стр. 87
Р. Эйдеман.
СТАРЕЦ.
I.
Каждое утро и каждый вечер
проходишь ты
мимо окна моего -
на работу.
Волос твой в серебре,
и время морщинами
взбороздило лицо.
Я знаю:
твои ладони
жестки и грубы...
Пальцы пропитаны пылью
и пеплом металла
изъедены
в ряде годов.
Сейчас эти пальцы
жестки и грубы,
как черствая корка черного хлеба
на праздничной трапезе
бедной твоей.
Лицо твое
наподобие книги,
где время
знаки магических слов
начертало.
Морщины - эпиграфы
дням отошедшим.
И, повествуют
один и тот же рассказ...
II.
Молодость...
Молодость твоя протекала
без солнца и смеха.
Где грудь отравляла
свинцовая пыль,
и в синем сумраке
ночью и днем
вспыхивал лампы огонь -
там юность твоя уходила.
стр. 88
Твой век -
печальная, жуткая повесть.
Из мастерской в мастерскую,
с завода - в завод
блуждал ты,
покуда не понял,
что всюду горек
хозяйский хлеб.
Ты стиснул зубы
и голова глубже
осела в плечах.
III.
... Ты видел,
как жена твоя
исхудала,
сгорбившись круглые сутки
над корытом, за стиркой.
В единой коморке
стояли сырость и пар
от развешенного для сушки
белья полотнищ.
Круглые сутки
милые крошки твои
в смрадной гари
хирели и чахли...
IV.
...Ты испытал злосчастье безработицы,
когда
со стола исчезала
даже черного хлеба корка,
и в детских ресницах
иссякли последние слезы.
Ты знаешь...
Это было,
когда твоя старшая девочка
вышла вечером в улицы, полные блеска огней,
просить под окнами -
большими и яркими -
хлеба.
Не знал ты тогда.
Как заговорщики,
твои родные
таили несчастной уход.
...Пьяный матрос,
за пустые деньги,
купил ее первую
улице
подаренную ночь.
...Утром, когда рассвет
несмелым шагом
переступал порог, -
ты понял все.
стр. 89
Тяжелой рукою,
с тяжелым проклятьем,
ты бил
пришедшую с улицы
дочь,
и монеты,
с звенящим вздохом,
из хрупких пальцев ее
сыпались на пол.
V.
Были минуты,
когда
хотелось тебе уйти,
убежать,
убежать от себя самого.
Пристанищем верным
казался тебе
тогда
первый трактир
с открытыми настежь дверями,
где красных огней фонари
широко раскрытою пастью
хихикали нагло:
- Наидешевая радость!
- Двугривенный порция!
- Не откажите зайти.
VI.
Теперь,
как астра
в осеннем саду,
белеет твоя голова.
Близкие
кто - на чужбине,
кто - в яме могильной.
Каждое утро и каждый вечер
проходишь ты
мимо окна моего -
на работу.
Волос твой в серебре,
и время морщинами
взбороздило лицо.
Граждане,
только что мимо окна моего
прошел
апостол седой, апостол труда.
VII.
Поэты,
не угодно ли вам
почерпнуть вдохновенья
для самых красивых поэм,
какие едва ли
когда человечество слышало?
стр. 90
Ваятели,
все бульвары и парки
вы осквернили
идолами
в честь тирании,
ее палачей и вассалов.
Смотрите:
перед вами
один из крупнейших героев,
герой безымянный.
В бронзу и мрамор
его бы бессмертие
вам претворить.
...............
VIII.
Один небезызвестный поэт:
- Люблю я
неба лазурь,
горизонты и солнце.
Я знаю,
в какой истоме дышат
первые гвоздики,
а также и то, как березы
в белых рубашках,
зеленых шапках;
в майские ночи
танцуют кадриль
вокруг душистой черемухи.
Я знаю
сладость страстных губ
под сирени кустом,
когда уплывают дни настоящего,
дни прошедшего,
словно ветром подхваченный дым...
Я знаю героев,
светящих в истории
ярким светочем;
также героев,
над которыми веют тени грехов,
таких грехов,
что кровь застывает в жилах
и разум меркнет
при поминаньи имен их.
Здесь красота, хоть и жуткая,
но титанической полная силы.
А вы хотите,
Чтоб я воспел
этого старого, грязного типа?
Тысячи раз
я видел его
у дверей кабаков.
Нет.
стр. 91
Я предпочел бы
расклейку
цирковых афиш
для негров
в Буэнос-Айресе.
IX.
Ваятель:
- Я эстет.
Воплощаю я в мрамор
лишь красоту.
Видали ль в салоне искусств
мою Афродиту?
Хмельным вином пьянит
под резцом пробудившийся мрамор.
И бронза моя
лишь для крупных людей, для великих имен,
под шагами которых
содрогаются дали земные.
Слушайте! Слушайте!
(не знаю, как величать вас:
господин, иль товарищ)
Видали ль
Наполеона из бронзы
в весенней выставке?
X.
Музыкант:
- Ох, не могу, не могу:
воспитан я на гармонии.
Где же созвучье теперь?
Я не могу не терять равновесия,
если каждый день
трещат за окном пулеметы,
а ночью
Чека
ружейными залпами
разрывает покой...
Что сделали вы
для искусства?
Даже
вчера еще,
в комиссарьяте,
отказали мне в выдаче ордера
на флакончик духов.
Что сделали вы
для искусства?
XI.
...............
стр. 92
XII.
Из городских предместий,
подвалов, казарм и ночлежек,
мы -
певцы и солдаты революции -
идем.
Мы те,
кто новейшее слово свое
Республике
посвящает,
лежа ничком в окопах сырых.
Мы те,
кто находит новые образы,
новые звуки
там -
где над днем умирающим
шествуют медь и огонь.
Мы те,
кто на улицах,
в твердой поступи,
в бурном ритме
ищет аккордов иных,
неслыханных маршей.
XIII.
Долой бронзовых Наполеонов!
железных Бисмарков!
На всех перекрестках, бульварах, парках и скверах мы воздвигаем новые памятники.
Слава тебе, Седой.
Утром и вечером проходишь ты мимо окна моего на заводы Великой Коммуны. Я не спрашиваю о твоем имени. В тебе я вижу сотни.
Тебе, величайшему из великих, первый памятник!
Чем велик Александр, который однажды лишь жаждал в пустыне? - Во сто крат величавей и больше ты, кто исходил пустыни лишений и голода.
Слава тебе и моя поэма - тебе!
(Перевел с латышского P. Sviris).