стр. 205
А. Костерин.
РАССКАЗЫ О ВЕСЕЛОМ МУЖИЦКОМ ПОПЕ
1. Веселие Руси - пити
В селе Шлеп-Помет избы со смеху покривились, поджали животики, со смеху покатились с бугра в овраг. В овраге избенки со смеху нагадили вороха назьму. По оврагу летом гноится речушка Бакурка. Бакурка унесет по весне пахучие остатки веселого житьишка села Шлеп-Помет.
Надорвали животики веселые избенки, ветрянки размахались ручищами, хрустели каменными утробами, - вот-вот пойдут в пляс, сломают шапки угольчатые, стрелецкие.
Веселое житьишко на селе Шлеп-Помет, а все с того и началось...
Вышел Курын из избенки, разбросил овчинную, латаную-перелатанную шубенку по улице, по круглым лошадиным говяхам, смерзшим и звонким, как биллиардные шары, повернул Курын длинный, сизо-багровый нос на восток, закрестился, засморкался, растрепал на ветру бороденку и возопил:
- Г-го-осподи, господи, пропиваю остатнюю шубенку...
Поклонился всем четырем светам и помчался к Теще.
Теща - вдова пухлая, кудрявая. У Тещи бесперечь всегда народу до краев, потому самогон здесь лучший и дешевше не найти, - известно про то на всю волость. Теща - баба сноровистая, приголубит, спать уложит. Да что греха таить, - и угреет белым телом иного застудившегося путника.
И ту жаркую на морозе молитву Курына услышал Васька Смирнов. Занимал Васька Смирнов в Шлеп-Помет ответственный пост, - нес Васька все тяготы попа на селе, и с утра его нос
стр. 206
всячески поворачивался на ветру, - не понесет ли откуда теплым духом самогонным. От былого его житьишка осталось одно звание, в карманах его засаленной рясы с поцелуями дегтя, в карманах с добрую мужицкую мотню, свистал ветер. Церковная кружка давно не разговаривала потными медяками, - лишь ненужные мильены напихивались старательно, - и сухая, длинная, как журавль колодезный, попадья использовала кружку под кормушку для поросенка. Душа Васьки жаждала и алкала, а услышав молитву жаркую Курына, услышав скорбное моление раба господня, душа Васьки взыграла веселием и упованием. Прицелился Васька в мотню домотканную Курына и помчался за ним.
Улицы перед Васькой расступались, избенки поджали животики со смеху, в сощуренные глазки окон совались мужицкие бороды:
- Помчался Васька на охоту...
А было это старо, как старо было село Шлеп-Помет, веселое и пьяное, грибом приросшее у оврага со времен Петра. Гнал сюда на поселение чувашей, татар, костромичей, ярославцев, - помешались, запутались, стали все православные, приход веселый, матершинный, как и поп их - Васька Смирнов.
- Самый наш мужицкий поп, веселый поп, - пуп почесать, да хохотать!
Докатился Васька до Тещи, повел носом туда-сюда, раздул ноздри и втиснулся в дверную пасть. Шибануло в нос кислой опарой, самогоном и махрой-самосадом.
В избенке вывертывал вензеля мужичонка, - не поймешь, где ноги, где руки, где мотня, где голова, - но этот мужичонка, - нестоящий внимания. А вот Курын. Курын уже булькал муть из бутыли, нос его, большой и сизый, клевал в стакан.
Васька присоседился рядышком, расправил бороду, помолчал. Курын повернул нос, - чуть попа не задел, - ощерился:
- Ты че, косматый чорт? Не дам. Не лезь...
У Васьки бас, - загудел через бороду.
- Што-о лаешься, собачий сын?
- Уйди, косматый, остатню шубу пропиваю...
стр. 207
Курын задрал бороденку, опрокинул баклажку в утробу. У Васьки в ноздрях ровно гусиным пером защекотали. А тут еще Теща приплыла из передней комнаты.
- Батюшка, не должок ли занес?
Грудями, как хлебы мужицкие, насунулась, приветила улыбочкой. Васька в обиду:
- Што ты, теща, какой я те батюшка? У меня своих дочерей-кобыл хвата-ат, ты ещо лезешь!
Теща бедрами вильнула к печке, посудой загремела, а Курын за разговором второй стакан закинул в утробу. Заело у Васьки под-ложечкой:
- Слышь, Курын носатый, давай в карты помечем?
- А че, косматый, ставишь на-кон?
Васька шапку на стол:
- Мечи банку!
- Сколь в ей?
- Пяток бутылок... Теща, дай колоду...
Теща выбросила карты, как застарелые гречневые блины. Васька держит банку, Курын по бутылочке сбивает с шапки:
- Мотри, Васька, три осталось!
- Помолчи-ка еще немного... налей-ка из своей...
Курын благословил Ваську стаканом:
- Глони-ка, расправь в нутре-то...
Сплюнул Васька и мечет дальше. Высохла шапка, - вся к Курыну перелилась. Упрел Васька:
- Своло-очь ты... поставь с выгрышу...
Курын поставит, - что ему? Вылакали бутылку, - Васька за свое:
- Давай ещо?
- Чаво ставишь?
- Шубу!
- Сколь в ей?
Усохла и шуба. Курын влез в поповскую шубу, пополз на карачках, вспахал носом грязные половицы, ибо, пока усыхала Васькина шуба, шапка перешла во владение Тещи за четыре бутылки. Потому изба Тещи залилась в угарном весельи, и потому
стр. 208
еще, что пришли парни промочить горло и нашли Ваську в положении риз. Парни хлебнули у Тещи на гривенник, заломались на рубль. Ударила гармоника саратовская с колокольцами, переборы соловьиные, плясовые. Курын навыворот напялил поповскую шубу, зашлепал лаптями по соплям половиц. Васька подобрал рясу, как бабы заголяют юбки, расписал вензеля. Один парнюга с размаха вскочил на Ваську верхом, вцепился в патлатую гриву:
- И-и-го-го-го!
Васька бородой трясет, топчется и рвется, как конь не объезженный:
- Бро-ось, своло-очь, чево еще балуешь, ну-у, удди...
Бросили, сгрудились к столу:
- Васька, в карты?
Васька отдувается, фыркает:
- В долг играю?
- Не отдашь, сволочь! Ставь дочку на-кон!
- Кто их, кобыл, возьмет? В их в каждой по пять пудов, да с гирькой без ушков, да еще по два кирпича... Щитай!
- Хо-хо-хо!
- Га-га-га!
Парни выпили, Ваське поднесли. Возрадовалась и возликовала душа:
- Играй песни, сволочи!
Бас у Васьки, что колокол соборный, городской. Теща умасливает:
- Шел бы ты, батюшка, домой, спать бы тебе с богом.
Васька в раж:
- Ни разу с богом не спал, Теща, - с богородицами, действительно, приходилось!
Сейчас лопнет со-смеху изба у Тещи!
- Как я без шубы пойду? Курын, дай шубу до дому дойти.
Курын в конец рассопливился, раскорячился в шубе навыворот:
- Ы-ык... зачем ты, ма-ать, ма-а-а-я... мать-перемать. Молчи, косматый, вишь, песни играю...
стр. 209
- Шубу дай до дому!
- Врешь, не отдашь, я те, косматый чорт, знаю...
- Отдам, лопни глазыньки!
- Врешь... возьми вон у Тещи чапан...
- Чтоб я в чапане ходил? Сука ты, пойду так... Набрызгай стакашку на дорогу...
Набрызгали. Васька хлобыснул огонек в утробу и вывалился во двор.
Уже вечер зализал поля и избенки села Шлеп-Помет. Звезды табуном высыпали, хохотали до упаду. Избенки покривились, животики со-смеху надорвали, попритихли с уморышки.
А Васька Смирнов, подобрав рясу, сыпал по улице, по кособокой дороге через овраг к церкви у яра. Размотал на морозе гриву и бороду, запыхался, как конь необъезженный. А дома ждала попадья, длинная, как журавль колодезный, и две дочки, каждая по пять пудов с гирькой без ушков да по два кирпича...
2. "Со святыми упокой - человек-то был какой"
У Тещи режутся в двадцать одно. Пухлые карты туго отлипают от колоды. Только и слышно:
- По банку!
- Семнадцать!
- Двадцать!
- Есть, срезал!
- Теща, выставь-ка бутылочку.
- Всю б уж четвертуху, - горловину саднит чегой-то...
Васька Смирнов не иначе здесь. Без Васьки карта не в масть ложится, карта чижолая, и вся игра не всласть. У Васьки борода патриархов библейских развеялась по столу, горловина то-и-дело прополаскивается самогоном, и гудит бас колоколом соборным, городским:
- Ты че, сволочь, ночуешь у меня? Подкупи еще... Тьфу!
- Перебор.
стр. 210
Васька-картежник известен на всю округу, и без карты Васька жить никак не в силах. В дни парные, весенние, на закваске ржаной, когда Васька выезжает на пашню, все картежники, приложив руку козырьком, глядят по вспаренным буграм, - не видать ли где знака Васьки Смирнова: ибо Васька, выехав в поле, сбрасывает рясу, и оставшись в полосатых сподниках, поднимает оглоблю, на оглоблю портянку, - это и есть Васькин знак, - приди, мол, которые желающие, и срежемся. И тогда с далеких черных пашен верхами стекаются картежники к Васькиной портянке. Пашня - дело пустяковое: полежит, не убежит. И режутся в двадцать одно за-темно, потому таков обычай Васькин.
- Двадцать одно!
- Бери!
- Взял, стучу!
А по селу Шлеп-Помет давно ищет Ваську мужик из соседней деревни, прихода Васькиного. Выспрашивал на улице:
- Иде ж теперь будет батюшка?
- Да ты у Тещи был?
- И-их ты, назола, вот и запамятовал... До нее надо доехать... Но, карий, гляди...
- Не иначе у Тещи, бесперечь там с утра...
Карий дотянул до Тещи, и мужик, обсасывая сосульки, нашел Ваську в жаркой схватке.
- К твоей милости, батюшка.
- Бреши больше, батюшки-матушки. Чего тебе?
- Да вишь - Андрей у нас помер... Сторож-то лесной, чай, знаешь?
- Эх, что-об тебе... Каток, што ль?
- Каток и есть.
- Ишь, его ни ко времени черти взяли, жалость какая. Ты подожди, вот подержу банку... Миром, што ль, хоронить-то будете?
- Миром, батюшка.
- Ты че заквакал - батюшка, батюшка? Сынок какой выискался. Самогон, чай, наварили?
стр. 211
- Эт уж как есть...
- То-то, а то ехай к вам в такой мороз. А че заплатить порешили?
- Пять пудов мир положил.
- Ишь, сковалыжники... Ты мне только заплати, я вам жеребца с коровой обвенчаю...
Задрыгала смехом изба Тещи, перекосила скулы...
А в сенцах вдруг визг и крик, дверь расхлябилась, и вихрем закружилась по комнате брань и раскосмаченная баба:
- Опять у курвы в гнезде расселись, опять зенки налили. Это все косматый чорт мутит...
Подскочила к картежнику-мужу, плюнула в бороду и кочетом горластым наскочила на Ваську:
- Ты че мутишь мужиков, косматый чорт?
Цап Ваську за бороду, туда-сюда с визгом и муторной бабьей бранью. Васька затряс кудлатой гривой и бородой, раскорячился:
- Што-о ты, тетка, што-о ты, брось, дура, удди...
Парни и мужики:
- Га-га-га... Хо-хо-хо...
Мужик бабий шмыгнул в дверь. Баба хряснула четверть на пол и бурей в дверь за своим...
Васька расправил бороду и полез в шубу.
- Ф-фу, дура баба... Ка-асма-атый чорт. Я б давно в камисары ушел, да на мой век дураков хватат, потому и косматый... Ехай скорей, дядя...
Поехали.
Каток - мужичонка, вообще не стоящий внимания, - был он маленький, круглый, в жизни своей угодил вдоль века: до 80 еще считал свои годы, а потом надоело, и бросил. Десятки лет назад забыли его имя, и вот только на похороны секретарь сельсовета по спискам открыл, что Каток окрещен по-православному Андреем. Каток - мужичонка, не стоящий внимания, но на миру приросло к нему: "Каток - божий человек". Не помнили и старики, чтоб хозяйствовал когда Каток, - выпьет шкалик водки и день-денской пьян, сочиняет и поет протухшим голосом жалостливые
стр. 212
песни, вышибает слезу у баб, а потом уходит в лес, трясет по кустам латаной мотней, обвисшей, как бараний курдюк, слушает птичий говор и часами дразнит тонкоголосых певцов. Всякая живность лесная любила и не боялась Катка. А он послушает, всхрапнет тут же под кустом и опять идет на-люди, ибо только у них есть тот огонек в шкаликах, от которого и пляшется, и плачется, и песни складно складываются. И так уж от дедов повелось - ублажать божьих людей, потому миром сколотили Катку скворешницу в обчественном лесу, вроде как бы на должность лесника определили, а питался Каток и шкалики сшибал по-птичьему, - где упадет, там и подберет.
И так же вот это, - от дедов повелось, когда тело затрухлявится, тело, проросшее из дубовых корневищ, затрухлявится и заскрипит на ветрах, - положено от дедов и от далеких веков ложиться и помирать. А что Каток должен помереть, об этом не думалось. Случаем и узнали, что Каток умер: по дрова мужик поехал и самогону Катку прихватил. Проезжал мимо с возом, зазяб, заскочил в скворешницу под дубом вековым, а Каток обрубком заледенелым стынет на печи. А был тот мужик шлеп-пометский, матершинный, понимающий, потому засморкался, закрестился с матершиной и выхлестал с горя (потому как пьет русский человек всегда по причине) - и выхлестал с горя самогон и оповестил однодеревенцев Катка. И порешил мир, - а мир здешний крепкий, упорный, от века на трех китах стоит, - порешили обществом схоронить Катка. И еще вот это от дедов повелось, - на всякое обчественное дело ставить миром самогон и миром ковшами разлить делянками по утробам...
Дул знойно-морозный ветер, лесная дорога путлялась по кустам и пням. Лошаденка отфыркивала сосульки, тесовый гроб елозил по розвальням. Мужики, жаркие от самогона и ходьбы, валили за гробом, а самые голосистые шли попереду с Васькой-попом.
Васька махал замерзшим кадилом, веял бородой по ветру, отрыгивал и басом рявкал по кустам:
- Со святыми упокой...
Обернется к самодельному хору, обожжет и ошпарит словами:
стр. 213
- Че ж, сволочи, не играете. Играй... тьфу, пойте же, черти косолапые!
И разноголосо подхватывал ветер, уносил в звоны лесные:
- Со святыми упокой...
Васька вдруг вкопытился в лесную дорогу, шумно выгнал сопли из жарких ноздрей:
- Стой пока, сичас...
Сошел с дороги в снега, к ели, задрал рясу и долго, как вспаренный возом мерин, мочился. Потому - Васька Смирнов, веселый мужицкий поп! Ветер задохнулся со-смеху, разодрал мужицкие обмороженные ряжки до ушей.
Затоптались все за Васькой с дороги к елям, соснам и кустам, завернули полы полушубков. Три старухи закрестились, беззубо зашипели:
- Охальники, прости, господи, упокойника везете, душенька его...
А ветер могучим хохотом и свистом оборвал беззубую дрожь, бросил в снега, разметал по лесу...
Васька оправил рясу, сморкнулся жирно, с зеленью, и вышел на дорогу:
- Со святыми упокой... Гони там веселей, чего стоишь! Играй веселей... Со-о свя-аты-ыми-и...
Выбежала дорога из леса на бугры, суховейная поземка морозным веником хлестнула по бородам, развесила сосульки по усам. Васька в дрожь, - и потому еще, что застудился самогоном.
- Гони, сволочи, гони...
Лошаденка была лядащая и непонимающая, - одно звание, что лошадь, - так уж от дедов повелось: "на тебе, боже, что нам не гоже".
Ваське невтерпеж, - до кишек продрог. Подскочил к лошади, задергал возжей:
- Но-но-о, но, сволочь!..
Лошаденка подумала перейти на рысь и раздумала, ибо век ее был длинный, заела она чужого века изрядно, - и Каток таких лошадей пережил не более четырех, - задумалась она над
стр. 214
мирскими делами еще с тех пор, когда жеребенком ее подлехчили, стала мерином, скотинкой задумчивой, имела склад ума крепкий и по-мужицки деловитый.
Васька в раж:
- Но-о...
Рявкнул басом, аж снег с елей посыпался, и хлясь мерина кадилом, хлясь-хлясь-хлясь... Ветер засвистал, заплясал, захохотал, поземка распласталась со-смеху по полям. Лошаденка дрыгнула, Васька ее кадилом раз за разом. Лошаденка в рысь, Васька за ней:
- Но, сволочь, но!
Да кадилом ее, кадилом. Известно, - мерин вскачь, мужики вскачь.
Каток аж в гробу со-смеху повернулся.
Пробежались, согрелись. А тут, гляди, и погост уже рядом. Похоронили Катка, кол в могилу воткнули, чтоб по весне могилку не затерять, потому миром решено и крест с телеграфный столб здесь поставить, ибо Каток - "божий человек".
Потом помянули Катка ведром самогона, съел Васька двух курей, плясал трепака до упада, - и полопались все избенки деревеньки со-смеху, ибо приход Васькин веселый, матершинный, весь православный, - так от Петра царя повелось, - а Васька Смирнов самый веселый, самый мужицкий поп: "пуп почесать да хохотать".
Зима 1925 г.
Саратовская губ.
(Перевал: Сборник / Под редакцией А. Веселого, А. Костерина, М. Светлова. Л. Гиз. 1925. Сб. 3)
