 |
 |
 |
 |
|
АРХИВ В Архиве хранятся старые материалы «Хроники академической жизни». Вы можете либо просматривать Архив целиком, листая по 10 сообщений, либо выбирать сообщения из определенной рубрики за определенный промежуток времени.
ОБ "АНТИИСТОРИЗМЕ" ЛЕРМОНТОВА* АНДРЕЙ НЕМЗЕР Исторические и историософские воззрения Лермонтова неоднократно становились предметом исследовательского внимания1. При этом лермонтовская трактовка истории (прежде всего - соотношения прошлого и настоящего) могла встраиваться в различные идеологические и культурные контексты: впрямую связываться с общественной ситуацией начала николаевского царствования (Лермонтов - наследник потерпевших поражение декабристов), соотноситься с общеевропейским романтическим опытом (трагическая судьба поэта, его конфликт с властью, педалируемый современниками и влиятельной оппозиционной критикой XIX века, и статус национального классика заставляли советских исследователей избегать напрашивающегося штампа - "реакционный романтизм"), выводиться из руссоистских традиций и осмысляться как предвестье "толстовского направления" (принципиально важная работа Ю. М. Лотмана2). Неизменным, однако, оставался взгляд на самую суть лермонтовского историзма, с афористическим блеском выраженный Белинским при сопоставлении стихотворения "Бородино" и "Песни про царя Ивана Васильевича...": "Жалоба на настоящее поколение, дремлющее в бездействии, зависть к великому прошедшему, столь полному славы и великих дел"3. Тезис этот, будучи во многом верным и, пожалуй, незаменимым в качестве отправного пункта исследования, нуждается, однако, в некоторых уточнениях. Действительно, "прошлое" и "настоящее" у Лермонтова противопоставлены со всей возможной решимостью. При этом "прошлым" могут оказываться сравнительно недавние события, например, присоединение Грузии к России или Отечественная война. Борьба с Наполеоном ("Поле Бородина", 1830 или 31; "Два великана", 1832; "Бородино", 1837) последовательно "фольклоризируются". В "Мцыри" искомая дата (1801) погружена в хронологическую неопределенность, а весь антураж полуразрушенного монастыря наводит на мысль о далеком прошлом:
Кадильниц благовонный дым, Не слышно пенья в поздний час Молящих иноков за нас. Теперь один старик седой, Развалин страж полуживой, Людьми и смертию забыт, Сметает пыль с могильных плит, Которых надпись говорит О славе прошлой - и о том, Как, удручен своим венцом, Такой-то царь, в такой-то год, Вручал России свой народ4. Соответственно и событийный ряд поэмы (при том, что важен в ней как раз конфликт "прошлого" и "настоящего", отождествляемый Лермонтовым с конфликтом кавказского и "европейского" начал, свободы-дикости и рабства-цивилизации) невольно воспринимается как весьма давний - при жизни Мцыри монастырь еще не был руинами (ср. также фольклорно-эпическое "Однажды...", открывающее собственно историю горского мальчика). Существенно и то, что в "Мцыри" Лермонтов "переворачивает" конструкцию пушкинских поэм: "историко-политический эпилог" становится "прологом". Впервые (и наиболее решительно) Пушкин завершает романтический сюжет политической кодой (связанной с основной историей лишь обстоятельствами места) в "Кавказском пленнике", затем менее агрессивно повторяет этот прием в "Цыганах":
Ужасный гул не умолкал, Где повелительные грани Стамбулу русский указал, Где старый наш орел двуглавый Еще шумит минувшей славой5. Ход этот подхвачен в "Эде" Баратынским:
России мочь изведал ты И не столкнешь ее пяты, Хоть дышишь к ней враждою скрытной! Срок плена вечного настал, Но слава падшему народу!6 В новой функции прием использован в "Полтаве":
От сильных, гордых сих мужей, Столь полных волею страстей? <...> Но дочь преступница... преданья Об ней молчат7. Если у Пушкина и Баратынского ассоциации между судьбами героинь и покоренных окраин звучат приглушенно, а мотив гибели свободного мира под напором истории (цивилизации) оказывается одним из возможных смысловых итогов их поэм (ср. отказ Баратынского от восстановления эпилога при переизданиях "Эды"), то Лермонтов строит "Мцыри" под знаком уже свершившейся катастрофы. Жизнь горского мальчика в монастыре - аналог бытия прежде свободной и сильной страны, что выбрала рабство:
На Грузию! Она цвела С тех пор в тени своих садов8, Не опасаяся врагов, За гранью дружеских штыков (II, 469). Сказав о судьбе Грузии, Лермонтов предрекает конечное поражение Мцыри9. (Так помещенное в "Предисловии" к "Журналу Печорина" сообщение: "Недавно я узнал, что Печорин, возвращаясь из Персии, умер"10 - усиливает тему обреченности героя в "Тамани", "Княжне Мери" и "Фаталисте"; застрахованный от локальных опасностей - покушений "ундины", Грушницкого и пьяного казака - герой все равно стоит под знаком близкой смерти.) Не менее интересен эпилог "Демона", где вполне метафизическая (вневременная) проблематика поэмы получает условно историческую "прописку" - мы узнаем о давности произошедших событий ("условно кавказский" антураж поэмы не подразумевал каких-либо датировок), возникает характерный мотив руин и забвенья:
Минувших лет: рука веков Прилежно, долго их сметала - И не напомнит ничего О славном имени Гудала, О милой дочери его! (II, 466). Хотя Демон мыслится фигурой, с одной стороны, вневременной, а с другой - воплощающей "современность" (отрицание Бога, отчаяние, скептическое презрение к миру, губительная любовь и т. п.), покуда необходимо подчеркнуть его величие и притягательность, Лермонтову требуется некоторая "историзация" (она же "фольклоризация", "поэтизация") сюжета. Перемещение Демона в современность происходит в "Сказке для детей" (1840) с ее демонстративно антипоэтическим зачином ("Умчался век эпических поэм, / И повести в стихах пришли в упадок"), ориентацией на "прозаизированную болтовню", противопоставлением прежнего "могучего образа", от которого поэт "отделался - стихами", новому - "Но этот черт совсем иного сорта - / Аристократ и не похож на черта" (II, 489, 491, 490) - при точном сохранении центральной мизансцены прежней поэмы (демон над спящей возлюбленной). "Исторический" и/или экзотический колорит гарантирует масштабность персонажа11и силу конфликта. Точно так же любая "прививка современности" разрушает цельное - "простое", народное, доцивилизационное - сознание и соответствующий ему мир. Проблема "простого человека" в творчестве Лермонтова стала предметом пристального внимания Д. Е. Максимова и Ю. М. Лотмана12. Оба исследователя, расходясь в деталях, последовательно героизируют лермонтовского персонажа, противопоставляют его демоническим индивидуалистам13, а причину бедствий Мцыри видят в искаженном миропорядке. Вне поля зрения исследователей остается 21 главка поэмы, открывающаяся покаянием героя ("Да, заслужил я жребий мой"). В речи Мцыри обнаруживаются словесные формулы, сходные с теми, что обычно характеризуют у Лермонтова его злосчастное поколение:
Полна желаньем и тоской: То жар бессильный и пустой, Игра мечты, болезнь ума. Герой "виновен" (разумеется, не в силу личных свойств), ибо: "На мне печать свою тюрьма / Оставила...". Далее развивается метафора "цветка темничного" (II, 484-485), перекликающаяся с "Думой" ("тощий плод, до времени созрелый" - II, 29). Дополнительным подтверждением невольной включенности Мцыри в сферу "современности" ("познанья и сомненья") служит фрагмент, не вошедший в основной текст поэмы, - видение, в котором обессилевшему герою предстает череда горских воинов-всадников:
И кажды<й>, наклонясь с коня, Кидал презренья полный взгляд На мой монашеский наряд И с громким смехом исчезал... Томим стыдом, я чуть дышал, На сердце был тоски свинец... Последним ехал мой отец. И вот кипучего коня Он осадил против меня И, тихо приподняв башлык, Открыл знакомый бледный лик <...> И стал он звать меня с собой, Маня могучею рукой, Но я как будто бы прирос К сырой земле: без дум, без слез, Без чувств, без воли я стоял И ничего не отвечал (II, 595-596). Бессильному сыну является могучий, закованный в латы, отец и манит его за собой; атмосфера видения и бледный лик отца естественно заставляют предположить в нем умершего. Ср. в 7 главке:
В своей одежде боевой Являлся мне, и помнил я Кольчуги звон, и блеск ружья (II, 474). Источник нагляден - это 4 сцена I акта "Гамлета"14. Вводя гамлетовскую реминисценцию, Лермонтов косвенно уподобляет Мцыри датскому принцу, воспринимаемому как образцовый пример трагической рефлексии (при этом Мцыри, в отличие от Гамлета, так и не исполняет своего долга). "Простой человек" в современном контексте не только оказывается жертвой времени, но и несет на себе его отпечаток, он не может быть вовсе свободным от рефлексии, безволия, причастности низкому злу15. Отсюда невозможность истинного героя в "наше время". Отсюда же невозможность "недостойного" героя в непременно поэтизируемом прошлом. Одни и те же сюжеты или феномены получают принципиально различную эмоциональную окраску и оценку, попадая в "старый" или "новый" контекст. Так в стихотворении "Я к вам пишу случайно - право", справедливо интерпретируемом как решительно антивоенный текст, описание прежних битв дано с эпическим спокойствием:
В палатке ближней слышен мне, Как при Ермолове ходили В Чечню, в Аварию, к горам; Как там дрались, как мы их били, Как доставалося и нам (II, 58), что резко контрастирует со следующим далее описанием страшной и бессмысленной, с точки зрения поэта, резни. Контраст этот, скорее всего, возникает помимо прямой воли автора, вовсе не желающего в данном случае поэтизировать давние битвы (название Валерик, то есть "речка смерти", "дано старинными людьми"), однако проявление его симптоматично. Еще более разительный пример - написанные буквально друг за другом "Песня про царя Ивана Васильевича..." (1837) и "Тамбовская казначейша" (конец 1837 или начало 1838). В поэмах разрабатывается фактически один и тот же сюжет. Молодой военный (опричник Кирибеевич, штаб-ротмистр Гарин) пленяется замужней женщиной (Алена Дмитревна, Авдотья Николавна - обе героини именуются по отчеству, представленному неполной формой), чей муж (купец Степан Парамонович Калашников, господин Бобковский) богат, но формально или неформально статусно уступает герою-"претенденту" (с точки зрения потенциальной аудитории Лермонтова, штатский Бобковский, вне зависимости от его чина, разумеется, социально ниже уланского штаб-ротмистра). Проникнувшись чувством (рассказ Кирибеевича на пиру о встречах с Аленой Дмитревной; гаринская игра в "гляделки"), претендент приступает к решительным действиям (Кирибеевич останавливает Алену Дмитревну на пути из церкви; Гарин после удачных ухаживаний на балу является к казначейше и падает перед ней на колени). О случившемся узнает муж (рассказ Алены Дмитревны Калашникову; появление Бобковского в самый ответственный момент)16. Следующая встреча персонажей - поединок, начинающийся как игра, а заканчивающийся весьма серьезно (Калашников намеренно превращает царскую потеху в Суд Божий, о чем не подозревает Кирибеевич; намеренья господина Бобковского не вполне ясны, хотя ряд намеков указывает на то, что он собирался отомстить Гарину, обыграв его вчистую; важно, что Гарин, прежде ждавший дуэли, воспринимает приглашение на вистик к имениннику как издевательство, вновь возникает мотив неопределенности происходящего). Развязки полярны: в "Песне..." торжествует Калашников, в "Тамбовской казначейше", схватив в охапку выигранную Авдотью Николавну, "улан отправился домой". Знаменательно не только то, что в прошлом победа досталась "правому", а в настоящем - "виноватому". В "Песне..." вполне очевидны авторская симпатия к Калашникову и осуждение Кирибеевича, но вместе с тем "темному" герою (не случайно генетически связанному с Арсением из "Боярина Орши") отдается должное. Отметив интонации народных причитаний в сцене гибели опричника, В. Э. Вацуро справедливо замечает:
Эта "множественность оценочных точек зрения" и позволяет Лермонтову "героизировать" (разумеется, в разной степени) всех персонажей "Песни...". Персонажи "Тамбовской казначейши" оказываются их комически сниженными двойниками, а игра в карты - сниженным аналогом боя-суда18. Защита нравственных семейных устоев оборачивается не то равнодушием к ним, не то поводом для безуспешного жульничества, роковая страсть - дешевым волокитством, супружеская верность - пустым кокетством, а весь мир "Тамбовской казначейши" - карикатурой цельного мира "Песни...". Отсюда ряд не менее значимых отличий. События "Песни..." разворачиваются в центре мироздания: Москва - аналог былинного Киева; по-былинному открывает поэму эпизод пира; отрицательный параллелизм зачина:
Не любуются им тучки синие - То за трапезой сидит во златом венце, сидит грозный царь Иван Васильевич (II, 398) - придает повествованию "космический" масштаб. Действие современной поэмы происходит буквально неизвестно где: "Тамбов на карте генеральной / Кружком означен не всегда"; "славный городок" неотличим (хочется сказать: по-гоголевски) от всех остальных. В этом мире вообще нет "центра" ("Но скука, скука, боже правый, / Гостит и там, как над Невой" - II, 411). Поэтому здесь нет персонажа, аналогичного царю "Песни...", то есть произносящего последний приговор. Его место занимает аморфное общество (тамбовское - внутри текста, подразумеваемое читательское - вне его). Если в названии "Песни..." перечислены все ее герои, то название современной поэмы - объект, вокруг которого развернулись "как бы события". После победы над Кирибеевичем Калашникова ждет торжественно обставленная казнь (его правота не отменяет правоты царя19), после "победы" Гарина над Бобковским не происходит ровным счетом ничего:
Смущен был город благонравный. Неделю целую спустя, Кто очень важно, кто шутя, Об этом все распространялись; Старик защитников нашел; Улана проклял милый пол - За что, мы, право, не дознались. Не зависть ли?.. Но нет, нет, нет; Ух! я не выношу клевет. Спрашивая "Вы ждали действия? страстей?", смеясь над всеобщей (даже дамской) "жаждой крови", подчеркивая безрезультатность случившегося ("Соперников не помирил / И не поссорил их порядком"), называя то, что могли принять за "печальную быль" - "сказкой" (II, 432), Лермонтов констатирует абсолютную пустоту современности. Не так уж важно, было нечто или не было, - важно, что это занимает публику "неделю целую". Такой же сюжет, разыгранный в мире героического прошлого, навсегда сохраняется в памяти людей героического прошлого. Могила Калашникова "безымянная", но о нем (как и о царе Иване Васильевиче, молодом опричнике и Алене Дмитревне) помнят. Последняя (перед финальной метатекстовой виньеткой) строка поэмы: "А пройдут гусляры - споют песенку" (II, 410). Строка о "песенке" (естественно отождествляемой с тем текстом, что предложен поэтом читателю) объясняет и необходимость жанрового определения в названии, и "метатекстовую" организацию поэмы (скоморошьи припевки в начале и концовках трех частей). Прошлое существует не само по себе, но лишь в поэтической (фольклорной, народной) интерпретации: о чем поют и рассказывают, то и было великим. Поэтому же в "Демоне" необходима косвенная апелляция к легенде, а величественные образы 1812 года и ермоловских походов создаются фольклоризированными стариками-рассказчиками. На фоне резкой и устойчивой антитезы "поэтическое прошлое" / "антипоэтическая современность" неожиданностью кажутся строки "Родины": "Ни темной старины заветные преданья / Не шевелят во мне отрадного мечтанья". Отрицается не "старина" сама по себе, но "старина" опоэтизированная, перешедшая в "заветные преданья", те самые, что столько раз использовались Лермонтовым и мыслились им как фундаментальная ценность. Разумеется, можно предположить (и такие предположения строились), что в 1841 г. в сознании Лермонтова произошли существенные изменения. Однако после "Родины" Лермонтов пишет "Тамару" и "Морскую царевну", баллады на фольклорной (или квазифольклорной) основе с отчетливой поэтизацией легендарного прошлого. В "Последнем новоселье" (как и за год до него в "Воздушном корабле") он энергично разрабатывает наполеоновскую легенду, для которой, наряду с оппозицией "избранник" / "толпа", существенно и противопоставление прошлого настоящему. В "Споре", рисуя впечатляющую картину будущего и противопоставляя "юную" культуру России дряхлому Востоку20, Лермонтов придает этому будущему черты эпического прошлого - синтезируются традиции солдатской песни и одической поэзии. Строки:
До большой реки, Колыхаясь и сверкая, Движутся полки не только используют сложившийся еще в XVIII в. образ "пространственного величия" державы, но и прямо отсылают к "Клеветникам России" ("От потрясенного Кремля / До стен недвижного Китая, стальной щетиною сверкая, / Не встанет русская земля"21), то есть тому самому тексту, где базовыми ценностями представали "слава, купленная кровью", "полный гордого доверия покой" и "темной старины заветные преданья". Наконец, "генерал седой" (что ведет будущую юную Россию на Восток) традиционно (и, видимо, справедливо) ассоциируется с героем ушедшей эпохи - легендарным Ермоловым. Аналогично в записи "У России нет прошедшего: она вся в настоящем и будущем" (тот же 1841 год), оспаривая официозные имперские формулы, Лермонтов не может обойтись без фольклорного образа:
Таким образом, мы видим, что "заветные преданья" по-прежнему шевелят "отрадное мечтанье". Эта особенность современной культуры (и собственного творчества как ее части) и тревожит Лермонтова, порождая негативную декларацию "Родины". Так, перезахоронение Наполеона в "Последнем новоселье" предстает не восторжествовавшей справедливостью, а новым поруганием героя:
И, краткий свой восторг сменив уже другим, Гуляя топчет их <останки императора. - А. Н.> с самодовольным смехом Толпа, дрожавшая пред ним (II, 71). Наполеоновская легенда (апофеозом которой стали события декабря 1840 г.) служит самооправданием и развлечением для "жалкого и пустого народа", поэтизация прошлого оказывается не только бессмысленной, но и губительной. Задолго до "Родины" и "Последнего новоселья" (вновь подчеркнем парадоксальность этого текста, где сам поэт считает возможным славить почившего императора) мотив этот прозвучал во второй (собственно лермонтовской) части "Умирающего гладиатора" (1836). Одряхлевший, утративший веру и надежду, обреченный смерти "европейский мир" обращает взор на собственную "юность светлую, исполненную сил". Но эта оглядка не может спасти от рокового недуга:
Ты жадно слушаешь и песни старины, И рыцарских времен волшебные преданья - Насмешливых льстецов несбыточные сны (I, 279). Великое прошлое здесь одновременно и реально ("юность светлая, исполненная сил"), и фиктивно ("насмешливых льстецов несбыточные сны"). История существует лишь в ее поэтической интерпретации, а поэтическая интерпретация неотделима от современности. Вымышляемое ныне великое прошлое - самообман больного общества. Нетрудно спроецировать этот тезис на собственное творчество Лермонтова, оказывающееся в таком случае тоже деянием "насмешливого льстеца" (ср. автопародирование в "Тамбовской казначейше"). Трагизм нынешнего положения "европейского мира" (и его поэта) становится еще более очевидным, если задаться вопросом: а что же было его "юностью светлой"? Ответ в первой части стихотворения - "рыцарские времена" (Средневековье, когда и формировался нынешний "европейский мир") начались с гибели Рима. В первой части "Умирающего гладиатора", следуя за Байроном (IV песнь "Странствий Чайльд-Гарольда"), Лермонтов и говорит о Риме эпохи его заката (ср.: "Прости, развратный Рим", и во второй части: "Которую давно для язвы просвещенья, / Для гордой роскоши беспечно ты забыл") и о молодом варваре, помимо своей воли втянутом в римское пространство. Видения гладиатора:
И родина цветет... свободный жизни край. Он видит круг семьи, оставленный для брани, Отца простершего немеющие длани, Зовущего к себе опору дряхлых дней... Детей играющих - возлюбленных детей. Все ждут его назад с добычею и славой... (I, 278) - предрекают (разумеется, с некоторыми вариациями) видения Мцыри - тоже представителя юного народа ("естественного человека", что, по Д. Е. Максимову, является прообразом нынешнего "простого человека"22), ставшего жертвой цивилизации. Возникает здесь и мотив "невольной вины" героя. Мы можем лишь гадать, почему гладиатор оставил "для брани" "свободной жизни край" (мечтая о славе или вынужденно защищая отечество), но в любом случае он, как и плененный Мцыри, оказывается причастным чужому миру (отсюда его двойное прощание: "Прости, развратный Рим, - прости, о край родной...", перекликающееся со смертью Мцыри в монастырском саду, откуда "виден и Кавказ" - II, 489). Нынешний европейский мир, отыскивая свою юность, упирается в собственное безвинное грехопаденье - всякое приобщение цивилизации (истории) губительно. Новые варвары, что придут на смену одряхлевшему Западу или Востоку, обречены на повторение пройденного и утешение "несбыточными снами" или "заветными преданьями". (Антитезой "старому миру" может выступать как Россия, так и вольные горские народы; в таком случае Россия - как в "Мцыри" - предстает частью Запада.) С другой стороны, человек нового времени не может до конца раствориться в легендарном мире прошлого (отождествляемого то с вневременным состоянием, то с чаемым будущим, то с конкретной "экзотической" культурой - одновременно "юной" и "древней"). В "Фаталисте" Печорин (на протяжении всего романа тщетно стремившийся вполне уподобиться горцам) не только восхищается "людьми премудрыми", думавшими, "что светила небесные принимают участие в наших ничтожных спорах за клочок земли или какие-нибудь вымышленные права", но и иронизирует над ними; нашим "сомнениям" противопоставлены их "заблуждения" (343). "Заблуждение" (в данном случае - вера в судьбу) может послужить стимулом для разового решительного действия, дабы затем уступить место "сомнению", приводящему к полному фатализму: "Ведь хуже смерти ничего не случится - а смерти не минуешь!" (347). Напомним, что сообщается это читателям, уже знающим о смерти Печорина. "Заветные преданья" - те же "заблуждения", способные на время стимулировать активность обреченного социума. В "Поэте" Лермонтов фиксирует нерушимую связь: целостный древний мир предполагал великого поэта, "век изнеженный" - поэта ничтожного. Если поначалу кажется, что вина лежит на поэте ("В наш век изнеженный не так ли ты, поэт, / Свое утратил назначенье..."), то затем картина усложняется:
Нас тешат блестки и обманы; Как ветхая краса, наш ветхий мир привык Морщины прятать под румяны (II, 28). Это общество требует "блесток и обманов" или "несбыточных снов". "Осмеянному пророку" (как видим, сохранившему "простой и гордый язык") здесь еще дается шанс, хотя признается и его вина ("На злато променяв ту власть, которой свет / Внимал в немом благоговенье"). Но в "Не верь себе" бессмысленным оказывается любой, самый искренний и чистый порыв поэта:
С своим напевом заученным, Как разрумяненный трагический актер, Махающий мечом картонным... (II, 33). Актером для Рима был реально умирающий гладиатор, актером для современников (заметим перенос метафоры "румян" с толпы на поэта) оборачивается поэт, стремящийся выговорить истинную страсть. (Ср. в "Тамбовской казначейше" с ее последовательной дискредитацией поэзии и страсти: "Повсюду нынче ищут драмы, / Все просят крови - даже дамы" - II, 432)23. В таком случае поэтизировать прошлое (т. е. настаивать на его реальности и величии) значит потакать вкусам толпы, в очередной раз оказываться "актером, махающим мечом картонным". Отказ Лермонтова от "заветных преданий" (разумеется, неокончательный и, как мы убедились, наметившийся до 1841 г.) теснейшим образом связан с его убежденностью в неразрывности собственно событий и памяти о них, истории и ее поэтической интерпретации. Если бессмысленной становится поэзия (а она оказывается либо не востребованной, либо сведенной на уровень забавы - ср. парадоксальное признание в "Сказке для детей": "Стихов я не читаю - но люблю / Марать шутя бумаги лист летучий" - II, 489), то исчезает и история. Снимая оппозицию "прошлое - современность", Лермонтов в очередной раз выражал презрение именно к современности, без этой оппозиции себя не мыслящей. Место отринутых "заветных преданий" в "Родине" занимает мир природы и простой человеческой жизни, увиденный как бы без всякой идеологической призмы. Но Лермонтов вполне ясно представлял всю сложность положения "простого человека" в контексте современности и помнил о связи "патриархальной утопии" с поэтизацией прошлого. Отсюда попытки создания идеального примиряющего пейзажа без какого-либо присутствия человека ("Когда волнуется желтеющая нива", где лишь соединение несоединимого творит высшую гармонию; "божий сад" в "Мцыри", оборачивающийся враждебным герою лесом), стремление к посмертному внеисторическому и внечеловеческому покою (заключительная строфа "Памяти А. И. О<доевского>", "Выхожу один я на дорогу", финал "Мцыри"), парадокс "Пророка", обретшего покой в пустыне и отказавшегося от своей миссии (через "шумный град" пророк пробирается торопливо, старцы корят его за прежние проповеди). При этом всякий образ гармонического мира у Лермонтова оказывается неокончательным, рискующим рассыпаться, подобно "несбыточным снам" и "заветным преданьям" - поэт постоянно помнит о том, что он сам, силой собственной фантазии, строит эти идеальные миры. "Обманывающий" творческий дар оказывается единственным орудием, с помощью которого можно одолеть современную пошлость. Но только временно: действие "старинной мечты", возвращающей в детство, рано или поздно заканчивается:
И шум толпы людской спугнет мечту мою, На праздник незваную гостью, О, как мне хочется смутить веселость их И дерзко бросить им в глаза железный стих, Облитый горечью и злостью!.. ("Как часто, пестрою толпою окружен", II, 41). Сотворение иллюзорного мира лишь обостряет конфликт с миром существующим. "Детство", как и "прошлое", предстает поэтическим обманом (самообманом). Логичным итогом такого понимания творчества должен стать полный отказ от поэзии. Описанный выше "антиисторизм" Лермонтова - частное проявление этой тенденции. ПРИМЕЧАНИЯ 1 См. опыт подведения "предварительных итогов": Пульхритудова Е. М. Историзм // Лермонтовская энциклопедия. М., 1981. С. 202-204. Там же приведена основная литература вопроса. Назад 2 Лотман Ю. М. Истоки "толстовского направления" в русской литературе 1830-х годов // Лотман Ю. М. Собр. соч. Т. 1: Русская литература и культура Просвещения. М., 1998. С. 285-296 (впервые опубликована - 1962); см. также: Лотман Ю. М. Поэтическая декларация Лермонтова ("Журналист, читатель и писатель") // Лотман Ю. М. О поэтах и поэзии. Анализ поэтического текста. Статьи и исследования. Заметки. Рецензии. Выступления. СПб., 1996. С. 530-542. Назад 3 Белинский В. Г. Собр. соч.: В 9 т. М., 1978. Т. 3. С. 238 ("Стихотворения М. Лермонтова", 1841). Назад 4 Лермонтов М. Ю. Полн. собр. стихотворений: В 2 т. Л., 1989. Т. 2. С. 469. Далее все стихотворные тексты Лермонтова цитируются по этому изданию; в скобках римской цифрой указывается том, арабской - страница. Назад 5 Пушкин А. С. Полн. собр. соч.: В 10 т. Л., 1977. Т. 4. С. 169. Назад 6 Баратынский Е. А. Полн. собр. стихотворений. Л., 1989. С. 367; в силу требований московской цензуры, а затем гибели альманаха "Звездочка", эпилог "Эды" был опубликован только в 1860 г., то есть Лермонтову не был известен. Назад 7 Пушкин А. С. Указ. соч. С. 220. Назад 8 Ср. особую значимость темы "сада" в поэме, в частности, "сад" оказывается местом последнего успокоения Мцыри, своего рода медиатором между недосягаемым Кавказом и оберегающим монастырем. Назад 9 Формально Лермонтов мог учитывать опыт "Медного всадника", где "историко-политический" фрагмент также помещен в начало повествования ("Вступление"), однако семантика соотношения "вступление"/"основной текст" в поэмах полярна: в "Медном всаднике" актуализируется трагическая обусловленность настоящего прошлым (единство истории), в "Мцыри" - их противопоставление, роковой разрыв. Назад 10 Лермонтов М. Ю. Соч.: В 6 т. М.; Л., 1957. Т. 6. С. 248; далее проза Лермонтова цитируется по этому изданию, страницы указываются в скобках. Назад 11 Отсюда значимость перемещения Печорина из Петербурга (незавершенный роман "Княгиня Лиговская") на Кавказ. Назад 12 Максимов Д. Е. Поэзия Лермонтова. М.; Л., 1964; Лотман Ю. М. Истоки "толстовского направления" в русской литературе 1830-х годов. Назад 13 Традиция эта восходит, в конечном счете, к Аполлону Григорьеву, подчеркивавшему, впрочем, в Мцыри (и сходных с ним, с точки зрения критика, Арбенине и Арсении), в противовес Печорину, "силу отчасти зверскую <...> которая сама в лице Мцыри радуется братству с барсами и волками" ("Взгляд на русскую литературу со смерти Пушкина. Статья первая. Пушкин - Грибоедов - Гоголь - Лермонтов", 1859 - цит. по: Григорьев А. Искусство и нравственность. М., 1986. С. 108). Назад 14 Отмечено в моем комментарии к изд.: Лермонтов М. Ю. Мцыри. М., 1989. С. 189. Об особом интересе Лермонтова к "Гамлету" см.: Шекспир и русская культура. М.; Л., 1965. С. 241-245; Лермонтовская энциклопедия. С. 622-623 (статьи Ю. Д. Левина); Лотман Ю. М. Лермонтов. Две реминисценции из "Гамлета" // Лотман Ю. М. О поэтах и поэзии. С. 543-545. Назад 15 В этой связи см.: Немзер А. С. О балладном подтексте "Завещания" М. Ю. Лермонтова // Новые безделки: Сб. ст. к 60-летию В. Э. Вацуро. М., 1995-1996. С. 211-222. Назад 16 Несомненно ироническая (издевательски полемическая) отсылка к VIII главе "Евгения Онегина", что и не удивительно при демонстративном "Пишу Онегина размером" (II, 411). Назад 17 Вацуро В. Э. Лермонтов // Русская литература и фольклор (первая половина XIX в.). Л., 1976. С. 232. Назад 18 В иных случаях Лермонтов интерпретирует карточную игру как поединок с судьбой ("Фаталист", "Штосс"); в "Тамбовской казначейше" такая трактовка событий (ср. иногда сопоставляемую с поэмой новеллу Э. Т. А. Гофмана "Счастье игрока") если и присутствует, то как объект пародии. Назад 19 См.: Вацуро В. Э. Указ. соч. С. 233-234. Назад 20 См.: Лотман Ю. М. "Фаталист" и проблема Востока и Запада в творчестве Лермонтова // Лотман Ю. М. О русской литературе. Статьи и исследования: история русской прозы, теория литературы. СПб., 1997. С. 609-610. Назад 21 Пушкин А. С. Указ. соч. Т. III. С. 210. Назад 22 Максимов Д. Е. Указ. соч. С. 142. Назад 23 Лермонтовская связь мотивов "гладиатор - актер - поэт" (заметим подразумевающую римские обертоны тему "ветхого мира" в "Поэте") отозвалась в переводе А. К. Толстого последней строфы стихотворения Гейне "Nun ist es Zeit, das ich mit Verstand": "И что я поддельною болью считал, / То боль оказалась живая, - / О боже! Я, раненный насмерть, играл, / Гладиатора смерть представляя" (Толстой А. К. Полн. собр. стихотворений: В 2 т. Л., 1984. Т. 1. С. 427). У Гейне никакого "гладиатора" нет: "Ich hab mit dem Tod in der eignen Brust / Den sterbenden Fechter gespielet" (Heine H. Gedichte. Berlin; Weimar, 1978. S. 119). Герой Гейне актерствует в "высокоромантическом стиле", а весь антураж стихотворения (выдержанный, исключая последнюю строфу, и Толстым) отсылает не к Риму, а к стилизованному Средневековью. Получивший огромную популярность перевод Толстого (он входит в роман Гончарова "Обрыв"), в свою очередь, отзывается в стихотворении Пастернака "О, знал бы я, что так бывает". Назад
* Труды по русской и славянской филологии. Литературоведение. IV (Новая серия). Тарту, 2001. C. 204-221. Назад © Андрей Немзер, 2001 18-21 октября 2002 года Северо-Кавказский научный центр высшей школы и Ростовский государственный университет на базе факультета филологии и журналистики РГУ проводят Международную научную конференцию "Русская литература XIX века в контексте мировой культуры". Предполагается обсуждение следующего круга проблем:
1. Традиции мировой культуры и русская литература XIX века. Заявки принимаются от участников из России - до 1 сентября 2002 года, от участников из стран СНГ и других государств до 15 июля 2002 года. В заявке просим указать: Ф. И. О. (полностью), ученую степень и звание (если имеются), место работы или учебы и должность, адрес для корреспонденции (можно e-mail), номер контактного телефона, тему и тезисы (2 стр.) доклада или сообщения, необходимость бронирования места в гостинице. Рабочим языком конференции является русский язык. Иностранных участников просим сообщить, на каком языке они предполагают делать свой доклад (для обеспечения перевода). Предполагается публикация тезисов конференции. Для публикации докладчикам необходимо предоставить текст тезисов (2 стр. через 1,5 интервала, кегль 14, шрифт Times New Roman) и 150 рублей, которые можно оплатить по прибытии на конференцию или переслать по адресу: 344010 Ростов-на-Дону, пр. Ворошиловский, 56, кв. 105. Гайбарян Ольге Ервандовне. Если для вас неприемлемы условия публикации тезисов, просим указать только тему доклада. Участникам будут высланы официальные приглашения. Адрес оргкомитета конференции: 344006 Ростов-на-Дону, ул. Б. Садовая, 105. РГУ. Ученому секретарю (для оргкомитета конференции "Русская литература XIX века в контексте мировой культуры"). Номера контактных телефонов: (8-8632) 325645 (Гайбарян Ольга Ервандовна), (8-8632) 623417 (Мирошниченко Оксана Сергеевна). Факс: 64-52-55, 64-83-88 (просьба направлять с пометой Для оргкомитета конференции Русская литература XIX века в контексте мировой культуры). E-mail: [email protected]
Ростовский государственный университет Кафедра русской филологии Вильнюсского университета приглашает принять участие в международной научной конференции "Полифония в тексте, языке и культуре", которая состоится 16-19 октября 2002 г. в Вильнюсском университете (16 октября - заезд и регистрация участников, 17-19 - пленарные и секционные заседания)
На конференции предполагается обсудить следующий круг проблем:
Время выступления - 20 мин. на пленарном заседании, 15 мин. - на секционном. Планируется издание материалов конференции. ТРЕБОВАНИЯ К ОФОРМЛЕНИЮ СТАТЬИ Текст статьи для публикации (на дискете и 1 экз. распечатки) не более 8 страниц компьютерного набора через полтора интервала без переносов просим подготовить к началу конференции. Шрифт Times New Roman, размер шрифта - 12. Страницы распечатки нумеруются карандашом на оборотной стороне. Иллюстративный материал печатается курсивом. Ссылки в тексте публикации оформляются следующим образом: "...в работе Екмана [Ekman 1972]..."; "Блумфилд [1933: 264] ввел понятие..."; "Понятие функциональной грамматики перекрещивается, но не совпадает с понятием семантической грамматики [Бондарко 1974: 24]". Постраничные ссылки исключаются. За текстом статьи следуют резюме (название статьи и 2-3 предложения) на русском (для последующего перевода на литовский) и английском языках. Завершает публикацию ЛИТЕРАТУРА, поданная в алфавитном порядке без нумерации по образцу: Костомаров В. Г. 1993: Русский язык в иноязычном потопе // Русский язык за рубежом. Москва. N 2. С. 58-64. Кубрякова Е. С. 1986: Номинативный аспект речевой деятельности. Москва: Наука. Bolinger D. 1985: Two Views of Accent // Journal of Linguistics. Cambridge. Vol. 21. No 1. P. 79-123. Все расходы (публикация, проезд, проживание, питание) - за счет участников конференции. Ориентировочные расходы (в долларовом эквиваленте) составят:
оплата публикации - $20; Тезисы доклада объемом в 1 страницу и заявку на участие (см. ниже) просим прислать до 15 июня 2002 г. по адресу:
Rusu filologijos katedra
Тел.: (+3702) 687224, 687225 Решение о включении доклада в программу конференции оргкомитет вышлет до 15 августа. Оргкомитет конференции
ЗАЯВКА Фамилия (кириллицей и латиницей) Имя, отчество (кириллицей и латиницей) Ученая степень Должность Место работы Тема доклада Прошу заказать мне место/ номер в гостинице/ общежитии с _ по _ Домашний адрес Факс Телефон
ФУНКЦИЯ БУЛГАРИНСКОГО ПОДТЕКСТА ТАТЬЯНА КУЗОВКИНА В начале 1840-х гг. для Гоголя стали особо значимыми отзывы критиков и читателей о его творчестве. В письмах этого переломного периода писатель настойчиво просит адресатов присылать свои и чужие рецензии на его произведения. В "Театральном разъезде после представления новой комедии" он обосновывал это так:
В эти годы наступил новый этап в литературно-критических отношениях Гоголя и Булгарина. Удачливый журналист и многотиражный писатель, Булгарин интересовал Гоголя, стремившегося выйти к широкой читательской аудитории. Гоголь внимательно читал булгаринскую критику и отвечал на нее, хотя и достаточно своеобразно. Как мы уже отмечали, Гоголь полемизировал с Булгариным, помещая его образ в свои произведения5. Моделируя его стиль, он высмеивал тот тип личности и то отношение к литературе, в котором с легкостью опознавался редактор "Северной пчелы"6. Булгаринский подтекст можно обнаружить в нескольких произведениях Гоголя 1842 г. С Булгарина "списаны" образы издателя одной ходячей газеты во второй редакции "Портрета" и "еще литератора" в "Театральном разъезде". Вставки, отсылающие к булгаринским текстам, появились в "Мертвых душах". Причин актуализации булгаринского подтекста было несколько. Во-первых, внешние: именно в начале 1842 г., когда Гоголь готовил к выходу в свет "Мертвые души", была опубликована статья Булгарина с резкой критикой гоголевского творчества. Описывая издания наступившего года, Булгарин подробно остановился на первом номере "Отечественных записок" и на статье Белинского "Русская литература в 1841 г.". Булгарина задело то, что Белинский повторял свою исключительно высокую оценку творчества Гоголя, высказанную им уже семь лет назад. Булгарин саркастически замечает:
Как нам кажется, основной функцией этого подтекста было осмысление "речевых представлений" (термин Б. М. Эйхенбаума8), выразителем которых был Булгарин. Гоголь не ставил цели ответить лично редактору СП, он стремился осмыслить эстетические взгляды, литературные предпочтения и языковую программу тех, чье мнение было представлено в булгаринской критике. В "Театральном разъезде" был дан развернутый ответ на критику "Ревизора"9, и значительное внимание в нем было уделено вопросам языка. Персонажи "Театрального разъезда" критиковали язык пьесы за отсутствие в нем благородства:
Неизвестно какой человек. Это правда; это вы очень тонко заметили. Именно, я вот сам про это думал: в разговоре благородства нет. Все лица, кажется, как будто не могут скрыть низкой природы своей - это правда (V, 140).
Безусловно, одним из подтекстов отрывка о языке дам города N явилась статья П. А. Вяземского "Разбор комедии г. Гоголя "Ревизор"". Защищая Гоголя от булгаринской критики, Вяземский писал:
Осмысление Гоголем речевых представлений Булгарина становится особенно значимым в "Мертвых душах". В. В. Виноградов писал, что значительный пласт языка "Мертвых душ" составляют "иронические характеристики отвергаемых Гоголем форм и стилей литературной речи 30-40-х годов"12, и что тирада: "Хотят непременно, чтобы все было написано языком самим строгим, очищенным и благородным, - словом, хотят, чтобы русский язык сам собою опустился вдруг с облаков, обработанный, как следует, и сел бы им прямо на язык, а им бы только разинуть рот да выставить его", - была направлена против языка "смирдинской школы", возглавлявшейся Сенковским13. Думается, эта тирада была адресована более широкому кругу критиков, в том числе, и Булгарину. Е. А. Смирнова писала о пародировании в образе Манилова эпигонов Карамзина14, указав на сходство мотивов "сахарной приторности" в портрете Манилова и в характеристике, данной в "Выбранных местах" подражателям Карамзина:
"Это справедливо, совершенно справедливо", отвечал Чичиков. "Что может быть лучше <того>, как жить в уединении, наслаждаться зрелищем природы, почитать иногда книгу". Как мы попытаемся далее показать, не только данный разговор, но и весь сюжет взаимоотношений Манилова с Чичиковым был описан Гоголем с ориентацией на сочинение Булгарина "Встреча с Карамзиным (Из литературных воспоминаний)", которое впервые появилось в СП в середине 1830-х гг., а затем было включено в собрание сочинений 1842-43 гг. В описании Манилова ("<...> черты лица его были не лишены приятности, но в эту приятность, казалось, чересчур было передано сахару; в приемах и оборотах его было что-то, заискивающее расположения и знакомства" - VI, 24) усилен мотив "особенной приятности", приписанной Булгариным Карамзину:
Гоголь осмысляет и другую ипостась "речевой позиции" Булгарина, его газетный стиль: моделирует его манеру легкой болтовни, повторы, отсылки к признанным авторитетам. Главной чертой "булгаринского" языка, которым пишет издатель "одной ходячей газеты" во второй редакции "Портрета" и говорит "еще литератор" в "Театральном разъезде", можно назвать его однозначно прагматическую направленность. Издатель "одной ходячей газеты" "за умеренную плату" расхваливает картины Чарткова, чтобы заставить публику делать у него заказы:
В 1842 г. в текст "Мертвых душ", кроме отрывка о языке уездных дам, Гоголь вставил нравственно-обличительную речь Чичикова:
Гоголь подчеркивает лицемерие Чичикова-обличителя и одновременно пародирует тон и темы нравственно-сатирических текстов Булгарина. Как раз в начале 1842 г. начали выходить в свет булгаринские "Картинки русских нравов", в которых, продолжая традиции русской сатирической литературы XVIII в., Булгарин высмеивал светскую жизнь, увлечение балами, нарядами и подражание французам. В речи Чичикова встречаем характерные для всех "булгаринских" текстов, сочиненных Гоголем, стилистические особенности: фамильярные выражения, повторы и восклицания. А чичиковское размышление - нравственно ли изобразить сцену бала как она есть - отсылает к булгаринским сентенциям об отсутствии у Гоголя положительного идеала. Осмысление "речевой позиции" Булгарина находилось в контексте давних гоголевских размышлений на тему о "словесности и торговле". В начале 1842 г. эта тема, бывшая предметом полемики в середине 1830-х гг., вновь приобрела актуальность. В первой книжке "Москвитянина" за 1842 г. С. П. Шевырев опубликовал полемическую статью "Взгляд на направление русской литературы", в которой, вспоминая свою статью 1835 г. "Словесность и торговля", удивлялся, что его выступление против промышленного направления встретило тогда со стороны Гоголя полемические возражения18. И действительно, Гоголь в статье 1836 г. "О движении журнальной литературы" писал, что нападения Шевырева на торговое направление
Главной ошибкой Шевырева Гоголь считал то, что "<...> он гремел против пишущих за деньги, но не разрушил никакого мнения в публике касательно внутренней ценности товара". Гоголь призывал современную критику показать, "в чем состоит обман", почему литература торгового направления пользуется таким большим читательским спросом, а не "пересчитывать барыши" удачливых торговцев (VIII, 168-169). Теперь, в 1842 г., Гоголь попытался сам ответить на вопрос, в чем состоит обман. По его мысли, "обман" Булгарина-литератора, как и всех представителей торгово-промышленного направления в литературе, состоял в том, что их литературный товар не имел "внутренней ценности", потому что не был результатом трудной душевной работы. В этом смысле Булгарина, литератора-приобретателя, можно считать одним из прототипов Чичикова. Важную роль играет булгаринский подтекст в эстетической концепции второй редакции "Портрета". Если первая редакция "Портрета", появившаяся в сборнике "Арабески", должна была показать читающей публике новое, "серьезное" лицо автора "Вечеров на хуторе близ Диканьки", стать эстетическим манифестом Гоголя 1835 гг.19, то вторая редакция, законченная 17 марта 1842 г., имела не менее важное значение для творческого самоопределения писателя. 18 октября 1841 г. Гоголь вернулся в Россию из-за границы для того, чтобы печатать "Мертвые души", и, поселившись в доме М. П. Погодина, оказался в центре литературно-журнальной полемики того времени. И московские литераторы, объединившиеся вокруг "Москвитянина", и петербургские - из круга "Современника" и "Отечественных записок" - ждали, что Гоголь присоединится к той или иной литературной партии и выступит с критической статьей в их изданиях. В письме к П. А. Плетневу Гоголь обещает выслать статью в семь печатных листов (XII, 34), но вместо обещанной критической статьи в третьем номере "Современника" за 1842 г. появилась новая редакция "Портрета". Ряд изменений, внесенных Гоголем в текст повести, явился косвенным ответом на булгаринскую критику гоголевского творчества. Причем этот ответ можно прочесть как на "идеологическом" уровне повести, так и на уровне мотивно-образной структуры повествования. В центре эстетической концепции второй редакции "Портрета" - проблема нравственной ответственности художника за свои творения, противопоставление художника-создателя и художника-копииста. В душе идеального художника, каким представлял его себе Гоголь, должна быть заключена "сила созданья". "Все, извлеченное из внешнего мира", художник должен заключить "сперва себе в душу и уже оттуда, из душевного родника" устремить "одной согласной, торжественной песнью". И тогда станет "ясно даже непосвященным, какая неизмеримая пропасть существует между созданьем и простой копией с природы" (III, 112). Как нам представляется, этой декларацией Гоголь хотел ответить тем толкователям своего творчества, которые видели в нем талантливого писателя-копииста, способного только передавать в своих произведениях живую реальность, но не осмысливать ее. Булгаринские упреки в отсутствии положительного идеала находились в том же ряду интерпретаций. В противовес им Гоголь утверждал, что можно изображать низкую природу и грязную действительность, если это изображение - не простое копирование, а пропущено через душу художника-создателя. Гораздо страшнее для художника, по Гоголю, пойти по пути превращения произведений своего искусства в товар. И в первой, и во второй редакции "Портрета" художник Чертков/Чартков уже изначально не обладал достаточной душевной крепостью для того, чтобы выдержать ожидающее его искушение. Однако в первой редакции Черткова более всего мучило сознание того, что необходимо много работать, что путь к вершинам творчества лежит через долгие годы упорного труда:
Хозяин квартиры - Иван Иванович - привел с собой квартального надзирателя, чтобы получить у Чарткова долг за квартиру. Поскольку денег нет, квартальный предлагает расплатиться имуществом. Нарисованная художником собственная захламленная комната ("во вкусе Теньера") становится объектом пристального внимания пришедших. В первой редакции "Портрета" в кратком и положительном суждении квартального о достоинствах живописи Черткова слышны даже сочувственные ноты:
Суждения квартального, Варуха Кузьмича, более изысканы, но стоят в том же ряду.
"Тень", отвечал <...> Чартков. "Ну, ее бы можно куда-нибудь в другое место отнести, а под носом слишком видное место", сказал квартальный <...> (III, 94-95). Картины художника становятся товаром, когда он перестает "следить природу во всей ее окончательности", когда он жертвует стремлением к совершенству ради быстрого обогащения. На этот путь его толкают многочисленные богатые заказчики, желающие быть запечатленными на полотне в приукрашенно-стилизованном виде. Во второй редакции повести Гоголь подробно описывает их эстетические требования:
Косвенной отсылкой к булгаринской критике можно считать изменения, которые появляются в мотивно-образной структуре текстов 1842 г. В "Театральном разъезде" Гоголь пишет, что изображение грязного и низкого должно вызвать у читателей представление о высоком и прекрасном:
2. <...> наклонившись, стал доставать с полу наваленные громоздко, истертые, запыленные старые20 малеванья, непользовавшиеся, как видно, никаким почетом. Тут были старинные фамильные портреты, которых потомков, может быть, и на свете нельзя было отыскать, совершенно неизвестные изображения с прорванным холстом, рамки, лишенные позолоты, словом, всякой ветхой сор. Но художник принялся рассматривать, думая втайне: "авось что-нибудь и отыщется". Он слышал не раз рассказы о том, как иногда у лубочных продавцев были отыскиваемы в сору картины великих мастеров (III, 81). Описание нравственного падения Чарткова во второй редакции "Портрета" становится более подробным и психологически мотивированным, и вместе с этим появляется четко выраженное противопоставление "грязного" и "чистого" периодов его жизни. Так, в описание квартиры бедного, но талантливого Чарткова Гоголь добавляет несколько ярких подробностей: появляется лестница, "облитая помоями и украшенная следами кошек и собак", "всякий художеский хлам",
С начала 1840-х гг. у Гоголя складывается осознание своей писательской задачи как мессианской. Сила его слова должна была заставить всю Россию нравственно переродиться. Одним из путей решения этой непосильной задачи было моделирование "речевых представлений" тех, к кому писатель обращал свое творчество и кого собирался перевоспитывать. Круг этот Гоголь стремился расширить до бесконечности. "Мнением публики Гоголь озабочивался гораздо более, чем мнениями знатоков, друзей и присяжных судей литературы <...>", - писал П. В. Анненков21. Стремление к пониманию читателями и невозможность его достижения было в какой-то степени близко той писательской и человеческой позиции, о которой писал Руссо в "Исповеди":
ПРИМЕЧАНИЯ 1 Гоголь Н. В. Полн. собр. соч.: <В 14 т.> <М.>, 1949, Т. 5. С. 138. Далее ссылки на произведения и письма Гоголя даются по этому изданию в тексте. В скобках римской цифрой обозначается том, арабской - страница. Назад 2 Мордовченко Н. И. Гоголь в работе над "Портретом" // Учен. зап. Ленинградского гос. ун-та: Серия филол. наук. Л., 1939. Вып. 4. С. 110. Назад 3 Проскурина В. Ю. Второй "Портрет" Гоголя // Новые безделки: Сб. ст. к 60-летию В. Э. Вацуро. М., 1995-1996. С. 223-236. Назад 4 О необходимости такого расширения свидетельствует и новейшая работа: Джулиани Р. Гоголь, назарейцы и вторая редакция "Портрета" // Поэтика русской литературы. М., 2001. С. 127-147. Назад 5 Кузовкина Т. Гоголь и Булгарин ("диалог" в историко-литературном контексте) // Труды по русской и славянской филологии. Литературоведение III. Тарту, 1999. С. 78-84. Назад 6 Изменение окончания повести "Нос" редакции 1842 г. говорит об отказе от прямой полемики. См. об этом подробнее у Н. Л. Степанова: III, 655-656. Назад 7 Северная пчела. 1842. N 7. Далее мы будем пользоваться сокращением - СП, указывая год и номер газеты в тексте. Назад 8 Эйхенбаум Б. М. Как сделана "Шинель" Гоголя // Эйхенбаум Б. О прозе. О поэзии. Л., 1986. С. 48. Назад 9 Впервые на это указал Н. С. Тихонравов в примечаниях к "Театральному разъезду" в десятом издании сочинений Гоголя (Сочинения Н. В. Гоголя / Под ред. Н. Тихонравова. 10-е изд. М., 1896. Т. 2. С. 779-787), более подробное сравнение текста "Театрального разъезда" с критическими статьями Булгарина см. в комментарии Н. И. Мордовченко (V, 495-497). Назад 10 Вяземский П. А. Разбор комедии Гоголя "Ревизор" // Современник, литературный журнал, издаваемый Александром Пушкиным. 1836. Т. 2. С. 295-296. Назад 11 На это изменение обратил внимание А. И. Рейтблат: Рейтблат А. И. Гоголь и Булгарин: к истории литературных взаимоотношений // Гоголь: Материалы и исслед. М., 1995. С. 95. Назад 12 Виноградов В. В. Язык Гоголя // Виноградов В. В. Избранные труды: Язык и стиль русских писателей. От Карамзина до Гоголя. М., 1990. С. 286. Назад 13 Там же. С. 287. Назад 14 См.: Смирнова Е. А. Поэма Гоголя "Мертвые души". Л., 1987. С. 106. Назад 15 Полное собрание сочинений Ф. В. Булгарина. СПб., 1843. Т. 5. С. 170-171. В дальнейшем текст Булгарина приводится по этому изданию с указанием страницы в скобках. Назад 16 Виноградов В. В. Указ. соч. С. 175. Назад 17 Сочинения Н. В. Гоголя. Т. 2. С. 340. Назад 18 Москвитянин. 1842. Кн. 1. С. XVI. Назад 19 В. В. Гиппиус назвал "Портрет" ""самым полным" идеологически" произведением Гоголя (Гиппиус В. Гоголь // Гиппиус В. Гоголь. Зеньковский В. Н. В. Гоголь. СПб., 1994. С. 48). Назад 20 Здесь и далее курсив в цитатах наш. - Т. К. Назад 21 Анненков П. В. Н. В. Гоголь в Риме летом 1841 г. // Анненков П. В. Литературные воспоминания. М., 1989. С. 59. Назад 22 Руссо Ж.-Ж. Избр. соч.: В 3 т. М., 1961. Т. 3. С. 106. Назад
* Труды по русской и славянской филологии. Литературоведение. IV (Новая серия). Тарту, 2001. C. 185-203. Назад © Татьяна Кузовкина, 2001 Обсуждение публикации 12 октября 2002 года на Отделении славистики и балтистики Хельсинкского университета состоится защита диссертации на соискание ученой степени доктора философии по русской литературе (PhD) Станислава Савицкого "Андеграунд. История и мифы ленинградской неофициальной литературы" (М.: НЛО, 2002).
Научный руководитель - проф. П. Песонен
Cтанислав Савицкий 10-12 октября 2002 года в Тартуском университете будет проходить международная конференция "200 лет русско-славянской филологии в Тарту". Отделение русской и славянской филологии Тартуского университета
МЕЖДУНАРОДНАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ 10 октября Музей истории Тартуского университета, Белый зал 11.00. Открытие пленарного заседания Приветственное слово проректора проф. В. Кальма Приветствия официальных лиц и гостей конференции Исаков Сергей Геннадиевич (Тарту). Основные этапы развития славянского литературоведения в Тартуском университете (1802/03-1950-е гг.). Дуличенко Александр Дмитриевич (Тарту). Славянское языкознание в Тарту в XIX-XX вв.
Открытие памятной доски на Отделении русской и славянской филологии (N Перерыв на обед
Вечернее заседание Председ.: А. Кюннап, С. И. Рагрина 16.00. Франчук Вера Юрьевна (Киев). Вопросы языка и культуры в эпистолярном наследии тартуских и харьковских славистов. 16.20. Никитин Олег Викторович (Москва). В. И. Григорович и славянская филология в России XIX в. 16.40. Тредер Ежи (Гданьск). Prejs i Sriezniewski a Kaszuby. (Прейс, Срезневский и Кашубия). 17.00. Кудрявцев Юрий Сергеевич, Щаднева Валентина Петровна (Тарту). Г. Л. Мазинг как преподаватель и ученый. Перерыв (17.20-17.50) 17.50. Чуркина Искра Васильевна (Москва). А. С. Будилович и его деятельность в Тартуском университете. 18.10. Евстратова Светлана Борисовна (Тарту). Отражение представлений первобытных славян о природе в работах А. С. Будиловича и в современной этнолингвистике. 18.30. Кюннап Аго (Тарту). Михкель Веске и субстратные прибалтийско-финские топонимы северной России. Ужин 11 октября
Утреннее заседание, посвященное И. А. Бодуэну де Куртенэ Председ.: В. М. Алпатов, А. Д. Дуличенко 9.15. Посещение домов, в которых проживал И. А. Бодуэн де Куртенэ 10.00. Алпатов Владимир Михайлович (Москва). И. А. Бодуэн де Куртенэ и лингвистика XX в.
10.20. Адамский Дариуш (Варшава). Nowoczesno 10.40. Велмезова Екатерина (Москва). Языковая эволюция в работах И. А. Бодуэна де Куртенэ.
11.00. Кенда-Еж Кармен (Любляна). Glasovna podoba slovenskih nare 11.20. Гаспаров Борис Михайлович (Нью-Йорк). Идея фонемы в евразийском контексте: Бодуэн и Ильминский. Перерыв (11.40.-12.10) 12.10. Золтан Андраш (Будапешт). Взгляды И. А. Бодуэна де Куртенэ на палатализацию заднеязычных в работах О. Ашбота. 12.30. Романчик Элена Васильевна (Тарту). И. А. Бодуэн де Куртенэ и кашубский вопрос. 12.50. Лилич Галина Алексеевна (Санкт-Петербург). Профессор И. А. Бодуэн де Куртенэ как экзаменатор. 13.10. Пахолок Зинаида Алексеевна (Луцк). Роль И. А. Бодуэна де Куртенэ в становлении и развитии научного таланта Н. Крушевского. Экскурсия по городу (проводит доц. С. Б. Евстратова) Перерыв на обед
Вечернее заседание Председ.: И. В. Чуркина, И. П. Кюльмоя 16.00. Досталь Марина Юрьевна (Москва). Проблемы истории российского славяноведения в тематических выпусках "Ученых записок Тартуского государственного университета" в 70-80-е гг. XX в. 16.20. Рябова Людмила Александровна (Тарту). В. Полевой: один из первых опытов создания сравнительной грамматики славянских языков (Дерпт, 1851). 16.40. Лаптева Людмила Павловна (Москва). Российский филолог-славист Е. В. Петухов и его деятельность в Юрьевском университете (1895-1918). 17.00. Салупере Малле (Тарту). В. М. Перевощиков - профессор русского языка и словесности Дерптского университета. Перерыв (17.20-17.50) 17.50. Клочко Надежда Николаевна (Рига). Комениологические исследования Яна Родомила Квачалы. 18.10. Королева Елена Евгеньевна (Даугавпилс). О Балтийской экспедиции Института этнографии АН СССР 50-х гг. XX в. 18.30. Пономарева Галина Михайловна (Тарту). Студенты-слависты Тартуского университета (1918-1944). Банкет 12 октября
Утреннее заседание. Секция А Председ.: Г. А. Лилич, А. Золтан 10.00. Рагрина Светлана Ивановна (Таллин). "Руська мова" Великого Княжества Литовского и русинский язык (к развитию концепции Тартуской школы славистики). 10.20. Дуличенко Людмила Васильевна (Тарту). О забытых словах и значениях (на материале "Толкового словаря живого великорусского языка" В. И. Даля). 10.40. Паликова Оксана Николаевна (Тарту). Русско-эстонский словарь (1940-1947) П. Арумаа, Б. Правдина, Й. В. Вески. Перерыв (11.00-11.30) 11.30. Абисогомян Ирина Валерьевна (Тарту). Славянская филология в Тартуском университете. 11.50. Штейнгольд Анжелика Вадимовна (Тарту). Этнолингвистические штудии в стенах Дерптского университета. 12.10. Антушева Елена Викторовна (Тарту). Г. А. Ильинский-этимолог (тартуский период).
Утреннее заседание. Секция Б Председ.: С. Г. Исаков, Л. Н. Киселева 10.00. Тороп Пеэтер Хербертович (Тарту). Тартуско-московская школа и проблема славянской семиотики. 10.20. Шор Татьяна Кузминична (Тарту). Курсы славянских литератур в Тартуском университете (1875-1918). 10.40. Вейдеманн Рейн (Тарту). Русский дискурс Вальмара Адамса. Перерыв (11.00-11.30) 11.30. Киселева Любовь Николаевна (Тарту). Ю. М. Лотман - заведующий кафедрой русской литературы. 11.50. Пильд Леа Лембитовна (Тарту). З. Г. Минц - исследователь предсимволистской эпохи в русской литературе. 12.10. Пярли Юлле Карловна (Тарту). Роль кафедры русской литературы в развитии методики преподавания литературы в Эстонии. 12.30. Синдецкая Наталья (Таллин). Об эстонско-польских (тартуско-варшавских) культурно-литературных связях 1918-1939 гг. Перерыв на обед
Вечернее заседание Председ.: Ю. С. Кудрявцев, К. П. Алликметс 15.00. Нечунаева Наталья Алексеевна (Таллин). Славянские гимнографические рукописи из коллекции Научной библиотеки Тартуского университета. 15.20. Кюльмоя Ирина Павловна (Тарту). О некоторых вехах в развитии тартуской русистики. 15.40. Хааг Эрика-Оксана (Тарту). Синтаксис в учебном процессе в Дерпте в XIX в. Перерыв (16.00-16.30) 16.30. Костанди Елизавета Ильмаровна (Тарту). Синтаксическая проблематика в трудах филологов-русистов Тартуского университета. 16.50. Ровнова Ольга Геннадьевна (Москва). Вопросы русской аспектологии в трудах Тартуского университета. 17.10. Алликметс Кира Павловна (Тарту). Способы предъявления социокультурной информации в учебниках по русскому языку для эстонцев. 17.30. Виссак Хелле Юхановна (Тарту). Тартуская традиция создания пособий и словарей по специальности "правоведение". Закрытие конференции Ужин 9-10 октября 2002 года в Астрахане пройдет конференция "Орфография и изменение языковых норм: лингвистический, дидактический, социокультурный и правовой аспекты". Подробности см. здесь Культурный центр "Дом-музей Марины Цветаевой" (Москва) проводит 8-11 октября 2002 года X Международную научно-тематическую конференцию "Марина Цветаева в русской культуре XX века". В 2002 году исполняется 110 лет со дня рождения Марины Цветаевой, 10 лет Музею Марины Цветаевой и 10 лет Международным конференциям, проводимым Музеем.
Тел. 203-6194, 202-35-43; факс: 203-3280.
Предыдущая конференция
Самарский научный центр РАН
ПРОГРАММА МЕЖДУНАРОДНОЙ НАУЧНОЙ КОНФЕРЕНЦИИ 7-8 октября 2002 года
Заседание первое Председатели - проф. Э. А. Куруленко, проф. В. П. Скобелев 1. Куруленко Э. А. (Самара). Феномен культурного гнезда. 2. Соловьева Л. А. (Самара). Проза А. Л. Бостром. 3. Шпилевая Г. А. (Воронеж). Тема больной совести в творчестве Н. А. Некрасова, Г. И. Успенского и А. Л. Бостром. 4. Выровцева Е. В. (Самара). Проза А. Л. Бостром и традиции русской прозы XIX века. 5. Шикунов В. П. (Самара). Семейные мемуары трех поколений. 6. Таборисская Е. М. (Санкт-Петербург). Поэтика ранних стилизаций А. Н. Толстого ("Яшмовая тетрадь" и "Соревнователь"). 7. Федорова А. В. Мотив дороги в ранней прозе А. Н. Толстого. 8. Иванов А. И. (Тамбов). А. Н. Толстой и Первая мировая война. 9. Крамарь О. К. (Елец). "Чужой" текст в творческом сознании А. Н. Толстого. 10. Перепелкин М. А. (Самара). Штрихи к "биографии" Бессонова: А. Н. Толстой и самарские поэты рубежа ХIХ-ХХвв.
Заседание второе Председатели - проф. Л. Е. Кройчик, проф. С. А. Голубков 1. Чернова В. А. (Самара). Интерьер в прозе А. Н. Толстого. 2. Кройчик Л. Е. (Воронеж). Лукавый Толстой. О природе комического в произведениях А. Н. Толстого. 3. Гринштейн А. Л., Гринштейн Э. А. (Самара). Топос еды в романе А. Н. Толстого "Петр Первый". 4. Супа, Ванда (Белосток, Польша). Фантастика А. Н. Толстого вчера и сегодня. 5. Коннова Е. Г., Лелявская М. Г. (Тольятти). Проблема материнства и детства в произведениях А. Н. Толстого 1920-1930-х годов. 6. Магомедова Д. М. (Москва). Пушкинские стилизации в русской прозе начала XX века и А. Н. Толстого. 7. Клинг О. А.(Москва). А. Н. Толстой и русский символизм. 8. Голубков С. А. (Самара). Писатели-неореалисты а. н. Толстой и Е.3амятин: элементы творческой переклички 9. Скобелев В. П. (Самара). Комедия А. Н. Толстого "Фабрика молодости". 10. Головчинер В. Е.(Томск). Драматургия А. Н. Толстого в контексте русской драматургии XX века. 11. Крылов А. Е. (Москва). Образ Алексея Толстого в устном рассказе Александра Галича. 12. Стрелкова З. В. (Самара). О прототипе Зои Монроз в романе А. Н. Толстого "Гиперболоид инженера Гарина".
Заседание третье Председатели - проф. Ч. Андрушко, проф. Г. Ю. Карпенко 1. Тютелова Л. Г. (Самара). "Детство Никиты" А. Н. Толстого и автобиографическая проза русского зарубежья. 2. Подшивалова Е. А. (Ижевск)."Петр Первый" А. Н. Толстого и "Восковая персона" Ю. Тынянова. 3. Андрушко, Чеслав (Познань, Польша). А. Н. Толстой в Польше. 4. Молько А. В. (Самара). Образ. А. Н. Толстого в "Двучастных рассказах" А. Солженицына. 5. Кузнецова Е. Р. (Самара). Лирика Н. В. Крандиевской-Толстой. 6. Зверева Л. И. (Елец). Отголоски поэзии И. А. Бунина в стихах Н. В. Крандиевской-Толстой. 7. Немцев Л. В. (Самара). Творчество Н. В. Крандиевской-Толстой и "женская" поэзия Серебряного века. 8. Перепелкин М. А. (Самара). Литературоведческие работы Е. Д. Толстой и И. Н. Толстого.
Заседание четвертое Председатели - проф. Е. А. Подшивалова, проф. Д. М. Магомедова 1. Карпенко Г. Ю. (Самара). Творчество Т. Толстой в критике. 2. Магомедова Д. М. (Москва). Из наблюдений над поэтикой новеллистики Т. Толстой. 3. Эскина Н. А.(Самара). Композиция романа Т. Толстой "Кысь". 4. Симатова В. Н. (Самара). Публицистика Т. Толстой. 5. Финк Э. Л. (Самара). Мифология нашего времени и позиция писателя (о книге Т. Толстой "День: личное") 6. Черкасов Р. В. (Самара). Поэтика сновидений в новеллистике Т. Толстой. 7. Ройтман О. Е. (Самара). Элементы интертекстуальности в рассказе Т. Толстой "Река Оккервиль". 8. Гордович К. Д. (Санкт-Петербург). Роман Т. Толстой "Кысь" в контексте русской прозы 1990-х гг. 9. Романов А. Г. (Самара). Поиски и находки (архив Ал. Н. Толстого и его семьи в фондах Музея-усадьбы А. Н. Толстого) 10. Егоров Е. А. (Самара) "Кысь" Т. Толстой и "Москва-Петушки" В. Ерофеева.
Контактные телефоны:
Адрес музея-усадьбы А. Н. Толстого:
|
||||||
ituse, 2)
Baudouinowskiej koncepcji j
zyka. (Актуальность бодуэновской концепции языка).
ij v raziskavah Jana Baudouina de Courtenayja. (Фонетический облик словенских говоров в исследованиях И. А. Бодуэна де Куртенэ).
