<< На главную страницу сайта

Весенняя школа - 2005

Мифология как система

Работы

Н.Ю. Копытов

К семантике фитонимических символов в фольклорных текстах (на материале песенной традиции Карагайского района Пермской области)

Наши наблюдения за лексическим составом и семантическим строем обрядовой и лирической поэзии в конкретной локальной традиции показывают, что в текстах таких фольклорных жанров, как причитания, календарные, свадебные, колыбельные, военные и солдатские, разбойничьи и тюремные, любовные и бытовые, шуточные и плясовые песни и частушки, существенное место занимает фитонимическая лексика, названия растений. Давно замечено, что растительная символика в фольклоре характеризуется, во-первых, большим разнообразием, а во-вторых — обилием специфических ситуаций, в которых реализуются ее основные символические значения [1].

Фольклорные тексты обнаруживают ряд ситуаций, которые предопределяют включение в состав песенных текстов фитонимических символов: названий деревьев и кустарников, травянистых, окультуренных и диких растений, ягод.

Названия растений, как в обрядовой, так и в лирической поэзии, активно наделяемые символической функцией, можно расклассифицировать по различным признакам. Традиционным для народной культуры является распределение по показателям: «мужской» — «женский», «хороший» — «плохой» и т.п., где полярные члены оппозиции, как правило, совпадают. Так, ягодная символика активно используется как символ женскости, а грибы — как символы мужского начала. Земляника, малина характеризуют красивую, миловидную девушку, молодую женщину:

Хороша была малина — оклевали воробьи.

Хороша была сударушка — ребята увели.

Развертывание этого символа мы видим в частотном для народной лирики мотиве собирания ягод, который представляет любовь:

Эх, кончил я по малину ходить.

Эх, и кончил я ягодину любить.

С представлением женского начала связана и брусника:

Пойдем, сестричка, по брусничку, наломам белых грибов.

Распроклятая свояка разостроила любовь.

Значение символа здесь хорошо оттеняет символика грибов, ягоды и грибы соотнесены в одном контексте как женский и мужской символы («ягодная» тема намечает тему любовную, тогда как «грибная» ее нейтрализует).

Выявление семантики растительных символов затрудняется их амбивалентностью, двойственностью. Поэтому позитивная или негативная символика тех или иных растений может быть установлена лишь в плане тенденций, предпочтений. Так, «хорошими» считаются хрен, дуб, репейник, которые широко используются в обрядах (свадебном, строительном), в любовной, продуцирующей, отгонной магии и в народной медицине, а преимущественно «печальными» — береза, ива. Береза, наряду с тем что играет «положительную» роль в троицком, свадебном обрядах и народной медицине, находит применение также в похоронном обряде: березовым листом набивают подушку покойника, березовыми ветками и листьями устилают дно гроба; на березу «пересылают» болезни. Этот смысл «переходности» мотивирует противоречивость семантики символа. Если в одних текстах это дерево используется для представления «боевой», активной девушки, то в других — несчастной:

В саду выросла береза, белая-пребелая.

Я девчонка боевая, боевая-смелая;

Мы с тобой, подружка, обе, обе похуделые.

Обе похуделые, как березки белые.

Подобная диффузность символов устанавливается для самых разных фольклорных жанров.

Образ березы и ее производные традиционно маркируют систему добрачных отношений (отсюда не только образ березки-невесты, но и «коробьи бересчаныё» в качестве приданого). Не требуют особого комментария строчки, развивающие традиционный образ «заламывания» березы — овладения невестой, подчинения ее себе:

…Заломать надо лучину березовую,

Полюбить меня, детинушку молоденькова…

В частушечных текстах этот мотив может трансформироваться в срывание листьев:

Стоит березка третий год, никто листочка не сорвет.

Мы с подружкой сорвали, обеих замуж отдали.

Если невеста в свадебных текстах ассоциируется с образом березки, то замужняя женщина — с образом сосны:

В бору сосенка, да зеленая, да зеленая,

У Виктора жена, да ой молодая…

Береза, как отмечалось выше, символизирует девушку. Саморазвитие этого символа проявляется в том, что в ряде случаев он используется для представления любого объекта, воплощающего предмет любви:

На горе стоит береза, а я думала — Сережа.

Я с березой обнялась, вся слезами облилась.

Частый в народной лирике мотив любовного свидания под деревом связан с образом березы, которая покровительствует влюбленным:

Ой, залетка дорогой, отгуляли мы с тобой,

Откачалася березонька над нашей головой.

В ряде случаев свидание под березой не сулит удачи:

Под березой белою с парнем целовалася.

Он жениться обещал, так и не дождалася.

Атрибутика березы: белая, кудрявая (крона) — отсылают к чистоте, целомудрию; а «березонька белая без листу» указывает на поруганные светлые чувства:

Белая березонька, белая без листу.

Мне мой милый ни при чем, я другого свистну.

Береза может «кривляться» (извиваться), приваливаться:

Белая березонька вся искриулялася.

Молодинька девчоночка вся избаловалася;

Белая березонька к земельке привалилася.

Несчастная девчоночка в неверного влюбилася.

Береза, как и елочка,— олицетворение молодой, привлекательной девушки, женщины, и все манипуляции, связанные с этим образом, соотносятся с действиями, имеющими эротическую семантику. Наиболее очевидно это проявляется в «озорных» частушках, где сакральная табуированная символика половых органов зачастую эвфемистична.

Помимо березы, для поэтики частушечной традиции значимы образы ели, черемухи, сирени. Каждый из этих символов способен вносить в текст специфические смыслы. Так, ель, которая, как и береза, олицетворяет незамужних девушек, связывается прежде всего с «ненастной», несчастливой любовью:

Дождь пошел, под елку встала, елочка прокапала.

Провожала — жалко стало, всю неделю плакала.

Черемуха — растение, еще в большей степени связанное с негативной эмоцией:

Ты черемуха-черемуха, широкие листы.

Под черемухой спасалася девчонка от тоски.

Поедание ягод черемухи, соответственно, становится знаком душевной тревоги лирической героини:

Черные черемушки досыта я наелася.

У милого на груди досыта наревелася.

Здесь черный цвет — признак интенсивности испытанного, пережитого, реализованного чувства, которое влечет за собой страдание, чувство вины и, как следствие, слезное раскаяние. Песенный смысл символа легко соотносится с общекультурной семантикой этого растения. По «поведению» черемухи гадают о судьбе человека, разлученного с близкими, чаще всего вынужденно (тюрьма, армия и т.п.), т.к., по народным поверьям, черемуха в большей степени связана с нижним миром; и не напрасно этимологически ее название сближают со словом «червь» [2]. Растение в условном языке фольклора, таким образом, по своей символической семантике достаточно тесно соотносится с общекультурными смыслами, которые весьма разнообразны. Как указала Н. А. Петрова, в ХIХ веке черемуха появляется в поэзии как реалия, связанная с провинциальным бытом, ассоциируется с весной (в лирике О. Мандельштама устойчива ее связь с темой смерти) [3].

Если с одними растениями устойчиво ассоциируется идея дерева-помощника, защитника, советчика и покровителя, то с другими — сугубо негативные идеи:

На высоку гору встану, буду с милым говорить.

Ты скажи, зелена елочка, любить или забыть?

Белую косыночку повешу на осиночку.

Пусть она качается, любовь наша кончается.

Осина (иудино дерево) в последнем тексте выступает как растение, на которое можно передать болезни, горе, несчастье. Фольклорный мотив трепета осины связан с ее непокорностью богородице и допущением суицида Иуды.

Можжевельник, вереск, как и другие роды вечнозеленых хвойных деревьев и кустарников, в силу своих конституциональных признаков (мнимая мягкость вытянутых листьев) соотносятся с женским началом:

Зажигала вересиночку — сырая не горит.

Дожидалась ягодиночку — пришел, не говорит;

У милого моего есть сучочек елевой.

Хорошо он шевелит кустик можжевеловой.

Во втором примере определяющую роль маскулинного маркера играет «сучочек» — непременный коррелят ели (женского начала).

Фитонимы рябина, калина и малина, представленные в корпусе и обрядовых, и лирических текстов, представляют собой своего рода антагонистическую триаду, составляющие которой соотносятся как «кислое» — «горькое» — «сладкое», «старое» («перезрелое») — «незрелое» — «в расцвете сил» («Как поедешь, мил, жениться»):

…Да каково кисла рябинка, да таково житье со старым.

<…> Да каково горька калинка, да таково житье со малым.

<…> Да каково сладка малинка, да хорошо житье за ровней…

Сочетание данных образов с мотивом «зеленого сада» указывает на незрелость заявленного чувства, а динамика цветовой палитры растений демонстрирует процесс его угасания: «цветочек аленький», «розовый», «голубенький» (он же мак снотворный) сменяется лазоревым (лазурным, голубым) цветком, имеющим частную семантику несбыточности («У ворот девка стоит»). Весьма часто в текстах можно наблюдать сочетание значений голубого и розового цветов как чего-то неопределенного и неустоявшегося, мужского и женского начал в их единстве («Уж ты утка ли, утица…»; песня «Цветочек аленький», в которой содержатся советы холостому парню свататься и жениться, т.е. определиться).

В частушках калина также символизирует несчастную любовь, любовь с горчинкой:

Ох, девушки, я калину красную брала.

Калина красная как кровь, моя несчастная любовь.

Ср. также: «черновая калина» — олицетворение убитого молодого казака в лирической песне «В Таганроге», «лазоревый цвет» в семицком причете, «Здравствуй, милая Маруся, здравствуй, цветик голубой!» («Маруся»).

Для песенного фольклора характерно и сочетание калины, малины и «черной (или «бурой») ягоды смородины» или «черной черемухи» («По сеням было, сенечкам», «Хоронила я золото»). Оно характеризует полноценную семейную жизнь:

…Да оторвался наш добрый конь

От столба от точеного <…>.

Да он повытоптал зеленый сад,

Да сад со калиной, со малиной,

Да с черной ягодой смородиной <…>.

— Да мы посадим зеленый сад,

Да сад со калиной, со малиной,

Да с черной ягодой смородиной.

Да наживем малых детушек.

Появление в тексте, кроме этого, образа «вишенья» указывает на потомство («Во столовой-то во горенке»):

…Наживем того лучше сад,

Сад со калиной, со малиной,

Со черной черемухой,

Со бурой со смородиной,

Со прекрасным со вишеньем.

А. А. Потебня называет калину символом красоты и девственной любви и ее этимологию сближает со словом «калить» и понятием огня, с которыми связаны мотивы ветра и солнца. «Это видно из упоминаемых в свадебной песне похорон калины» [4].

Частотен в фольклорных текстах и «дубовый» мотив: «дубовыё дубца» в ткацком станке, дубовые столы («столешенки»), дубовый пол в свадебных песнях (например, «Благодарство молодым») и в похоронных причитаниях («Ох, ты возникнись-ко да мать сыра земля»), дубовые скамьи в песне для неженатого парня, «белодубый столб», от которого отвязался «доброй конь» в величании супругов, «дубовая избенка» в песне «За тюремной кирпичной стеною», «дубовы вёдерцы» в любовной песне «Не живал я, молодец» — символ всего добротного, устойчивого, вечного.

Амбивалентен образ ракитового куста с преобладанием символики траурности. Под ним признаются в любви:

Под кустиком да под ракитовым

Парень девушку да уговаривал…

Ракитовым кустом пугают детей в колыбельных песнях:

Баю-баюшки-баю, не ложися на краю.

Придет серенький волчок и укусит за бочок.

Он утащит во лесок под ракитовый кусток.

Маркирование негативного локуса этим растением, хорошо известным в функции грустного символа, отмечено и в военных песнях и частушках: «Под ракитою зеленой русский раненый лежал…» («Вдоль по линии Урала»); «Я стояла и рыдала у куста ракитова. Из окопа выносили милого убитого». Произрастание ивы по берегам рек определяет ее принадлежность к инфернальному миру и зависимость от него.

В текстах троицкой обрядности, тесно связанной с продуцирующей магией, возникают образы основных «хлебных» культур: ячменя, ржи, овса:

Дождик, дождик, поливай весь день

На наш ячмень, на нашу рожь,

Чтоб хлеб был хорош,

Поливай на овес,

Чтоб сам-сорок принес.

Если в данном случае «хлебные» культуры лишены сколько-нибудь заметного символического смысла, то образ «пшена белоярового» (белого) в величании свахи, которым она «раздаривает поля широкие», символизирует благополучие девушки-невесты.

В частушечных текстах образ ржаного поля используется при представлении осязаемой, реальной любви:

Коля-Коля, ваши кони истоптали в поле рожь.

Неужели, милый Коля, меня взамуж не возьмешь?

Также рожь — нежданная, негаданная, нечаянная любовь, но не вполне счастливая:

В поле рожь, в поле рожь — кто ее посеял?

Распроклятая любовь — кто ее затеял?

Рожь неспелая, «с прозеленочком» — несостоявшаяся любовь:

Ой, девки, беда — рожь-то с прозеленочком.

Еще больше беда — рассталася с миленочком.

Воздействие на рожь, например, жатва, подчеркивает активное проявление любовных чувств — подобно ритуальному заламыванию веток некоторых деревьев и кустарников, обеспечивающих покорение себе, присвоение:

Люблю рожь густую жать, качается, волнуется.

Люблю милого за то: прощается — целуется.

Обращает на себя внимание густота ржи — признак качества не только ржи, но и заявленного чувства.

Бобы становятся символом нереализованного жизненного потенциала:

Дусе, Дусе не поддуло, Дусе не поддусило.

Каждый вечер на бобах, как ей не наскучило.

Помимо разворачивания известного фразеологизма остаться на бобах, здесь рефлектирует традиционное осмысление бобов как растения, связанного с негативным смыслом. То же можно сказать и о горохе:

Подружка моя, мы с тобою снохи.

Ты осталась на бобах, а я на горохе.

Эротическую семантику приобретает образ хрена в троицкой игре с одноименным названием, в которой кто-либо из девушек хватается за дерево, а прочие играющие — за нее и друг за друга. «Проситель» хрена ходит вокруг них и поет. При последних словах все начинают держаться как можно крепче друг за друга, а Проситель пытается оторвать кого-либо. Похожий смысл и даже общие слова имела игровая песня «Хмель».

В масленичных песнях отмечен мотив хмеля как символ эмоционального раскрепощения:

…Ты <Масленица> пришла в воскресенье,

Всю неделюшку веселье.

Ты пришла с добром,

С хмельным пивом и вином <…>.

А сегодня — воскресенье,

Наше кончится веселье;

…Молодой ходил по улочке,

Хи-хи-хи, на соломке <хмелевой> спал,

Веселенький стал…

В свадебных песнях образ хмеля актуализирует тему счастливого супружества:

Сыплется, сыплется хмель над рекой,

Хвалится, хвалится соловей гнездом <…>,

Хвалится, хвалится молодец конем <…>,

Хвалится, хвалится молодец женой…

В этих случаях хмель своим воздействием качественно преобразует восприятие лирическими персонажами окружающей действительности.

Образ капусты в исследованных текстах обычно маркирует брачные отношения. В некоторых случаях капуста может воплощать женскую честь, которая подвергнута поруганию «козлом» (персонификация мужского начала стихийной, ветреной, любви):

Ходил козел в огород <…>

Да по капусту по вилок <…>.

Всю капусту выщипал <…>

Зеленушку выщипал <…>

Ср. с мотивом прополки капусты.

В частушках капуста выступает залогом любви:

Поливай-не поливай — капустка не уродится.

Поминай-не поминай — уехал, не воротится.

Огурец в свою очередь выступает символом выдающихся мужских половых возможностей:

Картошка цветет, огурцы поспели.

Мою милку без меня на моей постели.

Употребление фитонима в форме множественного числа идентифицирует уровень качества переживаний и поступков, связанных с проявлением и удовлетворением полового влечения, как очень высокий.

Особую значимость в песенной символике имеют образы цветов и цветущих растений. Как известно, момент цветения растений воспринимался еще и как мистическое, опасное время, а сами цветы ассоциировались с душами умерших [5]. Отчасти и в этой связи цветок становится олицетворением невесты (напр., «розочка алая», особенно наглядно — в моделирующей свадебные эпизоды троицкой игровой песне «Розочка»).

В рефрене «розан (или «розой»), мой розан, да виноград зеленый» — сочетание полисемантичного образа невесты (невеста — источник новой жизни и воплощение смерти) и зеленого винограда, символизирующего круговорот жизненных сил и потенций (созревание винограда — приготовление конечного продукта (изюма, сока, вина и т.д.)).

В частушках роза и ее производные — романтический символ нереализованной страстной любви:

У меня на белом платье роза вышита на грудь.

Я никем не занятая, занимайте кто-нибудь;

Узнавай меня, миленок, на широкой полосе.

На мне розовая кофта, лента алая в косе.

Образы ягодки и яблочка (ср.: «наливной сладкий яблочек» или «изюминка-ягодка») ассоциируются с невинностью и в величальных песнях адресованы жениху, неженатому дружке или гостю на свадьбе:

Ты невинная ягодка,

Да наливной хорош яблочек…;

или

Ты изюминка-ягодка,

Удалой добрый молодец <…>,

Уж пора, пора жениться…

В свадебной песне «Плавала чарочка во сладком во меду» «алые цветики» ассоциируются с детьми:

…Расцвели цветики аленькие.

<…> Алые цветики, дети наши…

В семиотическом же пространстве частушки алые цветы символизируют страстную любовь (чаще всего — в ситуации ее утраты):

Я иду по леву сторону цветочка алого.

Никогда не позабуду ягодину старого;

Я, бывало, примечала в поле алые цветы.

А тепере примечаю, с кем гуляешь, милый, ты;

Что ты, аленький цветочек, на окошке не цветешь?

Что ты, миленький дружочек, мимо ходишь, не зайдешь?

Образ голубики соотносится с изменой:

Голубую голубинку я из лесу принесла.

Я залеткину измену тяжело перенесла;

Голубую голубиночку сушила у чела.

Не чужую ли ягодиночку любить я начала?

Голубая незабудка (имеющая мелкие голубые цветки) также связывается в народном представлении с неверностью, изменой, расставанием:

Незабудка голубая, до чего цветочок мил.

Кабы ты, мой ягодиночка, одну меня любил;

Желты цветики — измена, белые — свидание.

Голубая незабудка — с милым расставание.

Ср.:

Цветы белые в стакане с желтыми смешалися.

Ты скажи-ка, мой миленок, мы зачем рассталися.

(Очередное свидание вследствие измены одного из партнеров обернулось разлукой.)

Вообще голубой цвет, несмотря на его «идиллические» коннотации, в народном сознании часто связывается с неустойчивостью, неуравновешенностью, в частности, в интимных отношениях, потому что любая претенциозная голубая (односторонне положительная) характеристика так или иначе вызывает справедливое подозрение:

Голубые-то цветы растут у самыя воды.

У воды холодненькой — разлука с тобой, родненькой.

Сочетание цветовых переменных оттенков синего цвета в фольклоре может быть выражено формулой: синий = голубой + сиреневый:

У подружки платье сине, из сирени голубой.

Я сошью из розы алой и пойду наперебой.

Розовый и голубой, либо другие, приведенные вместе, сосуществующие парно в пространстве текста, цвета и/или цветы противопоставляются как мужской — женский, господствующий — ущербный, свой — чужой:

Милый едет на машине, а я еду на другой.

Милый в розовой рубахе, а я в кофте голубой.

Ср.: растение иван-да-марья 'анютины глазки Viola tricolor L.' либо 'марьянник Melampyrum (nemorosum или pratense) L.' (оба растения имеют сочетание контрастных, желтого и синего, цветов)…

Как видим, для современной поэтики песенного фольклора характерно явление дублетности символов, которое позволяет посредством сходных признаков сближать те или иные реалии. В силу смежных характеристик цвета, формы, величины, некоторого показателя результативности (в частности — ягоды), который в свою очередь является индексом развития событий (переход на более высокий уровень или деградация чего-либо), закономерно вытекающих из логики происходящего, уравниваются такие фитонимы, как красная смородина, земляника, малина (символ целомудрия) и др., что обеспечивает условия для возникновения разветвленной многозначности:

Красную смородину придется огораживать.

Осердила милого — придется поухаживать;

Земляничку-ягодку придется огораживать.

За хорошим мальчиком придется поухаживать;

Скоро ягоды поспеют, в лес по ягоды пойдем.

Скоро милого отправят, провожать его пойдем.

Выведение символических смыслов фитонимических образов в жанре, активно сохраняющемся до наших дней — в частушках, показывает, что и к настоящему времени фольклорная традиция активно оперирует значительным набором символов, порожденных растительным кодом традиционной культуры, располагает значительным репертуаром ситуативного их использования. Многие растительные образы обрядового и лирического фольклора приобретают межжанровый характер, а в силу этого в контексте общекультурного традиционного кода элементы кода вегетативного становятся более чем ожидаемыми и прогнозируемыми.

Литература

[1] Водарский В. А.Символика великорусских народных песен: Материалы //Русский филологический вестник, 1916, № 1, 2, 4.

[2] Фасмер М. Этимологический словарь русского языка. М.: Прогресс, 1986. Т. 4. С. 239.

[3] Петрова Н. А. Взаимодействие фольклорных и литературных подтекстов в образе черемухи у О. Мандельштама //Фольклорный текст-99. Пермь, 1998.

[4] Потебня А. А. Символ и миф в народной культуре. М.: Лабиринт, 2000. С. 29—30.

[5] Виноградова. Л. Н. Народная демонология и мифо-ритуальная традиция славян. М., 2000.