стр. 138

     Владимир Блюм.

     ИЗ НЕСВЕДЕННЫХ СЧЕТОВ

     N 1.

     Все неточно, ненаучно, иррационально в темной области искусства. Здесь еще рано говорить даже о "Царстве необходимости": душа художника-творца-ли, потребителя-ли искусства - жалкое ристалище, где "первозданная стихия" справляет свою вольную, слишком вольную игру...
     Самое производство искусства все еще подобно эффекту атмосферного электричества, проявляющемуся в грозе и буре, - с той только разницей, что здесь количество "пораженных молнией" - бездарных, никчемных поэтов, живописцев, музыкантов и т. п. - непропорционально много.
     Когда нибудь, конечно, и эту "искру" люди сумеют поймать в проволоку; и тогда "электрофицированному" искусству нечего будет стыдиться за свою допотопность и всяческую некультурность перед своей более удачливой сестрой - чистой теоретической мыслью.
     Но это еще когда будет!.. А пока мы, по чести говоря, в производстве и потреблении искусства, и - в не меньшей степени - в суждениях о нем, бродим в потемках, на-ощупь. Когда я вижу толстую книгу, посвященную критике того или другого явления искусства, меня охватывает чувство досады: сколько сюда всажено человеческого труда - чтобы приобрести формальное право сказать:
     - По моему - это замечательно. По моему - это ни к чорту не годится...
     И разве это не так? Разве не к этому "по-моему", в последнем счете, сводится вся художественная критика - от маленькой, мимолетней рецензии до многотомных исследований. Разберите по бревнышку чащу лесов, нагроможденных около строющегося "исследования" - вы найдете игрушечную построечку все той же субъективности, - которая если и импонирует вам, то исключительно... "лесами".
     Вот и я сам себя ловлю на желании с самого начала приобрести в глазах читателя право на те или другие утверждения.
     - Эге, - должен сказать себе, по моему хитрому рассчету, читатель, - да у него это не с бухты-барахты. Более или менее обмозговано...
     Пусть так. Но чтобы не злоупотреблять "мозгованием", которое, я чувствую, начинает тяжелить мою присказку, прямо вступаю.

стр. 139

     Почему то нам было глубоко равнодушно в дни юбилея Островского. И не только нам - маленькой касте "лефов" - а и всем вообще современникам.
     Взвинтить какой угодно юбилей совсем не трудно. Для этого существуют традиционные формы, которые, будучи приведены однажды в движение, действуют автоматически. Попробуйте заставить англичанина в десять часов утра напялить на себя фрачную пару, - он сейчас же направится в столовую и потребует обедать. Но, конечно, кушать он будет без малейшего аппетита.
     Надо сказать, что, вообще юбилей - это палка о двух концах. Прилив волны общественного внимания вздымает высоко на своем гребне полновесное и полноценное, - но всякую сомнительную и по тем или другим причинам переоцененную репутацию, он на чисто смывает. Не так давно мы имели полосу пристального внимания к Короленко (это не "юбилей", а по случаю смерти, - но формы выражения были те же). И вот какими репликами случилось обменяться мне с одним старым, либеральным историком литературы:
     Я. - Знаете, к чему я прихожу... Читаю теперь письма Короленки, - и прямо поражаюсь: какой маленький, ограниченный человек! Прямой обыватель... Художник. Но, ведь, между нами говоря, и художник - не крупного калибра... По истине - герой безвременья. Кумир сотворенный себе обывателем, - обывательская смутная реминисценция о героической эпохе народнического подъема... Герой охвостья народничества...
     Он. - Гм... Да... С Короленкой получился конфуз... Выпущено несколько книг о нем, - и никто их не покупает... Не читают, не интересуются Короленкой... Я тоже намеревался что-нибудь состряпать. Но признаться, скучно стало. Уж очень он какой-то... прямо неинтересный, небольшой человек.
     Это было сказано с милой, конфузливой улыбкой позволившего себе роскошь быть добросовестным чуткого человека...
     Не дадим же себя обмануть фальшфейерам юбилейных словоизвержений - и установим одну маленькую, но существенную историческую истину: Островского русский театр принимал всегда с большим трудом, театру Островского всегда более или менее "навязывали"... В конце концов, русский театр усвоил себе прелукавую тактику; он канонизировал Островского - и как сущую икону (вещь, в домашнем обиходе абсолютно бесполезную) повесил в передний угол: повинность Островского стали отбывать на утренниках - "для учащихся и самообразования". Так было всегда и везде.
     Только после октябрьской революции - наши бывшие "образцовые" - Малый и Александринка - потянулись на Островского. И это, конечно, не случайно.

стр. 140

     С легкой руки Добролюбова, сам Островский стал для подростающего российского гражданина "лучем света в темном царстве". Островский, сам того не желая, и в значительной степени, наперекор собственной природе, стал одним из знамен российского либерализма; и в руках с этим знаменем - последний проделал весь круг истории своего возвышения, расцвета и падения. Островским думали колотить и сделать больно барабанной шкуре осточертевшего городового. "Катерина. Жестокие нравы... Но чего же вы хотите, когда на весь Калинов проклятое самодержавие держит только одну школу, да и ту - церковно-приходскую".
     Либеральная публицистическая критика истерически требовала постановки пьес Островского - в тайной надежде, что местный губернатор или околодочный (или там министр, если не сам царь), узнают себя в Тит-Титыче и... устыдятся.
     Я не пишу критической статьи об Островском: мне хочется собственному равнодушию к этому юбилею найти объективную базу - как в самом юбилее, так и в "окрестностях"... Только.
     Как ни взвинчивался этот юбилей, а литературка выпущена к торжествам довольно тощая. Ничего нового. Кой-какая био-библиографическая вермишель да статьи специалистов, размазывающих все тот же пресловутый "луч света". Разбухшая от мелкого шрифта глава из старого учебника истории русской словесности... Нельзя не остановиться на попытке критика-коммуниста, т. Луначарского, хоть немного освежить самую фразеологию.
     Но признаем, что попытка эта не удалась. В огромной статье своей, напечатанной в "Изв. ВЦИК" ("Об А. Н. Островском и по поводу его"), представляющей собою переливчатую игру ничем не регулируемых ассоциаций ("взгляд и нечто, - о чем, бишь? обо всем..."), т. Луначарский нет-нет да и прикоснется к Александру Николаевичу, но только для того, чтобы каждый раз издать установленное юбилейное восклицание. Правда, тут произнесено было применительно к Островскому выражение "русский Мольер", к сожалению, никакого употребления из собственного же термина наш критик не сделал. Мы могли ожидать, что критик - марксист сочтет для себя обязательным подвести под свою тезу известный социалистический фундамент, хотя бы наметив сравнительную "диаграмму" для обоих буржуазий - французской XVII в и российской - XIX. Тов. Луначарский уклонился от этого невыгодного для него сравнения и ограничился абсолютной по части элементарно - обязательного анализа "лирикой"... И как это ни странно, со столбцов газеты пахнуло отнюдь не каким-то там марксизмом, а потянуло характерным душком... доброго русского стоялого кваса. Позвольте, граждане и товарищи! да ведь это в блаженной

стр. 141

памяти XVIII веке разыскивали "собственных Платонов и быстрых разумом Невтонов" и не шутя думали, что за собственным пошехонским поясом имеют потребную рукавицу - "российского Расина". Откровенно здесь лишний раз продемонстрированная т. Луначарским его влюбленность в наш русский театр окрашивает в неудачную минуту подвернувшийся критику термин (по существу, очень удачный) как раз в этот неожиданный колер.
     Это - в литературе. В жизни - произошло и совсем удивительное событие. На торжественном спектакле в Малом театре, т. Луначарский выступил с речью, - в которой звал "назад к Островскому, Некрасову", к 60 - 70-м годам, приглашая в покаянном порыве опуститься перед могилой Островского на колени с жалобным воплем: "Помоги"... Можно было подумать, что треснул потолок: такой овацией ответила оратору его восторженная аудитория - все эти актеры, адвокаты, приват-доценты, либеральные журналисты, врачи, остатки третьего земского элемента и прочие и прочие, ныне носящиеся - среди зыбей.

          (Как) обессмысленные щепки
          Победоносных кораблей.

     Даже если бы мы не имели никакого собственного "по моему" об Островском, этой знаменательной манифестации предостаточно, чтобы определить специально-политический удельный вес данного литературного явления. В плане строго социологическом мы готовы рассуждать об Островском с ледяной кровью; но, когда говорят об Островском сегодня - этим самым перебрасываются уже в область политики. И революционно-коммунистическое сознание сразу ощетинивается:
     В чем дело? Зачем разводить панику? Никаких к тому оснований!
     Конечно не случайно, а вполне согласно с обстоятельствами дел у Малого театра за последние годы припала настолько ни с чем несообразная страсть к Островскому, что из трехсот пятидесяти миллионов томов (дензн. 1923 г.) сочинений этого драматурга, он держит в текущем репертуаре своем добрую половину. И нельзя не отдать справедливости чуткости классового инстинкта (я думаю, тут нужно говорить об инстинкте, а не о четком сознании) и Малого театра, как такового, и группирующихся вокруг него*1 остатков былой либеральной "общественности" - идеологов российской буржуазии (если не бояться нашего грубого марксистского языка).
     Снова и опять Островский стал своего рода знаменем, священной хоругвью, перед которой можно козырять, на
_______________
     *1 Речь идет - надеюсь это ясно - об окружающей Малый театр атмосфере сочувствия, излучающегося из определенных вполне лояльных кругов, а не о каком-нибудь "контр-революционном комилоте". В. Б.

стр. 142

которую можно молиться, но относительно которой не принято задаваться вопросами: из добротного материала? Какова художественная ценность вышивки? Надежно ли прибито к древку? Вот вкратце соображения, которые совершенно математически убеждают нас, коммунистов, в том, что юбилей Островского это на их улице праздник. Нам там делать нечего, и если кто из нас случайно или по легкомыслию забредет на этот чужой пир, пусть не удивляется, если потом переживет ряд неприятных минут похмелья.
     По существу Островского?
     По существу - следующее и очень не пространное. Островский имеет право на целую очень любопытную главу в истории руской литературы; Островский и "окрестности" - чрезвычайно важный источник при изучении русской общественности; но как явление театрального искуства, вся его драматургия занимает в истории русского театра безмерно более скромное, место, чем о том трубили всегда сопровождающие имя "Островский" фанфары - как при царизме, так и в наши дни, к юбилею до блеска начищенные крипичом. "По моему" - это так... Право же, нисколько не больше получил бы от меня читатель, если бы я написал об Островском целую книгу.
     Впрочем, насчет условности методов нашей художественной критики и о мере общеобязательности ее приговоров мы с читателем столковались...

     Юбилей Собинова...
     Верный принятому методу, я и здесь не собираюсь навязывать читателю личные вкусы. Если кого уж интересует, могу сообщить, что вполне присоединяюсь к самооценке, сделанной этим артистом в начале его блистательной карьеры: я видел под его портретом автограф - "... от маленького певца любви".
     Мы с читателем будем оформлять наше вполне определенное отношение к этому юбилею но не столь зыбким и ни для кого не обязательным критериям. Допустим даже, что мы никогда не слышали пения Собинова, - тем свободнее мы будем в установлении фактов.
     И первый вопрос: кого собрал, объединил, "сорганизовал" этот юбилей?
     Сумасшедшие цены на места, обнаженные плечи и спины женщин, обвешанных бриллиантами, запахи дорогих духов, безукоризненные фраки... Все что от прежнего "генералитета" и бывших императорских чиновников первых трех рангов... Именитые представители почетного, но не "потомственного", - о нет!! - нэпманства, сменовеховствующих и всея черные биржи!... Не хватало патриарха Тихона вкупе с епископом Никандром! Конечно, на этот юбилей густо пошла

стр. 143

и обывательская мещанская вобла, - заложившая на предмет торжества предпоследние штанишки.
     А сколько лысин, обвислых животов, подагрических конечностей, одышкой перерывающихся реплик, мутных зрачков под тяжело нависшими веками... Я всегда готов пред лицом седого восстати и почтить лицо старче. Но во первых - когда, этот необходимый и неизбежный везде элемент представлен в умеренных пропорциях, а главное - не в "сегодняшний день" искусства Р. С. Ф. С. Р., когда на этом, одном из важнейших фронтов в борьбе за коммунистическую культуру умирающее хватает живое.
     Торжество победителей...
     Юбилей разыгран был на очень характерном фоне новой постановки Большого театра ("Лоэнгрин"). Увы, печать старческой беспомощности и неумелости лежит на этой усердной работе этого мастодонтоподобного организма...
     "Действует" на сцене исключительно... мелкая бутафория и реквизит. Декоративное обрамление из каких-то дамских бумажных веерочков a la Экстер в "Ромео и Джульете". Мистицизм нагнетается при каждом удобном и не удобном случае, - все больше нехитрым способом электрических выключателей. И "роскошь" - роскошь костюмов самая безумная, наша традиционная замоскворецкая роскошь, помноженная на всю безудержность замашек нувориша из нэпманов*1. И сейчас же обратная сторона мещанской роскоши - ее нелепость: с какой бы стати воину королевской стражи походить на... морское чудище оперного "подводного царства".
     Вся эта оскорбительная чепуха, конечно, привела в восторг публику, пришедшую на этот юбилей. Еще бы - это же их искусство!
     О, они умирающие отлично знают, кого и за что они чествуют! Они разбираются в "своем" и "чужом" гораздо лучше... чем многие из нас живых.

     А за несколько дней перед тем, в том же золотом пышном зале, на тех же необ'ятных подмостках, вероятно, еще хранящих след произведенной над ними хирургической операции ("лира!") справлялся какой то совсем "ни на что не похожий" юбилей...
     Большой театр был битком набит нашей публикой.
     Красноармейцы, рабочие, коммунистическая молодежь. Перед юбиляром дефилируют депутации от Красной Армии, от рабочих организаций, от красного студенчества - всех этих свердловцев, вхутемасовцев, рабфаковцев... Огромный революционный подъем, время от времени ищущий разрешения
_______________
     *1 Это и есть тот "стиль барокко" который, по недавнему уверению т. Луначарского "нам сейчас нужен"? В. Б.

стр. 144

в звуках интернационала... Скромные френчи, кофточки и иногда что то уже очень невыразимые куртки, - вроде той в какой снят сам юбиляр на юбилейной фотографии (см. портреты народных артистов в одном из NN "Красной Нивы"). Никого из генералитета... И средний возраст участников этого юбилея вряд ли выше 22-х лет.
     Это - юбилей Мейерхольда, - того самого "чуждого пролетариату" "футуриста", который разводит буржуазную (!) "мейерхольдовщину"...
     Надо быть слепорожденным, чтобы пройти мимо этого выпирающего факта.
     Ведь он благим матом орет - этот факт!...
     Конечно, публика и депутации тех, других юбилеев здесь отсутствовали, - но кто скажет, что это был "праздник побежденных?".
     Три юбилея - три парада, три смотра продолжающих беспощадную на истощение сил борьбу.
     Каждый парад производится под звуки собственного гимна. На юбилее Мейерхольда играется Интернационал. Праздненство в честь Островского положительно требовало в интересах стильности, исполнения Марсельезы. Юбилей Собинова выглядел бы законченным, если бы этот эксцесс, рассудку вопреки, наперекор стихиям торжествующих победителей оглашался звуками... "Коль славен наш Господь!.."
     Конечно, до этого не дошло, - этого бы еще не доставало! - но как из песни слова, так и с материальной базы ее увенчивающую и ей соответствующую идеологическую надстройку не скинешь.
     Последнюю в обстановке нашей диктатуры, можно окутать тем или иным флером. Но надо всегда отдавать себе ясный отчет, какое "социальное содержание" под этим покровом притаилось.
     Потому что борьбу "направлений в искусстве" пора приучиться переводить на язык классовой борьбы. Только начинать надо не с шаткого "по моему", а с другого конца исходя от объективных, легко и бесспорно устанавливаемых, во всякую минуту подлежащих точной проверке и, стало быть, обще-обязательно-убедительных фактов, фактов и фактов...