win koi alt mac lat

[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]


Как ни в чем не бывало

В "Дружбе народов" (N 4) некоторый интерес представляет повесть Юргиса Кунчинаса "Передвижные Rontgen'овские установки. История болезни и любви" (перевод с литовского Георгия Ефремова). Во всяком случае в Литве это сочинение пользуется изрядной популярностью. "Все-таки мир поразительно изменяется даже на протяжении нашей короткой жизни. Когда исполняется пятьдесят, к своему удивлению, можешь сказать: о, четверть века назад я и помыслить не мог, что любой сопляк обзаведется автомобилем, станет звонить девке из дансинга по мобильному телефону, а мученики наук начнут лепетать об Интернете. Что русский повалится на колени, как Голем. Что политруки превратятся в политиков, а кагэбэшники - в информационных магнатов. О, четверть века назад (даже раньше!), знаете, говорю сам себе, уважаемый, был и я боек, восприимчив, чувствителен, полон каких-то необъяснимых сил. Я тогда был боек и любознателен, я успевал, проходя по улице, различить не только воробьиную стайку, но и девичьи ножки, потерянный кем-то рубль, бородатого живописца Мечислава на хлипком велосипеде, краешек неба над крышами и в это же время ответить на сотню важных вопросов обнявшей меня блондинке". Вот про это самое "четверть века назад (даже раньше!)" и пишет Кунчинас. Аккуратно пишет, старательно. С ароматом времени и тоской по ушедшей молодости. С подобающей иронией. С некоторым даже драйвом. Есть даже стишата, сочиненные героем-рассказчиком в те золотые годы. Не видать конца тропе,/ Что становится короче./ А в двенадцатом купе/ Кто-то снова выпить хочет. По-моему очень даже недурно. Да, болезнь, столь много значившая в судьбе рассказчика, - туберкулез. О чем, впрочем, можно догадаться по названию повести.

Еще в журнале имеют место рассказ Василя Быкова "Короткая песня" (в авторском переводе с белорусского; типичный "поздний" Быков), рассказы Эльчина (почти классик "позднесоветской" азербайджанской литературы) и два откровенно "никаких" рассказа медленно, но верно осваивающей столичное литературное пространство сравнительно молодой екатеринбурженки Анны Матвеевой. В общем, как говорится, "литературный процесс". Словно и не было последних десятилетий, а равно многих недавних номеров "ДН". Зато было 11 сентября. О причинах и последствиях какового (а также о прочих глобальностях) долго, витиевато и очень либерально рассуждает заместитель директора Института экономических стратегий Александр Неклесса. И он не одинок.

"Звезда" (N 4) в качестве прозы предлагает "главы из книги" Владимира Арро "Дом прибежища" (посредственные мемуары в меру преуспевавшего либерального сочинителя, всегда и весьма собой довольного) и повесть "русского американца" Федора Чернина "Вячик Слономиров и его путешествие в непонятное (навеяно старинной публикацией)". Будь я человеком эмоциональным, подивился бы, как можно печатать настолько слабую вещь, каждая фраза которой буквально вопиет об "антипрофессионализме" автора - увы, драгоценная способность удивляться чему-либо (из происходящего в мире словесности) с годами сходит на нет. Смиренно цитирую: "Это было нечто среднее между музейной коллекцией и блошиным рынком (также называемым "вшивым"), которые Вячику в молодости случалось видеть в провинциальных городах своей родины, и напоминало закрытую и забытую всеми кунсткамеру, куда помешавшийся хранитель, давно находящийся на пенсии, по привычке стаскивает разный хлам". В своем роде точная характеристика всего "текста".

После эдакого почти с симпатией читаешь роман Геннадия Николаева "Вещие сны тихого психа" (N 5). По-тихому сходит с ума (кажется, все-таки не до конца) бывший труженик советского оборонного комплекса, участвовавший в разработке жуткого сверхоружия. Воспоминания (советская жизнь, загадочные испытания, любовь к дочери гениального засекреченного ученого по кличке "Папа", интриги в "отрасли"), философические размышления и покаянные плачи перемежаются дозированно-гротескными картинками из жизни немецкой клиники (в Германии ныне обретается и автор "Вещих снов..."). Все как положено: злодейские гэбэшные игры, умудренный доктор-еврей, байкальские пейзажи, фантастические гипотезы, эротика в пристойных рамках... То "Палатой номер шесть" потянет, то "Синеньким скромным платочком" Юза Алешковского. В целом скорее съедобно.

Вообще-то в двух книжках "Звезды" немало привлекательных материалов - мемуарных, исторических, эссеистических, юбилейных. Достойно отмечено столетие Вениамина Каверина - подборке его писем предшествует глубокая статья Андрея Арьева. Впечатляют никогда прежде не печатавшиеся стихи Геннадия Гора (1907 - 1981): Поцеловал меня палач/ И дал мне чаю и калач./ И я, целуя палача,/ Его не тронул калача. И подборка Бориса Рыжего (к годовщине смерти поэта) своего читателя найдет. И эссе Самуила Лурье об исландских сагах, "Смерти Артура" и "Манон Леско", как обычно у этого автора, отнюдь не тривиальны. И новое "письмо" Омри Ронена "Из города Эн" ("Отступление" - о Евгении Петрове и не только о нем) читаешь с удовольствием. Все вроде бы в порядке, но почему-то на душе совсем не весело. Нет, не в том дело, что многие сюжеты печальны либо трагичны: такую уж историю Бог нам дал, а "Звезда" - журнал, в первую очередь, исторический. Просто утомляет дух какой-то разболтанности и необязательности, кухонных посиделок, подразумевающих снисходительность к слабостям "своих" (ох, не только Чернин тут вспоминается) и небрежением чем-то реально новым. И окончательно вгоняют в тоску "Заметки о четвертой мировой" Михаила Эпштейна. Знамо дело: наш пострел везде поспел. Давно ли сей сочинитель пел осанну постиндустриальному обществу, мягкой и пластичной антитоталитарной постмодернистской культуре, светоносным новейшим технологиям. Но клюнул 11 сентября жареный петух - пошли иные песни. Теперь Эпштейн растолковывает, сколь недальновидны "демократические фундаменталисты", проклинающие США и по сути оправдывающие террористов. Теперь он снова стал "консерватором" и защитником "вечных ценностей": того гляди, о "почве" заговорит - прямо как четверть века назад в "Вопросах литературы". Оно, конечно, и славно - все лучше прикрытого "демократическим фундаментализмом" интеллигентского ренегатства Сюзен Зонтаг и Ноама Чомского. Я, пожалуй, даже готов поверить, что наш протеистичный литератор всерьез испугался. Но после многолетних разнонаправленных Эпштейновых мудрствований слова его воспринимаются как "только слова", а в "11 сентября" видишь "еще один повод" для "блистательного" (и мертвого) литературного опыта.

В апрельском "журнальном забеге" "Октябрь" (N 4) смотрится явным лидером. Вспоминается, конечно, известная сентенция Пушкина ("похвала еще небольшая"), но все-таки "роман" Евгения Попова "Мастер Хаос. Открытая мультиагентная литературная система с послесловием ученого человека" и подборка стихов Владимира Салимона "Колючая вода" - сочинения, достойные читательского внимания. О новой работе верного себе Попова наши читатели уже проинформированы (см. "Время новостей" от 6 мая). Верен себе и Салимон, на мой вкус, один из самых тонких и трагичных современных лириков. Его "вода", действительно, "колет", обжигает, царапает душу. Салимон втискивает в два-три (редко больше) четверостишья такой заряд боли и сострадания, что диву даешься, почему стихи не взрываются? Наутро солнце не взошло./ Напротив, как мне показалось,/ корнями в землю проросло/ и там осталось. // Быть может, им обзавестись/ решили черви земляные?/ В конце концов - все остальные/ без солнца могут обойтись. И еще: Кто смерти не боится?/ Поднявшись в полный рост,/ под нож идет пшеница./ А постовой - на пост. // Под мышку взявши ватник,/ идет охотник в лес,/ идет в атаку ратник/ с копьем наперевес. // Труднее жить иначе - /как в заводи карась,/ подчас сидишь на даче, от ужаса трясясь. И это настоящий ужас, а не разглагольствования о "постисторическом существовании".

Про 11 сентября в "Октябре", к счастью, никто не высказался.

15/04/02


[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]