащеева уже у подъезда. Йорка Кащеев воскликнул:
     - А! Это не вы ли вчера залетали?
     - Я.
     - Ко мне сестра из Ростова заезжала, так старуха вас за сестру признала.
     - Простите, - отвечала Лиза. - Я у вас сидела в комнате и...
     - Тесная комната, - перебил Йорка Кащеев, - на Ньюпоре - и то не сядешь. Ну, а вы что? Опять плохо? Болтает? На пике ложится, да?
     - Вы ключ получили? - спросила Лиза.
     - Получил. Эх, вы какая! Все не о том. Ну, даешь полный газ - в чем беда?
     - Беда, - согласилась Лиза. - Мне с отцом не жить.
     Йорка Кащеев чиркнул спичкой, закурил, сунул спички обратно в карман и пустил дым изо рта. Они уже вышли из подъезда. Лиза говорила:
     - В воскресенье он меня замуж выдает, а я не могу даже сопротивляться. Куда мне итти?
     Йорка Кащеев усмехнулся:
     - Опять некуда. Некуда. Эх тоже. Такая девушка - и некуда. Ладно, будьте у меня в пять часов. Потолкуем.
     В пять часов он повел Лизу в деловой клуб обедать. В огромные окна, в каждое из которых свободно мог бы влететь не Ньюпор даже, а целый Вуазен, видна была Мойка. Фотографии Волховстроя висели на стене против окон. Пианола, заведенная официантом, гремела буденовский марш.
     Йорка Кащеев говорил:
     - Теперь слушайте мои директивы: в Фонтанку не кидаться, в Мойку тоже не надо. Не люблю, когда хорошая девушка зря пропадает. Сбавьте газ и вытягивайте до воскресенья молча. А там что я буду делать - не вмешивайтесь. Йорка Кащеев не подведет. Подкручу так, что останетесь довольны.
     - Что вы хотите делать? - спросила Лиза.
     - Да уж не сомневайтесь, - неопределенно отвечал Йорка Кащеев. - Не сбуксую - буду поддирать. Бузить я умею.

стр. 17

     И он наклонился вдруг через стол к Лизе:
     - Не вижу, я, что ли? Поглядеть хотите: не замечательный ли жених придет в воскресенье. Может прямо Илья Муромец, корабль с парусами, а не жених? Если замечательный - пожалуйста. А если нет - так условие: чуть я пришел - вы вон из комнаты. Есть?

     VI.

     Варвара Петровна председательствовала на вечеринке. Это она устроила на деньги Чаплина ужин с обильной выпивкой. Она же посоветовала пригласить Никиту-грузчика. Варвара Петровна так ухаживала за Никитой, подливая ему вина и горькой, что тот был уже близок к состоянию Уточкина: Уточкина тошнило на кухне. Труженик Малой Невки невнятно мычал в ответ на любезные слова Варвары Петровны.
     Черныш сидел рядом с Лизой. Они уже присмотрелись друг к другу, поговорили о покойной фельдшерице, и теперь Черныш постучал ножом о тарелку с такой силой, что тарелка треснула, и встал.
     - Извиняюсь, - сказал он, - в честь прекрасной дочери моего старого друга, такого же, как и я, солдата, я написал сегодня за ночь стих и прошу простить меня за малую литературность. Зато этот стих льется из души.
     И он прочел длинное любовное стихотворение, которое, впрочем, кончалось так:

          Князей, и лордов, и графов,
          И фон-баронов, и купцов,
          Мы победили весь царизм,
          Да здравствует наш коммунизм!

     Стихи очень понравились собравшимся. Последние четыре строчки вызвали оживленный спор. Варвара Петровна энергично возражала против политики в делах любви. Спрошенный по этому поводу Никита-грузчик отвечал кратко:
     - Победим. Не будем рабами. Сволочи капиталисты.
     Лиза хвалила стихи. Когда Чаплин, икнув, вышел на кухню к управдому, Черныш обернулся к Лизе, решив окончательно покорить невесту рассказом о своих необыкновенных геройских подвигах.
     - Разрешите рассказать вам о том, как мы побеждали царизм. Это небольшой эпизод о моем переломе.
     - Очень интересно, - отвечала Лиза.
     Черныш приступил к рассказу без промедления:
     - Я тогда был, сами себе представляете, взводным в особом отряде. В Питере, в девятнадцатом году. Фамилия моя вам известная - Черныш. Но вам неизвестно, что еще в самую борьбу, в семнадцатом году, я сказал Керенскому из армии: "вы, гражданин Керенский, еврей, и явление непопулярное среди масс". Я после этого однажды избирался делегатом. Вам не скучно, если я продолжу дальше рассказ?
     - Очень не скучно, - сказала Лиза.
     - Тогда представьте себе: однажды вызывают меня на полигон для высшей меры наказания. Приезжаю. А там выстроена шеренга старичков.

стр. 18

Старички - это все генералы, а с самого правого фланга маленький старичок, по-ихнему - "ваше высокопревосходительство". А я не сам командую делом. Надо мной этакий элемент во френче, сами себе, конечно, представляете. И вот говорит он мне: "я скажу тебе "пли" и ты скажешь взводу "пли" - и больше ничего". Дело обыкновенное: я нисколько не изумился. Фамилия моя известная - Черныш. Я очень стою за революцию и выбирался делегатом. И вот - вы уже себе это представляете - вынимает правофланговый старичок из кармана портсигар и обращается с покорнейшей просьбой. Вот, говорит, у меня осталась коробка папирос, 25 штук, - так разрешите перед высшей мерой раскурить с приятелями-генералами. Сами себе представляете. Начальник был очень хороший, понимающий, и высшую меру применял с большими душевными переживаниями. - Хорошо, сказал он, - курите. И вы уже видите картину: выходит высокопревосходительство из строя и каждому генералу дает по папиросе и себе берет. А две, что остались лишними, ломает и кинул на земь, нам не дал. И вот стоит перед нами шеренга старичков и курит папиросы.
     Тут Черныш оборвал свой рассказ.
     - Разрешите, чтоб скучно не стало, выпить ваше здоровье. Лизавета Матвеевна?
     Он осушил рюмку горькой, отер губы салфеткой и продолжал:
     - Курят они курят, а мы ждем. И это ужасно как больно было ждать, один из взвода - так всю ночь после того плакал, хотя и терпел от генералов в своей жизни очень много. Бросают генералы один за другим свои докуренные папиросы и начальник говорит: "пли", тогда я...
     - Да что вы там о политике разговариваете? - перебила Варвара Петровна. - Рассказали бы что-нибудь приятное, из жизни, раз жених.
     - Продолжайте, пожалуйста, - попросила Лиза.
     Черныш продолжал:
     - Я тоже сказал "пли", взвод выстрелил и генералы упали. Но вы себе не представляете, как завертелся правофланговый старичок. Завертелся он - постарайтесь войти в его положение - вьюном. Повернулся, а потом упал, как и все, мертвым. Вот вам забавная загадка в роде ребуса: отчего вертелся мертвый генерал?
     - Не знаю, - отвечала Лиза.
     - И я не знал, - сказал Черныш. И до того не знал, что к батьке, к Булак-Балаховичу свернул. Свернул и вместе с ним станцию Сиверская брал. Дело у нас, как известно, не вышло. Батька в критический момент смылся, а нас - в плен. Ну, я все от души рассказал и - как человек в пролетарском государстве свой, крестьянин - меня простили. А тем более война, и я в Красную Армию опять пошел. Но загадка - загадкой и осталась: отчего генерал вертелся?
     Он налил себе рюмку водки, выпил, еще налил, еще выпил и налил еще. Он забыл о Лизе совсем. Наконец, он отвел рукой рюмку. Рюмка опрокинулась, и водка залила скатерть. Черныш взволновался.
     - Простите, я вам стол испортил!
     Лиза спросила испуганно:
     - А это вы в первый раз тогда расстреливали?

стр. 19

     - В первый раз пьем, - отвечал Чаплин, входя в комнату. - Первый раз за всю борьбу. Вот с долгой трезвости и затошнило меня. А Никита-то - глядите!
     Никита-грузчик совсем опьянел. Он опустил голову на скатерть и сразу переселился на Малую Невку. Невка была запружена барками, барки были полны дров, а дрова были покрыты скатертью. Грузчик никак не мог снять скатерть, чтобы приняться за разгрузку: руки не действовали, ноги не сдвигались с места, голова же лежала на скатерти и ее никак нельзя было поднять. А дров все больше и больше, до неба, выше неба... Варвара Петровна с помощью Чаплина протащила Никиту-грузчика на кухню и осталась с ним. А Уточкин, шатаясь, пошел домой, чтобы свалиться на кровать и заснуть.
     Йорка Кащеев явился к двенадцати часам: он так условился с Лизой. В этот вечер вид у Лизы такой, словно она все время в опасности, однако же нисколько не боится и знает, что делать. Когда она говорит, она откидывает голову, словно кто тянет ее за волосы, и глядит собеседнику прямо в глаза. И тогда видно, что подбородок у нее - упрямый: выдвинут слегка вперед. Она провела Йорку Кащеева в столовую и вышла, предоставив Йорке делать все, что он хочет, - по условию.
     Когда она вернулась, Черныш, неодобрительно оглядывая Йорку Кащеева, спрашивал:
     - А вы кто такой будете?
     - Летчик, - отвечал Йорка Кащеев.
     Черныш жалостливо покачал головой.
     - Плохое ремесло. Представляю себе живо, как это скучно вам должно быть все летать да летать. Удивляюсь, зачем это и есть на свете такое ремесло!
     - Повесьте свои штаны на забор и удивляйтесь перед ними, - возразил Йорка Кащеев. - А передо мной удивляться нечего!
     Черныш отвечал кратко:
     - Драться я - ого-го! - как умею.
     - Намереваешься?
     И Йорка Кащеев поднялся со стула.
     Лиза подбежала к Чернышу.
     - Простите меня, товарищ Черныш! Это я во всем виновата. Вы уходите лучше. Не надо драться!
     - Уходить? - удивился Черныш. - То-есть как же это - уходить? Не представляю, зачем мне от невесты уходить. Это явление неправильное. Я его в раз прогоню!
     - Я за вас не иду, - отвечала Лиза. - Вам отец напрасно это говорил.
     - Не представляю, - растерялся Черныш. - Как же это - "не иду"? В таком случае я, извиняюсь, отказываюсь.
     И он пошел к выходу. Никто не удерживал его.
     - Вот и отказался, - повторил Черныш и, остановившись, обернулся к Чаплину. Тот молча сидел, не желая вмешиваться. Пусть сами решают, как знают, - ему, в конце концов, все равно: с Чернышем уйдет Лиза или с Йоркой Кащеевым.

стр. 20

     Йорка Кащеев, усмехаясь, глядел на Черныша.
     - Эге! - сказал он. - Личико-то каково! Расскажите: как на том свете - хорошо? Вы когда, малахтарь, оттелева приехали?
     Черныш заговорил, моргая глазами:
     - Это что же выходит? Это за что же вы из меня комедию устроили?
     Чаплин молчал.
     Черныш озлился вдруг:
     - Отказываюсь! - закричал он. - Не надо мне этого. Сам отказываюсь. Мне невеста не понравилась: очень некрасива!
     - Но-но, - перебил Йорка Кащеев. - Ступай, ступай. Нечего фасон давить.
     - Это не ты, сукин сын, меня гонишь, а я сам по своей воле ухожу! - кричал Черныш. - И всем так представлю: некрасивая невеста. В стихах пропечатаю. Эх, время не то: завертелись бы вы у меня все вьюном!
     И он ушел.
     - Да, - сказал Йорка Кащеев, - на таком самолете далеко не улетишь. Очень древний самолет, покореженный. И мотор, должно быть, с течью.
     И он взглянул на Чаплина.
     - Дерьмо. И откуда только такие хари повылазили!
     - Действительно, - подтвердил Чаплин. - Он так себя повел, что я и не ожидал даже.
     Йорка Кащеев с ненавистью отвернулся от него и обратился к Лизе:
     - Идем ко мне.
     - Идем, - отвечала Лиза.
     И Чаплин остался один в комнате. Он придвинул к себе тарелку с винегретом и спокойно стал есть: ведь его ни в чем нельзя было обвинить, он вел себя вполне лойяльно.
     В эту ночь дворничиха, постояв у двери Йорки Кащеева и послушав, пошла к себе, покачивая головой и бормоча:
     - Нет, - видно не сестра. Так с сестрой люди не поступают.

     VII.

     Узкая улица, пересекающая проспект, была темна. Только в шестом от проспекта доме весь первый этаж был ярко освещен: тут помещался ресторан. Перед рестораном терпеливо ждали извозчики, у подъезда толклись папиросники. А внутри, там, где светло и дымно, оркестр заглушал пьяный гул. Там шумели люди, которых ничто - даже угроза расстрела - не смогла бы заставить отказаться от вина.
     Черныш первый раз был в таком большом ресторане. Он, попивая пиво, оглядывал залу и людей с восторгом и недоумением. Он уже допил бутылку, когда за одним из столиков зашумел человек в военной фуражке без звезды и в штатском костюме. Человек кричал:
     - Деньги требовать? Да я, может-быть, кровью за это пиво заплатил!
     Официант, взяв его за плечи, тихо толкал к выходу. Шумный человек, размахивая руками, не в силах был даже обернуться к официанту.

стр. 21

Бессмысленно выпучив черные сердитые глаза, он выпускал матерную брань в количестве изумительном даже для метрдотеля, который очень любил ругаться и матерился вкусно и со смаком.
     Выпитое пиво и дружеские толчки официанта бросали человека из стороны в сторону, и кинули, наконец, к столику, за которым пил инвалид. У инвалида не хватало левой ноги, и недостающую ногу заменял ему костыль, прислоненный рядом к стене. Пьяница схватил костыль и взмахнул им. Официант отпрыгнул, сидевшие за ближайшими столиками вскочили, убегая от ударов.
     Инвалид крикнул:
     - Костыль сломаешь, сволочь!
     Никто не обратил внимания на крик инвалида. Было ясно, что костыль погибнет в драке. А инвалид привык к этому костылю, как к ноге. И как он теперь - и без ноги, и без костыля - вернется к себе в конуру?
     - Отберите костыль! - крикнул он снова, - это мой костыль.
     Человек в богатырке и кавалерийской шинели подошел с другого конца ресторана и, вступая в опасный круг, где каждому грозил удар костылем, не замедлил, а, напротив, ускорил шаг. Он схватил скандалиста за кисти рук, - и костыль упал на пол. Кавалерист ткнул человека в грудь кулаком, пихнул в объятия официанту и подошел к инвалиду.
     - Это ваш костыль? Получайте.
     Инвалид схватил костыль обеими руками.
     - Спасибо!... Век не забуду...
     Словно ему вернули отрезанную ногу.
     Кавалерист сказал:
     - Мне фамилия - Черныш. Вот как. Будем знакомы.
     Инвалид отвечал:
     - Известная фамилия, слышали.
     - Где слышали? - спросил Черныш.
     - Да уж слышали, - сказал инвалид уклончиво.
     Он никогда не слышал такой фамилии, но просто хотел польстить спасителю.
     Черныш внимательно глядел на него:
     - Ладно. Тогда давай вместе пить будем. Погоди только - с того столика снимусь.
     Вернувшись, он снова стал глядеть на инвалида.
     - Вспомнил, - заявил он. - Это я тебя на полигоне недострелил. Это ты у меня вьюном вертелся! Представляю теперь.
     - Извиняюсь, - отвечал инвалид. - Я в красной армии служил и вот честное слово кладу, что ни разу меня еще не расстреляли.
     - Врешь, - отвечал Черныш. - Ты - генерал.
     - Что вы, товарищ! - испугался инвалид. - Да разве генералы без ног бывают? Нет, уж никак я не генерал - что вы, товарищ!
     - Таишь, - сказал Черныш, - скрываешься. А я без утайки живу, все у меня известно. Моя жизнь как стеклышко. Моя жизнь, - вот она...
     И он разжал кулак, показывая очень широкую ладонь. Продолжал неожиданно - тихим голосом:

стр. 22

     - А ты мне скажи, отчего бы человеку вертеться, если его пуля на смерть убила?
     - Никак не понимаю, - тоже тихим голосом ответил инвалид и даже вспотел от страха.
     - А вот представляешь себе, стреляю я - в тебя, например. Ну, выстрелил - а ты не сразу упал, а завертелся. Это зачем же ты вертишься, я тебя спрашиваю? Падай сразу, а не вертись!
     Инвалид зашептал торопливо и убедительно, прижимая левую руку к груди:
     - А если мне пуля спину пронизала? Если спинной хребет мне пуля пронизала, то как же это мне не вертеться? Я фельдшер был, я знаю! Я позвоночный столб хорошо знаю и экзамен сдавал! Нельзя мне не вертеться, если пуля мне в позвоночный столб попала!
     - Представляю, - сказал Черныш. - Понял, ваше высокопревосходительство! Так зачем же я к батьке-то свертывал, а? Это выходит - напрасно я к батьке свернул? Эх, и скучно же мне!
     И он оглядел залу. Мимо прошел пьяный человек в мягкой шляпе и демисезонном пальто. Он правой рукой обнимал высокую и плоскую проститутку в белой блузке и полосатом кепи, а левой прижимал к плечу бюст Ленина, только что выигранный им в лотерею. Этот человек был должно быть доволен выигрышем, но все же наверное предпочел бы выиграть бутылку хорошего вина. На лотерейном столике меж бутылок вина, коробок с конфетами и прочей дряни иронически усмехался второй бюст Ленина.
     - Эх, и погано же мне! - говорил Черныш. - Борьба мне нужна. Без борьбы воспоминания рушат, гной без борьбы сочится. А сейчас и не представишь сразу, с чем бороться, куда силу девать! Один живете?
     - В общежитии, - отвечал инвалид.
     - Скучаете?
     - Скучаю, - согласился инвалид.
     - Представляю себе. А на что живете?
     - В папиросной артели состою.
     - А чем до 17-го года занимались?
     - Прапорщиком был. Потом погоны снял, фельдшером работал.
     - Так, - сказал Черныш. - Это скучно. Ну, давай до утра пить. Денег у меня хватит: все, что было, захватил.
     Но оркестранты, собрав в чехлы свои инструменты, уходили уже, и огни в зале тухли.
     Инвалид сказал:
     - Идемте со мной. Я вам местечко, чтоб до утра, - покажу.

     VIII.

     И он повел Черныша во Владимирский клуб. Швейцар принял кавалерийскую шинель с тем же бесстрастным лицом, с каким он принимал все - самые дорогие и самые драные - пальто, загружавшие вешалку. Инвалид и Черныш взошли по широкой лестнице, уплатили за вход и направились в залы, где властвовали голоса крупье.

стр. 23

     Инвалид усадил Черныша в клубном ресторане за столик и, еле сдерживая возбуждение, попросил денег:
     - Вы посидите, пиво пейте, а я играть пойду. Я вам наиграю столько, что на всю жизнь хватит.
     Черныш сунул ему денег, сколько попало в руку, и остался в одиночестве. Он медленно пил пиво. Ему было плохо: словно он попал в чужое общество, с которым он все равно никогда не сроднится. А оркестр играл что-то слишком шумное и быстрое. Чернышу хотелось просто пить чай и чтобы граммофон пел что-нибудь длинное и медленное, ну хоть бы "Когда на тройке быстроногой".
     Инвалид вернулся не скоро. Он подошел и молча присел к столику, поставив костыль у колена.
     Черныш, оживившись, обратился к нему:
     - Обязательно рассказать тебе должен. О своей жизни рассказать. Я, представляешь ты себе, за работой сюда приехал. Знакомец у меня тут есть, земляк. Представь ты себе живо картину: харя, брюхо, пиджак... И есть у него девчонка. Ужасно какая некрасивая девчонка. Он меня молит, он меня просит: "женись, выручи" говорит; видеть, представляешь ты себе, хари этой противной не могу, - уж очень урод она. А - надо сказать - я уж ему и тем помог, что место его принял. Предлагали мне тут, представляешь ты себе, всякие работы - и тут, и там, и туда, и сюда, - ну а я земляку честь оказал: согласился на его работу. А работа - дерьмо: сиди да счет веди, - не по нутру мне это очень. Однажды, выходит, я ему удружил, а тут еще просит: "женись". Я человек красивый. Девчонок у меня сколько было - и не представишь ты себе! Так и льнут на героя! Во мне большая мужественность есть. Но все-таки - земляк, вместе боролись, а личная жизнь - мне это неважно. Мне борьба искренно нужна, а не для слова. Хорошо, говорю, - согласился. И, представь ты себе живо эту картину, являюсь я вежливо на ужин. Оказываю честь: ем, пью, - чтоб не обиделись. И - ты себе это и не представишь - они на вежливость в ответ гонение на революционера устраивают.
     - Сволочи какие, - сочувственно сказал инвалид и заказал еще пива. - Вот и со мной так...
     - Ну уж я им и показал, - продолжал Черныш. - Уж я им...
     - Понимаю, - перебил инвалид. - Я тоже спуску не дал. Так все им...
     - Так я им все и высказал, что нагорело, - говорил Черныш. - За вашу харю, говорю, боролись?
     - Верно, - обрадовался инвалид. - И я тоже: как, говорю, инвалида обыгрывать? Последние деньги отымать? Да как этому - с пробором - да по роже!
     - Вот как, - продолжал Черныш. - И ты представь себе живо эту картину: стал я теснить всю эту сволочь, вот, что и тут за столиками, и...
     Официант, подойдя, сказал:
     - Будьте добры, гражданин, не выражаться!
     Инвалид, перебивая Черныша, забормотал испуганно:
     - Да мы не выражаемся, гражданин официант. Это мы случайно беседуем.

стр. 24

     Официант отошел.
     Черныш продолжал:
     - Я тебе вот что скажу: все за нас стоят. Это ты напрасно представляешь, что гонение на нас идет. Нет гонения. Вот, чтоб ты поверил, план предлагаю: при всех бить будем знакомца - и никто не тронет.
     Этот план так понравился Чернышу, что он загоготал и, стуча по столу кулаком, заговорил:
     - Ты представь себе живо эту картину, как мы его бить-то будем! Мы его - в харю, он - кричать, а никто за него, все - за нас. - О-го-го! - кричат, - попался! - Так его! - кричат. Ты представь только себе живо эту картину!
     - И деньги от него возьмем, - поддакивал инвалид.
     Черныш радостно гоготал:
     - Силы у меня - о-го-го! Против моей силы ему - никак!
     Он еле мог дождаться утра, чтоб привести в исполнение свой план.
     Но вот и утро. Расплатившись за пиво, Черныш, шатаясь, спустился по лестнице. Инвалид ковылял за ним.
     Они вышли на улицу.
     Трамвай прогремел мимо. Город уже проснулся; люди торопились на работу.
     Черныш воинственно помахивал стэком; стэк он не забывал ни при каких обстоятельствах. Сейчас обнаружится, что все, живущее в этом городе, целиком стоит за него и против Чаплина.
     А Чаплин хорошо выспался, выпил утром стакан молока, чтобы отбить неприятный вкус во рту, и пошел на службу.
     Он еще издали увидел стоящего у подъезда Черныша. Рядом с Чернышем пошатывался, еле спасаясь костылем от падения, неизвестный инвалид. Чаплин остановился. Черныш быстро пошел к нему. Он кричал, размахивая стэком:
     - За твою жирную харю боролись? Аж я тебя... Это я не за девчонку - чорт с ней! - за обиду мщу!
     Инвалид подбадривал Черныша:
     - По губам его! По губам бей!
     - Хулиганы! - воскликнул Чаплин и побежал прочь. - Милиционер!
     Сторож уже выскочил из подъезда и схватил Черныша.
     - Вот и нехорошо, - говорил он ласково, - крепко, впрочем, держа Черныша за локти. - Зачем порядок нарушил? Вот и нехорошо. И влетит тебе зря!
     Инвалид напрасно ковылял прочь: милиционер, свистя без перерыва, догнал его и ухватил за руку. Инвалид взмахнул костылем, но тут подскочил другой милиционер и, отобрав костыль, захватил другую руку инвалида. Инвалид заморгал глазами, понимая, что он погиб теперь окончательно. Покорившись, он растерянно подпрыгивал на единственной ноге туда, куда его волокли милиционеры.
     Черныш, у которого отобрали стэк, тщетно пытался вырваться из рук милиционеров.
     Чаплин, подойдя, говорил, ласково улыбаясь:

стр. 25

     - Только вы не строго с ним. Ведь это отчего они? Они напились.
     Он с удовольствием жалел Черныша, чтобы показать свою доброту он был уже в безопасности.
     Черныш дико оглядывался:
     - Это что? Безногих хватать стали? Это за что же гонение? За подвиги гонение? Сволочь от героев защищаете?
     - Ты-то с ногой небось! - озлился милиционер. - Тоже герой выискался. На мирных граждан нападать! Сами герои, знаем! А только дисциплине нынче подчиняться надо. Не один ты живешь - все живут!
     - А хлыстик где? - воскликнул вдруг Черныш. - Хлыстик кто взял, братцы? - Хлыстик-то отдайте, как же мне жить остаться без хлыстика?
     Милиционер крепко зажимал стэк левой рукой. Правой он держал Черныша за плечо. Второй милиционер держал Черныша с другой стороны.
     Черныш говорил упавшим голосом, словно он только теперь понял, до чего он запутался и до чего трудную жизнь прожил:
     - Жалко меня, товарищи! Очень жалко!
     Кучка людей собралась вокруг, развлекаясь происшествием. Один с портфелем под мышкой и большими, в роговой оправе, очками на длинном носу - спросил у сторожа:
     - Что случилось такое?
     - Калеку мучают, - отвечал сторож спокойно.
     Он тоже целиком стоял за дисциплину, но, кроме того, обладал жалостливым сердцем. Принимая от Чаплина шляпу и палку, он сказал:
     - Хорошо - милиция во-время явилась. А то б мне и не справиться! Ударил бы он вас обязательно!

     IX.

     Неделю спустя Чаплин шел со службы домой.
     Вот уже оборвался сплошной ряд зданий, и огромный вокзал со светящимися часами открылся справа в широком просторе площади Восстания. Чаплин взглянул на часы: половина пятого, а он еще не обедал.
     Знакомый голос окликнул его:
     - Здорово, земляк!
     И Черныш встал перед ним, протягивая руку и широко улыбаясь. Чаплин хотел-было крикнуть милиционера, но сдержался: ведь ничего преступного не было в жесте и улыбке Черныша. Он подал ему руку.
     - Простил? - сказал Черныш. - Это я, представляешь себе, - сгоряча. Это я сгоряча тогда.
     - Тебя Уточкин искал, - отвечал Чаплин. - Ко мне даже заходил.
     Черныш покачал головой.
     - Не увидит он больше меня. В деревню еду. Тесно мне в городе - не размахнуться. А ты - простил, что ли?
     - Я мелкими чувствами не интересуюсь, - отвечал Чаплин. - Я и забыл все.
     - Так пойдем ко мне.
     И Черныш взял его под руку. Чаплин отстранился.

стр. 26

     - Мне обедать надо.
     - Делишко у меня есть, - возразил Черныш, - до деревни обязательно сделать надо. А плетку-то в милиции мне вернули. Неделю, представляешь ты себе, за дебош отсидел! О-го-го! А ты мне - во как нужен! Я, может-быть, даже сознательно сторожил тебя тут. Уж совсем к тебе собрался.
     И он радостно потащил Чаплина по Лиговке. Тот напрасно упирался: Черныш даже не замечал его усилий. И Чаплин покорился, не видя особых опасностей впереди. Напротив: приятно было выслушивать извинения напавшего на него человека.
     Черныш провел Чаплина на задний двор трехъэтажного дома и поднялся по темной зашарканной лестнице. Вынул ключ, отворил низкую дверь - и они очутились в совершенно пустой - без мебели и даже без обоев - комнате. Из этой комнаты они прошли в соседнюю. Тут обоев тоже не было, но стоял стол, стул, а в углу - на табурете - граммофон. Увидев граммофон, Черныш ударил себя по ляшкам.
     - Утром сегодня достал! И как достал! Музыка! Погоди - я на этом играть - о-го-го как умею! Вхожу я, представляешь себе, в комнату, - а тут музыка. А я эту самую музыку пуще жизни люблю. Эх, отберет безногий от меня музыку!
     - Да ты меня-то зачем привел? - спросил Чаплин. - Ты...
     - Погоди, - перебил Черныш. - Эх, сейчас музыку услышишь! Я на ней - о-го-го! - как играю! А комната эта не моя - безногого комната для дел всяких держит, и вот уступил временно. И музыка безногому принадлежит.
     Пластинка у Черныша оказалась только одна. Он завел граммофон и слащавый тенор, шипя и хрипя, запел арию Лоэнгрина. Черныш, расставив ноги, стоял перед граммофоном и восхищался пением. Знаменитый тенор пел недолго. Когда хрип пошел из зеленой с растворами трубы, Черныш остановил диск и обернулся к Чаплину.
     - Одна только музыка и есть. Надо еще достать.
     Чаплину хотелось есть. Ему вообще хотелось поскорей оставить это подозрительное место.
     - Стих написал, - сообщил Черныш. - В милиции написал. Хороший стих. Погоди, прочту, - а потом делишко закончим.
     И Чаплин, потея от злобы, вынужден был выслушать длиннейшее стихотворение, в котором говорилось о полях, лесах и сельских работах. Но вот стихотворение кончилось. Чаплин сказал:
     - Хорошие стихи. Но мне итти нужно: дела ждут.
     Черныш закивал головой.
     - Представляю, представляю. Вот ты на что мне нужен. Ты мне скажи, как мальчишку мне того найти, что с девчонкой твоей. Барчука мне того очень нужно.
     Чаплин осведомился:
     - А на что он тебе нужен?
     Но тут же перебил себя:
     - А мне, впрочем, и дела нет на что.
     Мало ли на что нужен Чернышу адрес, а не сказать все равно уж нельзя. И вообще чорт его знает: не то смирный человек, не то бандит.

стр. 27

Еще убить может, если не скажешь. Тем более: адрес Чаплину известен. Лиза, придя за своей корзинкой после воскресенья, не скрыла от него, где будет жить теперь. Прибавила только:
     - К нам можете не ходить. Не просим.
     Чаплин вспомнил эти слова и сказал адрес Чернышу. Он прибавил даже:
     - Вот где эта сволочь живет.
     - Сволочь, - согласился Черныш. - Да он бы у меня в прежние времена вьюном бы вертелся! Я б его застрелил, представь ты себе, - и мертвый был бы он у меня!
     - Такие живучи, - отвечал Чаплин. - Такие всегда приспособятся. Это только мы, настоящие, - нам трудно сейчас тихо жить. А этим против совести итти - привычное дело. Да и совести у них нет. В самую борьбу укрывались, а теперь и повылазили из нор. Этих много сейчас.
     Черныш сказал:
     - Покончу с ним делишко - и в деревню!
     И прибавил просто:
     - Ну, ступай теперь. Больше ты мне не нужен. Забыл ты борьбу. Тихая жизнь тебе-то именно и нужна. Ступай.
     Чаплин оскорбленно поднялся и ушел. Впрочем, он был доволен: он ни в чем не провинился. Он же не обязан знать, что хочет делать Черныш с Йоркой Кащеевым. На самом строгом всенародном суде он может рассказать все до последнего словечка, и ни в чем не окажется вины. А мысли - до мыслей никому дела нет.
     Черныш, оставшись один, хитро подмигнул сам себе. Больше он себя в обиду не даст. Он тонко проведет дело, так, что и мальчишке и этому с харей плохо выйдет.

     X.

     Лиза напрасно надеялась на то, что Йорка Кащеев поселится с ней в одной комнате. Только неделю они вместе и прожили. А потом Йорка Кащеев сплавил ее на Петроградскую сторону, поставив ее, правда, на работу: устроил курьершей в типографскую контору. Он не часто, но все же бывал у нее.
     Город уже спал, когда Йорка Кащеев шел к Лизе. У слияния Невы с Невкой, там, где слева громоздится, кидая огромную тень вокруг, здание биржи, а справа - через воду - золотится Петропавловская крепость; радостный возглас остановил Йорку Кащеева.
     - А вот тут и поздоровкаемся!
     Черныш протягивал Йорке Кащееву руку.
     - Весь вечер тебя, сволочь, стерегу, - сообщил он очень хозяйственно. - На дому делишко закончить помешают - это я себе представил, - а тут самое подходящее место.
     Йорка Кащеев вынул из кармана коробку "Зефира" и закурил, показывая полное равнодушие.
     - Кури, кури, - сказал Черныш. - Я тебе курить разрешаю. Мое от меня не уйдет.

стр. 28

     Йорка Кащеев давил фасон: он и не думал звать кого-нибудь на помощь. Впрочем, никого вблизи не было видно, а извозчики у биржи были к этому часу уже все разобраны прохожими.
     - Так, - сказал Черныш. - Барчук. В капризах перевалялся, буржуенок, гонение на пролетариат устраиваешь. Из новых будешь? Летаете все в мечтах своих?
     Йорка Кащеев заложил руки в карманы. Но тут же осторожный летчик взял верх над ростовским грачом.
     - Я - не барчук, - отвечал он. - Я - рабочей среды, на хрен нужно мне буржуйство!
     - Отрекаешься, - с удовольствием констатировал Черныш. - Знаем вашу змеиную душу. Изучили. К девчонке прешься, небось? Удовольствия строишь?
     Йорка Кащеев выплюнул недокуренную папиросу и протянул руку, чтобы отвести Черныша.
     - К чорту!
     Черныш не шевельнулся. Он оттолкнул Йоркину руку даже с некоторой нежностью, словно готовя все это, возвышающееся перед ним и состоящее из рук, ног, головы и прочего, - к чему-то очень хорошему и справедливому. Сейчас вот все это хорошо прилажено друг к другу; оно стоит и разговаривает, как человек. А вот еще минута какая-нибудь - и этого не будет совсем, словно и не было никогда. Так, кашица останется, собакам на пищу.
     - Это хорошо, - говорил Черныш. - Это очень хорошо. Я тебя давно ищу. Вот и покончим с тобой делишко.
     Словно делишко было самое пустяковое: ну, например, денежек призанять или что-нибудь в роде.
     Йорка Кащеев молчал, обдумывая положение. Какой он барчук? Что за чепуха! Ему ужасно как нравился сейчас этот невысокий человек в кавалерийской шинели. Совхозом бы ему заведывать в деревне, а если в городе - то служить, что ли, в милиции. И уже досадно было Йорке Кащееву, что он поссорился с ним из-за совершенного пустяка: из-за девчонки. А теперь уж надо было давить фасон дальше: все равно ничего не объяснишь.
     - Покурил? - ласково спросил Черныш.
     - Покурил, - в тон ему отвечал Йорка Кащеев.
     - Так начнем, что ли? - осведомился Черныш с таким видом, словно Йорке Кащееву уже известно, что надо начать.
     - А что начнем? - спросил Йорка Кащеев, приготовившись к бою.
     - А вот погоди, - отвечал Черныш, отбросил стэк (с человеком приятней - на кулачки), оглядел стоящего перед ним парня и, выбрав для первого удара грудь, изловчился, и Йорка Кащеев, отшатнувшись, еле успел отвести грозный кулак. И тут же, замахнувшись правой рукой, он обманул Черныша и левой рукой стукнул его по скуле.
     - Так, - одобрил Черныш. - Это хорошо. Это начистоту. Защищайся, парень. Кашица из тебя будет - так и не защитишься. Это я не за девчонку - хрен с ней! - я за справедливость борюсь.

стр. 29

     Приговаривая так, он все усиливал и усиливал удары. Он бил Йорку Кащеева даже с некоторой жалостью: до того явно было, что он значительно сильней и выносливей. Йорку Кащеева спасала только ловкость: он увертывался от ударов, но никак не мог перейти от защиты к нападению. Тяжелые удары рушились ему в лицо, в грудь, в живот. Кровь заливала ему глаза, затекала на язык, но он, ловчась, давил фасон: не кричал и продолжал бой.
     - Трудный мужчина, - удивился наконец Черныш. - Хорошо бьешься.
     И он, размахнувшись вместе с рукой всем своим правым боком, в полную силу ухнул Йорку Кащеева. Тот, схватившись руками за голову, бессмысленно шагнул вперед и молча упал лицом в землю.
     - Так, - сказал Черныш. - Девчонка плакать будет.
     И для верности он еще ударил Йорку Кащеева сапогом меж лопаток.
     - Плакать будет девчонка, - повторил он.
     Делишко было закончено, но никакого удовлетворения Черныш не испытывал, словно убить-то он убил, да не того.
     - Так, - сказал он, словно оправдываясь. - Тебе бы противу меня не итти. Ты - мужчина сильный, я не возражаю, да против моей силы - куда!
     Йорка Кащеев лежал недвижно, уткнув избитое лицо в землю.
     - Так-то, - страдал над ним Черныш. - Силы во мне чересчур.
     Он вздохнул:
     - Эх, по ухабам живем - раз - вниз, раз - вверх! А надо б мягко, как на машине: чтоб быстро и нетряско.
     И, махнув рукой, он пошел по направлению к набережной Невы.
     Луна выкатилась из-за облака, чтобы осветить этот небольшой клочок земли с биржей и прочими домами. Луна была желтая, круглая и добродушная.

     XI.

     У моста стоял и зевал на луну милиционер: ведь луна только для того и вращается вокруг земли, чтобы на обоих полушариях отвлекать людей от дела.
     Черныш подошел к милиционеру.
     - Быстренько, товарищ, быстренько, - там, представляешь ты себе, человека кончили.
     Милиционер, забыв о луне, немедленно приложил к губам свисток и засвистал что было мочи. Свистя так, он быстро шел за Чернышем.
     Черныш, оживившись, рассказывал, широко разбрасывая руки:
     - Иду я, представляешь ты себе, и вдруг вижу: человека бьют. И как бьют: и в рожу, и по губам, и в живот. А человек не кричит, отбивается. И вижу я: скосился парень. Ты представь себе, милый, живо эту картину: лежит - что мертвый, не повернулся даже - так лицом вперед и упал.
     Милиционер перестал свистеть. Он заговорил:
     - А ты чего зевал? Видишь: человека бьют, - отбил бы. Тоже!
     - Это я не могу, - рассудительно отвечал Черныш. - Это ваша обязанность, товарищ милиционер. А моя обязанность: кликнуть вас. Я эти порядки - о-го-го! - как знаю.

стр. 30

     - А ты не рассуждай, - сердился милиционер, предвидя взбучку за ротозейство. - Никто тебя не просит рассуждать. Струсил - так и не рассуждай!
     И он снова приложил свисток к губам и оглушительно засвистел, выражая этим тревожное состояние духа. Так они подошли к телу Йорки Кащеева. Милиционер, повернув тело, удивился.
     - Эх, и харя же! Харя, а не лицо!
     - А было лицо, - вздохнул Черныш. - Было лицо, а стала харя. Уж этого убивца надо по всем строгостям.
     - А кто бил-то? - спрашивал милиционер.
     Уже бежали к нему с разных сторон два дворника и еще один милиционер.
     - А бил такой человек, - объяснял Черныш, - росту невысокого, толстоватый, при шляпе и палке. Палкой и бил. Вот и представь себе картину: шляпа, палка, лицо невыразительное. Полное лицо. А одет в пиджак - отличного сукна пиджак. Я его как увижу - враз узнаю. Совсем живо представляю себе его фигуру.
     - И в таком районе, - огорчился милиционер, подымая стэк, лежавший невдалеке от тела Йорки. - В таком центральном районе (его участок представлялся ему самым центральным и главным в городе). - Не этим ли бил?
     - Это мой хлыст, - забеспокоился Черныш. - Мой хлыст, товарищ милиционер. Я как после боя подбежал посмотреть - так и выронил. Выронил, представляешь ты себе, и - тебя кликать.
     Это в первый раз за долгое время он не уследил за стэком.
     - Не уходи, - строго отвечал милиционер, не выпуская стэка из рук. - Свидетелем будешь.
     - Да я и не ухожу, - беспокоился Черныш. - Зачем мне уходить? Надо все наружу вывести. Я знаю.
     Дворник отыскал извозчика. Тело Йорки Кащеева положено было в пролетку, туда же сели милиционер и Черныш, извозчик дернул вожжи и буланая лошадь повезла четырех людей в милицию.
     Вызванный немедленно следователь тут же учинил Чернышу допрос. Черныш повторил ему то, что он уже рассказал милиционеру. При этом он снова наружности убийцы придал черты Чаплина. Он, кажется, и сам уже верил своему рассказу: до того ему хотелось, чтобы это было правдой.
     Следователь сказал ему между прочим:
     - Адрес свой - адрес запишите.
     - Нет у меня адреса, - отвечал Черныш.
     - Где ночуете? - спросил следователь и с подозрением глянул на Черныша (милиционер уже доложил ему о стэке). - Почему у вас, гражданин, кровоподтек под глазом?
     Черныш испугался: тонкий план грозил рухнуть из-за пустяка.
     - Есть адрес, - сказал он. - Запишу.
     И записал адрес Чаплина.
     Полной неожиданностью было для него то, что его не отпустили на свободу. Он был задержан впредь до детального разбора дела.

стр. 31

     XII.

     Варвара Петровна, без стука отворив дверь, впустила к Чаплину судебного следователя и управдома. Милиционеров следователь оставил в прихожей. Следователь глядел на Чаплина: наружность этого человека вполне соответствовала тому описанию, которое дал преступнику Черныш.
     Чаплин сидел за письменным столом и пил чай с молоком. Он был без пиджака, и жилет у него был расстегнут. При виде следователя Чаплин встал, застегивая непослушные пуговицы.
     - Виноват... Чем обязан?.. С кем имею честь?..
     Следователь вежливо назвал себя.
     Чаплин заторопился.
     - Присядьте, пожалуйста!
     Следователь сел за письменный стол, отодвинул стакан с чаем и тарелку с бутербродами, вынул из портфеля бумаги, а из наружного пиджачного кармана самопишущее перо.
     - Можете продолжать завтрак, - сказал он. - Скажите, у вас проживал гражданин Черныш?
     - Черныш? - переспросил Чаплин.
     Он застегнул, наконец, жилет на все пуговицы и теперь надевал пиджак.
     - Черныш? - сказал он. - Это бывший солдат Черныш? Нет, не проживал. Не проживал, а только обедал. Раз обедал и раз ужинал. Не ночевал ни разу. Вот и Варвара Петровна - разрешите вас познакомить - тоже может подтвердить. Я у Варвары Петровны три года на квартире живу. До того я был на фронте - боролся в Красной армии. Я вообще тихой жизнью никогда не интересовался и еще до семнадцатого года...
     - Позвольте, - перебил следователь. - Прошу вас отвечать на вопросы спокойней и логичней.
     - Я - логичней, - отвечал Чаплин. - Я всегда логичней. Разве я не знаю?
     И он усмехнулся, пожав плечами.
     - Я вам даже добавлю: я был у гражданина Черныша и граммофон слушал. Еще он адрес Кащеева спросил, мужа моей дочурки, Кащеева.
     Следователь быстро записывал все.
     - Когда вы были у Черныша?
     Чаплин назвал число.
     - Где он жил в то время?
     Чаплин назвал дом.
     - Всю ночь разъезжаю, - сказал следователь. - Даже устал. А ночь - холодноватая, и ветер с моря. Вам, без пальто, тоже должно быть холодно было?
     - Я ветром не интересовался, - осторожно отвечал Чаплин. - Я ночью дома спал.
     Следователь отбросил всякие приемы: в этом деле они были ненужны.
     - Вы всю ночь провели дома? - переспросил он. - Как же это в два часа ночи вы оказались у здания биржи? А?

стр. 32

     - У здания биржи? - испугался Чаплин. - В постели я спал, а не у здания биржи. Я человек служащий. Вот и Варвара Петровна подтвердит.
     - Служащий, - торопливо подтвердила Варвара Петровна, - служит он.
     Она со страха плохо слышала и ничего не понимала.
     - Не то подтверждаешь, - сказал Чаплин. - Ты подтверди, где я ночь-то сегодня провел.
     Варвара Петровна мигала Чаплину, чтобы он разъяснил ей, что надо подтверждать - то ли, что он дома был, то ли, что уходил куда-нибудь.
     - Да отвечайте же, тетя, - попросил Чаплин.
     - Должно быть, соврать надо, - решила тетка и сказала: - Из дому на ночь уходил. С час назад только домой и вернулся. Вернулся и завтракать сел.
     - Как уходил? - закричал Чаплин. - Ты чего врешь на меня, старуха. Дома я ночевал, гражданин следователь!
     Следователь, записывая показания Варвары Петровны, говорил:
     - Гражданин, не запугивайте свидетельницу.
     - Да это не свидетельница, это дура. Что она врет-то!
     Варвара Петровна заплакала.
     - Дома он ночевал. Я думала, чтоб верней сказать. Уж вы его простите, товарищ судья, если он по неразумию да по молодости лет...
     - Молчи ты, - оборвал племянник. - Вот товарищ управдом подтвердит. Никогда-то я ночью не выхожу. Я человек служащий и сегодня ночью дома спал.
     - Не знаю, - уклончиво отвечал управдом. - Могу подтвердить, что квартирная плата, действительно, внесена, а интимной жизни человека жилищное товарищество не касается.
     Чаплин погибал.
     - Я дома ночевал! - воскликнул он с настоящим пафосом (это он в первый раз за долгое время возвышал голос). - Вся моя незапятнанная жизнь за это говорит! Я еще до семнадцатого года был участником! У биржи в два часа ночи? Да я не знаю, где биржа-то и есть! Сном я спал у себя дома в два часа ночи!
     Следователь продолжал спокойно:
     - Вы обвиняетесь в нападении на гражданина Кащеева сегодня в два часа ночи у здания биржи. Выдайте ключи от стола и шкафа.
     Чаплин, отдав ключи, лишний раз имел случай удостовериться в полной своей невинности: подробный обыск не обнаружил решительно ничего преступного в его комнате. У него даже не нашлось никакой переписки. Правда, извлечена была из письменного стола пачка порнографических карточек, но Чаплин, презрительно усмехнувшись, объяснил:
     - Это я от дочери отобрал. У меня ужасно испорченная дочь!
     Варвара Петровна была совершенно убеждена в том, что Чаплин убил Кащеева, и теперь его расстреляют. Она с плачем просила следователя только об одном: выдать ей труп племянника для погребения по православному обряду. Когда Чаплина увели, она пала на колени перед образом, торопясь замолить грехи племянника, пока его еще не расстреляли.

стр. 33

     А Чаплина вели под конвоем по улицам города, и он не знал куда спрятать свое лицо, свои руки, все свое тело от любопытных взглядов прохожих.
     Следователь в этот день не вызывал больше Чаплина на допрос. Дело должно было разъясниться тогда, когда очнется Йорка Кащеев. А Йорка Кащеев лежал в больнице и еще не приходил в сознание.

     XIII.

     Только через неделю Лиза узнала, почему Йорка совсем перестал приходить к ней: дворничиха рассказала ей о несчастьи с Йоркой. Когда Лиза явилась в больницу к Йорке, тот встретил ее так, словно никогда между ними ничего и не было. Лиза поняла, что это - конец, и больше не являлась к Йорке. Она аккуратно и старательно работала в типографской конторе, стараясь этой работой и тем еще, что она записалась в комсомол, наполнить жизнь. А Йорка, выписавшись из больницы, хотел было раз зайти к Лизе да не зашел.
     Была уже зима, когда однажды утром Черныш явился к Йорке Кащееву. Он пришел так рано, что застал Йорку дома.
     - Вот и я, - сказал он: - Черныш. Узнали?
     - Еще бы не узнать, - отвечал Йорка Кащеев и крепко пожал Чернышу руку.
     - Вот и я, - повторил Черныш. - Выходит так, что живу я неправильно.
     - Выходит так, - согласился Йорка Кащеев.
     - Даешь денег, - отвечал Черныш. - Денег нет в деревню уехать!
     И так как Йорка Кащеев медлил, он прибавил:
     - Человека загонять нельзя. Человека выручать надо. Не пес все же! Даешь денег!
     Йорка Кащеев, набирая по карманам денег, спрашивал:
     - А дело-то ваше чем кончилось?
     - Отсидел, - сказал Черныш. - Отсидел, представляешь ты себе, а потом выпустили.
     И обиженно заморгал глазами. Помолчав, спросил:
     - А со знакомцем моим как случилось?
     - Отпустили, - отвечал Йорка. - Меня два раза допрашивали. На второй раз я все рассказал - его и выпустили. Паршивый человечишко.
     - А девчонка? - спросил Черныш.
     Йорка Кащеев сразу подтянулся: он уже опять давил фасон.
     - А мы давно разошлись с ней.
     - Так, - сказал Черныш. - А я в деревню еду. В деревне я - о-го-го! - как работать начну! Город из деревни сделаю!
     И неожиданно он пришел в восторг:
     - Порядки там заведу, музыку поставлю. Представь ты себе живо эту картину! Силы у меня - о-го-го! - только знать надо мне, с чем бороться, куда силу девать!
     Черныш ушел. Йорка шагал по комнате, заложив руки в карманы. Он думал о Лизе. В последний раз, когда он видел Лизу, на ней была синего ситца блузка, юбка - тоже синяя, а на ногах - старенькие желтые туфли, кожа на которых давно уже потрескалась.

стр. 34

     XIV.

     Пес успел забыть о диких романтических временах, когда он жил в полуразрушенном доме и питался падалью. Он уже привык к мирной сытой жизни и к обязанностям своим: рычать на каждого чужого человека, а особенно на тех, на кого велено рычать. После исчезновения Черныша Уточкин выгнал пса из дому. Несмотря на это пес не изменил своего поведения: он лег у ворот, скаля зубы на прохожих, - полагал, должно быть, что охраняет дом. Его покорность и приверженность родному дому умилили дворника, и он взял пса к себе. И запах дворника стал теперь псу родным запахом.
     Человек в кавалерийской шинели и богатырке, с неизменным стэком в руке, вошел во двор.
     Пес залаял на незнакомца. Это был не прежний голодный отчаянный лай, - это был лай сытый, хозяйственный, благоразумный.
     - А, дьявол! - удивился Черныш. - Не узнал?
     И он огрел пса стэком. Пес взвизгнул и, отбежав на безопасное расстояние, снова обернулся к Чернышу и залаял.
     - Не узнал, - сказал Черныш. - Ах, собака ты этакой! Не узнал!
     Но пес, уже почуяв носом знакомое, полз к Чернышу, трусливо виляя задом.
     - Узнаешь? - говорил Черныш. - То-то же. Я тебя, собака, в деревню с собой взять хочу. Ты мне вот что скажи, собака: как ты жил без меня? соскучился? Ведь ты и не представляешь себе, что я за тобой только сюда и пришел.
     И вдруг сзади раздалось такое ржанье, какого не издаст и хороший рысак, - это засмеялся дворник. Ржанье прекратилось так же мгновенно, как и возникло, и сменилось добродушнейшим баритоном:
     - Со псом беседуешь? Не человек же - пес.
     И снова пошел по двору громовый грохот, отдаваясь в стенах домов и прогоняя все остальные шумы.
     Черныш поглядел туда, откуда шел смех, - в открытый настежь рот дворника, - и тоже загоготал. Смеялся он не над беседой своей с псом, а над тем, как смешно смеется дворник. Он сгибался, бил себя по ляшкам и в восторге махал стэком по воздуху. Посмеявшись так, оба приумолкли.
     - Идем, - сказал Черныш псу и пошел со двора.
     Дворник отвечал спокойно:
     - Останется.
     И уверенная улыбка раздвинула его и без того широкое лицо и сузила голубые глаза.
     Однакоже пес пошел за Чернышем. Дворник не тронулся с места, не свистнул даже.
     В переулке, у ворот, пес остановился.
     - Но! - сказал Черныш.
     И пес двинулся дальше.

стр. 35

     На углу, у набережной Екатерининского канала, пес снова остановился. Он визжал, прыгал вокруг Черныша, но родной мирный запах дворника звал его обратно.
     - Ты это что? - удивился Черныш и понял вдруг. - Представляю себе какой ты стал! Нет, такой ты мне не годишься. Я и без тебя - о-го-го! - как сумею прожить!
     И он быстро пошел по набережной, оставив пса. Пес вернулся домой, опустив хвост, и долго тыкался мордой в сапоги дворника, ища в них успокоения.
     А Черныш шагал к Казанскому собору. В скверике перед собором он опустился на скамью. Бросил стэк рядом на снег и задумался, опустив голову на ладони рук и локтями опершись на колени. Даже пес теперь не хочет итти за ним!
     Он думал: как бы это зажить ему дальше без суда и милиции?
     Наконец, он разогнулся, встал со скамьи и вновь нагнулся, чтобы поднять стэк. Но стэка не было: уперли. Черныш оглядел все пространство вокруг скамьи. Он чуть не заплакал первый раз в жизни. Ему казалось, что у него украли все его прошлое.
     Он еще раз оглядел мерзлую землю у скамьи. Надо было смириться перед фактом: стэк пропал!

(Ковш: Литературно-художественные альманахи / Ответственный редактор С. Семенов. Л. Гиз. 1925. Кн. 3)

home