 |
 |
 |
 |
|
ТЫНЯНОВ Ю. Н. 21 «Ода его сиятельству графу Д. И. Хвостову, с примечаниями автора» является одной из интереснейших комических пародий Пушкина. Многое в ней представляется, однако, загадочным и спорным. Ода написана в 1825 г. В ней, отмечалось всеми комментаторами, пародируются «оды» гр. Д. И. Хвостова. Действительно, кой-какие частности напоминают Хвостова. Передан, например, характер «примечаний» графомана-одописца. Ср. хотя бы следующие его примечания: «Позднее взывание к Музе было написано в селе Слободке, которого живописательное местоположение на речке Кубре внушило автору начать дидактическое сочинение романтическою картиною»a или: «Переводчик Илиады есть муж, богатый просвещением. Сверх глубокого его знания древней и новой словесности он обилует мыслями, соединенными с тонким вкусом»b или: «Вельможа, озаряся Фебом, и последующие стихи относятся к учреждению Министерств»c и т. д. Но подобные же примечания мы встретим и у многих других одописцев. И некоторые соображения не позволяют признать исчерпывающим следующий комментарий Льва Поливанова, потом почти дословно переписанный П. О. Морозовым в его издании Пушкина, равно как и в издании академическом: «Эта ода есть пародия на подобные произведения гр. Д. И. Хвостова и других сочинителей высокопарных од… Пушкин удачно пародирует стариков своего времени… Но высшей степени комизма пародия достигает в самом содержании. Уже одна мысль — призвать гр. Дмитрия Ивановича занять место похищенного смертью Байрона, как защитника угнетенных греков при их восстании, должна была вызывать неудержимый смех у современных читателей»d. Прежде всего, какую роль играет здесь имя гр. Хвостова? Чем вызвал мастерскую пародию Пушкина всеми осмеиваемый эпигон-одописец? Правда, около этого времени несколько оживилась его деятельность и вместе с тем оживились обычные насмешки над ним; так, в «Благонамеренном» за 1824 г. (ч. 25, № 6, стр. 430) была напечатана его анекдотическая «Надпись месту рождения великого Ломоносова»e, тогда же появились его стихи «Майское гулянье в Екатериногофе 1824 г.»f, а в начале 1825 г. — «Послание к N. N. о наводнении Петрополя, бывшем 1824 г., ноября 7»g. Тогда же начинаются неизбежные эпиграммы и легкие пародии. Кн. Вяземский пишет «На трагедию графа Хвостова, издающуюся с портретом актрисы Колосовой»:
И для красавицы готов: Стихи отводят от портрета, Портрет отводит от стиховh 169. Он же пародирует чрезмерно почтительную «Надпись к портрету гр. Д. И. Хвостова», появившуюся в «Дамском журнале»:
В Сенате — истины блюститель, В семействе — гений-покровитель И нежный всюду друг людей, сначала заменив слово «людей» словом «ушей», a затем окончательно переделав:
Но только соловей-разбойник, В Сенате он живой покойник, И дух нечистый средь людейi. При этом оказалось, что А. И. Тургенев, Жуковский и Алексей Перовский также пародировали этот «катрень графа Хвостова»j. Но все же Хвостов к 1825 г. оставался предметом домашнего употребления у старших, большой и мастерской пародии Пушкина он не заслуживалk. Да и пушкинская «Ода графу Хвостову» пародирует не только и не столько Хвостова, сколько одописцев вообще, причем в список их вошли не только представители старой оды, как Петров и Дмитриев, но и такой современный поэт, как Кюхельбекер. Таким образом, «Ода графу Хвостову» является как бы «Revue des Bévues», о которой Пушкин мечтал еще в 1823 г.l 169, при этом либо Пушкин пародировал не только Хвостова, но и перечисленных авторов, либо Хвостов был только полемическим именем, средством шаржа, а пародия была направлена по существу не против него. Но и это не уяснит нам того обстоятельства, почему Пушкин в 1825 г. удостаивает такой длинной и мастерской пародии старинную оду и почему сплетает с именем Петрова имя Кюхельбекера. Не могу также согласиться со Львом Поливановым и относительно сюжета «Оды»; комизм его вне сомнений, но сам он загадочен. В сущности, сюжетная схема «Оды» — смерть Байрона. Если принять во внимание впечатление, произведенное этим событием, то нужно предположить, что к сочетанию имени Байрона с именем Хвостова и к тому обстоятельству, что оно служит сюжетом пародии, у читателей того времени был какой-то ключ. Начнем с последнего. Байрон умер 7 апреля 1824 г. Получив известие о его смерти, Пушкин писал кн. Вяземскому в июне 1824 г.: «Тебе грустно по Байроне, а я так рад его смерти, как высокому предмету для поэзии»m. Между тем все ждут поэтических откликов на событие. Вяземский пишет жене: «Кланяйся Пушкину и заставь тотчас писать на смерть Байрона, а то и денег не дам»n. Он же пишет Тургеневу: «Завидую певцам, которые достойно воспоют его кончину. Вот случай Жуковскому! Если он им не воспользуется, то дело кончено: знать, пламенник его погас. Греция древняя, Греция наших дней и Байрон мертвый — это океан поэзии! Надеюсь и на Пушкина»o; «Неужели Жуковский не воспоет Байрона? Какого же еще ждать ему вдохновения? Эта смерть, как солнце, должна ударить в гений его окаменевший и пробудить в нем спящие звуки!»p. Таким образом, смерть Байрона явилась темою для лирических состязаний, «высоким предметом» для торжественной лирики. Вскоре начинается приток произведений, посвященных смерти Байронаq. В числе их были: стихотворение Пушкина «К морю», с обращением к Байрону, появившееся во II части альманаха «Мнемозина», стихотворение Кюхельбекера «Смерть Байрона», напечатанное в III части «Мнемозины» (и затем изданное отдельно) и стихотворение Рылеева «На смерть Байрона»r. В стихотворении Кюхельбекера имя Байрона связано с именем Пушкина: Пушкину, сидящему на крутизне над морем (лирическое действие развертывается в «стране Назонова изгнанья»), является тень Байрона. Стихотворение представляет собой каноническую оду, с явным соблюдением архаического державинского стиля: Начинается она с экспозиции — картины вечера:
Златое, дневное светило И твердь и море воспалило; По рощам разлился пожар; Зажженное зыбей зерцало, Алмаз огромный, трепетало.
Один не мыслит о покое? Один в безмолвие ночное, В прозрачный сумрак погружась, Над морем и под звездным Хором Блуждает вдохновенным взором?
Певец, любимец россиян, Только в одиннадцатой и двенадцатой строфах дается дальнейшее развитие мотива:
Бледнею, трепещу, рыдаю; Подавлен скорбию, стеня, Испуган, лиру покидаю!) — Я вижу — сладостный певец Во прах повергнул свой венец. Видения, «возвещающие певцу Руслана и Людмилы о смерти Байрона, суть олицетворенные произведения последнего». Это место «Оды» особенно архаично как по аллегорической основе, так и по языку и стилю:
Где возвышался Фебов храм, Весь в пламени, средь вихрей гневных, По мрачным тяжким облакам Шагает призрак исполина; Под ним сверкает вод равнина!
Он слышит: с горной высоты Пушкину предстают сначала видения героев Байрона:
Исходят из подземной сени; Гяур воздвигся, встал Манфред… …Стрясая с веждей смертный сон, Встал из бездонного вертепа Неистовый ездок Мазепа… Здесь находим один из классических примеров «сопряжения далековатых идей» в оде — пример столь часто осмеиваемой «бессмыслицы»:
Бессмертную и в гробном прахе; Он жив погибнувший на плахе; Отец народа, страх вельмож; И вновь за честь злосчастный мститель Идет в бесчестную обитель. Видение тени Байрона, предстающее вслед за его героями, написано с соблюдением канонической смелости:
Горé парящий великан Раздвигнул пред собой туман! Сколь дерзостно его теченье! Он строг, величествен и дик! Как полный месяц, бледный лик. Оде были предпосланы примечания в виде предисловия (Кюхельбекер находил, что «выноски, полезные, даже необходимые в сочинении ученом, вовсе неудобны в произведениях стихотворных, ибо совершенно развлекают внимание»)170. Примечания эти также писаны нарочито архаическим стилем: «По сей причине мы в настоящем случае вынуждаемся объявить тем из наших читателей, которым поэт Байрон известен только по слуху, что видения, возвещающие певцу Руслана и Людмилы о смерти Байрона, суть олицетворенные произведения последнего, каковы: Дант (см. “Пророчества Данта”), Гяур, Манфред, Тасс (см. “Сетование Тасса”), Мазепа.
Бессмертную и в гробном прахе Стихотворение Рылеева «На смерть Байрона», не архаичное по языку и стилю, по конструкции представляло собою каноническую оду. Рядом с ними пушкинское «К морю» со строфами, посвященными Байрону, было как бы намеренным уклонением от одического канона. В «Оде графу Хвостову» Пушкин хотя и не дал прямой пародии кюхельбекеровой оды, но подчеркнул его адресu; в первых же строках он пародирует выражение из другого его произведения:
И резво скачет и кипит,
Певец, тебе даны рукой судьбы Душа живая, пламень чувства, Веселье тихое и светлая любовь, Святые таинства высокого искусства И резво-скачущая кровь!v Пушкин пародически подчеркнул здесь выражение Кюхельбекера, изменив конструкцию причастия, воспринимавшуюся в ряде прилагательных, в глагол, и обострив, таким образом, алогизм эпитета; эпитет «резво-скачущая кровь» примыкает к излюбленным архаистами сложным эпитетам (ввод которых был отчасти мотивирован «гомеровским» колоритом: высокотвердынный, меднобронный, бурноногий и т. д.)x; эти эпитеты были существенной принадлежностью архаистического стиля; от Ломоносова и Державина они перешли к шишковцам (Шихматов, Бобров); еще Панкратий Сумароков осмеивал их как стиль «пиндарщины» в своей «Оде» в «громко-нежно-нелепо-новом вкусе»:
Лазурно-бурный конь, Пегас! Против этих эпитетов высказывался Карамзин: «Авторы или переводчики наших духовных книг образовали язык их совершенно по греческому, наставили везде предлогов, растянули, соединили многие слова, и сею химическою операцией изменили первобытную чистоту древнего славянского»y. Выражение Кюхельбекера было сразу подхвачено критикой. Так, в «Благонамеренном» (1825, № 12, стр. 440–441), в статье «Дело от безделья или краткие замечания на современные журналы» о послании «К Грибоедову» писалось между прочим: автор «говорит, что Г. Грибоедов возлетит над песнями толпы, что рукой судьбы даны ему душа живая, пламень чувства, веселье светлое, тихая любовь высокого искусства и резво-скачущая кровь! Не останавливаясь на резко-скачущей крови, заметим только, что следовало бы объяснить, к какому именно искусству дана Г. Грибоедову тихая любовь». Во второй строфе Пушкин хотя и не называет в примечании пародируемого автора, зато дает совершенно явный намек на стихотворение Рылеева «На смерть Байрона»:
Где от крови земля промокла: Перикла лавр, лавр Фемистокла! Лети туда, Хвостов наш! сам. Ср. аналогичное место в стихотворении Рылеева:
Эллада средь святой борьбы; Какою ж вновь бедой судьбы Грозят отчизне Фемистокла? Пушкин комически подчеркнул рифму Рылеева, изменив ее из опоясывающей на парную; ближе стоящие слова теснее связаны друг с другом, и поэтому сильнее эффект комической неожиданности; кроме того, Пушкин пародически инструментовал второй рифмующий стих трудно произносимым сочетанием согласных:
Надо отметить, что эту рифму, окруженную сходным текстом, Рылеев употребил уже раз в стихотворении «А. П. Ермолову» (1821):
Надежда сограждан, России верный сын, Ермолов! поспеши спасать сынов Эллады, Ты, гений северных дружин!
…Уже в отечестве потомков Фемистокла Пушкин употреблял богатые, неожиданные рифмы (в особенности на имена собственные) обычно с комическою цельюaa, и употребление богатой рифмы, подобной пародированной, где со словом «Фемистокла» рифмует прозаическое «намокла» и «взмокла», было для него приемом, явно вызывавшим на пародиюab. Рылеев, собственно, первый подал Пушкину мысль о Revue des Bévues. В начале января 1823 г. Пушкин писал брату: «Должно бы издавать у нас журнал Revue des Bévues; мы поместили бы там выписки из критик Воейкова, полудневную денницу Рылеева, его же герб российский на вратах Византийских (во время Олега герба русского не было…) и т. д.»ac. Немного ранее он пишет о том же, связывая имя Рылеева с именем Хвостова: «Милый мой, у вас пишут, что луч денницы проникал в полдень в темницу Хмельницкого. Это не Хвостов написал — вот что меня огорчило»ad. Смерть Байрона, в которой и Пушкин видел «высокий предмет для поэзии», была прежде всего благодарным поводом для воскрешения оды, который архаисты и использовали. Таким образом, «Ода графу Хвостову» явилась полемическим ответом воскресителям оды, причем пародия на старинных одописцев явилась лишь рамкою для полемической пародии на современного воскресителя старой оды Кюхельбекера и на защитника новой оды Рылеева. «Ода» в малом виде осуществляла проект Пушкина о Revue des Bévues. a Стихотворения графа Д. И. Хвостова, т. I. СПб., 1828, стр. 313. b Там же, т. 2, 1829, стр. 205. c Там же, т. I, стр. 293. d Сочинения А. С. Пушкина с объяснениями их и сводом отзывов критики. Издание Льва Поливанова для семьи и школы, т. I. М., 1893, стр. 175–176. e Остафьевский архив, т. III, стр. 26. Письмо А. И. Тургенева к кн. П. А. Вяземскому: «Соловей-Хвостов недавно воспел Ломоносова следующим стихом:
f См. отзыв А. И. Тургенева в письме к кн. П. А. Вяземскому. Остафьевский архив, т. III, стр. 40. g См. отзыв Пушкина в письме к кн. Вяземскому от 23 января, 1825 (Переписка, т. I, стр. 171), «Медный всадник» (Сочинения и письма А. С. Пушкина, т. IV, СПб., изд-во «Просвещение», 1906, стр. 258) и отзыв Тургенева в письме к кн. Вяземскому (Остафьевский архив, т. III, стр. 96). h Остафьевский архив, т. III, стр. 83. i Там же, стр. 109 и 472. j Там же, стр. 112. k «Вошло в обыкновение, чтобы все молодые писатели об него оттачивали перо свое, и без эпиграммы на Хвостова как будто нельзя было вступить в литературное сословие; входя в лета, уступали его новым пришельцам на Парнас, и таким образом целый век молодым ребятам служил он потехой» (Записки Ф. Ф. Вигеля, ч. 3, М., 1892, стр. 145.) l Переписка, т. I, стр. 63. m Переписка, т. I, стр. 118. n Остафьевскпй архив, т. V, стр. 11. o Там же, т. III, стр. 48, 49. p Там же, стр. 54. q Алексей Веселовский. Западное влияние в новой русской литературе. М., 1906, стр. 159, примечание. r Напечатано только в 1828 г. в «Альбоме северных муз»; см. также статью В. Якушкина «Из истории литературы 20-х годов. Новые материалы для биографии К. Ф. Рылеева». «Вестник Европы», 1888, ноябрь–декабрь, стр. 592. s В черновой рукописи Кюхельбекера (Пушкинский дом) стихотворение начиналось прямо с шестой строфы, остальное прибавлено после. t Все выписки из «Мнемозины», 1824, ч. III, стр. 189–190. u Здесь можно говорить только о некотором лексическом сходстве, впрочем, не идущем дальше общих качеств архаического стиля; сходны также фигуры «аллегории»: Вражда и Зависть, Дети Ночи (Кюхельбекер); Феб, Игры, Смехи, Вакх, Харон (Пушкин); но и это не выходит из пределов самого общего характера стиля. v Даю текст по рукописи Кюхельбекера из архива А. А. Краевского (Публичная библиотека). Стихотворение было напечатано в «Московском телеграфе», 1825, ч. 1, № 2, стр. 118–119, с незначительными вариантами и с пропуском (должно быть, по цензурным соображениям) слов «святые таинства», что делало стих бессмысленным. То обстоятельство, что Пушкин пародирует в «Оде» выражение Кюхельбекера, было поставлено во главу угла при датировке стихотворения (см. Л. H. Maйков. Материалы для академического издания сочинений А. С. Пушкина. СПб., 1902, стр. 250–252; Сочинения и письма А. С. Пушкина, т. II. СПб., изд-во «Просвещение», стр. 360; Н. О. Лернер. Труды и дни Пушкина, изд. 2-е. СПб., 1910, стр. 451); на основании того, что стихотворение Кюхельбекера появилось в печати в 1825 г., к этому году относят и стихотворение Пушкина. Между тем, очевидно, нельзя исходить из этого шаткого основания: стихотворение Кюхельбекера и в печати, и в его черновой тетради (Архив В. Гаевского) имеет помету: Тифлис — 1821. Несомненно, Пушкин мог быть знаком с этим произведением значительно ранее; некоторые соображения в пользу этого имеются. В исходе (?) 1822 г. Дельвиг пишет Кюхельбекеру: «Ты страшно виноват перед Пушкиным. Он поминутно о тебе заботится. Я ему доставил твою “Греческую оду”, “Посланье Грибоедову и Ермолову”…» (Сочинения барона А. А. Дельвига. С приложением биографического очерка, составленного В. Майковым. СПб., 1893, стр. 150); между тем Пушкин пишет в сентябре 1822 г. брату: «Читал стихи и прозу Кюхельбекера. Что за чудак! Только в его голову могла войти жидовская мысль воспевать Грецию… Грецию, где все дышит мифологией и героизмом, славяно-русскими стихами, целиком взятыми из Иеремия. “Ода к Ермолову” лучше, но стих: Так пел в Суворова влюблен Державин… слишком уж греческий. Стихи к Грибоедову достойны поэта, некогда написавшего: Страх при звоне меди заставляет народ устрашенный толпами стремиться в храм священный» и т. д. Здесь Пушкин имеет в виду, очевидно, не «Олимпийские игры» Кюхельбекера, как полагает П. О. Морозов (Сочинения и письма А. С. Пушкина, т. VIII. стр. 426), а оду Кюхельбекера «Глагол Господень был ко мне», потому что из «греческих» стихотворений его только оно вполне подходит под характеристику «славяно-русских стихов, взятых из Иеремии»; «К Грибоедову», очень вероятно, и есть пародированное Пушкиным в «Оде Хвостову» произведение; упомянем, что беловая рукопись Кюхельбекера (Архив Краевского, Пушкинский дом), содержит как раз в последовательности, которой держится и Пушкин в письме, его произведения: 1) «Глагол Господень был ко мне»; 2) «А. П. Ермолову»; 3) «Грибоедову». Другое послание Кюхельбекера к Грибоедову, которое также могло бы подойти под характеристику Пушкина, было напечатано в «Сыне отечества», 1823 (№ 10, стр. 128–129). Во всяком случае, при датировке стихотворения следует отправляться как от общих предпосылок (стихотворение является как бы пародическим итогом лирического состязания), так, в частности, от указаний, которые дает, например, переписка А. И. Тургенева с П. А. Вяземским (первое упоминание об «Оде» в письме Тургенева к Вяземскому от 4 мая 1825 г. Остафьевский архив, т. III, стр. 121), а не от упоминания в «Оде» стихотворения, написанного в 1821 г. x См. любопытные замечания о «составных словах» в рецензии на «Илиаду» Гнедича («Галатея», 1830, № 18, стр.89–90). y Сочинения Карамзина, т. 3. СПб., 1848, стр. 604; «О русской грамматике француза Модрю» (по поводу замечаний Модрю о сложных русских именах). Пушкин еще раз подчеркивает этот стилистический прием в своей «Оде»: «быстропарный». z Таким образом, здесь сходна не только рифма, но и последние строки:
Лети туда, Хвостов наш сам. aa Ср. «Гарольдом — со льдом» и замечание его по поводу рифмы «Херасков — ласков». ab Установка пародирования Рылеева в «Оде» могла бы дать точные указания на дату «Оды», но принадлежит ли Рылееву дата 1825, которой снабжено стихотворение Рылеева в «Альбоме северных муз» за 1828 г., неизвестно. (См. «Вестник Европы», 1888, ноябрь–декабрь, стр. 592. В. Якушкин. Из истории литературы 20-х годов.) ac Переписка, т. I, стр. 63. ad Переписка, т. I, стр. 52; письмо к Л. С. Пушкину от 4 сентября 1822 г.; в том же письме Пушкин пишет о стихах Кюхельбекера «Грибоедову». Стихи Рылеева, о которых говорит Пушкин, — начало думы «Богдан Хмельницкий»:
Куда лишь в полдень проникал171, Скользя по сводам, луч денницы «Русский инвалид», 1822, № 54. Для Пушкина было неприемлемо неточное употребление в разных значениях слов с одной основой; здесь сказывается требование рационального отношения к «узуальному» значению слов, бывшее одной из основ поэтики карамзинистов. Вероятно, эти стихи пародировал Пушкин в стихах Ленского:
И заиграет яркий день. КОММЕНТАРИИ 169 О возможной принадлежности этого стихотворения Пушкину см. Д. Благой. Неизвестный экспромт Пушкина. «Временник Пушкинской комиссии», вып. 2. М.-Л., 1936, стр. 425. 170 Из предисловия к «Смерти Байрона». Кюхельбекер, I, 200. 171 В последней редакции «Богдана Хмельницкого» эта строка была Рылеевым исправлена, возможно, под влиянием критики Пушкина на «Куда украдкой проникал» (см. К. Ф. Рылеев. Полн. собр. стихотворений. Ред. и прим. Ю. Г. Оксмана. Л., 1934, стр. 425). * Ю. Н. Тынянов. Пушкин и его современники. М., 1968. С. 23–121. ** Принципы републикации текста, повлекшие за собой некоторое изменение системы сносок, приведены здесь. Дата публикации на Ruthenia 14.10.2004. |
