[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]
Это было при нас
Подводя итоги литературного года (см. «Время новостей» от 25 декабря), я ничего не сказал о «пограничных» сферах — гуманитарных исследованиях, эссеистике, мемуарах, публикациях из наследия. Это несправедливо и закономерно по одной и той же причине: объем подобной продукции (весьма разного качества) поистине огромен. Не дерзая объять необъятное, хочу обратить внимание всего на один, но, по-моему, очень важный сквозной сюжет — опыты осмысления недавнего прошлого (последняя треть ХХ века) русской интеллигенции.
Напомню некоторые значимые публикации. Это новая порция рабочих тетрадей Александра Твардовского («Знамя» №№ 8—10) и дневники Владимира Лакшина за 1969-70 годы («Последний акт» — «Дружба народов» №№ 4–6), то есть хроника убийства «Нового мира». Это переписка Лидии Чуковского с отцом, Корнеем Чуковским (М., «НЛО»; имею в виду заключительные эпизоды эпистолярия) и поздние фрагменты «ахматовского» дневника Лидии Корнеевны («После конца» — «Знамя» № 1). Это переписка той же Чуковской с Давидом Самойловым («Знамя» №№ 5–7; книжное издание появится в будущем году), воспоминания о Самойлове сына поэта, Александра Давыдова («Сорок девять дней с родными душами» — «Знамя» № 4) и Георгия Ефремова («Желтая пыль» — «Дружба народов» №№ 10–11), жесткая статья из «Литературной коллекции» Александра Солженицына («Новый мир» № 6), где автор не столько анализирует стихи Самойлова, суть и строй которых ему недоступны, сколько стремится демифологизировать, если не сказать — дискредитировать личность, творческую стратегию и общественную позицию поэта, мыслившего решительно иначе, чем Солженицын. Это последние (1987–94) дневники Игоря Дедкова («Уже открыт новый счет…» — «Новый мир» №№ 1–4). Простое перечисление этих драгоценных материалов для будущей истории русского просвещенного сословия позволяет увидеть некий разветвляющийся, но единый сюжет — с общими проблемами и персонажами. Для меня вполне ощутимым это смысловое единство стало после появления (на исходе года) трех книг и двух журнальных публикаций.
Дневники Натана Эйдельмана (М., «Материк») обречены на участь бестселлера. Эйдельман был человеком с харизмой («живой легендой», не померкшей после безвременного ухода), а его жадный интерес буквально ко всему, что когда-либо происходило в мире (включая современность!), обеспечило ведущимся для себя поденным записям невероятное тематическое разнообразие. Дневники можно читать как историческую хронику (общественные процессы, движение исторической и филологической мысли, борьба с издательствами и цензурой, литература, театр, кинематограф и проч.), но главное здесь иное — ранимость, печаль, внутренний трагизм бытия жизнелюбивого, обаятельного и победительного Эйдельмана. Лейтмотив дневников — скорбь от ухода друзей (старших и сверстников), мучительная рефлексия (Эйдельману все время кажется, что он живет, думает, пишет не так), душевный дискомфорт, который буквально глушится постоянными разъездами, конференциями, застольями, публичными лекциями, спорами (одним словом — жизнью на миру) и изматывающей работой (якобы для денег), и мысли о смерти. Эйдельман не раз говорил, что подобно своим любимым героям — Карамзину, Лунину, Пущину — он не доживет до шестидесяти. Так и вышло: Натан Яковлевич умер практически в одночасье — на пороге новых времен (ноябрь 1990-го года), которых он так ждал и в которых он (Историк с большой буквы!) не мог не видеть новых соблазнов и опасностей. Дело тут не в одних лишь «личных» обстоятельствах (жизнь Эйдельмана долго шла под знаком семейной драмы), но и в той мысли о конечности всякого бытия, что глубоко захватывает как раз не патентованных пессимистов, а отважных бойцов, знающих толк в дружбе, труде и наслаждениях. И потому не умеющих принять несправедливость, таящуюся в самой природе нашего существования.
Один из лучших ныне здравствующих русских писателей Леонид Бородин прожил совсем иную жизнь, о которой и рассказал в книге с символичным названием «Без выбора» (М., «Молодая гвардия»). Бородин, трудно искавший свою «третью правду», бросивший вызов советскому монстру, заплативший за то годами тюрьмы и лагеря, выбор, конечно, делал. И не раз. Как делает его сейчас, решительно отвергая как коммунистический морок, так и ту действительность, в которой мы пребываем. Но в том и суть, что, по Бородину, жизнь его складывалась «сама собой» — иначе было нельзя. Ни тогда, ни сейчас. Поэтому не соглашаясь с теми или иными суждениями писателя (я никак не могу принять его суждений об Октябре 93 года), чувствуешь: здесь нет и йоты политиканства. Только боль и тревога, для которых наша реальность дает гору оснований. Только мужество. Неотделимое от счастья, размышления о котором вершат книгу о годах учения и странствий Бородина. «О себе же с честной уверенностью могу сказать, что мне повезло, выпало счастье — в годы бед и испытаний, личных и народных — ни в словах, ни в мыслях не оскверниться проклятием Родины». Остаться собой.
Что-то подобное слышится мне в «Заметках, не нуждающихся в сюжете» покойного Сергея Павловича Залыгина («Октябрь» №№ 9–11). В перестройку Залыгин возглавил «Новый мир» — история его редакторства и составляет скрытый (конечно, со многими отступлениями) сюжет заметок. Вести журнал было трудно — и при поздней советской власти, стремившейся удержать правду в рамках партийной «гласности», и в 90-е, когда свобода отозвалась падением тиража, нищетой писательско-читательского сообщества, разгулом хамства. В записях Залыгина много горечи и грусти, но — вопреки всему — куда больше мудрой веры в культуру, Россию, человека — и свое дело, журнал, который должен продолжаться. Этот мотив организует и замечательный мемуарный очерк Сергея Костырко («Новый мир» № 12), озаглавленного словами Залыгина «…Не надо бояться себя».
Вот именно — не надо бояться себя. Надо делать дело, покуда хватает сил. Новейшая история то пугала нас, то прикидывалась вечностью, то сулила земной рай в 500 дней, то толкала к отчаянью. И эта участь общая, а не только тех, о ком пишут книги в «ЖЗЛ». Летописью эволюционирующего сознания «обычного интеллигента» можно назвать «Дневник культурной девушки» (М., РГГУ) — умной и высокопрофессиональной тележурналистки, что, укрывшись псевдонимом Татьяна Юрьева, дерзнула предать печати записи, которые она вела с ноября 1982 (смерть Брежнева) по ноябрь 1997 (изгнание автора — и не только — с российского телевидения). Читая «Юрьеву», заново переживаешь то, что пережила и (в чем была в какой-то мере виновата) наша интеллигенция (по крайней мере — столичная). Колоритных (жутких) деталей и эпизодов не счесть, но все же главная ценность не в них, а в той искренности и мужестве, с которыми автор пишет о своих надеждах, прорывах, ошибках и поражениях. Эта головокружительная правдивость и позволяет ощутить единство истории, понять, как наши сегодняшние беды коренятся во вчерашней и позавчерашней неправде, как смутные «отложенные» вопросы возвращаются во всей их зловещей красе. Собственно о том же и думаешь после совсем несхожих книг Эйдельмана, Бородина, Залыгина, после публикаций писем и дневников из позднесоветского прошлого, одолевать которые нам придется — теперь уж всем ясно — еще много-много лет.
26/12/03
[Главная] [Архив] [Книга] [Письмо послать]