стр. 3

     ЗАПИСНАЯ КНИЖКА ЛЕФА

     Как я себя чувствую в литературе? Как морская рыбешка в пресной воде. Если зачеркнуть эпитеты, которые всегда почти играют украшательскую роль, то получится очень хорошо: просто - как рыба в воде.
     Кроме ближайших друзей, с которыми ничто уже не сможет изменить отношений, - Маяковского, Брика, Пастернака, Шкловского и всех лефов, - ко мне хорошо относятся М. Голодный, Светлов, Бабель, О. Форш, Н. Тихонов, А. Веселый. С ними - хоть и видишься редко - чувствуешь непрерывную связь доверия и симпатии, неослабевающих от времени.
     Не любят меня славянофилы: П. Орешин, С. Клычков, А. Толстой. Этот при последней встрече смотрел на меня округлившимися по-совиному глазами и, качая головой, все повторял: "Ах, Асеев, какой же вы ожесточенный человек!" Это на то, как я говорил, что пишет он теперь, очертя голову, на рынок, презирая и рынок и самого себя,
     Щеголев сидел, как честертоновское Воскресение, и давил меня холодом молчаливого недоброжелательства. А в общем - им здорово хотелось меня побить, но не было повода и уверенности в своей правоте.
     Раскормленные литературные битюги, стареющие протодьяконы от искусства.

     Николай Тихонов кавалерист и по виду. Он сух, поджар, постен, и, кажется, лицо его должны пересекать шрамы многочисленных молчаливых схваток. В семье, несмотря на большую нежность к ней, - он остается поставленным на постой солдатом. У него целый сундук с неопубликованными балладами типа "Синего пакета". Он их не пустил в печать, перейдя на более сложные формы стиха.

     Форшиха смотрит вокруг черными прослезившимися от смеха глазами. Она рассказывает законспирированным баритоном о неуловимом завфинчастью одного из издательств.
     - Понимаете ли, он буквально распыляется при моем приближении. Я приду, вот вижу лошадь его у подъезда. А его самого

стр. 4

уже нет. Распыляется и сгущается в другом месте. Я в это другое место, а уж он опять распылился и... сгустился вдали! Это что же? Это уж не человек, а чудо!
     Чудо вскоре распылилось вместе с деньгами авторов и сгустилось уже далеко на самой окраине Союза. Форш и теперь при встречах не может забыть о нем: "Распыляется и... сгущается. А денег-то нет!"

     У Федина тоже необычайные глаза. Радужная оболочка у него ярко-голубая и как бы расширенно застывшая в состоянии крайней взволнованности. Он белесый, как финн. Отличный счетовод-любитель: когда нужно было ревизовать одно из издательств, он точно, добросовестно и методически разобрался во всех счетах, систематизировал работу и довел ее до конца. За ним есть крепкая культурная традиция порядочности, очень помогающая ему в работе.

     Про Николая Никитина, вошедшего в комнату в кепке, чулках и круглых очках, кто-то - кажется, Чуковский - заметил: "Разве это писатель? Это велосипедист! Его очки к земле давят!"

     Кто ненавидит меня, так это Воронский. Сердит он на меня за то что я написал когда-то в "Молодой Гвардии", что поэтическая молодежь нищенствует, а людьми, подобными ему, в это же время устраиваются заграничные командировки Пильняку. Он этого никогда не простит мне. Он даже из своей книги вычеркнул мою фамилию, упоминавшуюся в статьях, вошедших в книгу. Очень злопамятный и самолюбивый человек.

     Красные ворота прошлым летом реставрировали и красили, а теперь решено их снести, так как мешают движению. Отсюда ясна разница между движением зимним и летним.
     Для редакции частная приписка: Ворота решено оставить, по Москве ходят "стихи":

          Была белая Москва
          Были Красные ворота,
          Стала красная Москва
          Стали белыми ворота.

               Прим. выпускающего "Леф".

     Из разговора с одним умным и культурным человеком.
     - "Ну, расскажите, что у вас там в союзе писателей?" - "Да я там не бываю". - "Ну, все-таки, ведь знаете же? Кто там председатель?" - "Сквирский Ал. Ив.!" - "Какой это Сквирский? Это что в Одессе босячил? Разве он не умер? А я думал, что он давно уже умер. Ну, очень рад, очень рад! А я думал, что умер! А вот

стр. 5

вы читали альманах "Прибой"? Там Пантелеймон Романов. О любви. И Фатов. Кажется, так ведь - Фатов? Он пишет, что Романов классик? Вот, например, - "О любви". Но это же несколько страничек пошлости?! А! И вы за них? Это вас погубит!"
     Умный человек не слушает возражений. Он валит в одну кучу все, что есть в литературе. По скуле его от виска до подбородка вибрируют мускулы. Он подхохатывает все время суховатым смешком своим словам. Его лоб велик, почти в остальную половину лица. Нос кривит несколько вправо; веки глаз припухлые; губы ярки, но расплывчаты; волосы цвета пепла все еще густы и живы. Костюм на нем из русского сукна сидит чуть-чуть мешковато. Подчеркнутая, пожалуй, пренебрежительность к покрою платья и литературе. Есть дела более важные. А литература - это вообще - Романов, Маяковский, Пастернак, Казин, Пильняк, Булгаков и еще там - как его? - Фатов? Кажется, ведь так, - Фатов? Ну, я очень рад, очень, что никто не умер!
     На стене огромная, во всю высоту, карта Европы.
     В узком, красной фанеры, ящике кабинета, засунут умный, большой, культурный человек.
     И пресность воды, в которой живешь, тогда ощущается сильнее.

     Орешин ненавидит меня черной волчьей ненавистью.
     Ему кажется, что я ему в чем-то мешаю, что-то перебиваю, где-то перехожу дорогу. Впрочем вряд ли он долюбливает кого-нибудь даже из своих собутыльников. Он горячешный ненавистник всяких возможных даже в воображении убытков.
     И существование других поэтов ему кажется личным, сплошным, непоправимым убытком.

     Был в "Молодой Гвардии". Из кучи стихотворений, присланных в редакцию, попалось одно, подписанное фамилией Цвелев. Ручаюсь, что через год будет известен. Живет в Можайске. Не знаю его лица, происхождения, адреса. Но критикам советую запомнить фамилию и занести в записные книжки. Пригодится. Заработают.
     А Цвелеву запомнить: впервые, как и многих других наиболее талантливых, его фамилия произносится в "Лефе".

     (Н. А.)

     ---------------

     Сейчас апрель. Февральскую революцию праздновали в марте, но и до декабря будет удивлять следующее:
     12 марта в "Правде" появилась поэма Орешина "Распутин", в "Известиях" появилась она же, но в сокращенном виде.
     В "Правде" кончалась словами:

          "И царя со всею знатной дрянью
                сшибли Октябрем".

     В "Известиях":

          "И царя со всею знатной дрянью
                сшибли Февралем".

стр. 6

     Все удивительно в этой двухвостой поэме. Почему "октябрь" и "февраль" оказались одним и тем же, почему вместо двух разных революций какой-то один общий комбинированный "дуплет" получается, почему на одного поэта целые две революции и две газеты пришлись и почему этот один - Орешин.
     Я собрал около 7 000 записок, поданных мне на лекциях за последнее полугодие. Записки разбираем, систематизируем и выпустим книгу универсальных ответов. Пока общее правило:
     Публика первых рядов платных выступлений больше всего жалуется, что "Леф не понятен рабочим и крестьянам".
     С одним таким я вступил, смущаясь, в долгие объяснения. Меня одобрили с галерки: "Да что вы с ним болтаете, это крупье из местного казино!" Крупье имел бесплатное место в театре, так как эти два учреждения часто селятся рядом.
     Зато в Ростове-на-Дону, выступая в ленинских мастерских перед 800 рабочими, я не получил ни одной не понимающей записки.
     Проголосовали:
     - Все ли понимают?
     - Кто нет? Одиннадцать.
     - Всем ли нравится?
     - Кому нет? Одному.
     - Остальным, которые и не понимают, и тем нравится?
     - И тем.
     - А кто этот стихоустойчивый один?
     - Наш библиотекарь.
     В поездках по провинции видишь и читаешь многое, обычно не попадающееся.
     Например, крестьянский литературно-общественный журнал "Жернов" N 8. А в нем статья тов. Деева-Хомяковского "Против упадочничества".
     В ней есть такое:
     - Характерно письмо одного и не плохо пишущего товарища из крестьян Гомельской губернии:

     Я усиленно работаю над собой, но мне никак не удается хотя краем уха пролезть в такие журналы, как "Красная Нива", "Новый Мир", "Красная Новь". Послал "прохвостам" ряд своих лучших стихов, но, увы, даже ответа не получил. Писал запрос, просил слезно "отеческий" ответ, но ничего не слышно. Вот, товарищи, бывают минуты отчаяния, и тогда на все смотришь не глазами пролетариата, а глазами озорными и забиякой сорванцом. Везде в журналах печатаются только "свои", только тот, кто у "печки". Печатают всякий хлам и шлют его нам в деревню.

     Леф, конечно, против грубого тона, но по существу это, конечно, правильно.
     А еще редактор "Нового Мира" и "Красной Нивы" пишет, что Леф потерял связь с литературным молодняком.
     Что вы!
     В один голос разговариваем.

стр. 7

     Приписка редактора "Жернова":
     "Это пишет развитой, близкий нам человек, активный участник гражданской войны".
     Нам он тоже близкий.

     (В. М.)

     ---------------

     Двухлетний ребенок говорит, неправильно употребляя словесные штампы: "Я с таким трудом потеряла карандаш".

     К отцу Есенина - крестьянину - приехала делегация. Он принял их в избе.
     - Расскажите нам о вашем сыне.
     Старик прошелся в валенках по комнате. Сел и начал:
     - Была темная ночь. Дождь лил, как из ведра...

     В одной редакции редактор спрашивал, получив толстую рукопись:
     - Роман?
     - Роман.
     - Героиня Нина?
     - Нина, - обрадовался подающий.
     - Возьмите обратно, - мрачно отвечал редактор.

     Не годны для печатанья также рукописи, написанные чернилами разных цветов.

     Крестьяне покупают на ярмарках фотографические карточки и вешают их на стенах изб как украшения.
     Вероятно, не хватает генералов.

     Во время войны многие наши пленные бродили по центральной Европе. Они попадали из Германии в Сербию, в Турцию. Потом они попали в революцию. Трудно даже представить, насколько изменился крестьянин.

     Сибирскому языку Всеволода Иванова обучал Горький. Для него Всеволод записал пять тысяч слов. Еще не все слова использованы. Если кому нужно, попросите. Может быть, подарит. Он писатель настоящий.

     Сравнивал "L'Art poetique" московского издания 1927 года с нашей "Поэтикой" 1919 года. До чего улучшилась бумага!

     Моему знакомому цензор сказал: "У вас стиль удобный для цензурных сокращений".

     Человек, назначенный заведующим одного кинопредприятия, на первом прочитанном сценарии (Левидова) написал следующую резолюцию: "Читал всю ночь. Ничего не понял. Все из кусочков. Отклонить".

стр. 8

     Редактор, прочитав стихи поэта, сказал ему: "Ваши стихи превосходны, но я их не напечатаю: они мне не нравятся"... Потом прибавил задумчиво: "А знаете, вы чем-то напоминаете мне моего Бакунина".

     Крупное издательство вывесило объявление: "Выдача гонорара прекращена впредь до особого распоряжения".

     Молодой поэт, только что выпустивший свою первую книжку, спросил: "Как вы думаете, я останусь в истории литературы?"
     Вопрос этот напоминает вопрос не очень порядочной женщины: "Я тебе доставила удовольствие?".

     Издатель (Успенский) прочел книгу, ему принесенную, и сказал: "Я не читаю уже пятнадцать лет. Вашу книгу я прочел, так как вас очень уважаю. Она не понятна. Вы ее не можете переделать?"
     Писатель переделал.

     В. Л. Дуров рассказывал: "Я выписал из-за границы моржей, чтобы научить их резать минные заграждения.
     - И режут?
     - Нет, пока я их научил играть на гитаре".

     Петр Коган носил в Париже, приходя на выставку, цилиндр, как поставленный на голову, а не как надетый.
     Так Сейфулина сейчас носит свое литературное имя.

     Видал карточку К. Федина.
     Он сидит за столом между статуэтками Толстого и Гоголя.
     Сидит - привыкает.

     (В. Ш.)