<< На главную страницу

А.В. Рафаева, Э. Рахимова, А.С. Архипова

Еще раз о структурно-семиотическом изучении сказки

Введение

Плодотворные научные идеи имеют свою судьбу, времена своего расцвета и снижения интереса к ним, вплоть до почти полного забвения, после которого может наступить новый расцвет. Время такого расцвета для структурной фольклористики (заметим, что и для структурализма вообще) наступило в 60-х - первой половине 70-х гг. нашего века, когда под влиянием как успехов структурной лингвистики, так и фактически нового открытия "Морфологии сказки" В.Я. Проппа появились работы таких исследователей, как К. Леви-Строс, А. Греймас, А. Дандес, К. Бремон, Е.М. Мелетинский и др.

Нельзя сказать, чтобы в дальнейшем эта область не привлекала внимания ученых; напротив, число работ, так или иначе использующих структурные методы, довольно велико. Однако (что отмечают разные авторы, к примеру, Б. Холбек в обзорной части своей монографии "Интерпретация волшебной сказки" [Holbek 1987]) среди этих работ преобладают труды, посвященные исследованию каких-либо частных проблем.

Цель настоящего обзора - дать представление, прежде всего, о тех исследованиях в структурной фольклористике, которые имеют общетеоретическое значение; а также на некоторых примерах показать, какое влияние оказала "Морфология сказки" на последующее развитие структурно-семиотического метода и гуманитарного знания в целом.

1. От структуры к сказке

Клод Бремон, работы которого рассмотрены в статье Е. М. Мелетинского [Мелетинский 1969], продолжая развивать свою модель, сводит число обобщенных сказочных функций к шести. В его статье 1977 г. [Bremond 1977] рассматривается формальная модель анализа и классификации эпизодов волшебной сказки, включающая как синтагматическое, так и парадигматическое рассмотрение последней. В качестве исходного материала взяты 120 французских сказок, относящиеся к различным типам по классификации Аарне и Томпсона¹ . Автор предлагает считать функцией не только акцию персонажа, но и вообще любое событие, происходящее с одним или несколькими персонажами, в котором они участвуют как субъекты, либо как объекты. Кроме того, модель принимает во внимание, какую роль играет персонаж в определенной таким образом функции. Бремоном выделены в волшебной сказке шесть функций, которые, по его мнению, обобщают более конкретные функции Проппа:

ухудшение (вредительство с точки зрения жертвы) - улучшение (ликвидация вредительства);

недостойное поведение (вредительство с точки зрения антагониста, козни ложного героя) - наказание;

заслуга (прохождение предварительного или основного испытания) - награда.

Отмечая многочисленные случаи двойного и тройного значения функций, что соответствует двойному морфологическому значению функций в модели Проппа, Бремон отказывается от строго последовательной записи, соответствующей появлению функций в повествовании, и строит структурную схему, где функции связаны между собой причинно-следственными и временными отношениями.

Выделяются следующие базовые схемы:

1. Ухудшение —————————> улучшение (состояния А)

2. Ухудшение —————————> улучшение (состояния А)

из-за недостойного поведения В —————————>наказание В

3. Ухудшение ——> улучшение (состояния А)

благодаря достойному поведению С ———> награда С,

где А - герой сказки,

В - вредитель или ложный герой, а,

С - помощник или даритель.

Наконец, существует четвертая структура, которая является объединением второй и третьей схемы, то есть включает в себя как награждение дарителя, так и наказание вредителя. Каждая из указанных структур иллюстрируется на примерах сказок.

Примером простейшей цепочки ухудшение* улучшение может служить один из вариантов сказки "Три брата" (АТ 654), где положение отца и трех его сыновей улучшается благодаря тому, что каждый из сыновей за три года учебы в совершенстве овладел каким-либо ремеслом (как отмечает автор, сказки, соответствующие данной простейшей структуре, довольно редки).

Большинство рассматриваемых сказок имеет достаточно сложное строение. По мнению автора, его модель позволяет классифицировать сказки в зависимости от вида и сложности построенных таким образом структурных схем; эта модель пригодна для анализа не только французских сказок, но и всех, где силен этический компонент² .

Разработка структур Греймаса и Бремона по этому пути была продолжено в статьях В. Роже [Poger 1972] и Ж. Куртеса [Courtes 1972].

Х. Ясон в цикле работ, посвященных структуре фольклорных текстов [Jason 1977а; Jason 1977б], отталкиваясь от выделения субъекта и объекта в каждом действии или последовательности действий, развивает модель, основанную на анализе повествования по ходам. Для построения этой модели автор выделяет два вида базовых единиц: акция (т.е. действие) и сказочная роль, с помощью которых задается понятие функции. Функция - это единица, состоящая из одной акции и двух абстрактных ролей, героя и дарителя. Каждая из указанных ролей может быть либо субъектом, либо объектом данной акции. Таким образом, функции имеют следующий вид:

Функция: Субъект Действие Объект,

например,

Даритель подвергает испытанию Героя.

Три функции формируют ход, где каждая из функций получает одно из следующих значений: А - стимул, В - ответ, С - результат. Тем самым сказочный ход предстает в виде следующей таблицы:

Автор отмечает, что функции принимают указанные значения только в пределах ходов; вне ходов функции не имеют значений. Сказка может состоять из одного или нескольких ходов.

Описанные выше абстрактные роли выполняются конкретными персонажами данной сказки. В пределах одного хода роль персонажа постоянна, но от хода к ходу она может меняться, так что один персонаж выступает то в роли героя, то в роли дарителя.

Элементы повествования, которые не попадают под описание хода, считаются связками. Связки бывают двух видов: информационные и преобразовательные. К информационным относятся связки, в которых один персонаж сообщает что-либо другому или же рассказчик - слушателям; например, жил некогда богатый король - рассказчик информирует слушателей; слуга сказал королю, что убил близнецов (выполняя задание короля - А.Р.) - один персонаж сказки информирует другого. К преобразовательным относятся связки, в которых происходит преобразование состояния, времени или пространства. Приведем несколько примеров: прошло три года - преобразование времени; все перемещения героев - преобразование пространства; отступник снова стал мужчиной - преобразование состояния, тогда как элемент отступник превратился в женщину, перед этим появившийся в повествовании, - функция С, или результат в одном из ходов анализируемой сказки, и т.п. Реальная сказка предстает в виде сложной комбинации ходов, где ход может быть представлен полностью или частично, и связок. При этом различным типам сказок, выделяемых автором (героическая сказка, женская сказка и т.п.), соответствуют различные виды комбинаций ходов. Нетрудно заметить, что в модели Хеды Ясон большая часть выделенных Проппом функций попадает в разряд связок. Это касается прежде всего преобразовательных связок.

Параллельно в работе чешского структуралиста Долежеля [Dolфzel 1972] показаны закономерности смены ролей персонажей внутри двух последовательных ходах одной сказки, где, например, даритель (колдун) становится преследователем.

Финский фольклорист Сату Апо приобрела международную известность как исследовательница сюжетно-персонажной структуры волшебных сказок. Материалом ее докторской диссертаций "Ihmesadun rakenne" ("Структура волшебной сказки", 1986) были сказки из Архива Общества Финской Литературы SKS, записанные в юго-западной Финляндии (в губернии Сатакунта). Отправным пунктом в основе этой фундаментальной монографии становится своеобразное преломление формалистического метода В. Я. Проппа, с учетом разработок израильской исследовательницы Хеды Ясон о "женских" волшебных сказках и Е. М. Мелетинского о структурно-типологическом изучении народной сказки. Материал подразделен на сюжетные типы по каталогу Аарне-Томпсона, для вариантов составлено синоптическое изложение сюжетов, которое позволяет выделить устойчивые в репертуаре данного ареала сюжетно-персонажные структуры. В результате анализа повторяемости сюжетных функций персонажи абстрагированы как актанты. Сюжетные типы описаны на более высоком уровне обобщения, чем в указателе сюжетов, и приведены в систему:

Необходимо отметить, что сюжетный тип В2 (по классификации Апо), соответствующий описанному Х. Ясон типу волшебной сказки о невинно преследуемой героине, как самостоятельная сказочная структура изучался отдельно в некоторых работах [Jason 1984; Jones 1993; Romaniyan 1983; Sherhar 1983; Stone 1986].

С. Апо также анализирует предметный мир сказок и стремится показать значение, которое соответствует замыслу носителей традиции, и развитие этого замысла в диахронии. В результате она показывает культурную обусловленность сюжетно-персонажных структур той картиной мира, которая существовала в сознании сказочников - представителей аграрной культуры конца XIX века - рубежа веков. Например, своеобразие задач при сватовстве для невесты или проверка хозяйственных и трудовых навыков молодой снохи (в сказке Hiiri morsiamena [Невеста-мышь] Аннастууны) отражает разделение труда в финской аграрной культуре - в семьях хуторян и батраков. Поведение фиктивных персонажей и их судьбы отражают ценностная система данного типа культуры, прежде всего идеал семейных отношений, и связанные с этим надежды и страхи женщины в сельскохозяйственном обществе.

Исследовательница учитывает результаты психоаналитических исследований волшебных сказок, не без иронии показывая, что семиотическое толкование или поиск определенных архетипов в народной волшебной сказке зачастую избыточны, поскольку соответствующая проблематика если и выражается, то эксплицитно. Исходя из юнгианских концепций, исследователи истолковывали сказку о териоморфном заколдованном супруге как символическую сублимацию страхов неопытной девушки. А сказочник из губернии Сатакунта в рассматриваемой архивной записи прямо сказал: "Змея лизала бёдра девушки, и мало-помалу она приобвыклась, а потом её ну просто потянуло на эту ласку...". С.Апо останавливается на проблеме, поставленной так называемым "феминистистским подходом" в изучении сказки, - на отражении положения женщины (до замужества и после) аграрной культуры в предметном мире и сюжетно-персонажных структурах волшебных сказок.

Б. Кербелите на основе анализа большого количества волшебных сказок (более 11 тыс. текстов, прежде всего литовских), а также других жанров фольклорной прозы выделяет собственные нарративные единицы и производит их классификацию. В серии статей и монографии "Историческое развитие структур и семантики сказок" [Кербелите 1991; Кербелите 1994] автор предлагает в качестве единицы нарративного анализа использовать элементарные сюжеты (в дальнейшем ЭС), выделение которых в достаточной степени формализовано, и классифицирует их в зависимости от намерений героя.

ЭС, по мнению автора, состоит из начальной ситуации, одной или нескольких акций персонажей повествования, среди которых выделяется главная акция героя, определяющая весь ЭС, и конечной ситуации. В каждом элементарном сюжете участвуют, как правило, два или более действующих лица (герой и антипод); возможно участие второстепенных персонажей, которые, однако, не учитываются на более абстрактном уровне анализа. Герой - персонаж, судьбой которого сказка озабочена в данный момент; антипод - персонаж, который противостоит герою, причем противостояние может быть враждебным или мирным (в последнем случае в качестве антипода может выступать, например, жених героини); второстепенные персонажи могут быть близкими героя или антипода, действующими совместно с ним (сестра, жена и т.п.) или нейтральными. Существует также и круг ЭС, в которых антипода нет, а герой сталкивается с какой-либо закономерностью, например, превращение героя в животное при нарушении некоторых правил поведения (герой пьет из козлиного копытца, герой лижет в бане козлиное сало и т.п. - герой превращается в козленка).

Распределение по ролям зависит от конкретной ситуации в повествовании. К примеру, сказочному испытанию в разное время подвергаются, выступая в качестве героини соответствующего ЭС, как падчерица, так и родная дочь (хотя с точки зрения повествования как целого последняя является ложной героиней). Иными словами, существуют семантически парные ЭС, которые отличаются друг от друга акцией и результатом при тождестве начальной ситуации и целей героя.

По мнению Кербелите, выделение и систематизация стремлений, или целей, главных героев может служить основой для классификации ЭС. По целям главных героев все типы ЭС можно отнести к следующим пяти большим классам:

- стремление к свободе от чужих или господству над ними;

- добывание средств существования или объектов, создающих удобство;

- стремление к равноправному или высокому положению в семье, роду или обществе;

- поиски невесты или жениха;

- стремление к целости и полноценности рода или семьи.

Исходя из того, что соответствующие устремления носят общечеловеческий характер, автор предполагает, что они должны быть представлены в различных фольклорных жанрах у различных народов. Таким образом, классификация типов элементарных сюжетов, разработанная на материале литовских волшебных сказок, может, по мнению автора, служить основой для словаря структурно-семантических элементов повествования разных народов.

К. Брето и Н. Заньоли в статье 1976 г. "Множественность смысла и иерархия подходов в анализе магрибской сказки", предлагают в качестве единицы членения текста выделять диаду, т. е. "проявляющуюся в данном тексте связь между двумя персонажами" [Брето, Заньоли 1985: 169]. Постулируются следующие два положения: в каждой сказке имеется по меньшей мере одна диада, каждый персонаж входит в одну или более диад. Персонажем, как и у В.Я. Проппа, считается существо (или даже предмет), которое способно к проявлению собственной инициативы. Каждая диада проходит по крайней мере через некоторые из следующих диадных моментов:

1) конституирование диады, т.е. установление связи между персонажами (например, сын султана заявляет о своем намерении жениться на дочери нищенки);

2) функционирование диады (например, эпизоды, описывающие действия супружеской пары: вместе есть, веселиться и т.п.);

3) ряд кризисов: кризис конституирования, кризис функционирования и общий кризис диады, которые различаются по тому, в какой момент возникает напряженность в отношениях между персонажами;

4) разрушение диады, когда связь между персонажами прерывается как в результате кризиса, так и при отсутствии кризиса (например, в случае смерти одного из персонажей).

Авторы рассматривают текст сказки как последовательность ситуаций, которые определяются разрушением старой диады или конституированием новой. Для выявления смысла сказки необходимо, по мнению авторов, выявить взаимодействие диад в тексте, а также сравнить, как проявляются моменты одной и той же диады в разных ситуациях. С помощью эмпирически выделенных категорий (кто, где, с какой целью, когда, как и т.п.), значимых лишь в рамках диад, а также операции сокращения синонимов (например, обеспечивать едой может раскрываться как оставить немного чечевицы и как приказать слугам накрыть на стол) авторы делают попытку, с одной стороны, выявлять динамику текста без обращения к его значению и, с другой стороны, выявлять смысл сказки как иерархию различных семантических кодов.

С. Фотино и С. Маркус в статье "Грамматика сказки" исследуют повествовательную структуру румынских сказок. Для исследования авторы используют не собственно нарративные элементы, а механизм построенных на их основе порождающих грамматик в смысле Хомского и бесконечного продолжения сказочных текстов. В статье приводится анализ сказок различных типов: волшебной сказки, бытовой сказки, анекдота. Конечная цель работы - "наметить возможность для примирения принципа полисемии художественного текста с требованиями научного анализа этого текста" [Фотино, Маркус 1985: 275]. Предлагается порождающий механизм для некоторых румынских сказок, а также построение бесконечного продолжения этих сказок, которое могло бы прояснить их структуру. "Порождающая грамматика <...> реализует бесконечное продление текста, которое подтверждает данное прочтение текста. <...> Каждой сказке приписывается множество грамматик - факт, который мы попытаемся иллюстрировать анализом соответствующих примеров" [Фотино, Маркус 1985: 276].

Первым этапом анализа является описание сказки в виде последовательности сегментов-событий (для каждого текста своих). С помощью операций семантического приравнивания, сокращения и объединения сегменты-события преобразуются в нарративные сегменты. Последние описывают повествование в достаточно общем виде, что позволяет выяснить строение сказки и обнаружить явления повторяемости, симметрии и т.п. Выделенные единицы представляют собой достаточно высокую степень абстракции и во многом зависят от типа прочтения, принятого читателем. В качестве примера рассмотрим анализ одного из вариантов сказки "Золушка", в котором после свадьбы падчерицы и царского сына наличествует продолжение, состоящее из попытки ложной героини выдать себя за жену принца, последующего узнавания и восстановления брака. В этой сказке авторы выделяют следующие нарративные сегменты: состояние неблагополучия, приготовление к узнаванию, узнавание и состояние благополучия. Отметим еще раз, что принятое авторами деление сказок на нарративные единицы - не самоцель, а всего лишь средство; при сравнении различных сказок сравниваются не они, а механизмы, порождающие сказку.

Как уже говорилось выше, для каждой сказки можно построить несколько грамматик, порождающих ее, причем гипотетические продолжения сказки будут отличаться для каждой грамматики в зависимости от того, какое видение структуры сказки лежит в ее основе.

Рассмотрим порождение сказки "Золушка" и соответственно различные варианты прочтения ее смысла. На описанном выше уровне абстракции рассматриваемый вариант сказки предстает, по мнению авторов, в виде двойного повторения следующей последовательности: состояние неблагополучия - приготовление к узнаванию - узнавание - состояние благополучия. Для этого варианта авторы предлагают две порождающих грамматики, первая из которых допускает любое количество повторений данной последовательности, а вторая предполагает, что первое (и каждое нечетное) вхождение последовательности обозначает временный характер достигнутого благополучия, а второе (и каждое четное) - установление окончательного благополучия. Очевидно, что подобное прочтение предполагает более сложное строение сказки. Этот факт естественным образом отражается и на сложности порождающей грамматики. Вообще, "ограничения по симметрии <...> определяют возрастание сложности порождающего механизма данного текста" [Фотино, Маркус 1985: 313].

По мнению авторов статьи, "порождающая типология обеспечивает не только единый и, по существу, глобальный способ сравнительной оценки структуры народных повествований", но помогает в то же время понять глубокую связь между тенденциями к симметрии и к повторениям - "этим двум основам любого народного нарратива <...> По контрасту с очевидностью, по контрасту с общепринятой интуицией, которая стремится уравнять эти два типа тенденций, данная работа показывает, что тенденции к симметрии приводят к усложнению структуры порождающих механизмов, отражающих тенденции к повторению. Значительную роль играют здесь числа с символическим значением, как, например, число 3; такие числа увеличивают синтаксическую симметрию семантических признаков, что приводит иногда к усложнению порождающих механизмов". [Фотино, Маркус 1985: 275].

Недостаток этой интересной попытки создать чисто формальный критерий для анализа сказок, как указывают и сами авторы, состоит в том, что на начальном этапе такого анализа, а именно при выделении сегментов-событий и дальнейшем их отождествлении, уровень субъективности достаточно высок, и это не позволяет с уверенностью пользоваться данным критерием или создать надежную классификацию по указанному признаку.

В рассмотренных выше работах авторы идут от синтагматического анализа к парадигматическому и семантическому, сначала тем или иным способом выделяя единицы для анализа текста, а затем изучая законы, по которым эти единицы группируются, а также прочитываемый при помощи этих законов смысл сказки. Б. Холбек в своей монографии "Интерпретация волшебной сказки" пытается, напротив, изучить влияние парадигматических законов строения русской волшебной сказки на последовательность сказочных действий [Holbek 1987]. Он применяет в своем исследовании, вслед за Мелетинским и его коллегами [Мелетинский, Неклюдов, Новик, Сегал 1969; Мелетинский, Неклюдов, Новик, Сегал 1971; Новик 1975; Мелетинский 1969; см. также наст. изд.] принцип семантических оппозиций, основанный на использовании трех базовых оппозиций: низкий - высокий (по социальному положению), мужской - женский и молодой - взрослый⁴ .

Начальная и конечная ситуации волшебной сказки по всем трем оппозициям противопоставлены друг другу. В начале сказки герой занимает низкое социальное положение: в семье его положение подчиненное по отношению к старшим, или у него нет семьи, т. е. он не является взрослым; наконец, он не имеет брачного партнера. Иными словами, начальная ситуация характеризуется тем, что положение героя определяется как соответствующее точке: низкий, мужской (для женской сказки соответственно женский) и молодой в терминах указанных оппозиций.

Конечная ситуация представляет собой противоположную картину: герой добился высокого положения, он является взрослым, т.е. прошел обряд инициации, имеет собственную семью. Иными словами, его положение описывается как: высокий, женский (для женской сказки - мужской; значение такого перехода см. ниже), взрослый.

В дальнейшем сказка разбивается на ряд эпизодов, каждому из которых соответствует собственная оппозиция или система оппозиций. Так, "предварительному испытанию" в терминах Мелетинского и его коллег соответствует переход героя из положения молодой в положение взрослый, а похищение принцессы антагонистом описывается как противопоставление взрослого и мужского молодому и женскому. Узнавание героя (дополнительное испытание) соответствует переходу героини-невесты из положения молодой в положение взрослой, поскольку в этом эпизоде она отвергает жениха, предложенного ей родителями, т. е. ложного героя, и делает собственный выбор, и т.п. Различным типам волшебных сказок соответствует различный порядок передвижения героев по координатам, обозначенным данными оппозициями. В этой модели передвижение по оси женский - мужской обозначает, конечно, не смену пола, а встречу, любовь и свадьбу героя и героини.

С помощью тех же оппозиций автор предлагает описывать и действующих лиц: к примеру, невеста - это молодая женщина, занимающая высокое положение. По мнению Холбека, синтагматическое строение сказки подчинено парадигматическому, т. е. различные эпизоды, описывающие перемещение по тем или иным осям координат, могут в некоторых пределах меняться местами (ср. отмеченные В. Я. Проппом случаи немотивированной отправки из дома и получение волшебного помощника до того, как происходит начальное вредительство), в то время, как порядок функций, описывающих то или иное конкретное перемещение, остается неизменным.

Интересным опытом использования механизма порождающих грамматик для построения парадигматической модели мифа является монография Иры Бюхлер и Генри Селби "Формальное изучение мифа" [Buchler, Selby 1968]. Под мифом в данной работе, как и в трудах К. Леви-Строса, понимается не столько отдельное повествование, сколько множество всех реальных и потенциальных вариантов. Целью работы является изучение системы семантических оппозиций получившегося "метамифа" с помощью модели, имитирующей "обучающегося ребенка".

Вслед за Леви-Стросом авторы рассматривают мифологическую систему как язык, который обладает следующими чертами:

1) Базовые элементы этого языка являются составными единицами.

2) Каждая такая единица (мифема), являясь частью языка, в то же время входит в систему более высокого порядка.

3) Мифема состоит из отношений. Каждая мифема является не отдельным отношением, но комбинацией или узлом отношений.

4) Миф - это некоторое предложение, составленное из мифем. Комбинация мифем задает значение мифа.

5) Предметом рассмотрения являются не изолированные отношения, но их узлы или пучки.

Если миф - это язык, или если миф имеет строение, сходное со строением языка, то можно установить соответствие между теорией Леви-Строса и теорией порождающих грамматик Хомского. Авторы уверены, что здесь есть нечто большее, чем простая аналогия, хотя и не доказывают это положение. Синтаксическая теория мифологической системы должна:

(1) содержать способ различения входных сигналов (предложений), т. е. система должна отличать, является ли рассматриваемый текст мифом;

(2) содержать способ представления структурной информации, т. е. некий семантический язык описания мифов;

(3) содержать начальную область ограничения класса возможных правил преобразования;

(4) давать представление о том, как каждое такое правило соотносится с каждым предложением;

(5) предлагать критерий выбора одной гипотезы, или последовательности преобразований, заданных правилом (3), из нескольких.

Полученная модель сопоставима с моделью, построенной Н. Хомским для естественного языка [Хомский 1962].

В качестве иллюстрации применимости подобной теории авторы строят модели парадигматического строения различных мифов, в том числе вариантов мифа "Деяния Асдиваля", проанализированного К. Леви-Стросом в статье "Деяния Асдиваля" [Леви-Строс 1985], а также других достаточно известных мифов. Результатом анализа являются грамматики, порождающие систему семантических оппозиций, выделенных для данного мифа. Сложность или простота указанной грамматики (равно как и некоторые другие формальные признаки) служат критерием, с помощью которого можно предпочесть один вариант прочтения мифа другому.

В работе привлекается достаточно сложный математический аппарат, на описании которого мы не будем подробно останавливаться, тем более, что математические положения и доказательства авторов не вызывают сомнений. К сожалению, в самом главном пункте, а именно при утверждении применимости использованного аппарата, авторы не приводят доказательств или сколько-нибудь убедительных доводов, но ограничиваются лишь указанием на возможность подобного применения, что сильно снижает ценность последующих строгих доказательств. Кроме того, некоторые сомнения вызывает и исходное предположение о тождестве строения мифа и естественного языка.

А. Кретов в статье "Сказки рекурсивной структуры" рассматривает так называемые кумулятивные сказки, для которых он предлагает родовое название рекурсивных сказок. Как указывает автор, структура таких сказок была рассмотрена еще В. Я. Проппом. Пропп называл подобные сказки кумулятивными, определяя их по особенностям их внутреннего строения как сказки, в которых основной композиционный прием "состоит в каком-то многократном, все нарастающем повторении одних и тех же действий, пока созданная таким образом цепь не обрывается или же не расплетается в обратном, убывающем порядке" ⁵ . Однако "выделив массив сказок по структурному основанию, внутреннюю его классификацию, В. Я. Пропп провел скорее по языковому, чем по структурному" [Кретов 1994: 204]. Кретов же, развивая подход, намеченный В. Я. Проппом и Н. И. Толстым, предлагает классификацию сказок, называемых им рекурсивными⁶ , т.е. таких, "структуры которых основаны на повторении сюжетных морфем" [Кретов 1994: 206].

В соответствии со структурным принципом автор выделяет несколько типов рекурсивных сказок. Во-первых, это сказки, имеющие сингулярную структуру, которая может быть выражена формулой а + а + а + ... Самый известный пример такой сказки - "Сказка про белого бычка", где ответ слушающего на вопрос "Рассказать ли тебе сказку про белого бычка?" не влияет на поведение структуры. Сказка "У попа была собака" также имеет, по мнению автора, сингулярную структуру, однако выражается формулой а = (а+(а+(а + ...))). По способу соединения сюжетных морфем исследователь предлагает различать соположенные ("Сказка про белого бычка") и включенные ("У попа была собака") сингулярные структуры.

Кроме того выделяются сказки, имеющие радиальную структуру, например, "Грибы". Данная сказка описывается следующей формулой ab + ac + ad... Ее сюжетная морфема, по мнению автора, -

" - Приходите вы , ко мне на войну.

Отказалися :

- Мы , не идем на войну" - содержит постоянную и переменную части; графически эта структура может быть представлена "в виде веера или ромашки" [Кретов 1994: 208]:

b ------- a -------- E

c d

В данной структуре слова "не идем (на войну)" разрешают дальнейший рост структуры, а "идем" - запрещают, т.е. служат индикатором роста структуры (запрещение - разрешение добавить еще одну сюжетную морфему).

В-третьих, выделяются собственно кумулятивные структуры (сказки "Репка", "Колобок" и др.). Как указывает В. Я. Пропп, этим сказкам соответствует формула:

a + (a + b) + (a + b + c)...

В зависимости от того, следует ли в дальнейшем развертывание структуры в обратном направлении (сказка "Смерть петушка") или развитие структуры обрывается (как в сказках "Теремок", "Колобок"), выделяются кумулятивно-цепочечная и собственно кумулятивная структуры.

Наконец, анализируются цепочечная и ступенчатая структуры сказок. Цепочечную структуру имеет, например, сказка "За лапоток - курочку, за курочку - гусочку"; ее формула ab + bc + cd…, т.е. в сказке имеются одинаковые звенья, последовательно связанные друг с другом. Сказка "Жадная старуха" (или вариант А.С. Пушкина "Сказка о рыбаке и рыбке") имеют ступенчатую структуру a + b + c...; по мнению Кретова, оппозиция цепочечная / ступенчатая структура соответствует оппозиции мотивированного / немотивированного нарастания в понимании Н.И. Толстого; в ступенчатой структуре ослаблена, по сравнению с цепочечной, связь между звеньями. Кроме того, "цепочечная структура может стать кольцевой, если конечный член цепи окажется тождественным начальному:

ab - bc - cd - de - ef - fa - AB

<...> И хотя русский сказочный материал не дает этой структуры, нет оснований сомневаться в ее наличии в мировом сказочном материале" [Кретов 1994: 212-213].

Таким образом, по мнению автора, сказки, для которых он предлагает название рекурсивных, могут быть классифицированы в соответствии с их внутренним строением и тем, каким именно образом в них происходит наращивание структуры.

2. От сказки к структуре

Инвариант сказки или инварианты разных типов сказки?

После упомянутых в первой части статьи работ 60-70 годов не было больше существенных попыток создания моделей, объясняющих алгоритм порождения сказочной структуры вообще (за исключением машинных алгоритмов). Зато с 60-х гг. с большой скоростью стала развиваться область фольклористики, посвященная применению структурно-семиотического метода анализа к отдельным типам текстов (в нашем случае, к отдельным типам сказок). Цель этих работ - решить одной из основных проблем, ставших актуальными после "Морфологии сказки": описывается ли весь известный корпус волшебных сказок функциями Проппа; другими словами, создал ли Пропп инвариант волшебной сказки или последовательность комбинаций его функций описывают только волшебную русскую (или славянскую, или европейскоую) сказку? Соответственно, идея "инварианта волшебной сказки" ставилась Проппу либо в упрек как самая недоказанная [Apo 1992; Carden 1980; Nathhorst 1970; Wosien 1969], либо заслуживала одобрения как самая продуктивная [Neethling 1982; Sherman 1997; Shishkoff 1976]. Видимо, вопрос по прежнему остается открытым.

В связи с этим изучение структуры сказки превратилось в исследование различных типов сказочных повествований и развивалось по следующим направлениям:

1) Прослеживание структурной трансформации отдельных известных сюжетов, присутствующих и в "классической" европейской сказке, и архаической сказке [Bar-Itzhak 1993; Drory 1977; Dundes 1980; Elms 1977; Girardot 1977; Greimas, Courtes 1978; Jones 1986a; Jones 1987; Jones 1986b; Jones 1980; Jones 198?; Jones 1990; Little Red Riding Hood 1989; Tangherlini 1994]. Этой задаче целиком посвящен сборник статей "Золушка" под редакцией Дандиса [Cindarella 1983].

2) Выделение по признаку бытования в сфере этнической общности этнических особенностей мотивов – ойкотипов - и сюжетов [Dundes 1979a; Dundes 1971; Foresti 1985; Neethling 1982; Paulme 1972a; Paulme 1972б; Retel-Laurentin 1984; Roig 1984; Romaniyan 1983]. Можно упомянуть, к примеру, статью А. Дандиса [Dundes 1971], в которой он отмечает, что основой африканских трикстерных сказок служит движение от дружбы между двумя персонажами к отсутствию дружбы или вражде. По мнению исследователя, при сходстве подобных сказок с трикстерными сказками других народов, только в африканских сказках заключение/разрушение дружбы играет сюжетообразующую роль.

3) Выделение в отдельный структурный тип трикстерных сказок, сказок о тотемных животных, сказок, основанных на идее трюка и обмана (в пропповских терминах это сказки, основанные скорее на дихотомии задача - решение) [Edwards 1978, Georges 1970; Haring 1984; Noy 1971; Shenhar 1883]. Например, гипотеза о важности учета действий и качеств второго из участвующих в сказочном трюке персонажей при анализе трикстерных сказок выдвигается в статье Е.С. Новик "Структура сказочного трюка": "Во всех трюках <...> успех трикстера полностью зависит от действий антагониста, и поэтому его собственные действия направлены на то, чтобы <...> моделировать его [антагониста - А.Р.] ответные реакции" [Новик 1993: 150]. Таким образом, трюк, по мнению автора, принципиально диалогичен, а "его глубинной семантической темой оказывается не добывание или творение, как в мифах, и не повышение или утверждение статуса, как в волшебных сказках, а само соперничество" [Новик 1993: 151].

4) Выделение в отдельный структурный тип так называемой "женской" волшебной сказки (о чем уже упоминалось в первой главе настоящего обзора в связи с исследованием Сату Апо). Здесь необходимо отметить работу Х. Ясон [Jason 1984], в которой она выделяет функции, специфичные, по ее мнению, для женской волшебной сказки, а также статьи И. Дан [Dan 1977] и Р. Дрори [Drory 1977], в которых на основе теории Ясон предпринимается исследование структуры соответственно сказок о преследуемой девушке и так называемых "сказок о награде и наказании" (на примере сказки "Али-Баба и сорок разбойников"). Из более поздних работ отметим монографию Б. Кэрей [Carey 1983], посвященную анализу русских волшебных сказок, соответствующих типу 400А по классификации Аарне-Томпсона (герой в поисках утраченной жены/невесты). Автор утверждает, что этому типу соответствуют по меньшей мере три различных структурных модели, которые можно условно назвать сказками о пассивной красавице, о богатырь-девице и о деве-лебеди. В каждом из этих трех подтипов поведение героя совершенно одинаково; основным признаком, на котором строится классификация, служит принадлежность героини повествования к одному из трех принципиально различных типов⁷ . Иными словами, по мнению автора, именно поведение и тип второго персонажа - сказочной героини-невесты - определяет, в пределах указанного типа, синтагматическое, а, возможно, и парадигматическое, строение сказки.

К этим же исследованиям примыкают статьи C. Джонса о типе женской волшебной сказки (о структуре "Белоснежки", "Красной Шапочки", сказках "о добрых и злых девушках" [Jones 1986a; Jones 1986б; Jones 1987; Jones 1990; Jones 1993]. При этом сказки о невинно преследуемой героине по признаку поведения героини и системы персонажей он вообще стремится выделить в отдельный жанр (!) [Jones 1993].

3. Системы порождения сказок

Методы Проппа, изложенные в "Морфологии сказки", применялись не только в структурном анализе фольклорных текстов, но и в исследованиях по искусственному интеллекту для непосредственного синтеза волшебных сказок. Одним из первых опытов такого рода явилась в 1977 г. система Шелдона Клейна [Klein etc. 1977], использующая последовательность функций Проппа и механизм случайного выбора для порождения сказочных текстов.

Все тексты, полученные системой, построены по следующей схеме: начальная ситуация ("Поповичи жили в некотором государстве"; описание семьи с перечислением имен всех персонажей, большая часть которых в развитии действия не участвует); начальная недостача или вредительство; ликвидация недостачи/вредительства; отправка домой; возвращение. Вот перевод одного из таких текстов:

Парановы живут в некотором государстве. Отец - Владимир. Мать - Елена. Старший сын - Алеша. Средний сын - Николай. Старшая дочь - Мария. Средняя дочь - Марта. Елене нужен муж. Елена просит разрешения на отправку. Елена отправляется на поиски.

По пути Елена встречает корову. Корова ссорится с Еленой в лесной хижине. Елена побеждает корову. Елена получает волшебные меч, ковер и курицу. Елена перемещается в другое царство, где находится муж. Елена перемещается с помощью волшебного ковра. Елена соблазняет мужа. Елена отправляется домой. Елена прибывает домой [Klein etc 1977: 216].

Строго говоря, ни один из предлагаемых текстов не отражает структуру реальной сказки: почти в каждом из них нарушаются те или иные парадигматические законы; кроме того, последовательность действий, или функций, в некоторых текстах (по-видимому, вследствие недоработанности системы, на которую указывают ее разработчики) не соответствуют и синтагматическим законам, открытым В. Я. Проппом.

В отличие от системы Ш. Клейна, система М. Г. Гаазе-Рапопорта, Д. А. Поспелова и Е. Т. Семеновой [Гаазе-Рапопорт и др. 1983] способна порождать тексты, гораздо лучше имитирующие реальные волшебные сказки, причем не только последовательность действий, но и язык, что достигается применением готовых сказочных формул, например, в некотором царстве, в некотором государстве, и т.п. Тем не менее недооценка парадигматического аспекта строения волшебной сказки приводит к появлению текстов, в которых сказочные законы нарушаются. Приведем несколько примеров: прохождение предварительного испытания (просьба животных о пощаде и ответная пощада, повторенные трижды) не влечет за собой никаких последствий, кроме слов "я тебе пригожусь", зато задачи, требующие волшебных умений или помощников (посеяв зерно, на следующее утро испечь хлеб из нового урожая и т.п.), герой выполняет самостоятельно. В другой сказке герой получает волшебного коня дважды, в первый раз после ночного дежурства на могиле отца, т. е. как результат прохождения предварительного испытания, а во второй раз - от Бабы-яги, причем конь Бабы-яги не отличается какими-либо волшебными свойствами. В этой же сказке герой спасает царскую дочь, похищенную змеем, однако само похищение в тексте отсутствует, а отправка героя мотивируется тем, что он "надумал жениться".

Говоря об указанной системе, следует отметить, что авторы не ставят перед собой задачу изучения строения реальных сказок, но стремятся лишь получить тексты, близкие к фольклорным. По-видимому, именно по этой причине формальный аппарат, используемый для порождения начальной ситуации, отличается гораздо большей сложностью, чем аппарат для порождения непосредственно тела сказки; кроме того, как следует из описания методики, разработчики стараются как можно шире использовать возможности современного компьютера и баз данных, т. е. вместо построения структурных схем перечисляют варианты, допустимые после каждого данного шага порождения.

4.От структуры сказки к структуре не-сказки

Методология, разработанная В. Я. Проппом для изучения строения волшебных сказок, может быть достаточно широко использована в работах, посвященных проблемам семиотики текста. В статье И. И. Ревзина "К общесемиотическому истолкованию трех постулатов Проппа" предлагается теоретическое обоснование подобного использования для повествовательных текстов, которые имеют более сложное строение, чем волшебная сказка, а также формальные критерии простоты и упорядоченности повествовательного текста.

Ревзин предлагает расширенное истолкование и понимание основных положений "Морфологии сказки", которое позволяло бы применить выводы Проппа к решению задач современной семантики. "Из символической логики в семиотику перекочевало разграничение термов и предикатов в качестве основных конституент всякого высказывания. Разграничение персонажей сказки и их функций может трактоваться как частный случай разграничения термов и предикатов" [Ревзин 1991: 77]. Однако для достаточно сложных систем, к которым, очевидно, относятся как сказки, так и другие повествовательные тексты, выделения только термов и предикатов явно недостаточно. Поэтому внутри класса предикатов выделяются:

1) предикаты, выражающие некоторые постоянные ингерентные свойства (в дальнейшем предикаты состояния) ⁸ , например "быть молодым", "быть носителем злого начала" и т.п. Эти предикаты, по мнению исследователя, не играют сюжетообразующей роли, но являются весьма существенными для противопоставлений в парадигматическом плане;

2) предикаты, которые выражают изменения субъекта или окружающей обстановки (в дальнейшем предикаты действия) ⁹ . Очевидно, что функции Проппа относятся именно к последнему виду предикатов.

И.И. Ревзин предлагает следующее общесемиотическое обобщение положений Проппа:

I. Постоянными элементами текста являются предикаты.

II. Число термов незамкнуто, а число предикатов ограниченно.

III. Множество предикатов действия частично упорядочено в том смысле, что всегда существуют такие два предиката, что при появлении обоих в тексте их порядок предопределен. Иными словами, между предикатами существуют системные, до-текстовые отношения логического вывода.

Эти положения верны не только для сказок, но и для связных повествовательных текстов вообще; при этом постулат III представляет собой существенное ослабление положения о порядке появления функций в тексте, сформулированное для волшебных сказок. Таким образом, по мнению автора, разница между волшебной сказкой и другими видами связных текстов может быть отражена как градация свойства упорядоченности, в то время как простота или непростота текста задается числом действующих лиц, т. е. термов. Таким образом, с точки зрения описанных критериев, сказка представляет собой текст простой и упорядоченный, то есть обладает высокой степенью связности.

При применении собственно инструментария Проппа на несказочном или даже нефольклорном материале встает вопрос о границах применимости такого метода: любой ли текст можно описать с помощью последовательностей функций и всегда ли это имеет значение?

Отметим, что большинство работ, прямо опирающихся на "Морфологию сказки", имеет дело с текстами, более сложными, чем волшебная сказка, но все же отличающимися высокой степенью связности; то есть число действующих лиц в этих текстах невелико, а система предикатов в достаточной степени упорядочена. Так, Э. Бозоки в своей статье "Использование структурного анализа сказки в исследовании средневекового романа ‘‘Прекрасный незнакомец’’" [Bozoky 1984] предлагает применить эту методологию к анализу текстов средневековых романов. Автор отмечает сходство композиционной структуры средневекового романа со структурой волшебной сказки. Как и в волшебной сказке, в средневековом романе герой, бедный юноша, должен пройти серию испытаний и завоевать любовь принцессы; как и в волшебной сказке, свадьба одновременно дает герою и материальное благополучие. Изучение синтагматического строения средневекового романа позволяет и здесь выделять те поступки персонажей, которые важны для дальнейшего развития действия, и обнаруживать их повторяемость, т.е. описывать функции действующих лиц. Некоторые из выделенных таким образом функций совпадают с функциями Проппа или же очень походят на них, например, помощь в виде совета (мудрый совет); в то же время другие функции, к примеру, плач, специфичны именно для этого жанра. Наконец, в средневековом романе существует и отмеченная Е. М. Мелетинским и его коллегами оппозиция между основным и предварительным испытаниями: предварительное испытание, как и в сказке, требует от героя правильного поведения и вознаграждается предоставлением какой-либо помощи в решении основной задачи. Основное же испытание, как и в некоторых видах волшебной сказки, - это битва с антагонистом. Разница состоит только в том, что в средневековом романе помощь, предложенная герою, практически лишена каких-либо чудесных черт. Таким же образом методология морфологического анализа сказок была применена к другим несказочным фольклорным или даже нефольклорным текстам (но к текстам, обладающим высокой связностью и тенденцией к клишированности):

- греческому роману [Ruis-Montero 1981],

- эпической поэме "Беовульф" [Barnes 1970],

- балладе [Buchan 1982; Turner 1978],

- библейским сказаниям [Milne 1988],

- плачам и причитаниям [Nenola-Kallio 1982],

- некоторым литературным текстам [Hendricks 1970].

Н. М. Зоркая представляет другой пример использования методологии "Морфологии сказки". В ее монографии произведен анализ более двух тысяч фильмов российского производства, созданных между 1900 и 1910-м годами. "Мы попытаемся, - пишет исследовательница - прямо применить методологию ‘‘Морфологии сказки’’, воспользовавшись и терминологией, и конкретными приемами анализа и систематизации - выявлением функций, способами построения сюжетных схем и т.д." [Зоркая 1976: 193].

Разумеется, подобная систематизация возможна лишь на том материале, в котором существует достаточно очевидная повторяемость сюжетных ходов, пусть даже понятия растраты, шантажа, вознаграждения и другие используемые функции зыбки и неочевидны. Тем не менее, в кинематографической драме начала века существует наиболее частая, центральная функция - это обольщение и, соответственно, фигура обольстителя. Именно появление этой фигуры и определяет дальнейшее развитие сюжета, именно она является тем инвариантом, который позволяет выделить и другие повторяющиеся функции.

Исследовательница выделяет двадцать четыре таких постоянных функции. Перечислим их в порядке появления в фильме: начальное состояние (благополучие с некоторой неполнотой счастья), соблазн, обольщение, сопротивление героя, победа обольстителя, поимка с поличным, новая жизнь после раскрытия тайны, самоустранение покинутого, разочарование героя и крах (обольститель оскорбляет, выгоняет жертву и т.п.). Эти девять функций определяют одноходовой сюжет (по аналогии с одноходовой сказкой). За ними могут следовать раскаяние (которое является либо формой расплаты либо, что чаще, вводит новый поворот сюжета), месть покинутого, поддержка, которую получает герой (или покинутый), шантаж, подлог, самопожертвование, трагическое недоразумение, ложное обвинение, приход с повинной, принятие чужой вины на себя, парные функции похищение - вызволение, тайное благодеяние и, наконец, вознаграждение или, что чаще, расплата.

Кроме того, автор обнаруживает известную повторяемость не только в кинематографе начала века, но и в бульварном романе того же времени, хотя и выраженную менее четко; эта повторяемость, по мнению исследовательницы, - "свидетельство некоторого канона, складывавшегося ли в раннем кинематографе, перешедшего ли из старших видов - возможно, и то, и другое одновременно" [Зоркая 1976: 210].

Подобное же исследование произведено на жанре вестерна [Wright 1977], который является одним из наиболее устойчивых по структуре кинематографических жанров.

Интересно, что методология Проппа применяется не только к вербальным, но и к невербальным жанрам фольклора. В статье Алана Дандиса "О морфологии игры: изучение стуктуры невербального фольклора" [Dundes 1979б] сопоставляется структура сказки и структура детской фольклорной игры. Автор указывает на единство некоторых структурных элементов, которое возникает, с одной стороны, благодаря драматическому сюжету, лежащему в основе игры и близкому к сказочному повествованию, а с другой – благодаря последовательности ходов игры, сответствующим во многом элементам повествования.

И, наконец, инструментарий Проппа применяется не только к фольклору, но и к текстам совершенно другого типа - относящимся к области массовой культуры, например, видео-играм. Ш. Шерман анализирует сюжет видео-игры, в которой игроку надо освободить принцессу. Подчеркивая, что сценарий представляет собой упрощенную сказку, исследователь отмечает, что в основе такого рода видео-игр всегда часто лежит один тип сюжета – где один герой, с которым отождествляет себя играющий, - динамичный, агрессивный и характеризующийся тенденциями к нетривиальным самостоятельным действиям, а второй (обычно принцесса - женский персонаж) – предельно пассивен и является объектом стремлений основного героя. Предпочтение сюжета такого типа связано, по мнению автора, с социопсихологическими тенденциями в развитии современного общества [Sherman 1997].

Отметим также некоторые положения в области представления знаний, выдвинутые в начале 70-х гг., которые концептуально во многом сходны с идеями "Морфологии сказки". В 1974 году американский ученый М. Минский [Минский 1979] выдвинул понятие фрейма - иерархически упорядоченной структуры, необходимой для представления и понимания текста, - которое с той поры используется не только в исследованиях по искусственному интеллекту, но и при описании структуры текста, в том числе фольклорного. Близкие к этому понятию представления выдвигались и ранее, например, в работах Ю. С. Мартемьянова 60-х годов, где он обращается непосредственно к анализу сказки [Мартемьянов 1964]. Американский исследователь У. Чейф при рассмотрении сказки "Волк и ягненок" разрабатывает теорию о фрагментах, на которые разделяется знание; по его наблюдениям, эти фрагменты (или "ломти") будут различными для английской сказки и ее японского перевода, что связано с различием культурного языкового контекста¹⁰ . На интересный случай синтеза методов Проппа, порождающих грамматик Холмского и фреймовой теории Минского, успешно применяющихся при анализе повествовательных структур, указывает Х. Р. Олкер в главе "От морфологии волшебной сказки до ‘‘простых’’ повествовательных грамматик и эмоционально значимых сюжетных сверток" [Олкер 1987: 413-427]. Он сравнивает методологию Проппа и повествовательную грамматику Мандлера и Джонсона, применяемую для анализа воспринимаемости текста (эти авторы разрабатывают формальную запись повествования в виде дерева "грамматической структуры"). Олкер подчеркивает сходство результатов Мандлера и Проппа, при этом нетривиальность подхода выражается в факте вывода "глубинных структур" из естественных нефольклорных тестов [Mandler, Johnson 1977].

Переходя от грамматики текста к нарратологии, многие ученые, естественно, обратились к несказочной прозе. Методологию анализа структурных моделей фольклорного повествования разработали Анна-Леена Сиикала [Siikala 1984] и Анникки Кайвола-Брегенхой. Их теоретико-методологические обобщения основаны на широкомасштабном полевом эксперименте (1968-1970 гг.) по изучению рассказчиков несказочной прозы как носителей локальной повествовательной традиции. Исследователи обратили внимание на индивидуальные психологические особенности исполнителей. В центре внимания А.-Л.Сиикала были соотношение изменчивости и устойчивости в локальном репертуаре несказочной прозы, а также структурная организация повествования и способы выражения оценки исполнителем. В первую очередь анализировались стереотипные, "фиктивные" повествования, входящие в локальный репертуар. А.-Л.Сиикала применила понятие схемы, скрипта, взятое из сферы когнитивной психологии, к усвоению, хранению в памяти и воспроизведению стереотипных устных повествований. Она обрисовала схему иерархической структуры устного повествования. Сиикала выделила три типа выражения исполнителем оценки происходящего внутри предметного мира устных рассказов: 1) прямая оценка, непосредственно выражаемая в форме рамочного комментария ("Вот так-то и был богохульник наказан" в варианте бывальщины об убитом громом); 2) косвенная оценка - через выделение тех или иных деталей ("и он топор схватил, я не помню, сын или отец сам, и ..."); 3) оценка, выраженная в сюжетной развязке, например, гибель богохульника.

Критикуя Проппа за невнимание к процессу рассказывание текстов, к подобной же проблеме обратился и американский фольклорист Р. Джоржес [Georges 1970; 1989].

В результате такого рода исследований функции Проппа стали привычным инструментом для исследования любого нарратива. У любого научного метода наступает своего рода "вырождение", когда границы применения становятся слишком широки, а смысл действия заключается, например, уже не в выявлении инвариантной структуры, а в демонстрации разложимости некоторого текста на последовательность элементов. В результате широту его применения, высокий уровень популярности этого метода, но одновременно и некоторое обессмысливание методологии доказывают часто встречающиеся студенческие работы, разбирающие по функциям Проппа фильмы и детективные истории¹¹ , а также, например, статья Бендикса, в которой по функциям Проппа раскладывается либретто к балету "Жар-птица", после чего схема сопоставляется со схемой соответствующей сказки [Bendix 1983].

Заключение

Сам В.Я. Пропп рассматривал "морфологию сказки" всего лишь как этап изучения данного типа фольклорного текста, однако его исследование фактически стало одной из основ структурно-семиотического метода в гуманитарных науках.

Можно соглашаться или спорить с конкретными результатами, полученными Проппом, и это будет лучшим подтверждением его собственным словам: "Всякая разрешенная проблема немедленно выдвигает новые проблемы" ¹² .

Примечания

1. Ссылки на нумерацию по классификации Аарне-Томпсона даются по изданию: Thompson S. The Types of the Folktale // Folklore Fellow Communications, Helsinki, 1973, .№ 184.
2. См. комментарий К.Бремона к статье Х.Ясон в том же сборнике (С.133 - 136), где он предлагает, основываясь на своей теории, схему строения одной из израильских сказок.
3. Например, Золушка покоряет принца или находчивый "дурак" соблазняет принцессу.
4. Выделение близких к указанным семантических оппозиций (низкий - высокий, мужской -женский и молодой - старый) как существенных для волшебной сказки предложено в работе супругов Маранда [Maranda., Kцngдs Maranda 1971].
5. Пропп В.Я. Фольклор и действительность. Избранные статьи. М., 1984. С. 293.
6. Термин кумулятивные сохраняется для одного из видов таких сказок, о чем см. ниже.
7. Ср. различные виды царевны, анализируемые В.Я.Проппом в девятой главе книги "Исторические корни волшебной сказки".
8. У Ревзина К-предикаты.
9. У Ревзина, соответственно, Т-предикаты.
10. Несколько неожиданным подтверждением этого положения могут служить те затруднения при переводе "Морфологии сказки" на японский язык, о которых пишет К. Сайто в своей статье [Сайто 1195]. Так, привлечение европейских волшебных сказок в качестве сопоставительных материалов оказалось достаточно трудным, т.к. в японском фольклоре очень мало сюжетов, которые были бы близки к сюжету европейской волшебной сказки.
11. Например, www.his.se/ikm/filmvet/johanisraelsson/propponbob/propponbob.html, http://www.mit.edu/people/nickm/Propp/, http://www.vennesla.vgs.no/Norsk/eventdoc.htm.
12. Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1986. С.361.

Список литературы

Источники на русском языке:

Бремон 1985 - Бремон К. Бык-тайник (трансформация одной африканской сказки) // Зарубежные исследования по семиотике фольклора. М., 1985. - С. 145-167.

Брето, Заньоли 1985 - Брето К., Заньоли Н. Множественность смысла и иерархия подходов в анализе магрибской сказки // Зарубежные исследования по семиотике фольклора. М., 1985. - С. 167-184.

Гаазе-Рапопорт 1983 - Гаазе-Рапопорт М.Г. Поиск вариантов в сочинении сказок // Зарипов Р.Х. Машинный поиск вариантов при моделировании творческих процессов. М.: Наука, 1983.

Гаазе-Рапопорт и др. 1992 - Гаазе-Рапопорт М.Г., Поспелов Д.А., Семенова Е.Т. Новые сказки // Новости искусственного интеллекта. 1992, №4.

Греймас 1985 - Греймас А. К теории интерпретации мифологического нарратива // Зарубежные исследования по семиотике фольклора. М., 1985. - С. 109-145.

Еремина 1986 - Еремина В.И. Книга В.Я. Проппа "Исторические корни волшебной сказки" и ее значение для современного исследования сказки // Пропп В.Я. Исторические корни волшебной сказки. Л., 1986. – C. 5-15.

Зоркая 1976 - Зоркая Н.М. На рубеже столетий: У истоков массового искусства в России 1900 -1910 годов. М.: Наука, 1976.

Кербелите 1991 - Кербелите Б. Историческое развитие структур и семантики сказок. Вильнюс: Вага, 1991.

Кербелите 1994 - Кербелите Б.П. Сравнение структурно-семантических элементов повествования разных народов // Фольклор. Проблемы тезауруса. Российская академия наук, Институт мировой литературы им. А.М. Горького. М., изд-во "Наследие", 1994. – C. 7-19.

Кретов 1994 - Кретов А. Сказки рекурсивной структуры // Труды по русской и славянской филологии. Литературоведение, I . Тарту, 1994. C. 194-261.

Леви-Строс 1985 - Леви-Строс К. Деяния Асдиваля // Зарубежные исследования по семиотике фольклора. М., 1985. - С. 35-77.

Маранда, Кёнгас-Маранда 1985 - Маранда П., Кёнгас-Маранда Э. Структурные модели в модели // Зарубежные исследования по семиотике фольклора. М., 1985. - С. 194-261.

Мартемьянов 1964 - Мартемьянов Ю.С. Заметки о строении ситуации и форме ее описания // Машинный перевод и прикладная лингвистика, М., Издание МГПИИЯ. 1964, Вып. 8.

Мелетинский 1969 - Мелетинский Е.М. Структурно-типологическое изучение сказки // Пропп В.Я. Морфология сказки. 2-е изд. М., 1969. - С. 134 - 162.

Мелетинский 1979 - Мелетинский Е.М. Палеоазиатский мифологический эпос: Цикл Ворона. М.: Наука, 1979.

Мелетинский, Неклюдов, Новик, Сегал 1969 - Мелетинский Е.М., Неклюдов С.Ю., Новик Е.С., Сегал Д.М. Проблемы структурного описания волшебной сказки // Труды по знаковым системам IV, Тарту, 1969 - С. 86 - 135.

Мелетинский, Неклюдов, Новик, Сегал 1971 - Мелетинский Е.М., Неклюдов С.Ю., Новик Е.С., Сегал Д.М. Еще раз о проблеме структурного описания волшебной сказки // Труды по знаковым системам V. Тарту, 1971. С. 63 - 91.

Минский 1979 - Минский М. Фреймы для представления знаний. М., 1979.

Неклюдов 1975а - Неклюдов С.Ю. Статические и динамические начала в пространственно-временной организации повествовательного фольклора // Типологические исследования по фольклору. Сб. статей памяти В.Я. Проппа. М., 1975. - С. 182-191.

Неклюдов 1995б - Неклюдов С.Ю. В.Я. Пропп и "Морфология сказки" // Живая старина N 3(7). М., 1995. - С.30.

Новик 1975 - Новик Е.С. Система персонажей русской волшебной сказки // Типологические исследования по фольклору. Сб. статей памяти В.Я. Проппа. М., 1975. - С. 214 -246.

Новик 1993 - Новик Е.С. Структура сказочного трюка // От мифа к литературе. Сб. в честь 75-летия Е.М. Мелетинского. М.: изд-во "Российский университет", 1993. – С. 139-153.

Олкер 1987 - Олкер Х.Р. Волшебные сказки, трагедии и способы изложения мировой истории // Язык и моделирование социального взаимодействия / Общ. ред. В.В. Петрова. М., 1987. - С. 408-441.

Ревзин 1975 - Ревзин И.И. К общесемиотическому истолкованию трех постулатов Проппа: Анализ сказки и теория связности текста // Типологические исследования по фольклору. Сб. статей памяти В.Я. Проппа. М.: Наука, 1975. - С. 77 - 91.

Сайто 1995 - Сайто К. В.Я. Пропп в Японии // "Живая старина" N 3(7). М., 1995.

Фотино, Маркус 1985 - Фотино С., Маркус С. Грамматика сказки // Зарубежные исследования по семиотике фольклора. М., 1985. - С. 275 - 315.

Хомский 1962 - Хомский Н. Синтаксические структуры // Новое в лингвистике / Сост. В. Звегинцев.1962. Вып 2.

Цивьян 1975 - Цивьян Т.В. К семантике пространственных элементов в волшебной сказке (на материале албанской сказки) // Типологические исследования по фольклору. Сб. статей памяти В.Я. Проппа. М.: Наука, 1975. - С. 191-214.

Источники на иностранных языках:

Apo 1983 - Apo S. The variability and narrative structure of magic tales // D’un conte…a l’autre. La variabilite dans la litterature orale. Paris. 1990.

Apo 1986 - Apo S. Ihmesadun rakenne.1986.

Apo 1992 - Apo S. Analyzing the contents of narratives: Methodical and technical observations // Folklore processed: in honor of L.Honko on his 60th birthday 6th March, Helsinki, 1992, - P.62-73.

Ballard 1983 - Ballard L.-M. The formulation of the oikotype: a case study // Fabula, 1983, Vol. 24, ѕ, - P. 233-245.

Bar-Itzhak 1993 - Bar-Itzhak H. "Smeda Rmeda: Who destroys her luck with her own hands": a Jewish Moroccan Cindarella tale in an Israeli context // Journal of Folklore Research, 1993, Vol. 30, №2-3, - P. 93-127.

Barnes 1970 - Barnes D.R. Folktales morphology and the structure of Beowulf // Speculum, 1970, Vol. 45, - P. 416-434.

Bendix 1983 - Bendix R. The Firebird. From the folktales to the ballet // Fabula, 1983, Vol. 24, №1/2, - P. 72-85.

Bozoky 1984 - Bozoky E. L'utilisation de l'analyse structurale du conte dans l'йtude du roman mйdiйval "Le bel inconnu" // Le conte, pourquoi? comment? Folktales, why and how?: Colloques Internatianaux du C.N.R.S. Paris, 1984. С. 99 - 112.

Bremon 1977 - Bremon C. The morphology of the French Fairy Tale: Ethical model // Patterns in oral literature / ed. H. Jason, D. Segal. The Hague; Paris; Mouton, 1977. - P. 49 - 76.

Buchan 1982 - Buchan D. Propp’s tale role and a ballad repertoire // Journal of American Folklore, Vol. 95, - P. 159-12.

Buchler, Selby 1968 - Buchler I.R., Selby H. A. The formal study of myth. Dept. of anthropology, Univ. of Texas. Center for intercultural studies in folklore and oral history. Monograph Series. №.1, 1968.

Calame-Griaule etc. 1984 - Calame-Griaule G. Gцrцs-Karady V., Platiel S., Rey-Helman D., Seydon C. De la variabilitй des sens et du sens de la variabilitй // Le conte, pourquoi? comment? Folktales, why and how? Colloques Internatianaux du C.N.R.S. Paris, 1984, - P. 201-231.

Camara 1984 - Camara S. Pour une methode .d’analyse des contes africains: le scheme narratif // Le conte, pourquoi? comment? Folktales, why and how?: Colloques Internatianaux du C.N.R.S. Paris, 1984, - P. 459-485.

Carden 1980 - Carden P. Fairy tale, myth, and literature: russian approaches // Yearbook of Comparative Criticism: Literary Criticism and Myth / ed. J. P. Strelka. Pennsylvania State University Press, 1980, Vol. 9, P. 179-197.

Carey 1983 - Carey B.M. Typological models of the heroine in the Russian fairy tale. The University of North Carolina, 1983.

Courtйs 1972 - Courtйs J. De la description а la specifite du conte populaire merveilleux francais // Etnologie franзaise 1972 № 2, - P. 9-42.

Courtйs 1986 - Courtйs J. Le conte populaire : poйtique et mythologie, 1986.

Dan 1977 - Dan I. The innocent persecuted heroine: an attempt at a model for the surface level of the narrative structure of the female fairy tale // Patterns in oral literature / ed. H. Jason, D. Segal, The Hague; Paris; Mouton, 1977. –P. 13-31.

Dollerup etc 1984 - Dollerup C. Holbek B. Reventlow I, Hansen C.R. The ontological status, the formative elements, the filter and existence of folktales // Fabula, 1984, Vol.25, № 3/4, - P. 241-265.

Dolфzel 1972 - Dolфzel L. From motifemes to motifs / Poetics, 1972, Vol. 4, - P. 55-90.

Drory 1977 - Drory R. Ali Baba and the forty thieves: an attempt at a model for the narrative structure of the reward-and-punishment fairy tale // Patterns in oral literature / ed. H. Jason, D. Segal The Hague; Paris; Mouton, 1977. – P. 31-49.

Dundes 1968 - Dundes A. Introduction to the second edition // Propp J. Morphology of folktale. Austin, 1968.

Dundes 1971 - Dundes A. The making and breaking of friendship as a structural frame in African folk tales // Structural analysis of oral tradition / ed. P. Maranda, E. K. Maranda. Univ. of Pensylvania Press, Philadelphia, 1971

Dundes 1978 - Dundes A. The hero pattern and the life of Jesus // Essays in Folkloristics. Meerut, 1978.

Dundes 1979a - Dundes A. A structural typology in North American Indian Folktales // Analytic Essays in Folklore. The Hague, 1979, - P.73-80.

Dundes 1979б - Dundes A. On game morphology: a study of the structure of non verbal folklore // Analytic essays in folklore. The Hague. 1979, - P.80-89.

Dundes 1980 - Dundes A. the symbolic equivalence of allomotifs in the Rabbit Herd (AT 570) // ARV: Scandinavian Yearbook of Folklore, 1980, Vol. 36, - P. 91-98.

Dundes 1984 - Dundes A. the symbolic equivalence of allomotifs: towards a method of analysing folktales // Le conte, pourquoi? comment? Folktales, why and how? Colloques Internatianaux du C.N.R.S. Paris, 1984.

Edwards 1978 - Edwards J.D. The Afro-American trickster tale: a structural analysis // Folklore Publication Group. Indiana University. Folklore institute, Folklore Monograph, 1978, .№4.

Elms 1977 - Elms A.C. 'The Three Bears': Four Interpretations // Journal of American Folklore, 1977, Vol. 90, №. 357, - P. 257-273.

Girardot 1977 - Girardot N. J. Initiation and Meaning in the Tale of Snow White and the Seven Dwarfs // Journal of American Folklore, 1977, Vol. 90, № 357, - P. 274-300.

Foresti 1985 - Foresti S.C. Analisis morfologico de veinte cuentos de magia de la tradicion oral chilena: aplicacion y discusion del metodo de Vladimir Propp. Goteborg: Acta Universitatis Gothoburgensis, 1985.

Georges 1970 - Georges R. Structure in Folktales: A Generative-Transformational Approach // Conch: a sociological journal of African Cultures and Literatures, Vol. 2 1070, - P. 4-17.

Georges 1976 - Georges R. From folktales research to the study of narrating // Folk Narrative Research: Paper, presented at the VI congress of the international Society for Folk-Narrative Research / ed. J. Pentikainen, T. Juuriika, Helsinki, 1976. - P.159-168.

Georges 1983 - Georges R. The universality of tale-type as construct and concept // Western Folklore, 1983, Vol. 42, - P. 21-28.

Georges 1989 - Georges R. Some overlooked aspects of Propp's morphology of the folktale: a characterisation and critique // The old traditional way of life: Essays in Honor of Warren E. Roberts / ed. R.E. Walls, C.H. Schoemaher, Bloomington, 1989, - P.311-321.

Georges 1997 - Georges R. The centrality in folkloristics of motif and tale type // Journal of folklore research, 1997, Vol. 34, - P. 203-208.

Gilet 1998 - Gilet - P. Vladimir Propp and the universal folktale: recommissioning an old paradigm - story as initiation. New York, 1998.

Greimas, Courtes 1978 - Greimas A.J., Courtes J. Cendrillion va au bal…lrs roles et les figures dans ls litterature orale francais // Systemes de signes: textes reunis en hommage a G. Dieterlen. Paris, 1978, - P. 243-257.

Grzybek 1989 - Grzybek P. Invariant meaning structures in texts. Proverb and fable // Issues in Slavic Literary and Cultural Theory / ed. K. Eimermacher, P. Grzybek, G. Witte, Bochum, 1989. - P. 349-389.

Haring 1984 - Haring L. The grateful in Morondava analysis of a Malagassy tales // Le conte, pourquoi? comment? Folktales, why and how?: Colloques Internatianaux du C.N.R.S. Paris, 1984. - P. 151-169.

Hendricks 1970 - Hendricks W. Folklore and the structural analysis of literary texts // Language and style, Paris, 1970, № 3. - P. 83-121.

Hiiemae, Krikmann 1992 - Hiiemae M., Krikmann A. On stability and variation on type and genre level // Folklore processed: in honor of L. Honko on his 60th birthday 6th March, Helsinki, 1992. - P. 127-141.

Holbek 1964 - Holbek B. On the classification of Folktales // IV international congress for Folk Narrative Research in Athens, 1964. - P.158-161.

Holbek 1977 - Holbek B. Formal and structural studies of oral narrative. A bibliography. 1977. 149-194.

Holbek 1987 - Holbek B. Interpretation of Fairy Tales // Folklore fellows communications, 239, Helsinki, 1987.

Honko 1989 - Honko L. The real Propp // Studies in oral narrative/ ed. A.L. Siikala. Studia Fennika, 1989, Helsinki, № 33.

Jason 1970 - Jason H. The russian criticism of the "Finnish School" in folktales scholarship // Norveg., 1970, Vol.14. - P. 285-294.

Jason 1972 - Jason H. Structural Analysis and the Concept of the Tale type // ARV: Scandinavian Yearbook of Folklore, Vol.28, 1972. - P. 36-54.

Jason 1977a - Jason H. A model for narrative structure in oral literature // Patterns in oral literature / ed. H. Jason, D. Segal. The Hague; Paris; Mouton, 1977, Р. 99- 40, 285-294.

Jason 1977б - Jason H. Ethnopoetry: Form, content, function. Bonn: Linguistica biblica, 1977.

Jason 1984 - Jason H. The fairy tale of the active heroine: an outline for discussion // Le conte, pourquoi? comment? Folktales, why and how? Colloques Internatianaux du C.N.R.S. Paris, 1984.

Jason 1988 - Jason H. Whom does God Favor: the Wicked or the Righteous?: The Reward-and-Punishment Fairy Tale. Helsinki: Suomalainen Tiedeakatemia, Academia Scientiarum Fennica, 1988.

Jones 1983 - Jones S.S. The structure of "Snow White" // Fabula, 1983, Vol.24. - P. 51-71.

Jones 1986a - Jones S.S. Joking transformation of popular fairy tales: a comparative analysis of five jokes and their fairy tales sources // Western Folklore, 1986, Vol.44. - P. 97 – 114.

Jones 1986б - Jones S.S. Structural and Thematic Applications of the Comparative Method: a case study of "the kind and unkind girls" // Journal of folklore research, 1986, Vol.23, № 2-3 147-161.

Jones 1987 - Jones S.S. On analysing fairy tales: "Little Red Riding Hood" revisited // Western Folklore, 1987, Vol.46, № 2, 97-106. .

Jones 1990 - Jones S.S. The new comparative Method: Structural and Symbolic Analysis of the allomotifs of "Snow White" // Folklore fellows communications, Helsinki, 1990. Vol. CVI (2), № 247.

Jones 1993 - Jones S.S. The innocent Persecuted Heroine Genre: An analysis of its structure // Western Folklore, 1993, Vol. 52, №1. - P. 13-43.

Klein etc. 1977 - Klein Sh., Aechlimann J. F., Appelbaum M.A., Balsiger D. E., Curtis E.J., Kalish L., Kamin S. J., Lee Yung-Da, Price L. A., Salsieder D. F. Modeling Propp and Levi-Strauss in a metasymbolic Simulation System // Patterns in oral literature, ed. H. Jason, D. Segal The Hague; Paris; Mouton, 1977. – P. 141-223.

Little Red Riding Hood 1989 - Little Red Riding Hood: A Casebook / ed. A. Dundes. University of Wisconsin Press, 1989.

Longo 1984 - Longo S. L’analyse des versions trouvйes en Argentine de conte-type 313 // Le conte, pourquoi? comment? Folktales, why and how?: Colloques Internatianaux du C.N.R.S. Paris, 1984. - P. 121-151.

Mandler, Johnson 1977 - Mandler J., Johnson N. Remembrance of things parsed: story structure and recall // Cognitive Psychology, 1977, Vol. 9. - P. 111-151.

Maranda, Kongas Maranda 1971 - Maranda E., Maranda P. Structural models in folklore and transformational essays. The Hague; Paris, 1971.

Maranda 1971 - Maranda P. Cendrillion et la theorie des ensembles. Essei de definition structural // Semiotique narrative et textualle. Paris, 1973. - P. 122-136.

Meehan 1976 - Meehan J. The metanovel: Writing Stories by computer. Yale University Department of Computer Science research, report 74. New Haven, 1976.

Milne 1988 - Milne P.J. Vladimir Propp and the study of structure in Hebrew biblical narrative. Almond Press, 1988.

Murray 1976 - Murray T.C. A marvellous guide to anamorphosis: Cendrillion, ou la Petite Pantoufle de Verre // Modern Language Notes, 1976, Vol. 91. - P. 1276-1299.

Nady 1984 - Nady O. Some types of comparative Tale Analysis // Le conte, pourquoi? comment? Folktales, why and how?: Colloques Internatianaux du C.N.R.S. Paris, 1984, - P. 231-253.

Nathhorst 1970 - Nathhorst B. Formal or structural studies of traditional tales: the usefulness of some ethodological proposals advanced by Vladimir Propp, Alan Dundes, Claude Levi-Strauss, and Edmund Leach. Stockholm, 1970.

Neethling 1982 - Neethling S. J. Folklore, Vladimir Propp en Xhosa iintsomi: intreerede. U.W.K., Bellville, 1982.

Nenola-Kallio 1982 - Nenola-Kallio A. Studies in Ingrian Laments // Folklore fellows communications, Vol. C (1), № 234, Helsinki, 1982.

Nicolaisen 1984 - Nicolaisen W. The structure of narrated time in the folktale // Le conte, pourquoi? comment? Folktales, why and how? Colloques Internatianaux du C.N.R.S. Paris, 1984, - P. 417-439.

Noy 1971 - Noy D. The jewish version of the "animal language" folktale (AT 670) – a typological structural study // Scripta Hierosolymitana, 1971, № 22. - P. 171-209.

Pace 1982 - Pace D. Beyond morphology: Levi-Strauss and the analysis of Folktales // Cinderella: a casebook / ed. A. Dundes. New York, 1983, 1982.

Paulme 1972а - Paulme D. La statue enduite de glu. Un motif du conte et ses avatars africaines // Le conte, pourquoi? comment? Folktales, why and how?: Colloques Internatianaux du C.N.R.S. Paris, 1984, - P. 55-79.

Paulme 1972б - Paulme D. Morphologie du conte africain // Cahiers D’Etudes Africaines, 1972, Vol. 15 №4/60, - P. 569-600.

Porter 1980 - Porter J. Principles of ballad classification: a suggestion for regional Catalogues of ballad style // Jahrrbuch fur Volksliedforschung. 1980. V. 25. - P. 11-26.

Retel-Laurentin 1984 - Retel-Laurentin A. "Le mвle, qui accouche". Essay d’analyse structurelle ou relationelle d’un conte africain // Le conte, pourquoi? comment? Folktales, why and how?: Colloques Internatianaux du C.N.R.S. Paris, 1984. - P. 295-325.

Roger 1972 - Roger V. Semiotigue de conte // Poetics, Vol.6, 1972. - P. 50-72.

Roig 1984 - Roig A.A. Narrativa y cotidianidad: la obra de Vladimir Propp a la luz de un cuento ecuatoriano. Quito, Ecuador, 1984.

Romaniyan 1983 - Romaniyan A.K. Hanchi: a Kannada Cindarella // Cinderella: a casebook / ed. A. Dundes. New York, 1983. - P. 259-276.

Ruis-Montero 1981 - Ruis-Montero C. The structural pattern of ancient Greek romances and the morphology of the folktale of V. Propp // Fabula, 1981, Vol.22, №3/4. - P. 228-239.

Shenhar 1983 - Shenhar A. The Jewish oicotype and the predestined marriage in folktales: AaTh 930*E (IFA) // Fabula, 1983, Vol. 24, № 1/2. - P. 43-55.

Sherman 1997 - Sherman Sh. Perils of the Princess: Gender and Genre in video games // Western Folklore, 1997, Vol.56, № 3-4. - P. 243-259.

Shishkoff 1976 - Shishkoff S. The structure of fairytales: Propp vs. Levi-Strauss // Dispositio, 1976, 1, - P. 271-276.

Siikala 1984 - Siikala A. Tarina ja tulkinta. Helsinki, SKS, 1984.

Stone 1986 - Stone K. F. Feminist approaches to the interpretations of the fairy tales // Fairy tales and society: illusion, allusion, and paradigm // ed. R.B. Bottigheimer. Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1986.

Tailor 1964 - Tailor A. The biographical pattern in traditional narrative // Journal of Folklore Institute, 1964, Vol. 1. - P. 114-129.

Tangherlini 1994 - Tangherlini T.R. Cindarella in Korea: Korea oikotypes of AaTh 510 // Fabula, 1994, №3-4, - P. 282-304.

Thompson 1973 - Thompson S. The types of the folktale. Folklore fellows communications, Helsinki, 1973, № 184.

Turner 1978 - Turner U.W. A morphology of the "true love" ballad / Journal of American Folklore, 1978, Vol. 85. - P. 21-31.

Webber R. Prolegomena to the study of narrative structure of the Hispania ballad // Ballads and ballad research / ed. P. Conroy. Seattle, 1978. – P. 221-230.

Wosien 1969 - Wosien M. The Russian folktale. Some structural and thematic aspects. Munchen: Sagner, 1969.

Wright 1977 - Wright W. Sixguns and society: A structural study of the Western. Berkeley, California, 1977.

Zan 1989 - Zan Y. The scientific motivation for the structural analysis of folktales // Fabula, Vol.30, 1/2 , 1989. - P. 205-221.

Zipes 1999 - Zipes J. When dreams came true: Classical fairy tales and their traditions. New York;London: Routledge, 1999.