стр. 48
И. Бабель.
МОЙ ПЕРВЫЙ ГУСЬ.
Из книги КОНАРМИЯ.
Тимошенко, начдив шесть, встал, завидев меня, и я несказанно удивился красоте гигантского его тела. Он встал и пурпуром своих рейтуз, малиновой шапченкой, сбитой на бок, орденами, вколоченными в грудь, разрезал губу пополам, как штандарт разрезает небо. От него пахло недосягаемыми духами и приторной прохладой мыла. Длинные ноги его были похожи на девушек, закованных до плеч в блистающие ботфорты.
Он улыбнулся мне, ударил хлыстом по столу и вдруг потянул к себе приказ, только что отдиктованный начальником штаба. Это был приказ Ивану Чеснокову выступать с вверенным ему полком в направлении Чугунов-Добрыводка и войдя в соприкосновение с неприятелем, такового уничтожить.
...каковое уничтожение, - стал писать начдив и измарал весь лист, - возлагаю на ответственность того же Чеснокова вплоть до высшей меры, которого и шлепну на месте, в чем вы товарищ Чесноков, работая со мною на фронтах не первый месяц, не можете сомневаться...
Начдив шесть подписал приказ с завитушкой, бросил его ординарцам и повернул ко мне серые глаза, в которых танцовало веселье.
- Сказывай, - крикнул он и рассек воздух хлыстом.
Потом он прочитал бумагу о прикомандировании меня к штабу дивизии.
- Провести приказом, - сказал начдив, - провести приказом и зачислить на всякое удовольствие кроме переднего. Ты грамотный?
- Грамотный, - ответил я, завидуя железу и цветам этой юности. - Кандидат прав Петербургского университета.
- Ты из киндербальзамов - закричал он, смеясь, - и очки на носу... Какой паршивенький... Шлют вас не спросясь, - а тут режут за очки... Поживешь с нами, что-ль?
- Поживу, - ответил я и пошел с квартирьером на село искать ночлега.
Квартирьер нес на плечах мой котелок, деревенская улица лежала перед нами, круглая и желтая, как тыква, умирающее солнце испускало на небе свой розовый дух.
Мы подошли к хате с расписанными венцами, квартирьер остановился и сказал вдруг с недоумением:
стр. 49
- Канитель тут у нас с очками и унять нельзя. Человек высшего отличия - из него здесь душа вон. А пограбь вы мало-мало или испорть даму, самую чистенькую даму, - тогда вам от бойцов ласка...
Он помялся с моим сундучком на плечах, подошел ко мне совсем близко, потом отскочил, полный отчаяния, и побежал в первый двор. Казаки сидели там на сене и брили друг друга.
- Вот бойцы, - сказал квартирьер и поставил на землю мой сундучок - согласно приказания товарища Тимошенки обязаны вы принять этого человека до себя в помещение и без глупостев, потому этот человек, пострадавший по ученой части.
Квартирьер побагровел и ушел не оборачиваясь. Я приложил руку к козырьку и отдал честь казакам. Молодой парень с льняными висячими волосами и с прекрасным рязанским лицом подошел к моему сундучку и выбросил его за ворота. Потом он повернулся ко мне задом и с особенной сноровкой стал издавать постыдные звуки.
- Орудия номер два нуля, - крикнул ему казак постарше и засмеялся, - крой беглым.
Парень истощил нехитрое свое уменье и отошел. Тогда ползая по земле, я стал собирать рукописи и дырявые мои обноски, вывалившиеся из чемодана. Я собрал их и отнес на другой конец двора. У хаты на кирпичиках стоял котел, в нем варилась свинина, она дымилась, как дымится издалека родной дом в деревне и путала во мне голод с одиночеством без примера. Я покрыл сеном разбитый мой сундочок, сделал из него изголовье и лег на землю, чтобы прочесть в Правде речь Ленина на втором конгрессе Коминтерна. Солнце падало на меня из зубчатых пригорков, казаки ходили по моим ногам, парень потешался надо мной без устали и излюбленные строчки шли ко мне тернистой дорогой и не могли дойти. Тогда я отложил газеты и пошел к хозяйке, сучившей пряжу на крыльце.
- Хозяйка, - сказал я, - мне жрать надо.
Старуха подняла на меня расплывшиеся белки полуослепших глаз и опустила их снова.
- Товарищ, - сказала она помолчав - от этих дел я желаю повеситься.
- Господа бога душу мать, - пробормотал я тогда с досадой и толкнул старуху кулаком в грудь - толковать тут с вами...
И отвернувшись я увидел чужую саблю, валявшуюся неподалеку. Строгий гусь шатался по двору и безмятежно чистил перья. Я догнал его и пригнул к земле, гусиная головка треснула под моим сапогом, треснула и потекла.
стр. 50
Белая шея была разостлана в навозе и крылья заходили над убитой птицей.
- Господа бога душу мать, - сказал я, копаясь в гусе саблей, - изжарь мне его хозяйка...
Старуха, блестя слепотой и очками подняла птицу, завернула ее в передник и потащила к кухне.
- Товарищ, - сказала она помолчав, - я желаю повеситься, - и закрыла за собой дверь.
Казаки сидели уже вокруг своего котелка. Они сидели недвижимые, прямые, как жрецы, и не смотрели на гуся.
- Подходяще, - сказал один из них и зачерпнул ложкой щи. И они стали ужинать с сдержанным изяществом мужиков, уважающих друг друга. А я вытер саблю песком и вышел за ворота и вернулся снова томясь. Луна висела уже над двором как дешевая серьга.
- Братишка, - сказал мне вдруг Суровков, старший из казаков, - садись с нами снедать, покеле твой гусь доспеет.
Он вынул из сапога запасную ложку и подал ее мне. Мы похлебали самодельных щей и съели свинину.
- В газете-то што пишут? - спросил парень с льняным волосом и опростал мне место.
- В газете Ленин пишет, - сказал я, вытаскивая Правду, - Ленин пишет, что во всем у нас недостача.
И громко, как торжествующий глухой, я прочитал казакам ленинскую речь.
Вечер завернул меня в живительную влагу сумрачных своих простынь, вечер приложил материнские ладони к пылающему моему лбу. Я читал и ликовал и подстерегал, ликуя, таинственную кривую ленинской прямой.
- Правда всякую ноздрю щекочет, - сказал Суровков, когда я кончил, - да как ее из кучи вытащишь? А он бьет сразу, как курица по зерну.
Это сказал о Ленине Суровков, взводный штабного эскадрона и потом мы пошли спать на сеновале. Мы спали шестеро там, согреваясь друг от друга с перепутанными ногами, под дырявой крышей, пропускавшей звезды. Я видел сны и женщин во сне и только сердце мое, обагренное убийством, скрипело и текло.
Июль, 1920 г.