стр. 268

     Л. Бариль

     ЗАМЕТКИ О КОМСОМОЛЬСКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ*1

     (ИЗ КОМСОМОЛЬСКОГО БЛОКНОТА)

     В последнее время наметился некоторый сдвиг в партийно-коммунистических кругах по отношению к литературе. После литературного совещания, состоявшегося весною при ЦКРКП, было прорублено молчание, узаконенное общим безучастным отношением к писателю. Это молчание давало себя знать и у нас в комсомоле. Давало себя чувствовать в двойной, увеличительной дозе. Если кое-где и говорили о пролетарском писателе, о попутчике, то о комсомольском писателе - никто не говорил. Все хранили молчание. И лучше всего хранила молчание сама комсомолия. Ныне оно заменено шумно-бестолковыми разговорами, не выходящими из пределов кавалерийских наскоков. В другом случае индиферентное и безразличное отношение принимало форму узкого практицизма. Есть у нас и такие. Им, видите ли, этим молодым комсомольским купцам купеческое достоинство не позволяет променивать Нижегородскую ярмарку на какую-то полу-ощутимую поэзию. А в толстых журналах, не уставая, скрипят перья журналистов.
     Сегодня новость - ругают Пильняка, завтра Тихонова, послезавтра Сейфуллину. Спорят по всем правилам, приличествующим спору. Спорят умно, долго и непонятно. Мало пользы от этих споров. Теоретизирование, доктринерство затемняет живые факты.
     Из-за умело подобранной цитаты Маркса, Ленина, Плеханова не видать литературной улицы с ее интересами, не видать писателя, живого художника.
_______________
     *1 В порядке дискуссии.

стр. 269

     И впрямь, как будто сказано народной пословицей к литературе о живом человеке - "днем с огнем не сыщешь". Наша критика не имеет того, что было у Чернышевского, у Белинского, у лучших представителей классической русской критики - внутреннего срастания с художником. Подходы внешние, а не изнутри.
     Говорят об историческом усвоении молодым писателем Октября и пропускают мимо быт писателя, его жизнь, как в плоти художника осуществляется то, о чем говорят критики. Без плоти наша критика. Оттого она не замечает живой литературной улицы. А в ней не все благополучно. Живой человек, живой писатель требует, чтобы его увидели. Нужно только внимательно посмотреть, поглубже вникнуть в быт молодого писателя, и тогда расплывчатые и теоретические споры уступят место настоящему созданию молодой литературы. А пока мы в неведении о писателе и знаем только, что он страшно нереальное существо. Вгрызться в быт писателя. Вгрызться во все то, что образует писателя - пароль наш, и должен стать паролем всей организации.
     Певчая птица поэзии молча выслушивает штурмующий вал - критика. Комсомольский поэт, комсомолец-писатель, как и всякая мудрая птица, дает о себе знать при закате солнца, вечером, - в своих дневниках, статьях, заметках.
     Освобожденное чувство и разум, оглядываясь на пройденное, подвергают его критической проверке. Житейские заботы - будь то материальное положение писателя, его отношение к организации, - все находит себе отражение через вечернюю писательскую музу. Птица мудрости вылетает по вечерам. И вечером можно сказать то, о чем в трезвом состоянии не скажешь утром. Этим вечерним закатом, лирической грустью, мудростью вечера окрашены многие произведения комсомольских писателей.
     Материальные условия положения комсомольского писателя более чем скверные. По крайней мере, до последнего времени это материальное положение сохраняется в своей неприкосновенности и нерушимости. Еще не так давно поэты украинского комсомола - М.Голодный, М.Светлов, А.Ясный - валялись, в буквальном смысле этого слова, на улице.

стр. 270

     Со всей ясностью можно провести родственность настроения молодого писателя с тем материальным положением, бытом, которые являются камнем преткновения творчества всякого писателя.
     Материальное положение нашего писателя... ох, как весело... Нечего иногда поесть; бывает и так, что писатель целый день торчит в редакции в ожидании рубля, а вечером - в поисках квартиры. Жилищный вопрос требует немедленного разрешения. Слишком скверно обстоит дело с ночлегом. Недавно один комсомольский поэт с легкой усмешкой вспоминал свой ночлег в мертвецкой.
     Человеку с фантазией не мешает и поспать в мертвецкой. Белые саваны, подымающиеся трупы, - как это восхитительно! Напрасно вы смеетесь. Со всей авторитетностью, я слышал суждение: "Спать в мертвецкой поэту полезно, - он напишет про мертвых".
     Про мертвых? Да нужно ли живым?
     Ультра-поэтическое место нашел поэт в мертвецкой - для того, чтобы родить веселые стихи и поэму.
     А голод неумолимо говорит свое. В результате этих двух фактов - голодного существования, холодного прозябания на улице - происходит в писателе процесс самоубийства творческой энергии, которую мы обязаны, во что бы то ни стало, сохранить. Темы, мысли, чувства - все эти моменты, составляющие поэтическое содержание, облекаются в одежды беспредельной скорби и грусти. Пока это проявляется дымками, слегка пробегающими в стихах комсомольских поэтов. Закончится ли только на этом?
     И сейчас уже комсомольский поэт пишет стихи с босяцким мотивом, с прославлением своих собственных нужд и вечерней улицы, ее мути, ее грязи.
     В комсомольской литературе явственно звучит художественное оживление мотивов мудрости голодного поэта, мудрости человека, находящего себе утешение в песнях об улицах с затерянными детьми, тоскующими, как писатель. (Целый ряд неопубликованных стихов комсомольских поэтов, напечатанная

стр. 271

поэма "Гришка" Бориса Ковынева - подтверждают полноту художественного оживления босяцко-богемской лирики.)
     Бывает и так, что за художественным оживлением последует протест голодного поэта, облекающегося в тогу римского, великого презрения ко вселенной, ее делам и презрение к живым, сегодняшним задачам. Слегка прокуривающийся дымок лирической холодной грусти напоминает нам о вое голодных собак, о глухих переулках.
     Наша общественность, наши комсомольские организации, наша литературно-коммунистическая критика - к сожалению, глухой переулок. Мы не слышим воя человека, воющего оттого, что он голоден, оттого, что он в своих переживаниях, в своем росте остается чуждым организации. Коллективная мысль организации остается в каком-то прошлом или далеком будущем. Между тем, настроения развиваются, ими никто не интересуется, не регулирует, и художнику самому приходится расплачиваться. Ему самому нужно обдумать, перерешить, потому что наша организация не сумела выдвинуть людей, интересующихся писателем, связанных с ним.
     Комсомолец-поэт и читатель слышат только суровый окрик: "богема", отрыв от комсомольской организации, непонимание комсомольской молодежи... Что делать? Как реагировать на такие возгласы? Борис Ковынев в стихотворении "Четвероногий прадед" пишет:

          В стране берез и стройных тополей
          Я был рожден от плоти человечьей,
          Но волчий вой мне все-таки милей
          Моей родной членораздельной речи.

     Ох, ты, какой, Ковынев, страшный. Поэт, наверное, сам уверен в этом. Но мы-то знаем, почему поэту волчий вой дороже человечьей речи.
     Потому, что ряд сомнений, вопросов общественно-политического роста, волнующих поэта, не разрешается общественной мыслью, и по сей день поэту приходится самому разрешать все вопросы и все сомнения. Незатейливая дружба поэта с волком

стр. 272

произошла потому, что поэт не слышит человеческой речи, а отсюда надо искать другую речь, в малейшей мере помогающую поэту. В этом же стихотворении "Четвероногий" поэт с завистью сообщает:

          Он не ходил в дырявых башмаках
          И не носил засаленной сорочки.

     Тов. Ковынев. Он и сейчас не ходит в засаленной сорочке и не пишет грустных стихов. Симптоматично и характерно то, что поэт материальные невзгоды, материальную нужду противопоставляет четвероногому, которому, - ах, как хорошо! - не приходится носить грязной сорочки и дырявых башмаков. Четвероногим прадедам поэт завидует и по другой причине: ему не приходится откалывать лбом каждую строчку, а потому ему и не приходится выслушивать громы и порицания за его отрыв от организации, за богемско-босяцкие настроения. Счастливый четвероногий прадед...

          Он не ходил в дырявых башмаках
          И не носил засаленной сорочки.

     Те же настроения находят себе отражение в стихах Голодного. Стихи Михаила Голодного нервны, волнующи и заражают эмоционально потому, что Голодный - художник. Эта боль неврастения дают поэту повод становиться в театральную позу и торжественно провозгласить:

          Смертельно кашель затая,
          Не расскажу, что нездоров я.

     Остановить процесс пессимизма в творчестве комсомольского писателя, и в частности - поэзии Голодного, можно различно. Идеологическое воздействие играет не последнюю роль в развитии писательской личности, при общении с комсомольской жизнью и втягивании в обще-партийную, союзную жизнь. Здесь слово принадлежит фабзавкому, ячейке и другим рычагам партийно-коммунистического воспитания.
     Эти способы, формирующие личность писателя-революционера и художника, при всем их достоинстве, не все сделают.

стр. 273

Нужно скрепить поэта с общественной жизнью, ликвидировав материальные невзгоды созданием более или менее сносных условий существования. Материальный быт, материальная почва помогают произрастанию богемско-босяцких настроений с наклоном в мохнатые леса, дубравы, к четвероногим поближе. Материальные невзгоды приводят к потере поэтического осязания, и зачастую вместо коммунистического художества мы видим неистовство и судорогу поэта, цепляющегося только за свою боль, за свою обиду.
     Комсомольский писатель - пока что - остается один. Организации им не интересуются, его забыли, а он существует. Стоит вспомнить. Настроениями комсомольского писателя никто не интересуется. Они проходят мимо комсомольской молодежи. Но зато на всех углах и перекрестках - громы и молнии рассекают музу и дорогу поэту, оборванному и голодному, застрявшему в одиноких переживаниях.
     Блистательные и суровые молнии, облекаясь в гнев, выбрасывают разъяренные и свирепые лозунги - "богемщики оторвались от организации". А поэт, слегка обескураженный этими громами и молниями, останавливаясь недоуменно, сначала вопрошает, откуда пришли, а потом устанавливает старое с ними знакомство. Да, эти лозунги мы слышали - они нам знакомы... и на этом расходятся.
     Наши комсомольцы сами создают базу для отрыва. У нас нет участливого и товарищеского коммунистического подхода к художнику. Фанатические проклятия и священнодействующие лозунги с проклятиями вряд ли что-нибудь могут сделать, а если и способны, то взбудоражить уличную тишь, по которой бродит застрявший поэт-комсомолец. Не лучше ли было бы морализирование заменить сближением с комсомольским поэтом и эти настроения подвергнуть товарищеской коммунистической критике.
     По нашему мнению, комсомольская общественность обязана призадуматься над сложными вопросами, выдвинутыми комсомольской литературой. Конкретная программа и на ней первые пункты - борьба за постель, за комнату, за полноту

стр. 274

материального и духовного быта, за сближение комсомольской молодежи с комсомольским поэтом. Второй пункт этой программы - комсомольские организации лицом к поэту, к начинающему писателю. Малейшее удовлетворение этих требований поможет поэтам комсомола вырваться из богемских, есенинских настроений, установит упругость мышц, упругость творчества, потерянных в результате материального и морального отрыва от организаций.

(Перевал: Сборник / Под редакцией А. Веселого, А. Костерина, М. Светлова. Л. Гиз. 1925. Сб. 3)

home