Павленок Мария Терминология и обрядность севернорусской народной педагогики. Первые шаги и первые слова ребенка

Народная педагогика имеет дело с обрядами, сопровождающими ребенка с первых дней его жизни и призванными обеспечить скорейшие его развитие и социализацию, вплоть до приобретения статуса «взрослого», полноправного члена общества.

Появившись на свет, ребенок долго еще остается «недочеловеком», он является как бы посланником потустороннего мира. Так об этом пишет, например, А.К. Байбурин: «В течение первых лет жизни ребенок занимает промежуточное положение между нелюдьми и людьми, постепенно приближаясь к миру людей»[1]. Интересно здесь замечание Д.А. Баранова, подчеркивающего, что «народная фразеология и лексика не относят их [детей – М.П.], наряду со стариками, даже к категории людей...»[2] (например, «Старый да малый – одно безлюдье»).

Итак, для полной социализации ребенка необходимо обретение им всех свойств и качеств взрослого человека. И колоссальную роль именно среди педагогических обрядов приобретает семантика «первого»: это не только первые шаги, совершаемые ребенком при вступлении в жизнь, первые слова, обращенные к окружающему миру, но и первые зубы, первая одежда, постриги…

Пожалуй, одними из самых значимых специфичных свойств, которые воспринимаются в культуре как определяющие человека, являются его прямохождение и речь как совершенно особый способ коммуникации. «Способность к прямохождению – одна из черт, отличающих человека от большинства животных»[3], – заявляет Н.Е. Мазалова в своей монографии и объясняет далее, что неспособность к нему воспринимается в культуре как атрибуции (в одном ряду:) смерти, старости, младенчества, роженицы, нечистой силы. Ее утверждения, (в том числе о том, что «немота также воспринимается как свидетельство связи с потусторонним миром»[4]) доказываются примерами из представлений о свойствах и качествах нечистой силы, о ее редуцированных «человеческих» способностях: большей частью подражательная речь, хромота и т.д.   

При этом значимо, что человек начинает ходить и говорить примерно в одно время, где-то на первом году жизни:

До году-то уж все ребята начинают говорить дак [НИП].

Да уж с годом - так должен ходить [ребенок]. Ну год - дак и пойдёт [РАВ].

И это один из факторов, обусловливающих связанность первых слов и первых шагов между собой[5]. Эта связанность довольно отчетливо ощущается уже во время разговора с нашими информантами: начиная речь о приобретении ребенком одного из этих ключевых навыков, они зачастую сами переходят и ко второму, самостоятельно проводя параллели между ними.  

Отчетливо существует в их сознании и ориентир на возраст в один год именно как на норму, и дети, даже довольно незначительно запаздывающие относительно этого ориентира, сразу получают соответственные прозвища, «ругательный» характер которых четко ощущается носителями традиции (это связано, прежде всего, с тем, что те же прозвища будут относиться к детям или взрослым с соответствующими физическими отклонениями). Однако подобные ругательства по отношению к ребенку оказываются не просто допустимыми, но абсолютно нормальными, даже необходимыми с точки зрения традиции.

На вопрос, как называют ребенка, который долго не начинает ходить, наши информанты дают следующие ответы:

Сидун. […] Рахитик [БРП].

Ругают, што безногий [БЗА].

Словообразовательная схема этих прозвищ легко прослеживается, в том числе и самими носителями:

Сидун - дак это он долго сидит на одном месте [НИП].

Ну, здеся, ползун. [Ползун?] Да. Они же ползают, кто долго ни ходит [НСЕ].

Один из информантов в процессе своей речи даже образовывает по той же модели новое, актуальное для себя именование:

…на ноги ни мог...  жот фставать дитёныш, вот йиво и называют, што он сидун. И он больше фсё сидит. А я вот типерь больше фсёго лижу фсё. Как свободная минута, я лёжун типерь уже стала [ПАТ].

А вот характеристики ребенка, который долго не говорит:                        

Молчит – куимка[6], но мама почему-то звала немушком…[ДТВ].

Куимка бизъязыкий [смеется]. Это когда заругаюци, дак куимка бизъязыкий. Чиловека молчуна дак куимка фсё у нас, куимка. Который мало разговаривают [ТЮН].

Так, по-просторо... э... простонародному - нимко. Ну вот. Нимко [ДТВ].

Не говорит... значит небаюн. [Смеется]  так. [Как?] Небаюн, ни баит, не говорит [КВА].

Здесь важно понимать, что под все эти прозвища попадают не просто дети, отказывающиеся произносить четкие слова, но и те, языком которых является детский невразумительный лепет:

Он… это лепетал по-своиму, што ни поймёшь чиво […] Немко… или куимко. […] Нуу… разговариват, но не… не поймёшь слова [ОГГ].

Он лепеч^цет по-своему все. А ч^цево он говорит ни знаю [ККП].

Невозможность понять речь ребенка, при ее кажущейся упорядоченности и развитости, заставляет предполагать за таким лепетом особый язык ребенка – это уже речь, но речь тем более чужая, подчеркнуто нечеловеческая, возможно даже, апеллирующая к языку потустороннего мира (надо полагать, во многом именно особенности такого детского лепета явились предпосылкой образования представлений о владении ребенком «вещими» знаниями – «ангельским» языком[7]).

Прозвания ребенка, не владеющего «человеческим» языком, строятся именно на отрицании: он не бает – значит небаюн, не владеет языком – значит безъязыкий, он немко – потому что немой, не владеющий языком. Это многократное на уровне языка отказывание ребенку в человеческих свойствах очевидным образом сближает его с нечистой силой. Обращаясь вновь к нашей параллели – первым детским шагам, стоит и здесь отметить некую лексическую закономерность. Как пишет Д.А. Баранов, «сам термин «стоять» помимо своего прямого значения обладал еще и сверхэмпирическим смыслом»[8]. Стоять – значит жить. Скажем, про бездетных людей говорят, что «у них дети не стоят», а вот одно из определений В.Даля: «Быть, существовать, длиться, продолжаться, держаться»[9].

 Столь важные потому методы стимуляции навыков ребенка ходить и говорить довольно общеизвестны и широко распространены. Их все можно разделить на две группы, первую из которых составят специфические магические действия, свойственные исключительно данным проблемам. Тогда ко второй группе можно относить обряды, вписывающиеся в традиционный комплекс действий, родственных всей детской медицине.

 О ребенке, впервые вставшем на ножки, говорят, что он встал на дыбочки, а увидевшие это в первый раз родители, не задумываясь, прибегают к магии слова:   

Ну вот, например, рибёнок как идёт, дак мы так вот делали, […] - Дыыбушка-дыыыбушка-дыбушка, ко мне, к мамы ли там, к бабушке ли, и подзываём ёво [показывает как подзывали, вытягивая руки вперед] И он и... и пиришагиват, пириступыват [ПАТ].

…это когда ребёнок вот начинает ставить на ножки, поддерживают его: "дыб-дыб-дыб-дыб-дыб-дыб". [Чтоб он стоял?] Да [ШМА].

Другой информант предлагает и такую формулировку:

 "Дыб-дыб-дыбонёк, идёт второй годонёк!" [...] Если-ка второй год [ребенку] идё, дак "Дыб-дыб-дыбонёк, идёт второй годонёк!" [БСВ]. 

Если мы говорим о необходимости заставить ребенка сделать первый самостоятельный шаг, то вперед выступает магический способ, непосредственная цель которого – избавить малыша от страха. С помощью ножа/ ножниц/ топорика или просто рукой крестообразными движениями по полу перед или после ножек делающего первые шаги ребенка буквально засекается страх (или, как иногда также преобразовывают информанты, – страсть).

Страх засекали. Если ребёног вот стоит, качаица, боица идти, дак пирид ним ножиком вот… так вот, стукали вроде типа, што вот страх засекали, што… штобы шёл [ПВИ].

Так недельку потюкаеш-потюкаеш, и смотрю – побежал рибёнок-тъ [УДМ].

Магические действия сопровождаются формулами молитвенного типа: "Раб божий, не бойся ни страсти, ни болезни" [МАП] – или приговорами, вербализующими магическое действие уничтожения страха, персонифицируя его:

…ножик возьмут дак: "Страху голову отрубим". Робёночек идёт... Робёночек идёт вот по полу-ту, а вот тут перед ногами вот там перекрестить ножиком [по полу:] "Страху голову отрубим". Вот он идёт, а ты ему говори: "Страху голову отрубим". Быстряй заходит. Раньше всё говорили. А нонь не знаю, кто их знат [ВВА].

"Страсти голову секу, страсти голову секу". Ножиком... повели [ребенка], а я перед ним дорожкой: "Страсти голову секу..." Крестом. "Страсти голову секу". Чтобы не боялся, смелее шёл [КАП].

В несколько иных формах этого же обряда уничтожается уже не эмпирический (хоть и зачастую персонифицируемый) страх, но более материальные и буквальные путы, мешающие ребенку ходить. Воспроизводимые в обряде, они выступают как воображаемые, так и реальные.  

А бабка, как только он начинает делать первые шажки, впереди перед ним ножом кресты чертит. И говорит: «Разорвитесь, путы!»[10]

Вот какой ребенок не ходит, может, годик или два, или плохо ходит. Сговоришься загодя. Хозяйка скажет: «Завяжи ему ножки, пута резать». Пута – это раньше конец путали, веревку к передним ногам крутили, чтобы они не убегали далеко. И вот она возьмет какую-нибудь ситцевую тряпкуи ножки ребенку завяжет (…). А я подойду: «Господи, благослови! Дай же, Господи, чтоб пошел Ваня, встал на ножки. Помоги ему, Господи!» Да и раз – связанные ноги тут ножом и перерезаю, от пута освобождаю…[11]

Г.И. Кабакова упоминает вариант этого обряда, в котором роль «пут» играет старый веник, который разбирают стразу после того, как ребенок переступил через него[12].

Среди способов ритуального очищения дороги перед ножками ребенка есть и такой:

А потом это, чтоб он пошёл, ицо [яйцо] кру... ицо сваришь и это, катанёшь. А он шоб и шёл за этим, за яичком-то. И он подёт. Вот Ваня пошёл [КАЯ].

Понятно, что эти магические действия сугубо ситуационные и используются только на этом этапе развития ребенка.

Методом, аналогичным по своей специфичности, но направленным на стимуляцию навыка говорения, становится способ учить ребенка материться. Вот несколько рассказов наших информантов:

Мы жили в Архангельске, у нас сосед, мальчишка, не говорил он до пети лет, вопще не говорил: ни "мама", ни "папа" - ничё. Фсё понимал, фсё слышал, но не говорил. К каким врачам ево только не водили! Фсё нормально у ребёнка! Ладно. [...] Отправили к бапке, позвали бапку, та ево за неделю научила матюгаца, он матюгался так, мужики пьяные не матюгаюца. И матюгался он два года, он "мама" не мок сказать, а такие закручивал. Фпослецтвии ребёнок закончил школу з золотой медалью, медицинскую академию, [...] сечас уже светило медицинских наук. В Архангельске творит чудеса, кардеолок [НТБ].

Ак учили. Был у нас тут один, дак я иво и… научила, [...] И вот я иво:  «Саша, ты вот так скажи!» «Иди, мама, нахуй» или там ишо как-нибуть. Он подойдёт к ей: «Ди, мама, к… хуй. Иди, мама, к… хуй.» И научился, начал разговаривать, а так никак ни говорил [ОГГ].

 ..он ни говорил дольши год...э...двух годоф. Ничиво. Иво дедушка учил. А потом, кода дедушку выматирил по-хорошиму, дедушка: "фсё, хватит." [Смеются.] [И начал говорить?] Начил говорить [ДТВ].  Начил, начил говорить [ННВ].

Во всех этих примерах матерное слово берет на себя магические функции. «…Матерная брань в ряде случаев оказывается функционально эквивалентной молитве»[13] – утверждает Б.А. Успенский. В статье он ссылается на примеры, когда к мату прибегают, чтобы спастись от домового, лешего, вылечить лихорадку, изгнать эпидемическую болезнь, найти клад, охраняемый нечистой силой и т. п. Более того, исследователь отмечает отдельно и то, как «родители в процессе воспитания детей более-менее сознательно обучали их матерщине, то есть это входило как бы в образовательный комплекс». Для автора это является еще одним указанием на ритуальную функцию матерной брани, а для нас – на закономерность ее использования в обрядовой педагогике.

Часто информанты добавляют, что с помощью мата ребенок разминает язык:

…Язык разминает язык, разминает пусь язык, пусь материцы [ШВС].

Из слов другого информанта, выражавшего уверенность, что ребенок непременно со временем научится говорить: потом-то сё ръно выпутаици вить уш [ОАФ] – видно, что молчание ребенка обусловлено будто некими путами, мешающими ему. И преодолеть их, выпутаться можно, к примеру, именно с помощью мата, слова более сильного, магически заряженного. И здесь матюки перенимают на себя функции того же ножа, которым перерезались те же путы, но сковывавшие ноги ребенка. И таким образом происходит постепенное освобождение ребенка от черт иномирности. Подробно о некоторых других обрядах, стоящих в том же функциональном ряду пишет А.К. Байбурин: «Ритуальные действия, совершаемые после крещения, направлены главным образом на то, чтобы постепенно «открывать» те органы ребенка, которые имеют решающее значение для ориентации человека во внешнем мире» [14]. 

Другой довольно часто упоминаемый метод стимуляции ходьбы носит скорее превентивный характер:                                                                            

Есть слова, лецат, вот у нас вот соседка девку вылеци, парень чего-то не мог ходить. А она, женщина, приводила, четыре раза в баянной мыла, да и вылецила, стала девка ходить. [Как?] Да слова. В баянной намоет, со словами да, сама моет, да приговариват. Раньше старухи все знали [ЧМН].

А потом растирают ноги-то в бани, шоб он ходил-то, распари[т] в бани да. [Не говорят при этом чего?] А. Приговаривают там чё-то, шоб он ходил-то [смеется] [СОИ].

Когда, наерно, моют в бани дак, ношки руками распримляли, наверно, распаривали косточки да [ТАН].

Мытье в бане – традиционное средство борьбы с большинством детских заболеваний. Так лечатся, к примеру, ночная бессонница, грыжа, испуг – часто вызываемые сглазом. Мытье происходит в маркированное время, часто совершается специальными бабками – знатухами, владеющими магическими знаниями и словами. Массаж ножек ребенка в бане имеет множество общих черт с традиционным лечением посредством мытья, обставляется аналогичным образом.

К подобным традиционным обрядам лечения с помощью воды (в ее взаимодействии с различными предметами, в той или иной мере осмысляющимися в качестве магических) примыкают способы лечения «немоты» ребенка, согласно которым следует, к примеру, напоить его из колокольчика.

Водичцки вольют ф колокольчик, да иму в рот и выльют. […] [Подсластить надо?] Да, сахарку нимношко там положат, сладинькую водичку зделают [НЕТ].

В колокольчик нальют водички, они-то встанут и пьют. Попьют. На ночь. [Это зачем, чтобы говорить начал?] Чтобы говорить, говорить-то чтобы быстрее начал [КЕФ].

Звонкость колокольчика, имеющего и свой верно подвешенный язычок, осмысляется как его способность к говорению, к речи, и это свойство путем контактной магии переносится на объект – ребенка. Далее приводится текст, по которому можно судить, что свойства колокольчика действительно крепко связаны в традиции со способностью к речи, даже с болтливостью:

[Ведется разговор о детях, которые очень много говорили.] У нас вот Витенька такой тоже дак, бабушка потом говорит: "Пиздик ты колокольчик!" [Почему?] Та-та-та-та-та-та-та-та... Ничё и... а всё такое разговоры, так и бы говорил, говорил, говорил. Так она уж всё потом: "Хватит тебе, - говорит, - ты и так пиздик-колокольчик" [АГЕ].                     

Возвращаясь к высказывавшейся ранее идее типологической общности первых шагов и первых слов, следует также отметить относительно часто упоминаемую уже прямую их взаимосвязь. Невозможным оказывается раннее приобретение ребенком обоих рассматривавшихся свойств:                             

Говорили: ну, рано заходил, дак говорить долго не будёт. А то как заговорит раньше, дак ходить дольше не будёт [БВС].

Он долго не говорит, так скажут: "Он затоптал язык". Раньше пошёл, дак он затоптал язык [АВВ].

Заступит речь. Вперёд пошол, дак речь заступит, не будет долго говорить [БСВ].

Начало речевой деятельности человека и его первые шаги ставятся в отношения дополнительности один к другому. 

Методы стимуляции навыков, о которых шла речь, отнюдь не исчерпываются рассмотренными: это лишь самые частотные и свойственные данной области. И при этом они не являются знаниями отвлеченного характера. Большинство из приводившихся здесь текстов содержали в себе отсылки на реальные ситуации, свидетелями или непосредственными деятелями которых выступали информанты. Это позволяет судить о практической применяемости и актуальности традиции.  

Основными материалами для данной публикации послужили записи, собранные фольклорной экспедицией Института филологии и истории РГГУ в Каргопольском, Няндомском и Плесецом районах Архангельской области с 1997 по 2009 год.

 Источники

Каргопольский архив Лаборатории фольклористики РГГУ

Список информантов

АВВ: Веселкова Авдотья Васильевна, 1916 г.р., зап. в селе Рягово, Каргопольского р-на, 1998 г.

АГЕ: Едакина Антонина Григорьевна, 1955 г.р., зап. в селе Озерко, Плесецкого р-на, 2001 г.

БВС: Бизюкова Валентина Степановна, 1924 г.р., зап. в селе Казаково, Каргопольского р-на, 1998 г.

БЗА: Борыгина Зоя Афанасьевна, 1930 г.р., зап. в селе Лимь, Няндомского р-на, 2007 г.

БРП: Базарева Раиса Прокопьевна, 1930 г.р., зап в селе Лекшма, Каргопольского р-на, 1998 г.

БСВ: Белокопытова Серафима Васильевна, 1932 г.р., зап. В селе Троица, Каргопольского р-на, 1998 г.

ВВА-1: Власова Валентина Андреевна, 1932 г.р., зап. в селе Слобода, Каргопольского р-на, 2001 г.                                                                                                                

ДТВ: Данилова Татьяна Владимировна, 1959 г.р., зап. в селе Кена, Плесецкого р-на, 2008 г.

КАП: Королева Алевтина Петровна, 1928 г.р., зап. в селе Слобода, Каргопольского р-на, 2001 г.

КАЯ: Конина Анна Яковлевна, 1931 г.р., зап. в селе Лекшма, Каргопольского р-на, 1998 г.1998 г.

КВА: Карзина Вера Анатольевна, 1962 г.р., зап. в селе Архангело, Каргопольского р-на, 2008 г.

КЕФ: Кучиникова Екатерина Федоровна, 1933 г.р., зап. в селе Троица, Каргопольского р-на, 1998 г.

ККП: Кобелева Ксения Павловна, 1928 г.р., зап. в селе Архангело, Каргопольского р-на, 2008 г.

МАП: Мозолина Александра Павловна, 1928 г.р., зап. в селе Троица, Каргопольского р-на, 1998 г.                                             

НЕТ: Трапезникова Нина Ефимовна,1928 г.р., зап. в селе Лепша, Няндомского р-на, 2007 г.

НИП: Петухова Нина Ивановна, 1921 г.р., зап. в селе Казаково, Каргопольского р-на, 1998 г.

ННВ: Назарова Надежда Валентиновна, 1962 г.р., зап. в селе Кена, Плесецкого р-на, 2008 г.

НСЕ: Никитинская Светлана Евгеньевна, 1974 г.р., зап. в селе Ступино, Няндомского р-на, 2007 г.

НТБ: Назарова Татьяна Борисовна, 1966 г.р., зап. в селе Лукино, Каргопольского р-на, 2001 г.

ОАФ: Огаёнок Анна Федоровна, 1926 г.р. Кена, Плесецкого р-на, 2008 г.

ОГГ: Орлова Галина Гавриловна, 1964 г.р., зап в селе Судрома, Вельского р-на, 2009 г.

ПАТ: Миролюбова (Поташева) Александра Тимофеевна, 1938 г.р., зап.в селе Архангело, Каргопольского р-на, 2008 г.

ПВИ: Песьякова Валентина Ивановна, 1937 г.р., зап. в селе Судрома, Вельского р-на, 2009 г.

РАВ: Распутина Анна Васильевна, 1933 г.р., зап. в селе Рягово, Каргопольского р-на, 1998 г.

СОИ: Соломатова Ольга Ивановна, 1928 г.р., зап. в селе Лепша, Няндомского р-на, 2007 г.

ТАН: Томилова Анфиса Николаевна, 1926 г.р., зап. в селе Лепша, Няндомского р-на, 2007 г.

ТЮН: Трапезникова Надежда Юрьевна, 1962 г.р., зап. в селе Лепша, Няндомского р-на, 2007 г.

УДМ: Угрюмова Дина Макаровна, 1931 г.р., зап. в селе Судрома, Вельского р-на, 2009 г.

ЧМН: Чекрыгин Михаил Николаевич, 1921 г.р., зап. в селе Рягово, Каргопольского р-на, 1998 г.

ШВС: Шичёва Валентина Семеновна, 1941 г.р., зап. в селе Судрома, Вельского р-на, 2009 г.

ШМА: Шумейко Мария Алексеевна, 1939 г.р., зап. в селе Труфаново, Каргопольского р-на, 1998 г.

Литература

1.Байбурин А.К. Обрядовые формы половой идентификации детей // Этнические стереотипы мужского и женского поведения. СПб., 1991. С. 257 – 265.

2.Баранов Д.А. Детское знание (Об одном фрагменте народной эмбриологии) // Канун. Вып. 5. Пограничное сознание. СПб., 1999. С. 147 – 175.

3.Баранов Д.А. «Стоит город не на земле, не на воде». К мифологии колыбели // Живая старина. №2. 1998. С. 21 – 23.

4.Кабакова Г.И. Антропология женского тела в славянской традиции. М.: Ладомир, 2001.

5.Мазалова Н.Е. Состав человеческий. Человек в традиционных соматических представлениях русских. СПб., 2001.   

6.Успенский Б.А. Мифологический аспект русской экспрессивной фразеологии // Анти-мир русской культуры. Язык, фольклор, литература / Сост. Н. Богомолов. М.: Ладомир, 1996

7.Этнография детства: Сборник фольклорных и этнографических материалов / Запись, составление, нотации и фотографии Г.М. Науменко. – М.: Беловодье, 1998.

Справочники

Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: В 4 т. – М.: Рус. яз., 1978 – 1980.

Фасмер М. Этимологический словарь русского языка: В 4 т. – М.: Прогресс, 1986 – 1987.