начальная personalia портфель архив ресурсы о журнале
[ предыдущая статья ] [ содержание ] [ следующая статья ]
Дмитрий ШушаринНеиссякаемый источник
Это я о слезинке ребенка, запертого в сортире Достоевским, — или действительно была газетная заметка об этом? — ну неважно, в традицию ее ввел Федор Михайлович. Так вот слезинка эта — источник пошлости для всей русской культуры, для всех “образов детства”.
То, что Достоевский пошляк редкостный и плодовитый, известно давно. Но его детки, шастающие по страницам самых разных его книг, не говоря уж о совершенно графоманском “Дневнике писателя”, — это вообще дальше некуда. Включая убиенного во чреве матери ребенка Лизаветы. Вы ж понимаете, если б Раскольников гадину-процентщицу зарубил, это еще не совсем грех. А вот Лизавету с дитятей…
Смысл всех этих детских игр прост — взрослые люди мучения, может быть, и заслужили. Но дети невинные — ни в коем случае. Тот еще гуманизм. И то еще христианство. Но с христианством Достоевского разобрался уже Набоков. А вот с детством в контекстах разных культур, составляющих единую русскую национальную культуру, пока еще толком не разбирались.
Хотя все равно придется начинать с Достоевского. Кроме слезинки, у него еще есть милые мальчики, с которыми он связывает большие надежды, даже если это детки убогие и больные. Тут уж он нащупал то настроение в российском обществе, которое позже в “Вехах” было названо педократией. В сборнике, правда, речь шла не о детях, а о молодежи, суждения и позиция которой принимаются обществом как главный критерий оценки самых различных явлений. Но в общем-то это отражение одной весьма существенной черты традиционного общества, в которой возрастные группы являются статусными. И педократия — это всего лишь геронтократия наоборот.
Точно так же и уверенность в том, что юная поросль непременно устроит в ближайшем будущем нечто славное, — это вывернутое наизнанку отношение традиционного общества к прошлому и сотворившему его предкам. А в настоящем — у людей взрослых и уже состоявшихся, но еще не бессильных — ничего нет и быть не может. Им бы только пострадать в свое удовольствие, предварительно со сладким отвращением к себе нагрешив. Всё лучшее — в детях, всё лучшее — детям. Ну, это уже не Достоевский, но логика та же.
Логика далеко не христианская — магическая. Возрастные группы, то есть группы, выделенные по преимущественно физиологическому признаку, рассматриваются как харизматические, обладающие внеповседневными качествами. Из нескольких библейских цитат (“будьте, как дети” и проч.) не так уж сложно создать образ ребенка-колдуна. К христианству, понятное дело, это не будет иметь никакого отношения.
Любые стереотипы, связанные с детьми и детством, особенно пошлы, поскольку глубоко лживы, причем обыденно лживы. Все понимают, что если дети и искренни, то искренни в своих конфабуляциях, которые ложью не назовешь, — это нормальное развитие креативной фантазии, но никак не искренность. Очевидно также, что представления о морали у людей появляются не от рождения, а в результате воспитания и внутренней работы, которая и составляет сущность взросления. Что же касается детской доброты и нежности, то все знают, сколь страшны банды малолеток на свободе и в зонах.
Все дело, наверное, в том, что образный ряд, связанный с детьми и детством, причем ряд, присутствующий в разных субкультурах, порожден не собственно детьми и даже не идеальными представлениями о детстве. В нем заключается понимание ребенка как идеального взрослого, что влечет за собой и понимание взрослого как идеального ребенка. И это прямое следствие магически-колдовского толкования детства.
Именно так всё и было в совке. Совок ведь не сам по себе возник. То, что он слезинку ребенка очень даже неплохо ассимилировал, сомнений нет. Как и в том, что соцреалистические дети — это не только сплошь тимуры с павликами морозовыми и прочие васьки трубачевы, но и очень милые первоклассницы, алеши птицыны и вити малеевы, осваивающие повседневность.
Это все о соцреализме эпохи свинца и пафоса, но были еще и вполне розово-сопливые книги, выходившие с шестидесятых, да всякие учителя-новаторы с фигой в кармане. Само по себе новаторство в этой сфере вещь странная, поскольку учитель — фигура по определению консервативная. Да и где там было поле для новаторства, непонятно. Сухомлинский все призывал обновлять коммунистические святыни, как он выражался. Ну и всякие опорные конспекты.
Учителя-новаторы стремились усовершенствовать тоталитарную школу, которая к семидесятым уже была никакой. Уроки реального социализма преподносились детям в уличных бандах, уроки частной жизни — в семьях, уроки самоуважения — учителями, любившими свою профессию и умевшими работать. Они-то и воспитали тех, кто с тоталитаризмом покончил. Простые учителя, а не советские новаторы.
А вообще об учителях, кроме нескольких людей, просто любивших свой предмет и находившихся в диалоге с учениками, у меня воспоминания тяжкие. Хотя нормальная московская французская школа, но все равно тоска. И не потому, что было идеологически противно — эта шелуха, в сущности, никому не мешала. Просто было понятно, что программы пустые и повторяющиеся, что за десять долгих лет можно было обучить нас гораздо большему и с меньшими нагрузками. Не говоря уж о таких мелочах, как почти полное табуирование сексуальных вопросов и об отношении к нормальному сексуальному поведению как к чему-то нехорошему.
Взрослеющими они нас видеть не хотели и боялись этого. Песня с рефреном “школьные годы чудесные” была душевно близка прежде всего учителям, потому что ее написали люди, для которых все хорошее и — главное — все креативное закончилось в детстве. В то время как креативно преодоление детства, взросление. Все эти разговоры о том, что художник, мыслитель-мудрец, ученый, поэт — это вечные дети — связаны с пониманием ребенка как колдуна.
Ребенком же не надо умиляться и восторгаться — ему самому это противно. Дети хотят, чтобы к ним относились как к детям, чтобы с ними вели диалог, а не использовали для своих нужд — финансовых или эмоциональных, все равно.
Что там сейчас с детьми творится, не знаю. Слезинка ребенка по-прежнему в ходу у телекомментаторов, но дети теперь могут воспитываться совершенно по-разному в разных семьях. Хотя одинакового стало больше. Подлинная демократия пришла с массовой культурой (или наоборот, демократия с ней, но это все равно — что в лоб, что по лбу). Формирование личности затруднено больше, чем в тоталитарном обществе, хотя формирование самости стало заметно легче.
Мальчик из рекламного ролика — все тот же идеальный взрослый, что и пионеры-герои с пионерами-доносчиками. Но идеалы у общества другие — потребительские, а не суицидальные. Впрочем, и раньше они были потребительскими, но теперь легализовались. И дети все менее воспринимаются как идеальные взрослые, становятся детьми.
Дети и все, что с ними связано, стали маргинальнее, точнее сказать, стали занимать нормальное место, собственно детское. Это часть процесса модернизации, взросления общества и нации.
Но слезинка не иссякает, поскольку в культуре всегда есть место пошлости.