начальная personalia портфель архив ресурсы

[ предыдущая статья ] [ к содержанию ] [ следующая статья ]


Andreas Buller*

О (нe)возможности познания исторической истины

Статья А. Полетаева и И. Савельевой «Историческая истина и историческое познание», которая была опубликована в № 2, 2001 журнала Логос, стала для автора этой заметки приятным открытием. Открытием не в отношении обсуждаемых в ней проблем, а в отношении того факта, что эти проблемы вызывают живой научный интереса в России в настоящее время.

Между тем важность обсуждаемой проблематики на процессы исторических исследований и исторического образования явно недооценивается и прежде всего — историками-специалистами. Это недопонимание значения философской рефлексии о процессах познания прошлого характерно всё-таки в меньшей степени для Германии, так как именно Германия положила начало традиции философской рефлексии об основах исторического познания[1] и именно в Германии эта традиция нашла своих достойных продолжателей.[2] Новаторство Германии, как в области философии истории, так и в области исторической методы неоспоримо.

Традиция, о которой мы говорим, есть „die Historik“ — «историка». Историка — это философская теория исторического познания, она же рефлективная теоретическая дисциплина, которая изучает основы процессов познания прошлого. В Германии с недавних пор стало возможным изучение историки в рамках университетской программы (университет Бохум). Это положительное явление, т.к. знание теории исторического познания повысит теоретический уровень специалистов-историков, которых чаще всего интересует только «узкая» тема из прошлого, а не общетеоретические проблемы его познания. Историки думают всерьёз, что прошлое лежит у их ног. Занятие историкой должно в какой-то степени «охладить» пыл историков. Специалисты в области истории должны понять тот факт, что процесс познания прошлого — это не беспроблемный процесс. Историка даст им возможность, посмотреть на себя со стороны.

Вышеназванная статья в журнале Логос вписывается в рамки предмета историки. Автор настоящей заметки не пытается достигнуть того теоретического уровня, на котором написана указанная статья, но позволит себе реакцию на неё. Статья А. Полетаева и И. Савельевой продолжает философскую традицию немецкой историко-философской школы, основателем которой считается Иоганн Густав Дройзен. Хотя имя этого немецкого историка в статье не упоминается, но проблемы, поставленные этим философом в своем знаменитом „Очерке историки“ авторы вышеназванной статьи не смогли обойти. Это и не удивительно. Рефлексия о сущности процесса исторического познания включает в себя проблему исторической истины и проблему специфики исторических знаний. Решение этих проблем входит как раз таки в область непосредственных задач историки.

Предмет историки лежит, скорее, в области философии истории, а не теории истории. В отличие от исторической науки историку интересует не объект прошлого, а субъект настоящего, который определяет для себя объекты прошлого.

Специалист-историк занимается исключительно объектами прошлого и почти не интересуется самим собой как «познавательным субъектом» этого прошлого. Саморефлексия историка о процессах исторического познания была и является исключением. Историков можно в этом случае понять. Их прямая задача— познание прошлого, а не рефлексия на исторические процессы познания. К сожалению, историки не склонны ставить под сомнение истинность добытых ими знаний о прошлом.

Чисто историко-методологическая проверка добытых ими знаний кажется им вполне достаточной. Дройзен и Р. Коллингвуд не подчинились этому правилу. Оба исследователя попытались не просто познать прошлое, а доказать познаваемость прошлого. Последнее является, скорее, задачей философов, а не историков.

Поэтому мы уверенно называем обоих исследователей «философами».

Что отличает философскую историку от эмпирической истории? Историка рассматривает объекты прошлого под углом субъектов, познающих объекты прошлого. Объекты прошлого существуют для историки в настоящем только как ментальные объекты или как объекты познающих их субъектов. Historik ставит вопрос о возможности познания объекта прошлого „оторванным“ от него во времени субъектом определённого настоящего. Дистанция между объектом и субъектом исторического познания неизбежна и именно она определяет особенный характер процесса исторического познания.

Попытки познавательных субъектов, существование которых ограничено, понять сущность этой временной дистанции, образуют онтологическую базу историки. В конце концов, историка пытается ответить не только на вопрос «как» познается прошлое, но и «что такое» прошлое. В этом смысле каждая историка или каждый тип историки включает в себя определённую метафизику. „Историка“ Дройзена тесно связана с метафизикой Гегеля. Однако мы оставим онтологическую тематику за пределами наших рассуждений, т.к. её рассмотрение требует особых усилий и отдельной статьи. Заметим только, что принцип деления незаконченного процесса развития, к которому мы сами принадлежим, на «прошлое» и «настоящее» носит довольно условный характер. Сам «процесс» не имеет ни прошлого, ни настоящего, он только по отношению к нам и по отношению к нашему моменту существования делим на прошлое и настоящее. Как сознательные участники этого процесса мы относимся к нему по разному: воспринимаем наше прошлое как «законченное развитие», а в нашем будущем видим потенциальную возможность желаемого для нас развития. Но прошлое не закончено, оно продолжается в настоящем. Абсолютный процесс не оборвался, хотя мы его оборвали в нашем сознании.

В этом сказывается интеллектуальная слабость ограниченных в своем бытии существ, намеревающихся познать безграничное. Что бы мы в «нашем» прошлом или будущем (а другого прошлого или будущего мы не имеем) ни интерпретировали, мы интерпретируем «весь» процесс как его приходящие и уходящие моменты.

Границы нашей жизни — индивидуальной или коллективной — есть также границы наших исторических или футурологических интерпретаций, которые лежат за пределами нашего актуального жизненного момента. История – элемент жизни.

У Вильгельма Дильтея идея истории как элемента жизни пронизывает всю его теорию истории. [3]

«Реальность» это существование настоящего момента. «История» есть знание, а не действие, т.к. незаконченное действие может стать историей, но ещё не есть история. История реальна тогда, когда она «есть». Человеческие действия и события становятся по своему завершению «историей», когда они существуют в настоящем как его духовные элементы. Одно и тоже прошлое может быть представлено в настоящем как экономическое, политическое, бытовое или сексуальное прошлое. О сексуальном прошлом не принято было говорить, его как бы его вовсе не было, о нём молчали.

У молчания также есть свои причины. Прошлое, о котором молчали или молчат.

Философия замолченного прошлого. Историк описывает прошлое в границах своего времени. Прошлое, о котором не говорят, мертво. Даже отдельные и незначительные воспоминания отдельных субъектов несут в себе элемент истории, т.к. в них «живёт» прошлое или, лучше сказать, «часть прошлого». Вопрос о научном качестве конкретных исторических знаний остаётся за пределами нашего анализа. Мы говорим пока о возможности исторического знания как такового.

Если мы хотим знать, насколько истинны наши исторические знания, то мы должны выяснить, в чём состоит особенность этих знаний. Никто не будет отрицать того факта, что причина различных интерпретаций революции 1917 г. лежит не в этой революции, а в тех эпохах, в которых она интерпретировалась. То есть причину «меняющегося» объекта прошлого надо искать не в прошлом, а в настоящем существовании этого объекта или в субъектах, которые интерпретируют и излагают один и тот же объект прошлого в разных жизненных ситуациях своего настоящего. Абсолютная объективность этих интерпретаций невозможна уже потому, что сами ситуации познания прошлого не закончены, а меняются и развиваются в неизвестном направлении. Меняются не только условия интерпретации прошлого, но и субъекты, которые прошлое интерпретируют. Новый момент развития и новая ситуация означают новый взгляд на известное прошлое, с которым каждое настоящее ищет свою связь и дает ему свою интерпретацию.

Это означает, что мы должны повернуться на 180 градусов от объекта к субъекту исторического познания, т.к. не только этот субъект, но и его объекты, его мысли и представления о прошлом принадлежат его настоящему. Этот субъект работает с условными категориями «прошлое» и «настоящее» как с когнитивными инструментами познания окружающего мира. Но категории «прошлое» и «настоящее» имеют также онтологическое значение, т.к. они указывают на прошлое или настоящее конкретного момента существования. Понятие прошлого не абстрактно, а конкретно. Прошлое есть всегда прошлое определённого настоящего или определённого объекта настоящего.

Признав этот факт, мы совершим — в смысле философии Канта — коперниканский переворот в историческом мышлении со всеми вытекающими из него последствиями, на которые указывают различные, а в принципе родственные понятия западной философии — герменевтика, философия дискурса, нарративизм.[4]

Все эти понятия имплицируют проблематику субъекта познания, который реконструирует не просто «своё», а «своё коллективное» прошлое как коммуникабельный субъект, как „человек говорящий“, т.е. на основе своих исторических текстов. Речь идёт не о конкретном субъекте исторического познания, то есть не о субъекте в буквальном смысле слова, а о собирательном понятии принадлежащего своему времени исследователя прошлого.

Тем самым мы делаем решающий для теории исторического познания шаг от «прошлого» к «современному», шаг в направлении «современности». Каждое прошлое имеет свою современность и наоборот. Мы имеем только потому прошлое, что у нас есть настоящее. Наше настоящее есть следствие нашего прошлого.

Приоритет в теории исторического познания принадлежит в любом случае настоящему, которое содержит в себе многочисленные элементы своего прошлого и потому может познать себя как «настоящее». Прошлое должно быть материальным, существуя в форме исторических памятников, или духовным — в воспоминаниях и мыслях. Оно должно быть представленным в настоящем, быть элементом настоящего. Только тогда оно может быть для него «прошлым». Настоящее и прошлое не существуют друг без друга. Нет прошлого без настоящего. Можно познать только то прошлое, которое «есть» в настоящем. То прошлое, что для нас бесследно исчезло, не оставив о себе никаких следов, мы познать не можем. В актуальном настоящем лежат специфические условия и актуальные интересы для познания прошлого. «Женская история» стала интересовать определённое настоящее, в котором женские роли в обществе изменили своё традиционное значение. Женщина изначально присутствовала в человеческой истории и всегда могла бы стать её объектом, но стала таковым только сейчас.

Обратим внимание на историографическую эволюцию или, скорее, революцию в ставших независимыми республик бывшего СССР. Маятник качнулся в них в другую сторону.

Национальная история затмила собой всё и вся. Русское меньшинство стало настоящей помехой для новой интерпретации прошлого. Современные реалии не соответствуют идее национального прошлого. «Настоящее» насильственно приводиться в соответствие с прошлым, которое не знало влияния русского меньшинства и, следовательно, не должно его знать и сейчас. Любая идея чудовищна, если ей в угоду приносятся человеческие жертвы. Глупо винить в этой ситуации историков, т.к. историки интерпретируют прошлое в рамках их настоящего, от которого они зависимы. Время диктует им свои правила.

Понятие прошлого означает наличие дистанции этого прошлого по отношению к определённой современности, прошлым которой оно является. И если историки утверждают, что они излагают нам «объективное» прошлое, то это, по меньшей мере, заблуждение, которое не так безобидно, как это на первый взгляд кажется, потому что речь идёт в этом случае не об абстрактном прошлом, а о прошлом «нашего» настоящего.

Действительно, как оценивать советское прошлое одной из стран СНГ: как период «колониализма», как это теперь принято говорить, или же как период «успешной индустриализации» и «всестороннего прогресса», как это считалось совсем недавно?

Отчего в оценке одного и того же прошлого возникают такие глубокие различия?

Указание на то, что объективная оценка прошлого зависит от того, сколько свободы слова дано историку, содержит в себе долю истины. Но не будем забывать, что новая свобода высказываний о прошлом предполагает новое настоящее, а новое настоящее приносит с собой не только новую свободу, но и отношения новой зависимости. От этой зависимости «свободному» историку также никуда не уйти. Кроме свободы слова историку дана также ответственность за сказанное им слово. Он может говорить в угоду своей нации, он может «видеть» несправедливость в прошлом и игнорировать её в настоящем, но в нём говорит его время, а не историческая истина.

Из сказанного следует, что мы не должны смотреть на объекты прошлого как на вещи «сами по себе», как на объекты, существующие независимо от настоящего. В этом случае мы не сможем объяснить ни закономерности, ни случайности в развитии исторической интерпретации одного и того же объекта прошлого. Объекты нашего прошлого были действительно независимы от наших современных исторических интерпретаций, но в современных наших интерпретациях эти объекты являются нам не как объекты прошлого, а как объекты нашего настоящего. Мы должны принципиально отличать между «прошлым» бытиём исторического объекта и духовной репрезентацией этого объекта в нашем настоящем. Связь прошлого с настоящим возможна только через этот идентичный объект, который существовал в прошлом познавательного субъекта и существует (очевидно, только в его мышлении) в его настоящем. Это первое.

Второе. Если мы принимаем идею, суть которой состоит в том, что нет и не может быть прошлого без настоящего, а настоящее есть только момент бытия, то в таком случае мы вынуждены будем изменить наше понимание того, что есть для нас «историческая истина». Истина эта всегда конкретна. Историческая истина есть истина определённого момента существования. Мы не имеем абсолютной исторической истины и не можем её иметь. Наша историческая истина зависит от нашей «дистанции» по отношению к прошлому. И эта дистанция изменчива. В каждом «настоящем» преобладают определённые этические нормы и принципы, идеологии и парадигмы мышления. Они определяют характер исторической истины. Советская историография оценивала, исходя из своих приоритетов и моральных принципов, факт расстрела царской семьи как «положительное» и «прогрессивное» для истории явление. В постсоветской историографии этому событию даются другие оценки. С одной стороны, мы видим прошлое по-другому, с другой стороны, мы оцениваем его по-другому.

Здесь возникает опасность «исторического релятивизма» двоякого рода.

1) В первом случае речь идёт об «объективном релятивизме», который возникает вследствие увеличивающейся дистанции между прошлым и настоящим. С этим релятивизмом мы ничего не можем поделать. Историю демократии в древней Греции мы описываем исходя из наших представлений о демократии. Для древних греков «наша» история древней Греции, если бы она им была доступна, была бы малопонятна. Мы же пишем историю древности не для древних, а для нашей современности и исходя из интересов нашей современности.

2) Исторический релятивизм второго типа намного опаснее, чем релятивизм первого типа т.к. он включает в себя релятивизм моральных норм и принципов. В случае релятивизма второго типа мы определяем «негативное» и «позитивное» в истории исходя, например, из интересов «прогрессивного класса», своей нации или своих групповых, а не общечеловеческих интересов. Советской историографии это явление хорошо знакомо. Но историк обязан придерживаться общечеловеческих принципов в оценке любого прошлого. Он обязан ставить «общечеловеческое» выше «национального» и «особенного». На практике это не всегда удаётся.

Картина прошлого зависит от специфики познавательной ситуации, от социальной среды, в которой формируется исторический интерес индивидуальных субъектов познания. Эта картина зависит от этических принципов и характера эпохи, в которой реконструируется прошлое. Субъект исторического познания величина не константная. Этот субъект существует в «определённой реальности» или же «определённая реальность» есть следствие существования этого субъекта, т.к. этот субъект конструирует по одному и тому же принципу своё прошлое и своё настоящее. Принцип мышления этого субъекта один и тот же. Благодаря этому принципу его представления о прошлом и настоящем образуют единую „систему окружающего мира“.

Коллингвуд доказывает и довольно убедительно, что работа историка включает в себя силу воображения:

„Поэтому именно он, а не его источник ответствен за то, что включается в его рассказ.“[5]

По аналогии с Дройзеном Коллингвуд сравнивает деятельность историка с творчеством художника:

„Художник, а не природа ответствен за то, что появляется на его картине.“[6]

Но для Дройзена важен ещё другой момент. Он замечает, что художник пишет свои картины не с объекта, а по памяти,[7] т.е. по воспоминанию. Абсолютная точность познания прошлого не может быть в этом случае никем гарантирована. Это наводит на определённую мысль. Разные картины одного или с одного и того же объекта могут существенно отличаться друг от друга. Так же и в истории: исторические процессы и события остаются тем, чем они один раз в истории были. Описываться же они будут многократно и с различных позиций. Но плюрализм интерпретаций не мешает различным субъектам идентифицировать объекты прошлого. Несмотря на вариации в изображении одних и тех же объектов, они узнаются субъектами.

Воспоминания об одном и том же событии могут в корне отличаться друг от друга — таковы, например, воспоминания «победителей» и «побежденных» о прошлой войне. Человеческая история, особенно национальная история, эмоциональна.

Она разделяет и объединяет людей по отношению к их прошлому. Каждая воюющая сторона имеет своё представление об «исторической истине». А можно ли иметь одну историческую истину о прошлой войне? Скорее нет. Это не в человеческих силах, это превышает человеческие возможности. Но человеческая история — это „человеческое“ воспоминание о ней. Вместе с историческими фактами молодое поколение впитывает в себя эмоции «предков». 9 Мая празднуют в России не так, как день работника торговли.

Если сказанное верно, то тогда под сомнением оказывается тождество понятий «реальность» и «знание реальности». Абсолютного тождества между этими понятиями нет и быть не может. На этом несовпадении понятий держится история, вернее «истории», так как одно и то же событие прошлого является настоящему в зеркале различных историй. Это преимущество истории — она является нам не как история, а как многочисленные «истории». Прошлое для нас открыто и незаконченно.

Дройзен советовал в свое время: не принимайте знак экватора на карте за сам экватор или картографический знак горы Монблан за саму гору Монблан. Искать внешнюю схожесть между «знаком» и «реальным объектом прошлого», который он обозначает, занятие неблагодарное:

“Indem wir nicht scharf den Weg unseres Forschens und Erkennens untersuchen, sondern der Gewöhnung unseres Wahrnehmens und Denkens auch in der Wissenschaft folgen, erfüllen wir uns die Nacht der Vergangenheit mit schematischen Bildern, Vorstellungen, Zusammenhängen und nennen dies Geschichte; es ist ähnlich, wie man die Karten der Länder in ein kartografisches Netz und mit den konventionellen Zeichen für Berge, Städte usw. zeichnet, und dass der Reisende nicht den Anspruch macht, etwa den Äquator leibhaftig zu sehen oder eine Ähnlichkeit zwischen dem wirklichen Montblanc und seiner kartographischen Schattierung zu finden.[8]

История – это система знаков. С помощью современных текстов нам стали доступны объекты прошлого. С другой стороны, мы имеем эти объекты прошлого только в виде конвенциональных «знаков». Эти знаки наши современные понятия и теории. Современную философию интересует характер отношений между знаком и внешним объектом, который он обозначает. От характера этого отношения зависит наш ответ на вопрос, познаваемо ли прошлое и можно ли открыть для себя историческую истину?

Свобода взгляда на прошлое привела к плюрализму исторических мнений и теорий. Но свобода исторического взгляда на прошлое не исключает действие принципа рационализма в научной истории, а наоборот вытекает из него. По своей структуре и логике наше знание о прошлом не отличается от нашего знания о настоящем. Более того, это деление между двумя видами знаний носит скорее символический характер. Не надо забывать, что у нас имеются механизмы контроля и проверки исторических знаний, которые мы анализируем, сопоставляем, о которых мы дискутируем. В этих дискуссиях живёт наше прошлое. Оно элемент нашего настоящего и его конец — это конец настоящего.


* Об авторе: в 1984 году закончил исторический факультет Карагандинского университета. В 2001 году защитил докторскую работу „Geschichtstheorien des 19 Jahrhunderts. Das Verhältnis zwischen historischer Wirklichkeit und historischer Erkenntnis bei K. Marx und J. G. Droysen. Ein Beitrag zur transzendentalen Historik“ (университет Хаген).

[1] J. G. Droysen, Historik: historisch-kritische Ausgabe. Hrsg. von P.Leyh , Stuttgart, 1977.

[2] R. Koselleck, Th. Nipperdey, J. Rüsen. Особенно следующие работы: (1) R. Koselleck, Art. ‚Geschichte, Historie’, in: Historisches Lexikon zur politisch-sozialen Sprache in Deutschland (=Geschichtliche Grundbegriffe, Bd. 2), hg. v. O. Brunner/W. Conze/R. Koselleck., Stuttgart, 1975, 647-715;

(2) J. Rüsen, Rekonstruktion der Vergangenheit. Grundzüge einer Historik I: Die Grundlagen der Geschichtswissenschaft, Göttingen 1983, а также: (3) Geschichtsdiskurs in 5 Bänden, hg. von W. Küttler, J. Rüsen und E. Schulin, Frankfurt a. M., 1990-е годы.

[3] W. Dilthey, Die Aufbau der geschichtlichen Welt in den Geschichtswissenschaften, in: Ges. Schriften, Bd.VII, Stuttgart 1962.

[4] Мы отсылаем читателя к след. авторам: Артур Данто (нарративизм), Х.-Г. Гадамер (герменевтика), Ю. Хабермас (исторический дискурс), К. Рётгерс (коммуникативный текст), Л. Витгенштейн (философия языка).

[5] Р. Д. Коллингвуд, Идея истории. Москва, 1980. С. 225.

[6] Там же.

[7] J. G. Droysen, hg. von P. Leyh, Stuttgart, 1977, 229.

[8] J. G. Droysen, 336. [Если мы не исследуем строго пути нашего разыскания и познания, но следуем привычке нашего восприятия и мышления также и в науке, то мы наполняем тьму прошлого схематическими образами, представлениями, взаимосвязями и называем все это историей. Эта ситуация сходной с той, когда карты определенных стран изображаются в картографической сетке координат с использованием принятых обозначений для гор, городов и т. д. с тем, чтобы путешественник не рассчитывал на то, чтобы, например, действительно увидеть экватор или обнаружить сходство между действительным Монбланом и его картографическим вариантом. — Прим. ред.]


[ предыдущая статья ] [ к содержанию ] [ следующая статья ]

начальная personalia портфель архив ресурсы