стр. 38

     П. Незнамов.

     ПРОМАХИ И ПОПАДАНИЯ.

     (Юбилейные номера "Огонька", "Экрана", "Прожектора", "Красной нивы", и "30 дней".)

     КАК ХЛЕБ.

     Знаменательный факт: юбилейные номера иллюстрированных журналов берутся с бою, и остатки их не поступают для комплектов. Комплекты остаются без этих номеров. О чем это говорит?
     Вдруг колоссально вырос контингент потребителей иллюстрированных журналов. К киоскам кроме обычных покупателей, привыкших брать журнал как предмет необходимости, ринулись и те, которые берут журналы как предметы роскоши - как новое платье, вкусный обед, прогулку, театр.
     Тем благороднее задача - быв купленным, как роскошь, - оказаться нужным, как хлеб.
     Тем ответственнее обязанность журнала в такие дни - дать настоящую встряску, настоящую зарядку, настоящее знание.

     МИМО ДОКУМЕНТА.

     Новая культура права, склоняясь в сторону иллюстрированного журнала, ибо нет более блестящего и более точного документатора, чем иллюстрированный журнал с девственными лесами его фотографий и с золотыми россыпями его типографской техники.
     Конечно..., если он - журнал - этого пожелает! В этом все дело. Ибо наш иллюстрированный журнал далеко еще не освободился из объятий беллетристики, станкового рисунка и вымысла. Вот почему задача документировать Октябрь была для него задачей, к которой он оказался плохо подготовленным и которую он если и выполнил, то кое-как и с грехом пополам.
     Случай (три случая) с т. Аросевым лучше всего иллюстрирует нашу мысль. Тов. Аросев - непосредственный участник московского вооруженного восстания, был одним из тех, которые составляли мозг этого восстания; ему и книги в руки; читатель вправе услышать от него, как в действительности происходило это героическое восстание. Тем более, что А. Аросев владеет пером.

стр. 39

     Но в Аросеве победил беллетрист. Многовековое колдовство "художественного претворения" оказалось для него заманчивее правды и патетики факта, и он написал три рассказа: "Цыганка" - для "Прожектора", "Дети" - для "Красной нивы", и "Среди юнкеров" - для "Огонька". И если последний из них еще может быть назван загримированным очерком, то сомневаться в специфической установке двух других рассказов, конечно, не приходится.
     В особенности условна "Цыганка", которая на картинном фоне "Серебряного бора в листопаде", "полуголая, но все же недоступная", выспрашивала военные тайны у белого офицера. Возможно, что такая цыганка и существовала, но что в ней, коль скоро дело дошло до рассказа, гораздо больше литературной традиции, чем реального человека, это тоже всякому ясно. И в результате получился не октябрьский очерк, а то, чего автор, вероятно, и не ждал: некое экзотическое, хотя и советское, мэримэ.
     Рядом с действительными воспоминаниями об Октябре эта экзотика стушевывается в три счета: "ей нечем кричать и разговаривать".

     КАК РАЗГОВАРИВАЛ ОКТЯБРЬ.

     Вот что сообщает К. Еремеев в своих воспоминаниях "В Гатчине" ("Прожектор") о том, как он в качестве представителя Петроградского совета ликвидировал со своим отрядом казачьи части Гатчины.
     "- Все офицеры тоже будут арестованы? - спросил генерал (Краснов).
     - Только штабные. Нет необходимости в аресте всех. Они только сдадут оружие.
     - Оружие сдавать! Невозможно! Нельзя будет показаться казакам.
     - Это обман! Это позор! - раздались негодующие голоса.
     - Позор был - итти против народа, вот, где позор. Предупреждаю, что наши войска уже заняли Гатчину, артиллерия стоит на позициях и сопротивление невозможно. Будет бойня.
     - Господа, - крикнул генерал - Прошу спокойствия. Я подчиняюсь во избежание бойни. И вам советую то же... Прошу вас оставить офицерам холодное оружие: им стыдно будет показаться без шашек".
     В этом "стыдно показаться без шашек" - вся психология офицерства как на ладони. И это записано по памяти, а не художественно вымышленно.
     Когда К. Еремеев узнал, что Керенский, Чернов и Войтинский, возможно, находятся в Гатчине, он пошел в Гатчинский совет их арестовывать.
     "Председатель совета встал и сказал нечто вроде речи, но очень невразумительной, что они и за революцию, и за свободу, и не против Петроградского совета, но...
     - Керенского у нас нет, Чернова - тоже нет. Войтинский находится здесь, это правда. Но... мы обсуждали этот вопрос и постановили никому его не выдавать, кто бы ни требовал.

стр. 40

     - Что ж, они так и будут у вас все время сидеть? Ведь выйдет на улицу, его арестуют.
     - Это другое дело, не в совете. А здесь мы не можем допустить.
     - Но, товарищи, вы значит против приказа Военно-революционного комитета. Вы стоите за бунтовщиков, контрреволюционеров.
     - Нет, мы признаем. Но здесь не можем допустить, раз мы постановили и дали человеку слово.
     - Ну, а мне дан приказ арестовать контрреволюционеров.
     Мы, большевики, революционные приказы исполняем".
     Запись по памяти, восстановление всех мелочей, предъявление снимков, писем, дневников, приказов, мемуаров, - это сейчас самое культурное дело, какое только может поставить перед собой иллюстрированный журнал. И только в таких очерках были смысл и сила октябрьской прозы.

     АКТУАЛЬНЕЙШЕЕ ИЗ ВСЕГО.

     Далеко не по этой линии шло юбилейное соревнование журналов, но все-таки кое-что собрано. И буквально диву даешься: какая сила присуща октябрьской фотографии! Как впечатляет простенький монтаж на тему "10 лет строительства"! Как расталкивает и встряхивает читателя вид новой фабрики: вид махины, у подножья которой люди кажутся муравьями, но муравьями, сделавшими Октябрь!
     "Баррикады в Москве", "Отряд красноармейцев перед отправкой на фронт", "Коммунистический субботник", "Колчак и английские офицеры на восточном фронте" и совершенно изумительная фотография "Концерт на агитпункте", из которой видно, что вместо театрального пайка красноармейцы подчас получали халтурщиков в боярских костюмах и кокошниках, - все эти снимки, разве не являются они самым реальным из всего реального об Октябре.
     Они - и путеводитель и комментатор эпохи, они - и пафос и эпос прожитых лет. И никакой "принудительный ассортимент" вроде Чехониных, Френцов и Осьмеркиных не может итти с ними в сравнение.
     А опубликованные "Прожектором" приказы и прокламации! Например, такой:

         ПРИКАЗ
     по городу Алешкам
         N 719.

     1 августа 1920 г.

     1. Опять жиды помогали красным, поймаю - повешу.
     2. Оружие, упряжь, лошадей и имущество, брошенное большевиками, немедленно доставить в штаб полка. За утайку - взгрею.

стр. 40/1

[] 4. Кадр из фильмы "Паровоз Б - 1000" - режиссер Л. В. Кулешов, оператор М. Калатозов, по сценарию С. Третьякова (Госкинпром).

[] 5. Кадр из фильмы "Борьба за урожай" - работа П. Уречина, оператор - Струков (Совкино).

стр. 40/2

[] 6. Фото оператора Б. Франциссова - Снимок молнии.

[] 7. Фото М. Кауфмана - Пароходный компас.

[] 8. Кадр из фильмы "11-й" - работа Д. Вертова, оператор М. Кауфман (ВУФКУ).

стр. 41

     3. Оставшимся красноармейцам явиться ко мне. Наказания не будет.
     4. Магазины открыть немедленно.

         Командир 8-го Кавал. полка
             Полковник Мезерницкий.

     Сколько "художественно ни претворяй" контрреволюционера, но так его вывернуть, как он сам себя вывернул в приказе, все равно нельзя.
     А. Толстой из сил выбивается ("Ночь между двумя боями" в "30 днях"), чтобы показать солдата. И вид то у него "был страшный", и "черные волосы падали на лоб", и "на рябом лице горели круглые глаза", а вот ведь кроме штампа ничего не получается. А Джон Рид в "Огоньке" дает солдат со слов собеседника так, что можно прощупать. Собеседник признается:
     Лозунг "за веру, царя и отечество" на фронте уничтожен целиком. Вместе с "царем" и "отечеством" забыта и "вера".
     Во время молебнов священник молится за мир всего мира. А солдаты кричат:
     "Прибавь без аннексий и контрибуций".
     "Мы просим бога за всех страждующих и обремененных", а солдаты требуют:
     "Молись и за дезертиров. Что это за священник, который не хочет молиться за солдат".
     Преимущество документа неоспоримо: к чертам окопных солдат ничего не присочинено, а они перед вами.

     ПРИНУДИТЕЛЬНЫЙ АССОРТИМЕНТ.

     Неоспоримо, впрочем, оно еще не для всех.
     "Красная нива" вместо очерка о реальных Кашир- и Свирьстроях дает рассказ Ф. Гладкова "Осада реки", в котором, правда, говорится о некоем сооружении, но "это будет мировое сооружение по мощности и красоте". И оттого, что оно "мировое", - оно тем самым и ирреальное: сооружение вообще. А так как оно сооружение вообще, то и рассказ этот становится рассказом вообще и никак не споется с горластыми октябрьскими документами.
     Зато какие "вкусные" детали!
     "Микишка, чего ты снулый чорт", - кричит отчетливо и горласто, до "надрывной сипоты" голос одного из героев этого рассказа.
     А ему со страниц "30 дней" отвечает разговором двух партизан из "Бронепоезда" Вс. Иванов ("У виадука").

          1-й рыбак. Патрули!.. Бежим сюда, к морю...
          2-й рыбак. Далеко теперь убежишь, чорт слухмянный".

     "Снулые" и "слухмянные" - вот на них-то и уходит львиная доля писательской зарядки. Но в обстановке октябрьских номеров, это опять-таки - не живая реальность, а тысяча первое напластование литературщины.

стр. 42

     Это - принудительный ассортимент. И худшее из этого ассортимента предъявила "Красная нива" в лице Д. Семеновского:

          "Звездой упал венец
          с надменного чела,
          Порфира,
          Волей дерзновенных,
          с высокомерных плеч
          Властителя
          Сошла
          На плечи низких
          И презренных".

     Такими корявостями в стиле раннего Брюсова хотят "отобразить" десятилетие!

     ИТОГО.

     Октябрьский заказ требовал предъявления "неигрового" материала. "Снулые" и "слухмянные" явно не втискивались в этот заказ. "Меримэ" тоже выпадало.
     Эпоха грудью прет на документальное: она хочет, чтобы ее обдували свежие ветры факта.
     Редакции журналов пошли ему навстречу, но до чего мало! От случая к случаю и неорганизованно. Некоторый замах все-таки был. Но промахов оказалось больше, чем попаданий.
     "Прожектор" и "Огонек" дали фактического материала больше других, но отказаться начисто от "снулых" и они не смогли. А между тем годовщина Октября есть культурное явление, которое должно было исключать литературную инсценировку и все, что связано с эстетическими восприятиями.
     "Красную ниву" и "30 дней" совсем смыл беллетристический потоп. Кривая принудительного ассортимента там резко скакнула вверх.
     Это было бы очень плохо, если бы не уверенность, что мещанская нелюбовь к факту будет, рано или поздно, уничтожена. Документ победит.
     Время работает на "неигровую".