Бирюкова Надежда, Скулачёв Антон «Бабушка в тереме»: к проблеме ретрансляции фольклорной традиции

 Специфика фольклорной коммуникации и ретрансляции фольклорной традиции – широкая и довольно исследованная тема, цель данной статьи – не максимально полное её освещение, а попытка осмысления на одном примере из практики полевых исследований. Предметом нашего рассказа будет один по-настоящему уникальный носитель фольклорной традиции – Александра Николаевна Тюкина из села Судрома Вельского района Архангельской области – и записи, сделанные от неё в рамках фольклорно-этнографической экспедиции ИФИ РГГУ летом 2009 года.

Александра Николаевна родилась в 1926 г. в селе Судрома, в 7 лет у неё парализовало ноги, она практически не ходит. Сейчас зимой она живёт в Архангельске, в Судрому приезжает на лето. Всю жизнь занималась вязанием и вышиванием.

Несомненно, главное событие, произошедшее в жизни Александры Николаевны (далее - АН), и решившее ее судьбу – паралич ног. С этого момента она, быть может, сама того не подозревая, начинает погружаться в традицию: от народной медицины (варианты лечения ее больных ног) до рассказов бабушек, которые сидели с ней дома.

Думается, уже в детстве АН сознавала важность случившегося, а также свое отличие от других: свою немощность и в то же время выделенность. Это можно проследить по тому, как она осмысляет произошедшее событие: АН наделяет фольклорными элементами всю историю своей болезни, ассоциируя себя, возможно бессознательно, с героем сказки (также имеющим явную маркированность). Как и в сказке, здесь ничто не происходит случайно – в произошедшем участвовал злодей, который принадлежит другому миру; на АН (точнее, на ее родственников) налагается запрет, при условии соблюдения которого девочка останется здоровой; запрет нарушается – АН парализует, однако, если она пройдет испытание лечением, ноги снова будут ходить; злодей терпит наказание за содеянное – АН его проклинает.

Так сама АН рассказывает о произошедшем:

Мужик нас пугнул, што медветь... помнишь, я вам говорила. Ну вот. Я упала на пень коленком. И сразу ево ребята тут ребята-то на... узнали, што он. А у меня крофь начала вот, знаешь, как муравьи по мне ползают, мне кажется. Ну вот. И я уж и на костыль.[1]

Подруга АН также сравнивает злодея с медведем:

А тут приехал вот отсюда... мушшина самый крайний был. Объелся што-то, залес в кусты. Вот из кустов-то она как раз брала ягодки. Из кустов-то вот вылез, как медведь. Вот это... от испуга у нее вот это вот случилось. Семь лет ей было [ПДЮ].

В рассказе ХКП, сестры ПДЮ, появляются детали, более полно раскрывающие сравнение с медведем:

И вот он решил над нами подшутить. Значит, перевернул фуфайку, ну, телогрейку, на левую сторону, драный стал, так сказать... это все там... клочья ваты торчат, видно. И бежит п... по опушке леса с топором, от по деревне- ты-ты-ты -стучит. А мы: "Ой, медведь, медведь!" - мы перепугались и думали, медведь [ХКП].

Таким образом, в описаниях АН и ПДЮ детали, посредством которых человек становится похож на медведя (вывернутая наизнанку телогрейка, клоки ваты и пр.), уходят; злодей почти полностью становится тождественен животному – представителю другого мира.

Далее, также в рассказе ХКП, в истории появляется фольклорный мотив запрета; если родственники АН его не нарушат, девочка останется здорова:

Помчались все обратно, значит, в деревню. И вот, Алексана Николаивна, - ну, тогда Саней мы ее звали - она запнулась еще за пень, ничево не поломала, ничево, все нормально. Поднялись, прибежали домой. А у нас... у меня была бабушка очень мудрая, папина тетка, с нами нянчилась. Нас... э... нервно потрясение, в сон, значит, склонило. Ма... бабушка-то моим родителям сказала: "Не смейте будить! [...] Разбудите - бует нещасной... может с ума сойти или што-нибудь такое..." Мне... знаешь, больше суток я спала. [...] А она была страше всех, это, Александра Николаивна. И ей не дали спать, тормошили. И результат - парализовало её [ХКП].

Таким образом, запрет был нарушен, и АН парализует.

Затем её мать пытается вылечить АН. Здесь АН напрямую сталкивается с народной традицией: ее клали ногами в печь, ставили в бочку с травами; мать натирала ее ноги размоченными в уксусе швейными иголками:

И мама мне вот натирала... к... сказали это старухи... и вот она... натирала и била. Пальцы не шевелились, тогда... а нога живё стала. Дак вот надо было продолжать, а работали ведь, свое хозяйство в двацать пятом году  - как раз колхозы образовывались.

По-видимому, такого рода лечение долго не продлилось, нога стала живее, но не вылечилась до конца – этот этап истории болезни АН приобретает характер испытания, пройденного лишь наполовину.

Подтверждает это и рассказ АН о своем сне, в котором жизненная история переосмысляется в контексте фольклорных представлений о сбывшихся снах:

И вот с... видала сколько рас, ни один рас: как будто вот такая яма, и я в этой яме внизу... и...и... иду, иду, иду, до полвины только ямы выберусь. А наверх не могла выбраца. Ну точно: до полвины вот, видишь, выбралась и живу уш вот восемисят пять годов бует, все живу, ишь... вот... до полвины ямы выбралась и больше никак. Вот это, вот это было…

История заканчивается рассказом АН о наказании злодея:

[АН дали путевку в Сольвычегодск, где она вместе с еще одной женщиной посещает церковь]

... а подали мне стул, я села на стул, и говори, шо накажи Господь, от ково я страдаю. Понимаете? Ну, я перекрещусь, и... говорю про себя в уме. В Солевоцке... Сольвыцегодске я была... [...] Приехала... нет, ешо там была. Парализовало ево, понимаешь? Парализовало. [...] И вот он так и сдох.

Таким образом, равновесие оказывается восстановлено: АН одерживает победу над злой силой даже будучи парализованной.

От АН нам удалось сделать записи интереснейшего фольклорного материала.

Одна из самых ценных записей – быличка об огненном змее (этот сюжет зафиксирован в архиве Вельского краеведческого музея, то есть, видимо, он в определённое время имел бытование в изучаемом нами районе, но сейчас широкого распространения не имеет), представляющая первую в КА запись известного сюжета про огненного змея-обогатителя, наказывающего своих хозяев:

[Не рассказывали, что змей может летать в дом, малавить? Как баба клала яйцо петушиное под мышку…?] Но… [Может, вынашивала чего-то под мышкой?] Яйцо парила. [Под мышкой?] Это раньше говорили. Я слыхала. Што вот э… На Горы [группа деревень в 3 км. от д. Луневская], там е… были дома... Большой такой дом, как наш, да поменьше дом, два… «На рец'ках», «на рец'ках» называли фсё. И вот… Точно говорили, што был зьмей, носил ч^цево-то, носил… Б… это.. в гумно! В дом-то они не пусьтили. Правда ли, нет это, не знаю. Вот э… этот зьмей носил, не знаю чево… богац_тво какое? Или деньги, или чево-то вот… [В гумно?] В гумно им было наказано. У гумно носил… А они [?] брали. Ну вот. А вовремя надо было ево убить, этово зьмея-то. Не всё тебе получать – надо было ево убить вовремя. А не зделал – гумно згорело. Гумно згорело. Я помню, што… такой пожар ишо был… Ето вот, говорят, зьмей был. Точно…

В приведённом тексте интересно введение характерной для былички фигуры непосредственного свидетеля («Я помню, што… такой пожар ишо был…» [курсив наш – Н. Б., А. С.]), причём только в конце рассказа (ср. в начале: «Это раньше говорили. Я слыхала» [курсив наш – Н. Б., А. С.]), а также локализация действия былички в «своём» пространстве села (возможно, примечателен здесь и «выбор» конкретной деревни: деревня Горы – пожалуй, наиболее «семантизированная» часть пространства села Судрома: самая отдалённая от центра села деревня, расположенная на возвышенности, с ней связано предание[2]).

Не меньший интерес (особенно в контексте рассматриваемой нами проблемы ретрансляции фольклорной традиции) представляют тексты, рассказанные АН как «истории из жизни», которые оказываются либо построенными по фольклорным повествовательным моделям меморатами, либо «замаскированными» под мемораты фольклорными текстами. Стоит привести анекдотический рассказ о хитром бедном парне и его наивной невесте из Казани:

А вот у меня… у наз был... этот… ну, просто… вот этот, я говорила, Ефим-от. Казанку-ту привёс ис Казани-то […] Шо… в армии служил парень, ф Казани. И… демобилизовался и оттуда дефку семнацати годоф… и нахвастал ей, шо «у меня две лафки и пристань». […] Вот, она просто вся оч^цумела шо… такой богатой жених. Ну, вот и… соблазнил дефку, приехала сь ним ис Казани. Ну вот. А приехала, дом-от, невзрачный дом и… парней-то то[ль]ко не пятеро ли их было, братьеф. Ну вод да… ч^цё хорошево, нич^цё хорошево нет. Она смотрит, говорит: «А где, - го[во]рит, лафка-та, по[й]дём сходим в лафку-ту!» А он го[во]рит, вот лафка и вот лафка. Показал. [АН хлопает ладонью по одной лавке] […] Лафки. «А пристань-то где?» «А ту потом покажу». Ну, фсё пристань же… не потом… шо потом… Потом пошли на сенокос-от в лес. А итти в лес… даа... Такая была раньше дорошка… ну сь… просека, и тут вод сзделаэм два кряжика. А это… шухнесси, и там по колено вода. Ну вот. Идут, идут, идут… на покос-то. Она гъ[во]рит: «Сколько ли, - гърит, - пристань-то?» «Да ешшо подойди, - гърит, - к этим… на покос-то. Да ешшо подойди, - гът ей, - подожди ешшо!» Фсё лес, никакой просьветы нет, фсё один лес. Ну, ошшо идут, фся устала, «больше не могу!» Он говорит: «Скоро уш, подожди!» Пришли, тут пожня уш… ну, ихной, вычищено в лесу… сенокос, никакой пристани нет, она воду ищёт, никакой пристани нет. «Вод, - говорит, - пришли». Никакой пристани нет, она воду ишшет, никакой пристани нет. «Вод, - говорит, - пришли… вот тебе и пристань…» шо уш она устала до полусьмерти фсё… Вот так вот, на самом деле было так.

В основе другого текста аналогичной природы лежит, по-видимому, зафиксированный фольклорный сюжет о заползшей внутрь человека змее и её выманивании лошадиной мочой.

[АН хочет рассказать про то, что забыла в предыдущее интервью:] Я вам сказывала, каг женьщина да мушшина ф сенокос… ну… э… были в лесу? Фсё вы_вороч^цели сено, и надо было уш вот… ну, поели и отдыхать легли. А жена-то… есьть вить [ведь], спят – рот полый, понимаэшь? [Как?] Ну сь… уснула и рот по… открытый. [Рот полый?] Да, открытый, и вот м… мужик ещё у неё курил, хозяин-то, и к ей в рот-от Яшшерица, понимаэшь? Ну вот, он с… мужик вот молодец, слова ни сказал, её тихонич^цко разбудил, вот. «Ч^цё во сне-то, - го[вор]ит, - видела?» Она гъ[во]рит: «Блины малсены ела». Она рассказывает… [Это во сне, когда ящерица забежала?] Она во сне видела, а яшшерица ф самом деле. Ну вот. «А солнышко… Вроде туч^цки похаживали веть [ведь], поехали домой». Она гът [говорит]: «Ты шо, ошалел?» (В лесу да это… единолично ишшо жили или…. ну, косили для себя, ну вот.) Он не разговариваэт: «Поехали»… а и в лесу-то, дак котелок брали, и воды-то подогреть… Он – котелок к сибе, и поехали. И гнал лошать, пока та писать не захотела, мужик-от умной был. Лошать-то стала писать-то, он фсё это поймал ф котелок-от, фстал перед ей и ей приказом: «Пй, глотай, быстрей-быстрей, глотай, глотай!» Ну вот, есьли самой-то дак она, может, мало и не вырвет, фсё это… веть противно, ну, у тибя на глазах, фсё это выпила и ф котелок-от… он ловит, блевать и блевать, и блевать, и выблевала яшшерицу-ту. Вод, гът, твои блины-то, а то бы веть опирация надо было. Вот вить… Вот какой случай был.

АН как информант по разным областям этнографии уникальна тем, что помимо собственно этнографической информации она сообщает ещё и довольно редко записываемые сопутствующие фольклорные тексты, мотивирующие или дополняющие обрядовое и просто значимое действие или традиционный запрет:

[Говорит про печь, в которой пекли хлеб:] Надо штоб был жарок да мелок. [Как? «Жарок»?]  Жарок. [А второе?] Мелок. [А что то?] Это дрожжи. И жар. А то… говорят, медветь ф печ^ци. [Это когда говорят, что медведь в печи?] Да вот… печ^ць-ту истопили вот такими худыми дровами. Дак там, в углах-то, ч^церно. Понимаешь? Медветь, таких уш пирогоф там не испекёшь.

[Во время разговора АН показывает на стакан воды на столе:] Да вот… во_ду, вот при… вот ведро, примерно, не оставляй пасью. Хоть клади, вот, ви[ди]шь, я…. [показывает на ведро в комнате] я положила… нельзя так оаставить… пастью. А то говорили, што… ну… бес написает… […] Хоть палоч^цку, да полож… Не оставляй пастью. (выделено нами – Н. Б., А. С.)

Заслуживают внимания довольно редко записываемые полные описания обрядов и примет, например, связанных с криком кукушки:

А вот кукушка кукует. Когда первый рас слышишь… Если ф право ухо – права будёшь. В лево ухо – ну, в опш_ом, нехорошо бу[д]ут фспоминать. А… в лицо… ф первый рас ус… к слезам. А в затылок – умрёжь, говорят. […] В лево – виновата будешь.[3]

Данный текст интересен сочетанием разных «методов» толкования – через созвучие («в правое – права»), «от противного» (левое ухо – не то, что правое), через пространственную соотнесённость (кукушка кукует спереди – к слезам, так как спереди лицо, а слёзы – на лице) и традиционную символику (негативная семантика, связанная с задней частью чего бы то ни было).

От АН было записано много заговоров:

А обмывают, дак вот беруд домой и шобы руки не болели да но… не тоскнули, то мыло, которым покойника. «У тибя больше ниц'… ни тоскнёт нич^цё, дак бы и у миня нич^цё ни тоскнуло, ни болело».[4]

[Что делали, чтобы облегчить смерть, если человек тяжело умирает?] Раньши как… под… дом стоял сколько-то годоф, дак землю брали ис-под этово дома землю брали дак. Ну ис… ис-под угла […] и землю копали. Брали земьли, не ис-под каждово дому, а вот штоюы он много годоф стоял этод дом. […] этой земельки да попоят ево, дак «Бох легч^це давай, либо к себе прибирай».

Д… к… писают собаки, ногу поднимуд дак…. на_[до] приговаривать «сти-сери на свои шары». [«Сти-сери на свои шары»?] Да. Вот плюнуть три разы… [А куда плюнуть?] Да просто так, просто так, и то[г]да не будет петли.

[Заговор от порчи на свадьбе] Злому, лихому с… соли в глаз, табаку щепётка.

[Не было способа уберечься от сглаза на свадьбе?] Вод [вот], говорят, надо горох… девядь горошин ли шо ли. «Девять мер гороху, десятая – невеста, добрый конь, ни сь места». Говорят, коню не здёрнуть.

[Первое яйцо от курицы не помечали крестиком?] Мама ставила и в мусор пот порогом катала. Ска[же]т, «как мусор копиц'я, так бы яйца копились», - приговор был. [Под мусор клала яйцо?] Да, мусор-то вот… подметаэшь избу ве… весь мусор тут. И вот она ево и… кресьтик поставид да яич^цко первово покатаэт в это… в мусоре. Мусор копица быстро, таг бы… яйца копились. (выделено нами – Н. Б., А. С.)

- а также ценный текст заговора от ос:

Осы-осы, репны носы, у миня стальной, ни дираца вам со мной.

Заговоры от ос со сходной семантической структурой (в основе текста лежит отождествление осиного жала и мужского полового органа) зафиксированы в разных вариантах в КА.

Были сделаны редкие записи по тем областям традиционной культуры, знания о которых почти не сохранились в современной деревне в связи с уходом соответствующих видов деятельности, например по обрядовым традициям, связанным с прядением и ткачеством – объяснение того, почему на прялке должно быть нечётное количество городков:

[После вопроса о том, не отламывали ли парни городки на прялке] А вот это помню, на ей должно быть: [считает по пальцам руки] пряха, не пряха, пряха, не пряха, пряха. А ес[л]и ви[д]ишь, на… зубоч^цкоф-то должно быть… пядь [пять] было. Вишь. «Пряха – не пряха – пряха – не пряха – пряха».  А как это-то дак и не пряха, видишь, не делали раньше так.

- а также приговор, произносимый, когда девочка только начинала прясть:

[Что делали с первой ниткой, когда девочка училась прясть?] […] «Напряди хоть петуху на штаны!» Это приговор так просто…

Речь АН сопровождалась пословицами и поговорками:

[Рассказывая про счастливую семью, которая дружно жила] Уж бедно дак тени лямку заодно.

[Говоря о том, что шаровая молния может залететь в окно] Год тих, да час лих.

[Пожелание по поводу выбора невесты, при прощании с собирателями] Женись – не торопись, на косую не нарвись.

Главный вопрос, который неизбежно встаёт при попытке осмысления АН как носителя фольклорной традиции, состоит в следующем: каким образом произошло так, что, будучи оторванной от коллектива, АН стала, по сути, главным носителем его традиции? Причём носителем, не просто владеющим большим набором текстов, но и обладающим фольклорным сознанием: в её голове повествовательные модели являются продуктивными.

Сама АН даёт объяснение: у неё все собирались на вечёрки, она всех слушала, поэтому столько и знает. Но думается, эта причина – далеко не единственная. Во-первых, слушала-то на вечёрках не только АН, но и её гости. Во-вторых, это объясняет лишь владение большим количеством текстов, но навряд ли – подобную «работу» в сознании фольклорных моделей, какую мы увидели и постарались описать у АН. В-третьих, это объяснение нуждается в более широком теоретическом осмыслении.

Думается, главная причина и кроется в относительной изолированности АН от общества: большинство распространённых в деревне культурных практик (в том числе, обрядовых) и деревенских событий АН не видела, а слышала о них. Таким образом, она в большей степени, чем остальные жители села находится в среде устной вербальной культуры. По сути, меняется структура коммуникации: сообщение зачастую, минуя стадию мемората, неструктурированного рассказа-воспоминания (оно находится в ней в сознании и речи людей, с которыми АН общается), для АН существует в стадии фабулата, структурированного рассказа[5].

Возможно, способствует фольклорному восприятию собственной биографии и вероятное фольклорное же осмысление фигуры самой АН в селе, что связано с её особым образом жизни и физическими увечьями.

Список информантов:

АН – Тюкина Александра Николаевна

ХКП – Холмова Клавдия Полуэктовна, 1925 г. р., род. в с. Судрома (д. Луневская), примерно с 1960 г. живет в Москве, в с. Судрома (д. Ивановская) приезжает на лето, 7 кл., 6 лет работала учителем русского языка и литературы в судромской школе. Двоюродная сестра ПДЮ.

ПДЮ – Юшманова Павла Дмитриевна, 1929 г.р., род. в с. Судрома (д. Луневкая), живет в г. Вельск (районном центре), в с. Судрома (д. Луневская) приезжает на лето, работала учителем. Двоюродная сестра ХКП.

ТНК – Тюкин Николай  Кононович, 1929 г.р., род. в с. Судрома (д. Луневская), окончил 7 кл. судромской школы, педучилище в Вельске, заочно пединститут в Архангельске, с 1975 г. живет в Архангельске, в с. Судрома (д. Луневская) приезжает на лето, работал учителем в судромской школе, в Архангельском в институте повышения квалификации. Двоюродный брат АН.

КВВ – Копосова Валентина Витальевна, живет в г. Архангельск, в с. Судрома (д. Горы) приезжает к родителям. Училась на бухгалтера в Вельске.

ТВД – Темчук Валентина Дмитриевна, 1950 г.р., род. в с. Судрома (д. Прилук), живет в с. Судрома (д. Погост), работает дояркой.

КОД – Кичёва Ольга Давыдовна, 1933 г.р., род. в с. Попов Наволок, всю жизнь живет в с. Благовещенск (д. Олюбинская=Турыгино), 7 кл., работала дояркой.

Сокращения:

КА – Каргопольский архив Лаборатории фольклористики РГГУ. Содержит экспедиционные записи из Каргопольского, Плесецкого, Няндомского и Вельского районов Архангельской области.

Литература:

Неклюдов С. Ю. Традиции устной и книжной культуры: соотношение и типология // Славянские этюды. Сборник к юбилею С. М. Толстой. Отв. ред. Е. Е. Левкиевская. М.: Индрик, 1999. – С. 289–297.